В каморке, что за актовым залом...

За восемь часов до описанных событий.

      Он по устоявшейся привычке прогуливал пару по экономике, сидя на эвакуационной лестнице чужой общаги и смолил стрельнутую у какого-то типа сигу. Она все никак не хотела тлеть нормально с одной стороны, и Барто то и дело крутил ее в руках и зубах, пытаясь-таки нормально раскурить. Его ужасно раздражало, что Кавендиш, этот привычный ему ядовитый и самолюбивый парень, превратился в бледную тень прошлого себя. Хотелось что есть силы вмазать по роже с отсутствующим взглядом, а потом, засосать, пытаясь хоть так вывести парня на эмоции. Однако он не мог. Порой, ловя на себе ничего не выражающий взгляд блондина, Барто чувствовал себя тем еще ублюдком, совершившим что-то непоправимое. Ну кто же знал, блядь, что дневной и ночной Кавендиши — это совсем разные люди?! Вся его логическая цепочка про первые нормальные отношения, туго затянулась вокруг горла петлей, не давая вздохнуть полной грудью. Да, он долбаеб, что не догадался сразу. Но, кто бы на его месте понял такое? Хуй с ним, наверное кто-нибудь другой бы и догадался. Но не он. Кав ему нравился. Не тот, кого из себя представлял сейчас, накачанный колесами под завязку, а предыдущий. Станет ли парень обратно нормальным или теперь, вынужденный принимать терапию, он навсегда превратился в эту безэмоциональную красивую куклу? Барто все чаще ловил себя на мысли, что мечтает о возвращении того Кавендиша. Ну и похуй, что со стремным Хакубой по ночам. Они здорово трахались, хоть Хакуба и не жалел своего тела. На этой неделе он дважды просыпался по ночам со смутным желанием увидеть сидящего на нем парня, но оба раза, повернув голову, натыкался на блондинистый затылок Кавендиша, отвернувшегося к стене. И тогда Бартоломео понял, что при одной мысли о его улыбке, призывном прогибе спины или воспоминании о стонах — у него стоит. Пришлось дрочить, представляя себе того Кавендиша, еще не испорченного таблетками. Что это за хуйня, панк понять не мог. Привыкший всегда идти напролом, он пытался снова подвалить к Каву для разговора, однако раз за разом натыкался на этот ебучий барьер между ними. С гнетущей недосказанностью нужно было что-то делать, куда-то ее выплеснуть.       От размышлений его отвлек звук тяжелых шагов. Кто-то грузно поднимался по лестнице и вот-вот наткнется на курящего Бартоломео! А, похуй. Будь, что будет. Он развалился поудобнее, преграждая путь вытянутыми ногами в высоких шнурованных ботинках. В нижнем пролете показалась красноволосая макушка. Ебаный Кид! Кого только нелегкая не принесет! Кид зарычал, едва увидел развалившегося, как у себя дома, панка. — Ахуел тут сидеть? — он с силой пнул чужие ноги. Барто перевел взгляд на перекошенное злобой лицо, попутно оглядывая оставшуюся фигуру. Левая рука Кида была по локоть замотана в бинты, кое-где на белой ткани проступала кровь. — Это кто тебя так? — совершенно не задумываясь, выпалил панк, наставляя на калечную конечность окурок. — Не твоего собачьего ума дело! Ну, ты уберешь ноги или мне нужно наступить на них? — Где хочу, там и сижу. Нужно пройти — переступай, — ощетинился Барто. — Как же вы меня все заебали! — Кид с силой впечатал кулак здоровой руки в стену. Посыпалась штукатурка. — Заебался — сгоняй на море. Развейся, а то от твоей злой рожи у меня несварение начинается. — Нарываешься, ублюдок? Ты не смотри на это, — он дернул перебинтованной рукой, — я и без нее тебя отпизжу, как следует! — Что, поднакопил злости, пока сидел у себя в комнате? — Бартоломео не нравилось то, куда идет их разговор, однако, ноги с пути красноволосого так и не убрал. Кид заскрежетал зубами. — Я превращу в ад твою