Длинная степь, да конец ей близок, конец старой степи, и конец еë правителю. В высоких лесах и глубоких реках найдёт он своë утешение, в колыхании ветра и журчании воды, в детских грёзах и женских слезах, но в жизни уже не найдёт он ответа на вопрос свой – где же теперь моë сердце?
Улуг опустился в бочку, горячая вода ничуть не обожгла его распаренное тело, и даже с удовольствием он окунулся в неё с головой, оставив снаружи только часть длинных волос. Нужно было промыть мысли или просто от них избавиться, неважно. Он хотел побыть абсолютно один. Четыре месяца прошло с побега Нурии вместе с... Добуном. Сложно признать, что тот подстроил это всë; что он дал случиться всему только ради своей выгоды. В голове закипала злость, а грудь так и болела при каждом его упоминании.Добун...
Добун. Сладкий вкус его нектара на губах и яркий цвет оболочки. Он как фрукт, как нежный персик, но с острой косточкой, режущей язык. Он бросил пыль в глаза, а сам опозорил Улуга и отца Нурии. Нельзя красть невест! Нельзя позорить род! Нельзя покорить Улуга! Он с жадностью принялся глотать воздух, которого не хватало под водой, откашлялся от забившейся в ноздри влаги и пару раз выдохнул. Так задумался об этом паршице, что забыл дышать. И настолько он засел в голове, что через забитые уши слышался его певучий голос. – Не захлебнулся? – усмехнулся Добун, касаясь дыханием красного от кипятка хряща уха. Стоп. Но это вовсе не голос в голове, тот бы звучал бы как-то больше печально или рассеяно, как обычно представляется этот щенок, не представляющий из себя никакой опасности, кроме того, что в чёрных глазах напоследок ты разглядишь смерть – серого волка, раскрывающего перед твоим длинным и любопытным носом пасть. А тут так задорно, так весело, так противно притарно, что мечты рассыпались как пропавшая земля под ногами в пожирающей тебя медленно, но верно пустыне. Вода полилась через край, а Улуг чуть не повалился из бочки, стоило только приметить реальную довольную морду уже с усами и пробивающийся в бородку щетиной(собственно, это не особо красиво, по его мнению, но Добуну это придавало мужества, а вместе с этим даже... какой-то привлекательности), он смотрел на чужое выражение как на беса, вдруг появившегося с мечом и ярким красным лицом. Но Добун всë довольно ухмылялся и не думал двигаться, а даже с какой-то издёвкой оглядел тело Улуга, примечая шрамы и гусиную кожу мурашек. – Что ты здесь делаешь? – потребовалось мгновение, чтобы взять себя в руки и откинуть навязчивые пряди с лица. Янтарные глаза загорелись ненавистью, а Добун только рассмеялся. – Решил тебя проведать, так и ходишь голым? – он оперся о бочку локтем и уложил голову на раскрытую ладонь, брови его поднялись, насмешливый взгляд стал более открытым, и энергично запархали ресницы, пока Добун смотрел в глаза, а после и поскакал взглядом по всему телу снова, заглядывая в воду, лишь бы приметить, не рад ли случаем его кое-кто видеть, но встретила его только вода, которую Улуг пустил в чужое лицо. Чтоб неповадно было. – Ты посмеяться пришёл или найдешь пару умных слов? – ну вот нельзя его выгнать, и всë хотелось растянуть этот момент, когда они оба здесь, они могут поговорить, а не драться за женщину или еще чего хуже. – Хотя говорить с тобой – всë равно, что биться с ветром. – Мне ужасно скучно, да и мы давно не виделись, так ведь? Небось скучал по мне, пока носил портки визиря. – всë такая же эта дурная улыбка, стереть бы с лица её и оставить на ней только жалкий вид побитого щенка. – Пошёл прочь, – он принял самое подходящее выражение – совсем не заинтересовано взглянул на эти чёрные пуговицы глаз, на тонкие губы и мощную челюсть, на это странное и даже какое-то осмысленное лицо, которое по одному слову и вдруг сделанному выводу изменилось. Добун рассмеялся, отвернулся и с секунду точно что-то осмысливал, а после с него слетел кафтан. Видно, это время он потратил на того, чтобы его растянуть. – Видно, переговоры ты хочешь вести с равными. С равно голым. – его блестящие