– Добун, – стонала нежно Нурия в его руках. Она таяла и изгибалась, ее пышные груди двигались в такт толчкам, и красные губы шквелились от каждого касания к жаркому телу. Добун зарывался в ней, впитывал её и облизывал каждый доступный кусочек.
И как он этого добился?
Даже легче, чем хотелось.
– Великий каган, к вам посетитель, – поклонился один из слуг и пропустил в покои женщину.
Не склоняя головы, она прошла к самому трону, гордый шаг, твёрдая поступь, выдержанная осанка – всë выдавало в ней высший чин, хорошее воспитание, гордость нравов. Лицо было скрыто вуалью, а за спиной в кыпчакском одиянии за ней следовали рабы, охранники и защитники её, на случай, если за хамство, каган решит её наказать.
Нетронутый бутон розы, пускающий шипы во все стороны.
– Я бы хотела поговорить лично с Великим каганом. – сквозь узоры свой фаты, закреплённой на меховой шапке, был виден мигающий её взгляд, карие глаза. Лёгкая улыбка блестела её белыми зубами, и один вид её притягивал и манил, что отказать ей было не сложно, а невыносимо.
Добун махнул рукой, и, поклонившись повелителю, слуги и даже стража удалились вон, совсем оставляя его беззащитным перед женскими чарами. А меж тем и сама Нурия была подвластна его взглядам и столь мощному и строгому поведению, но держала лицо и спину, чтобы не раскрыть свой румянец. И он был виден, стоило только ей позволить разглядеть своë лицо, она сняла шапку, взору предстало бледное и нежное лицо, острые скулы и хищно-узкие глаза, тонкие губы и всë её великолепие в сочетании каждого из этих элементов. Приподняв юбку, Нурия приблизилась к хану, всë ближе и ближе подходила она, а щеки её пылалили от смущения, склонившись у самого трона, она прошлась тонкими своими пальцами в перчатках по большой шершавой руке и оставила на ней свой яркий след губ. Притерлась в ладони щекой и со всей своей
скрытой и потайной вульгарностью взглянула в тёмные глаза Добуна.
Они были ровестниками, молодые и горячие. Спонтанные, яркие и, как оказалось, влюблённые. И тогда не могло не вспыхнуть между ними той искры, какая обычно возникает между двумя молодыми и нежными. Добун держался так долго, как мог – не мог он себе позволить такой злобной измены, ведь перед ним никто иной как невеста его дядюшки, Кыпчакского хана – Улуга, того, кого Добун любил всей своей детской любовью, того, на кого приходилось ровняться и делать всë, лишь бы хан его заметил и научил. Однако Нурия и это понимала, она не торопилась, а лишь молча смотрела на Добуна подолгу выискивая в его зарницах понимания. Когда же время прошло, когда не было в глазах сожаления, а отражались в них только свои размышления о нём и Нурие, тогда только она опустила перед ним голову, аккуратно уложив её на ногах хана.
– Вы совсем не знаете Улуг-хана, Добун-хан, – Нурия всë грустно выдыхала, а после точно замычала на теплой поверхности чужих ног, Добун же только и мог, что сдерживать себя, как бы не испортить столь нежный момент, впервые появившийся у него в жизни.
– И... Что же мне стоило бы знать, – он смотрел на её длинные яркие косы, такие же красные, как ясень, такие
блестящие и притягательные.
– Он меня не любит, – начала она тихо, но после повернулась лицом к Добуну и даже приподнялась, – И я его не люблю, но это не важно, Добун-хан, и я бы вышла за него, ведь отдана своим отцом, но, поверьте, нет у него и мысли о том, чтобы быть со мной, и смотрит он на меня как сквозь воду. – следующие слова лились не переставая, всë шло подряд, и она не могла удержать в себе негодования. Её глаза блестели, а лицо становилось всë разовее, видимо, от того, что ей предстояло сказать после.
– И как же он может не любить вас, Нурия-гоа? – с лёгким смешком спросил Добун, он не мог представить, что такая девушка будет не по нраву хотя бы одному мужчине, хотя бы потому, что он и сам уже положил на неё глаз, и в некоторой степени, зная её отца, уважаемого нойона, он раз через раз присматривался к её
обворожительной фигуре и яркой внешности.
– Вас! – уж не сдержалась Нурия и даже вскочила, настолько это было для неё невыносимая тайна, что держать её за зубами было просто невыносимо.
Глаза Добуна округлились до невозможного, брови поднялись практически к самому верху лба, и благо не закатились к затылку, столько удивления и даже мимолетного отвращения причиталось в его выражении, в его лице столь изумлённом и искривленном, что аж каждая мышца его напряглась и заныла.
Любить мужчину. Как же противно и страшно, совсем не похоже на человеческую платоническую любовь, хотя и раньше множество слухов ходило вокруг их мест, где частым гостями мужских домов были как раз мужчины.
– Он сам признавался мне, что будь Добун-хан женщиной, он бы без промедления взял его в первые жены, и я даже не любила вас, стоило мне об этом услышать, но видя вас сейчас, – она опустила голову и даже замялась, – уж лучше я буду вашей женой, чем его.
Тогда созрел и план. План свадьбы. План их будущей жизни. План, меняющий всë.
Добун и Нурия подолгу сидели вместе, держались за руки и в робком своëм юношеском порыве целовались, боясь заходить дальше, пока план не будет создан во всей своей красе и не отработан на практике. И долго они отнекивались, но под покровом ночи, она все же пробралась в юрту хана, чтобы помочь сжечь вещи Улуга и наконец воссоединиться с любимым.
***
– Нурия, – вторил ей Добун, обнимая за талию, потянув её ниже, всë ниже, хотя и она сама желала стать с ним единым целом, заполняя себя им полностью, а лицо его погружая в свою грудь.
И пусть ещё недавно она была чужой женой, пусть отдавалась ему и стонала под Улугом, своим супругом, сейчас она Добуна, только его,
его желание и страсть. Он жадно кусал её грудь, горячим языком ласкал соски и шершавыми пальцами блуждал по изгибам тела, и Нурия охотно поддавалась, всë громче охая. Едва палец коснулся самого желанного места у самого лобка, и стоило нежно так пройтись по нему то вверх-вниз, то по кругу, так она сразу задрожала, и всë сильнее потянула Добуна в себя. Они сплелись в жадном поцелуе, поглощая друг друга с большей стратью. А тонкая рука всë охотнее тянула бóльшую в нужном направлении. Прямо там, то самое возбуждённое место, и прямо сейчас, и едва касаясь губ, таких влажных, горячих, они активнее двигались, и всë громче были шлепки, стоны, вздохи. И Добун наслаждался каждым моментом, каждым её сантиметром, каждым звуком, ведь не мог и представить, насколько хороша женщина, насколько хороша Нурия.
И вся её красота, вся нежность и женственность, все изгибы и волны, весь её ум и вся её хитрость. Всë его.
Улуг был разгромлен, уничтожен, а Нурия так и стонала, так и изгибалась. Вот, чего они добивались, чего достигли своим трудом и тайными встречами. Шлепки, стоны, дрожь. И вот Добун уже кончил, сжав её бедра, укусив нежные плечи.
– Я подарю тебе наследника, мой хан, – восседала она над ним, как правительница его разума, как человек, держащий его в узде. Его повелительница, его богиня, его бутон летней розы посреди не плодородной тайги. Они сплелись в поцелуе.
И страшный строгий звор
Сверлит глаза чужие,
В янтаре горит позор,
«Наследник мой в утробе»