никчемную жизнь и жизни всех, кто тебе дорог! Считаешь себя настоящим панком? Типа не ебет мнение окружающих, ведешь себя как хочешь? Это нихуя не панк, а унылое говно! Зеленоволосый расхохотался. — Сам ты унылое говно, Юстасс «Хулиган» Кид, — он сделал значительный акцент на университетской кличке придурка. — Хоть понимаешь, что несешь? Превратишь мою жизнь в ад? Я и сам отлично могу с этим справиться. Нахуй мне твоя помощь? Кид наклонился к самой его голове, словно собираясь поведать что-то по секрету. — О, я посмотрю на твое лицо, после того, как сделаю то, что задумал! Найду твою ебаную принцесску и так отымею, что не то что ходить, сидеть неделю не сможет! А следом придет очередь твоего обожаемого Мугивары. Кровь за кровь, а? Как тебе такая идея? Барто уставился на его раздувающиеся от тяжелого дыхания ноздри, словно тот принял чего. Кид вообще выглядел не ахти. Пот, бисеринками выступивший на его лбу, выдавал высшую степень нервного возбуждения. Рука, опиравшаяся на стену, подрагивала. — Завались! Нихуя никого ты не тронешь! — он вскинул голову, встречаясь взглядом со старшекурсником. — Если ты чего против меня имеешь, разбирайся один на один. Нечего трогать других. Я ведь этого просто так не оставлю, не надейся! — Какие-то у тебя извращенные представления о жизни, Бартоломео! Я могу сделать намного больнее, если использую дорогих тебе людей. Барто аж затрясло от злости. — Кто тебя так по жизни обидел, придурок? Ведешь себя, как ополоумевшая сука. Что, хочешь сделать больно всем окружающим? Заебись. Но в первую очередь, ты причиняешь боль тем, кто тобой дорожит. Подумай об этой хуйне и проваливай! Глаза красноволосого панка застилала пелена злости. На что? Да на весь гребаный мир. «Еще чуть-чуть, и он сорвется...» — подумал Бартоломео. — Кид? — Нарушил их уединение чей-то третий голос. — Что ты здесь делаешь, идиот? Нарываешься на драку? Если старуха узнает, ты больше не отделаешься домашним арестом! Конечно же, это был Кира. Он, наверняка встревоженный долгим отсутствием друга, вышел на его поиски. Барто и Кид синхронно обернулись на голос. Светловолосый парень стоял, придерживая дверь на лестницу и обеспокоенным взглядом сверлил пышущих злобой парней. — Срал я на запреты мамаши! — переключился на новую жертву красноволосый панк. — Так не пойдет, Юстасс! Смотри, у тебя снова идет кровь! Погнали, я сменю повязку! — Киллер скользнул обиженным взглядом по развалившемуся на ступеньках Бартоломео. «Хули ты опять нарываешься?» — читалось в его взгляде. — «Не смей лезть к Киду!» Зеленоволосый пожал плечами. Мол, не я первый начал, ты же знаешь! Кид, что-то прикинув в своей голове, снова перевел взгляд на предыдущего собеседника. — Что ж, утырок. Жди сюрприза! — И всем своим весом наступил на вытянутые ноги в гриндерах. Бартоломео взвыл. Это стало последней каплей. Он вскочил, с ненавистью взглянув на спины парней, скрывшихся за дверью. План дальнейших действий выстроился в его голове за доли секунды. Ничего, никуда этот ублюдок не пойдет ночью!       Рюкзак за плечами противно оттягивал плечи. Он, полный решимости, возвращался в университетский кампус со строительного рынка, чтобы раз и навсегда решить проблему с гребаным Кидом! Там, за плечами, покоилось восемь новеньких баллонов со строительной пеной. Панк действовал по наитию, запрыгнув в первый подходящий автобус, следовавший в город. Однако сейчас, имея примерный план действий и отличную мотивацию, вполне был готов поставить жирную точку в этой ебаной вражде с красноволосым панком. Как же тот затрахал окружающих своими выходками! Думал, что все сойдет с рук? Что мамаша опять отмажет и посадит под замок в комнате? Да даже