азартом глаза так и бегали, искали одобрения, а руки блудливо гуляли по телу, растегивая пуговицы на рубахе: сначала верхнюю, чтобы показать небольшую пропасть между прочными грудями, потом нижнюю, специально прямо у спущеных нарочно по таз штанин, чтобы линия волос до паха завлекающе блестела и манила к себе, потом в середине – он прямо направил стать наложницей, стать танцовщицей, привлечь так много внимания, так много взглядов. – Добун, – Улуг и носом не повёл(хотя было очень сложно), – чего ты добиваешься? – закинув руки на края бочки, его безразличный взгляд бегал по движениям и жестах, янтарь сжигал одежду в огне, пока тело самого хана жгло возбуждение, и он не спешил выходить из бочки. – Не поверю, что великому Добуну скучно в Каракоруме, что он мчался целый месяц, чтобы встретиться со своим «дядюшкой Улугом», – последнее было чересчур неловко произнесено, как раньше говорил Добун, хотя он и в письмах Улуг становился дядей для монгола, которого на семейные застолья даже не звал. Молчание было таким противным и бьющим по вискам, что Улуг больше почувствовал, как бьёт ему по носу пар и как дёргается нерв на ноге от лёгких покалываний кипятка прямо по яйцам. На пол упала рубаха. Добун уселся прямо на свои вещи и расставил ноги. – Нурия беременна, – выдохнул он и откинул голову назад, – Только и делает, что кричит, блюёт и не спит ночами, потому что ноги болят. Болят и болят, а всë на меня кричит, я-то что сделаю? – и так обидчиво начал звучать плут, что волей-неволей хотелось почесать его по макушке, но Улуг только хмыкнул, – И вот отправила на все четыре стороны, потому что ничего не понимаю, – и как будто бубнил себе под нос. Пришёл жаловаться дядюшке, что недобрую жену выдал? Поперся бы обратно, а не испугался голодного зверя. – Мне-то что? Первая беременность она такая, мог бы и понять. – Ну... Мне почем знать... Эх, этот ребёнок... Этот несчастный мальчишка, совсем не знающий настоящей жизни, хотя сам добился столького, что и представить страшно. Искупался в крови, а беременной девчушки испугался? – А ко ты пришёл что бы? И снова они замолчали... Проскочила мысль лишний раз казнить за молчание, а не терпеть это несчастное время, которое кажется вечностью. Но Добун задвигался, он откинул голову, сжал руками одежду, снова опустил взгляд, как будто осознал, что его останавливало и- Рука скользнула внутрь, коснулась бугра так, что он стал больше, и опустил ткань так, что стало понятно, что же сюда привело молодого господина. Так и быть. Можно его «послушать».Но стоило бы установить правила.
– Правила? – глаза его сразу округлились, довольный и сладкий плод привык получать удобрения сразу, но не знал, что орошают лишь те, которые дают хороший урожай. И на лице заблестела улыбка. Настал час возмездия. – Я думал ты просто сделаешь то, что сделал в прошлый раз, тебе же нравятся члены? Час возмездия пробил в огромный колокол, который вместе с этим треснул Улугу по лицу. Пришлось выйти из воды и одним своим видом показать, что, да, Добун прав, пусть и отчасти. Улуг быстро вытерся и бросил полотенце перед собой под непонимающий взгляд. Да, Добун и правда щенок. Ребёнок. Фу, нет. Точно не ребёнок! Просто глупец или же очень выгодно им притворялся. Так что приходится подстроиться под него и начать приказывать, хотя у самого терпения не хватит, чтобы удержаться перед... Добуном. – Снимай штаны, или уже не хочется? – насмешливо так зашипел Улуг, в улыбке растягивая клыки, блестя яркими янтарными зарницами, пуская ими молнии. Тихо фыркнув, причём как демонстративно, аж прихлопнуть того захотелось, Добун подчинился, оставил штаны вместе с остальными вещами, посмотрел на них с некой даже жалостью и поплелся к Улугу, отбрасывая по пути и бельё. – Слушай, мне совсем не до игр, я пришёл сюда, не за тем- Шлепок. Громкий и ясный, взгляд сжёг это отродье, это несчастное животное, которое подарило ему столько страданий, столько позора. Он прогнил. Прогнил и пропал. Красный след на щеке стал меткой порченности