если и так, то Барто поспособствует тому, чтобы этот придурок больше никогда не вышел оттуда. Раз уж даже слова Большой мамочки на него не действуют! Он провозился с этой поездкой намного дольше, чем ожидал. Когда автобус подъехал к кампусу, солнце уже клонилось к закату. «Черт, сегодня же репетиция у Мугивар!» — вспомнил Бартоломео. Как бы ему ни хотелось присутствовать на ней, проблема с Кидом требовала немедленного разрешения. Вдруг тот решит заявиться в студию? «Сначала разберусь с ним, а уж потом можно с легкой душой отправиться к семпаям!» Все так же, используя эвакуационную лестницу, он пробрался на нужный этаж мужского общежития, в котором обитал Кид. Из-за двери его комнаты раздавались возмущенные вопли. Панк и Кира о чем-то спорили на повышенных тонах. Раздался звук падения тяжелого предмета. Следом из помещения вылетел взъерошенный Киллер, крича оскорбительное: «Пошел нахуй, Юстасс! Я не буду участвовать в этой хуйне! Хочешь самоубиться — пожалуйста! Больше я не собираюсь потакать твоим идиотским замыслам!» Ему вдогонку раздалось не менее злобное: «Ну и вали, уебок! Ты никогда не понимал ни меня, ни Викторию! Чтоб не смел больше приближаться к этой комнате!» Растрепанный светловолосый парень в удивлении уставился на Бартоломео, ставшего свидетелем ссоры. — Чего вылупился? Вали отсюда, пока Юстасс действительно не прострелил твою тупую башку! — Что, опять посрались? — вернул ему когда-то давно оброненную фразу Барто. Парень не ответил, развернулся и решительной походкой направился к главной лестнице. Ему нужно было срочно проветриться. Зеленоволосый лишь пожал плечами. Так. Кид, судя по услышанному, находится в своей комнате. Но запасов пены не хватит на такое большое помещение. Нужно что-то поменьше. Лучше спрятаться и выждать! Он в раздумьях прохаживался взад-вперед, пока не наткнулся на душевую. Там, в углу, был свален какой-то строительный мусор. Внимание парня привлекла старая и ржавая труба одного из открученных от стены душей. «Может пригодиться!» — решил он, становясь обладателем длинной металлической и изогнутой палки. Чем не орудие возмездия? ***       Кид бесился. Ебаный Киллер, ебаные мугивары, ебаный Бартоломео! После неудавшегося нападения на концерт группы все его парни разбежались, не желая больше наживать проблем на свою задницу. Только Киллер, преданный до гробовой доски, оставался рядом, наплевав на последовавшее наказание. Они все еще были вместе, несмотря на то, что их трио после смерти Виктории превратилось в дуэт. Вспоминать об этой хуйне было неебически больно. Словно сам себя резал ножом по сердцу. Гребаная дура умерла со счастливой улыбкой на губах, оставив после себя выжженное пепелище в груди на месте сердца Кида. Наверное, примерно то же творилось и в душе у Киры, но тот лишь грустно улыбался, когда тема Виктории поднималась между парнями. Она жила и умерла по всем заветам панка, однако почему все эти два года, боль не стихала? Кира просил отвлечься, перестать так убиваться по мертвой подружке и панк поначалу пытался. Свой первый альбом, да и вообще всю свою сраную группу он окрестил в ее честь. «Punk Victoria» — гласили кривые буквы на плакатах, но пустота на месте сердца лишь продолжала болезненно ныть. Весь этот месяц, проведенный взаперти, он продолжал вспоминать, расковыривая незажившие до конца раны. Чертежи, спизженные из отцовского сейфа, нуждались в доработке. Кид остервенело накинулся на проект. Днем и ночью под неодобрительными взглядами Киры он конструировал оружие, но ни на секунду не забывал остекленевших глаз Виктории, когда ей пришел конец. «Это будет прощальным подарком», — решил панк, едва только взял в руки отцовские разработки. Если ему и суждено умереть, то только так. Причинив всем этим уебкам как можно больше боли. Так много, что их никчемные жизни превратятся в то, что сейчас испытывает сам парень. Он часто вспоминал беззаботность их первого курса. Как эта невозможная девчонка постоянно таскала их с Кирой на крышу и там смолила свои дерьмовые сигареты. Тогда, глядя на ее курносый, веснушчатый профиль, Кид чувствовал, как в груди растет нечто, настолько большое и яркое, что становилось больно от одной мысли, что такие моменты когда-нибудь затеряются среди бытовухи. Они много рассуждали о жизни. О панке, о свободе. Именно Виктория предложила создать группу, чтобы после окончания универа колесить по городам Гранд Лайн, оставляя свой след в истории. «…пойми, Юстасс, панк — это контркультура. Вечное противостояние всем и каждому. А что может быть более сильным, чем стоять до конца? Только умереть на этом посту. Окончательная победа панка — это смерть…» Эти слова, так легко брошенные два года назад в хмурое от надвигающейся грозы небо, глубоко отпечатались в сознании Кида. Раз за разом заставляя его противно скалиться, вспоминая, чем все в итоге закончилось. Виктория умерла от очередной дозы, навсегда законсервировав в его душе ощущение, что именно так она и хотела уйти. Разрушив себя до основания. Выдавив из окружающих людей все осуждение, которое могла принять. Девчонка наслаждалась криками ненависти в спину, превращая в ад чужие жизни, наравне со своей. Юстасс помнил, как загорались ее безжизненные, пустые глаза, стоило ему выпросить у отца деньги. Ради этого блеска можно было позволить себе терпеть нравоучения бати и противные крики мачехи. Все, что у него было, Виктория спускала на очередную дозу. «Наркотики — это свобода!» — выкрикивала девчонка всему заебавшему ее миру. «Мы, люди, зависимы от химии нашего мозга. Например, серотонин. Он вызывает ощущение удовлетворения. Если этого вещества в организме много, то удовольствие настолько сильное, что становится плевать абсолютно на все! Наше тело манипулирует личностью. Например, секс — это тоже огромная доза серотонина в мозг. Поэтому он и приносит удовольствие. Наркотики — это такая своеобразная отмычка. Они возвращают контроль личности над телом. Такая вот философия!» Кид не знал никого, кто сделал ему больнее, чем Виктория. Возможно, у нее все шло именно так, как она того и хотела. По ее неосязаемому плану. Там, в уединении прокуренной комнаты, они сливались в единое целое, и он натурально боялся утонуть в бездне ее безумия и отчаяния. Сколько он ее знал — девушка всегда ходила по грани. Хотела накормить толпу своим изломанным телом, дать разорвать себя, лишь бы не чувствовать душащую хватку общества. Юстасс впитал все ее идеалы, как губка. Ловил каждое слово, применяя на себя. Переламывая личность, выстраивая ее во что-то новое. Такое, что Виктория называла «настоящим панком». Он проснулся среди ночи и понял — все идет по ее плану. На полу, среди мусора и пустых бутылок, тряслась в припадке мертвенно бледная подруга, пуская ртом и носом белую склизкую пену. Шприц все еще торчал в ее вене, когда в комнату ворвался Киллер. Он кричал и плакал. Тормошил безвольное, хрупкое, словно фарфоровая кукла, тело. Звонил в скорую… Кричал на него… А Юстасс смотрел, впитывая в себя остатки саморазрушительных убеждений Виктории и понимал, что это — окончательная победа панка. Она добилась именно того, чего желала все эти годы. Ее последняя улыбка и безжизненный взгляд в потолок навсегда картинкой застыли в сознании парня. Окончательная свобода — это смерть. Такая, когда больно не только тебе, но и окружающим. Кира почти сошел с ума, когда девчонка умерла. Закрылся в себе, нацепив на лицо свою дурацкую маску. Наверное, он тоже любил ее, но не так, как ощущал свое чувство Кид. Светловолосый парень надолго замкнулся, не позволяя никому, кроме панка, себя касаться. Юстасс понимал, что другу плохо, но не собирался ничего с этим делать. Боль — это хорошо. Это значит, что они еще живы. Там, после смерти — нет боли. Наверняка, это финальный подарок мироздания, для того чтобы укрепить мысль, что именно к смерти и нужно стремиться.       