этого... Плода. Они так долго стояли, или так казалось, но Добун ещё долго отводил голову в сторону, пока прояснялась отметина на его щеке, и только тогда, когда она стала явной, он коснулся её, и взглядом пожелал коснуться Улуга, и обжёгся. – На колени. Пламя взгляда сожгло эту несчастную попытку, несчастный его потуг выбраться и стать «равным». Улуг желал, чтобы тот ощутил всю боль и унижение, какое ощутил сам хан тогда. И испуганный взгляд, растерянный бег зрачков, Добун ещё столько времени пытался найти прошлого Улуга, растворившегося в смоле и застывшего в ней навсегда заурядным узором – укором одним только цветом зрачков. Сначала опустилось одно колено после и второе, и опущенная голова точно была снизу. – Ты думал, я пущу тебя сюда после всего того, что ты сделал? – рука его зарылась в волосах, сжала их в самого основания и задрала волосы так, чтобы разглядеть эти бесстыжие глаза, которые такими и оставались, несмотря на лёгкую пелену страха. Сосал Добун поршиво, поршивее, чем даже самая неопытная проститутка, не видевшая член даже в самых грязных снах. Хотя у самого тот болтается меж ног, разве не мог запомнить, где приятно и как приятно? Но отступать Улуг на намерен был, и, сжав волосы посильнее, оттянул паршивца подальше. Прямо так, чтобы раглядеть... Ох, нет. Какие же дурные у него мысли, но какой же перед ним подвластный только ему Добун... И всë же- Хотя пришлось секунду думать, прежде чем понять, как устроить это его покушение на чужое тельце, хотя больше телище. – Ладно, иди туда, я попробую, – Улуг указал на скамью, и Добун сквозь раздумья всë же поддался, уселся на скамью и всë глядел на Улуга. А тот думал. И всë напрягал мозги, из последних сил, надеясь, что сработает. Хотя сидя бы не сработало, и после перебранки, не такой долгой, но и не такой скорой, как хотелось бы, Добун оказался на лопатках, а бёдра чужие прямо аккурат по обе стороны от рёбер в попытке безжалостно взять того в тиски, хотя фигуру прочную разве что саблей стоило попытаться пробить. Горячее тело, глубокие вздохи, вздымающаяся грудь и сжатый прямо меж двух сосков член, да так, что время от времени он подбивался к самому рту. Сжимая всë сильнее упругие мышцы, Улуг всë активнее двигал бёдрами и только успевал, что выгибаться от каждого толчка, легко царапающего его густыми волосами. Крупные и на удивление до дрожи холодные руки коснулись его бёдер, ухватившись так, что напряжение пробралось до таза и всë больше сразу захотелось провести время с ним, касаясь головкой влажных губ, и смотря сквозь пелену горячего пара на алое лицо. Добун тут же закрыл глаза и поморщился, стоило белой жидкости сразу оказаться на его лице. Улуг же принялся растирать её, нежно гуляя по коже и губам, после опускаясь к ним, пальцами только приподнимая подбородок, но сразу же остановился.Они снова вместе, однако какой ценой-
– Добун, – он поудобнее уместился на чужой груди, поддаваясь крепким рукам, – ответь на один вопрос. – Агх, я так не кончу, Улуг, – Добун сразу же его опустил и отвел голову в сторону, но требующее ласки тело приняло решение вернуть эти бесстыжие руки на место. – Сколько уже беременна Нурия? – заблестел он зарницами, и Добун оживился, смотря в глаза, в глаза, где видимо, прочёл мысли. – Да отвали ты, – он оттолкнул Улуга в сторону, и пришлось удержаться, чтобы не слетать с толчка на пол, – Это мой ребёнок. Роди своего наследника! – толкнул он уже воздух, да так, что уложил бы и его. – Мне родили дочь, – пришлось подняться на ноги. Да, Нурия не единственная девушка, и даже не первая в очереди, просто выгодная сделка с нойоном, что уже который год едва сводит концы с концами дала ей некотрое преимущество, но родившая наложница не оправдала никакого ожидания, а вот Нурия... Наследник не помешает никому. Добун помешкал с секунду и уже хотел броситься к штанам за ножом, но и пары шагов не прошёл. – Иначе я спрошу её лично, после того, как скажу, чем мы тут занимались. Спасти ситуацию можно было одними лишь словами, но только