Он собирал рельсотрон, понимая — это должно стать его концом. Когда парень продемонстрировал еще незаконченное изобретение Киллеру, тот словно наконец-то понял его замысел. Напоследок, приблизился к той, окончательной мысли панка, что обронила в их умы Виктория. Но уже в следующий момент, когда оружие буквально взорвалось в его руках, опаляя левую нестерпимой болью от раскаленной плазмы, обугливавшей кожу до мышцы, панически засуетился, стараясь помочь другу. Лишить его боли. Кид настоял на том, чтобы не обращаться к врачу. Взъерошенный и бледный Киллер кричал от ужаса, зажимал рану, а затем ежедневно менял повязки, ставил обезболивающие уколы и всячески заботился о нем, стараясь вырвать друга из пелены охватывающего его безумия. Юстасс лишь удовлетворенно скалился, когда действие обезбола проходило и руку пронзало нестерпимым жжением. Он был как никогда прежде близок к своей цели. Наверное, Кира любил и его. В его сердце всегда хватало места на бесконечную заботу о становившемся изо дня в день все более одержимом друге. Парень никогда прежде не отворачивался. Подчищал концы, разгребал за ним проблемы. До этого момента. Ебаный Киллер! Теперь, когда рельсотрон был полностью закончен, и Юстасс поделился своим планом с другом, тот внезапно взбрыкнул. Грозился расхерачить собранную пушку, вызвать копов, отказался участвовать в самоубийственном плане Кида. Ну и хер с ним! Пусть катится туда, где ему будет легче! Туда, где ебучее общество делает вид, что принимает таких отморозков, как они. Где никто не орет осуждающе вслед. Туда, где никто и не вспомнит, кем была Виктория Синдри. Ожоги на руке снова кровоточили. Гной и сукровица пропитали бинты насквозь, даря ужасающую боль. Он так и не стал обращаться в больницу. Безумно хотелось отлить. Панк встал со своей кровати, где покоилось его детище и шатающейся походкой направился в туалет. Его мутило, во рту почему-то стоял привкус пепла. Осталось совсем немного и все, наконец, встанет на свои места. Крохотная комнатка общажного туалета была холодной и сырой. Он, сделав свои дела, уселся на крышку унитаза и еще раз оглядел покалеченную руку. Пальцы онемели и не двигались, приобретя мертвенно-серый оттенок. Некогда белые бинты заскорузли. Теперь их навряд ли удастся так просто отодрать от гниющей раны. За дверью туалета кто-то завозился, а затем зашумел. Звук до страшного напоминал шуршание монтажной пены, выпускаемой из баллона. Кид встрепенулся и дернул дверь. Она не поддалась. По ту сторону заржал Бартоломео! — Эй, ублюдок, что ты творишь?! — не на шутку встревожился Кид. — Я забаррикадировал тебя, придурок! Все, теперь ты никуда отсюда не денешься! Запеню дверь, и дело с концом! — Открывай, мать твою! Это не смешная хуета! — А никто и не смеется, Кид! — убийственно серьезно ответил ему Барто. — Ты окончательно всех заебал. Все твои поступки и та хуйня, что ты наговорил мне на лестнице, привели именно к этому. Посидишь здесь, подумаешь о своем поведении! Кид ненавидел себя. За то, что так легко попался, за то, что не может найти в себе силы выбить эту чертову дверь к херам собачьим! За то, что так легко сдается. Когда ненавидишь себя, то остается только ненавидеть все остальное сильнее, чем себя. — Ублюдок! Просто сломанными костями ты не отделаешься! Я уничтожу все, что тебе дорого! Убью твою ебаную блондинку, надругаюсь над его трупом у тебя на глазах. Прострелю башку сраному Мугиваре! Что, небось нравится, когда Кавендиш стонет под тобой? Посмотрим, как он будет орать и молить прекратить, когда я натяну его на свой член! — Сначала попробуй отсюда выбраться! — слова словно не трогали зеленоволосого. Из-за закрытой двери было совершенно непонятно, какая эмоция в данный момент отражается у него на лице. — Я не ненавижу тебя, Кид. Просто так нужно, чтобы ты не портил окружающим жизнь. Они и сами способны ее себе испоганить. Позволь людям портить свою жизнь самостоятельно. — А я ненавижу! — взревел Кид. — Ненавижу все это гребаное общество, которому нужно противостоять! — он колотил здоровой рукой по двери, но та не поддавалась. Парень по ту сторону прекратил запенивать отверстия и щели, и теперь чего-то ждал. — И это по-твоему панк? Придурок, опомнись! Это какие-то ебанные подростковые загоны! Кто вбил тебе в голову всю эту чушь? Та девка, о которой трепался Киллер? Тебе никогда не задеть меня такой тупой хуйней, потому что мне плевать. Кид что есть силы, обрушил обе свои руки на дверь и взвыл от боли, прострелившей покалеченную конечность. — Что, рука болит? — Не твое собачье дело, что у меня болит! Мне срать на боль! Не смей говорить о том, чего не знаешь! Не смей даже вскользь упоминать Викторию Синдри! — О чем хочу, о том и говорю. Мне грустно за тебя, Кид. Нельзя быть настолько тупым, чтобы не замечать за своей ненавистью происходящего вокруг. Бартоломео с толикой жалости посмотрел на конструкцию, что теперь из себя представляла дверь в туалет. Сквозь ручку был продет кусок трубы от душа, фиксируя ее в одном положении и не позволяя открыть. Все щели, куда ни глянь, были покрыты монтажной пеной, пузырящейся и застывающей. — Что для тебя панк, Кид? Я понял, что никогда не спрашивал, что тобой двигает? Ненависть? Но это же так блядски тупо. Злоба? — Урод! Панк — это вечное противостояние! Всем, тупым козлам, что беззаботно лыбятся друг другу в глаза, как твой Мугивара, напыщенным придуркам, вроде ебаного Кавендиша. Она одна показала мне, что единственный выход из всей этой хуйни — это разрушить все! Заставить этот мир и себя сдохнуть! Победа панка — это смерть! — Какой же ты тупой… — закатил глаза Барто. — Для того, чтобы сдохнуть, не надо ничему противостоять! Мне глубоко похуй на то, как ты пришел к таким выводам. Мне похуй на твою Викторию Синдри. И Луффи-семпаю тоже глубоко похуй. Смерть — это самое простое, что можно сделать. Умереть — это значит перестать сопротивляться! Какой же ты панк, если перестанешь сопротивляться? Посиди тут и подумай об этой хуйне. Я и так из-за тебя пропустил репетицию мугивар. — Знаешь что, Бартоломео? Иди нахуй! Катись к ебаному дьяволу со всеми своими дерьмовыми взглядами на жизнь! — он снова исступленно заколотил в дверь. — И ты иди нахуй, Юстасс Кид! — почти довольно, оскалился зеленоволосый. Несмотря на все оскорбления, этот разговор ему действительно нравился. Можно сказать, его первый нормальный диалог с красноволосым придурком, гордо именующим себя панком, хотя на самом деле им не являвшимся. — Хочешь, я принесу тебе выпить, чтоб не скучно сидеть было? — Проваливай! — зарычал из-за двери парень. — Ну, не хочешь - как хочешь! Пойду тогда пошарюсь в твоей комнате. И Барто, удовлетворенный проделанной работой, вышел из туалета. Пусть теперь попробует выбраться отсюда, раз такой ахуенно крутой! Кид молотил по стенкам кабинки, исступленно воя и проклиная весь этот ебаный мир. ***       