Улугу. Закинув ногу на ногу, он сразу почувствовал себя каганом всего мира. Каганом того, кто хотел овладеть миром, его владельцем, покровителем и хозяином, осталось только намотать повод. Добун украл его жену, так почему бы не украсть у Добуна что-то равноценное? Давно пора, и колокол возмездия звенел всë громче и громче, перекрывая лишние мысли. – Как ей будет интересно узнать, что её муж, тот, кто придумал весь этот переворот, вдруг вернулся к врагу, чтобы удовлетворить его. – и всë шире становилась с каждым словом улыбка, всë слаще становилась тональность, потому как начал работать план! И азарт сжирал его трезвый ум. – Я не за тобой. – отвечала спина Добуна, спина сравнимая со стеной, которая сыпалась и разрушалась под гнётом атак. – А я скажу, что за мной. Или хочешь сказать, что она не знает, чем ты отплатил за неё? Наверное, она видела, каким ты был голым и жалким, сколько стекало из твоей задницы, – всë слаще, всë певуче. Ох, да, та их ночь, те моменты, когда Добун был его, Добун стонал и выгибался, и были только они, а Улуг всë давил из него сладкий сок. Он увидел, как сжался кулак, как всë в теле напряглось, как потерялась мысль о возмездии, точно снова тот получил удар по щеке. Но более не прозвучало ни одного слова, и Улуг довольно приказал сесть обратно. Такое поведение, предусмотрительность, стоили награды, и стоило бы хорошенько удобрить сладкий плод. Улуг нежно прошёлся языком по складкам мошонки, обогнул всë основание фалоса и принялся увлажнять его, пускал всë больше слюны, а сам нежно рукой давил на свой вставший как кол на столь большой и пунцовый. Ни одна девушка не стала бы Добуном, и Улуг бы не простил Добуну, если бы он стал девушкой. Только его член, только его мужское тело он восхволял и нежил, и это оставалось для него таким приятным занятием, что за ним забывалось всë и даже их вражда. Добираясь головкой до язычка, вызывая приятный позыв выплюнуть содержимое, он как сладость брал снова в рот член и всасывал его, языком пробираясь по крайнюю плоть, а после и поджимая венки. Был бы Добун его игрушкой. Он бы не смог наиграться. Но будь Добун его... Был бы он счастлив? И снова позыв, но Улуг поддаётся ему, выплевывая содержимое рта, потому как вкус у этого оказался ну совсем отвратительный. А раньше ведь возмущался, чего девушкам не нравится... И невольно вырвался смешок, такой глупый и странный, что пришлось подглядеть, как же там отреагировал на такое мгновение слабости Добун. Весь красный и явно смущённый, он смотрел больше сквозь всю эту картину нежности, и неловко так жался ближе к стене, поднимая плечи, бородка совсем не делала его мужественным в таких ситуациях, а только выдавали в этом лице юность и нежность, страх и тревожность, точно всë это его первый раз. Улуг со всей своей странной любовью укусил бедро и тут же его зацеловал, зарываясь в секундно мягкой, а после и напряжённой поверхности. – Не думай, хватит. – спрятав взгляд всë в той же плоти, Улуг сглотнул твёрдый и противный клубок слюны. – Хватит думать, я ведь... Как бы ему хотелось иметь сына, быть гордым наследником. Как сладка была бы та новость, что в чреве хранится именно его плод, но... Добун. Измученный домом, прибыл он сюда не за тем, чтобы снова столкнуться с позором. Вор жены, своровал практически из юрты, из юрты с мужем... И чей же теперь это плод? И каково же сейчас Добуну? – В одном ты был прав... Улуг, – и от имени так плохо стало на сердце, и заныло всë внизу, так противно и мерзко. В янтаре его глаз засияла застывшая надежда, но наткнулась она только на голодного дикого пса смерти своей, – Я тебя ненавижу. Одним движением он оттолкнул от себя Улуга. Пол стал для него игольным ковром, больно бьющим по каждой части его тела, и точно бьющим в сердце, волосы закрыли лицо, точно спрятав боль в глазах. Глаза, сияющие и мерцающие солнцем, утонули в тьме луны тех, что напротив, и, может, дитя его так и растворилось в утробе, навсегда пропав, и оставляя место только для монгольского хана.Потерянный плод.