Барто решил не ходить далеко и пошариться в поисках алкоголя в комнате Кида. Наверняка у такого как он где-нибудь припрятано пойло. Панк запер за собой дверь и с интересом оглядел помещение. Комната больше напоминала мастерскую. На огромном рабочем столе обнаружились какие-то чертежи и толстенная тетрадь с расчетами. Весь пол был завален мусором и проводами. Бартоломео наугад наклонился и, весьма довольный собой, извлек из-под кровати початую бутыль виски. «Нихуя себе, вот это — реальное пойло! Даже жалко как-то его хлестать в одиночестве!» Парень завалился на чужую кровать, не снимая ботинок. Прямо под боком у него обнаружилась неебически огромная пушка. Барто примостил у себя между скрещенными ногами бутыль алкоголя и с усилием поднял оружие. Это оказалось что-то, доселе им не виданное. Собранная из подручных материалов, она совершенно не походила ни на одно оружие, которое случалось держать Бартоломео в руках. Ствол пушки разделялся на две рельсы и скреплялся металлическими пластинами, опоясывающими дуло. Но при этом зачем-то оставляя воздушное пространство между ними. Парень, в задумчивости, поскреб ногтем ржавчину на одной из деталей массивного приклада. Затем хлебнул виски. Поморщился. И снова перевел взгляд на пушку. Если эта штука рабочая и Кид самостоятельно ее собрал, то парень действительно был довольно крут! Вот бы снова сгонять к нему и спросить, нахуя такая махина? Ну, то есть, понятно для чего — стрелять! Но в кого и зачем? Неужели у Кида настолько много злобы, что он собирался применить ее против студентов? Панк поднялся со своего места и, прихватив бутыль вискаря, снова дошел до рабочего стола. На чертежах, виденных ранее, изображалось что-то похожее на найденное оружие. Значит, парень действительно собрал ее сам. Он задумчиво листал тетрадь с расчетами, пока не наткнулся на фотографию, которой были заложены страницы. Снимок был некогда смят, но затем бережно разглажен и водружен на свое нынешнее место. С него лыбились трое: Юстасс Кид образца первого курса с растрепанными красными волосами и бутылкой пива в руке. Слева — светловолосый парень, уже тогда носивший рубашки в горошек. Очевидно, Киллер, но без привычной бороденки. Посредине, между парнями, закинув руки им на плечи, смеялась бледная блондинка. Панк перевернул снимок и обнаружил на обратной стороне подпись: «Камазо, Виктория, Юстасс». «Наверняка это та девчонка, о которой они все говорят. Интересно, что с ней стало? Я никогда не видел никого похожего в универе...» — лениво подумал Барто. Крепкий виски уже потихоньку начал туманить сознание. Напоследок еще раз приложившись к горлышку бутылки, он, прихватив с собой снимок и пушку, поплелся обратно к туалету. Кид, очевидно, наоравшись вдоволь, в дверь больше не ломился. Зеленоволосый вошел в помещение и уселся на холодный кафельный пол прямо перед забаррикадированной дверью. — Че обратно приперся? — зашипел замурованный панк. — Одному бухать скучно. Решил составить тебе компанию, — дружелюбно икнул Барто. — Ну так валил бы к своим мугиварам! Нечего меня тут караулить! — Че, сил не хватает высадить дверь? — он вновь отхлебнул янтарной жидкости из бутылки и довольно поморщился. — Заебись у тебя вискарь! — Урод! Поделился бы хоть! — Не могу, я все щели запенил, не просунуть, — он развел руками, но спохватился, поняв, что его жест никто не увидит. — Это мой тайный прием! Я человек-барьер! Ограждаю мир от таких придурков, как ты! Бартоломео пьяно захихикал. — Ты человек-говнюк! — раздалось из-за двери. — Так, тут есть вентиляционная прорезь, живо гони бутылку! Кид завозился, а затем, со всей силы заехал по решетке, отделяющей его кабинку от зоны с раковинами. Раздался грохот и покореженная деталь вывалилась вместе с грудой керамической крошки. — А слона-то я и не приметил! — зеленоволосый встал и, пошатываясь, направился к образовавшейся дыре, из которой торчала рука Кида. — Держи бухлишко. И вот еще, че нашел! Пусть будут твоей компанией! — он присовокупил к бутылке помятую фотографию. Юстасс, заполучив алкоголь, грузно опустился на крышку унитаза и обиженно зарычал, разглядев, что же ему передали в довесок. — Шарился в моих вещах, урод? Что еще интересного обнаружил? — Кроме ахуенно гигантской пушки - ничего, достойного внимания! Ты че, реально сам ее собрал? — Сам, — буркнул Кид. — Чтобы разнести к чертям собачьим твою наглую рожу. И всех остальных приторно скалящихся уебков! — А я и не знал, что ты такой крутой инженер! Все думали, ты учишься здесь по блату, как сынок спонсоров. — А все вообще не думают и нихуя обо мне не знают! — Ну, ты сначала перестань кидаться на людей, как бешеный пес. А там, может и жить станет легче, веселее. — Уже не станет. Бартоломео задумчиво почесал зеленую башку. Кид казался ему подавленным. Какое-то отчаяние сквозило от его слов, будто тот действительно не видел смысла в жизни. — Ты идиот, Кид. Мне не интересно, что у тебя там произошло, но знай, всегда может найтись еще больший придурок, чем ты, — он развернулся к дверям. — Бывай! Бухло я тебе принес. Компанию тоже. Посиди тут, выпей со своими друзьями с фотки. Им ты точно не сможешь испортить настроение своим сволочным характером! Парень, шатаясь от тяжести рельсотрона, который зачем-то таскал с собой, дошел до двери и уже закрывая ее за собой, услышал тихий голос красноволосого, явно обращенный не к себе: «Ну, вот, мы снова и встретились, моя девочка-пиздец…»       Комната панка почему-то стояла открытая настежь. Словно сюда кто-то заходил, пока Барто тусовался в толкане с Кидом. Адски клонило в сон. Еще бы, он столько сил потратил, таскаясь на рынок за монтажной пеной, что было бы неплохо вздремнуть! Парень провернул ключ, торчащий в замке, и вновь окинул помещение взглядом. У Кида явно должен быть еще припрятан алкоголь! Он методично обшаривал каждый угол в поисках неожиданных артефактов. На пол из перевернутых коробок сыпались гайки, обрезки проводов и микросхем. Искомое наконец-то обнаружилось в шкафу со шмотками. Там, под ворохом носков, прятался целый ящик пива! Решив, что от понижения градуса нихуя ему не будет, Бартоломео принялся методично опустошать содержимое бутылок. Уже изрядно бухой, он завалился на кровать к пушке. Безумно хотелось увидеть Кавендиша. Похвастаться тем, как он ловко обезвредил красноволосого придурка, увидеть взгляд облегчения в глазах парня, опасавшегося Кида. Телефон, как назло, разряженным кирпичом валялся в кармане. Что ж, видимо, компания ему сегодня не светит… В голове шумело от выпитого, а стоило прикрыть глаза — перед внутренним взором представало улыбающееся лицо Кавендиша. Парень с удивлением обнаружил, что от одного воспоминания о нем, в штанах нехило так стоит! Вот бы тот пришел сюда. Барто бы тогда смог окончательно выяснить с ним отношения... Рука двигалась по возбужденному члену, воскрешая в памяти моменты их близости. Кавендиш, которого представлял парень, снова был таким же, как и раньше. Язвительным и смущающимся. Боевым и покладистым… Живым. Таким, каким был раньше, когда без спросу заявился в его, Барто, комнату, безапелляционно заявляя, что отныне будет здесь жить. Хотелось вновь вернуть все то, что было раньше. Даже Хакуба не казался ему больше чем-то жутким. Просто, частью того Кава, которого он знал прежде. Бартоломео кончил, пачкая чужие простыни и провалился в пьяный и удушливый сон. …