Подобно белой птице в клетке,
сердце всегда стремится к свободе,
чувствуя, что воля — его естественное наследие.
Несмотря на то, что Ацуши был наследником престола Королевства Лун, он никогда не знал, что на самом деле значит «быть принцем». Конечно, он понимал ответственность, что с долгими годами оседала на его плечи и становилась всё тяжелее, когда окружающие его королевские земли были охвачены пламенем войны. Он взращивал в своём сердце ненависть к тирании безжалостных воителей и правящих Королей, утопал в жалости к несчастному народу, что заполнил бедняками и ворами некогда живые улицы, но всё, что ему было выведено — судьба безмолвного зверя в клетке, от которого в любой момент могли избавиться, чтобы избежать лишних проблем. Ацуши обладал благородством и острым чувством справедливости, но абсолютно не умел управлять государством и не имел подобающих аристократии манер. С самого его детства сердобольные служанки лишь полушепотом поговаривали, что его рождение несло в себе единственную цель — обладать лишним членом королевской семьи, чья жизнь имела бы смысл для поддержания статуса. Ацуши слышал каждый опечаленный его судьбой вздох, засыпал под вкрадчивый хохот юных девиц и прихожан, что посещали дворец, но абсолютно не придавал этому значения. Он знал, что среди своих братьев и сестёр, которые столетиями встречали кровавые рассветы и полнолуния, он был младше, незаметнее и неопытней всех. Выражалось это в самых разных мелочах: так, например, в детстве для него забывали приставить стул за банкетным столом, из-за чего часто приходилось отказываться от трапезы. Зачастую даже за экипажем, перевозящим Королевскую Семью в центр Королевства для празднования на главной площади, юному Ацуши приходилось наблюдать одинокими светлыми глазами через стекло окон — для него скудные служанки не подготовили даже наряд, а Королевские портные не удостоились чести снять хотя бы пару меток на изготовление приличной мантии. Несколько лет молодой принц ловил себя на мысли, что долгие и мучительные полнолуния не слышал даже своего имени, произносимого из уст членов семьи. Так оно мелькало в небе среди одиноких звёзд, постепенно рассыпаясь в прах, до тех пор пока Ацуши не взял в руки своё первое перо. Письменности и чтению молодой принц обучался сам — хотя бы ради того, чтобы оставить о себе неизгладимый след. Было в этом что-то само собой разумеющееся: в то время, как старшие дочери семьи Накаджима следовали общепринятым нормам поведения высшего общества, изучая живописное искусство и многовековую литературу, старшие сыновья становились достойными наследниками престола. Ацуши же оставался незаметным проблеском во тьме, осуждаемый как за свои «около-человеческие» привычки, так и за желание больше узнать об окружающем его свете, мечтая однажды выбраться из своего печального Королевства. Учителей к Ацуши не приставляли — белокурый ребёнок, капризный вампир без привитого строго-выдержанного нрава, у остальной аристократии вызывал подобие насмешки или отвращения. Впрочем, выращенный в холодных стенах дворца, в котором не знали слово «любовь», принц не придавал этому особого значения. Он знал, что она существует где-то — пусть даже запертая глубоко внутри него самого, сочащаяся из хрустальных слез на белоснежных ресницах, и лишь на этой тлеющей надежде выживал среди безразличных лиц самых близких ему. Лишь однажды его покои посетила старшая сестра, Первая Принцесса Лун, меж тонких пальцев державшая позолоченную энциклопедию из Королевской Библиотеки, и сказала ему продолжать познавать этот мир, помогая разбирать человеческую письменность. Это чувство было чем-то тёплым — то, возможно, было оставшейся крупицей любви, которую она хранила внутри своего сердца, единственная из всех, кто когда-либо смотрел ему в лицо. С тех пор Ацуши утопал меж бумажных страниц под покровом серебряной луны и познавал детали страшной войны больше, чем взрослые дворяне позволяли себе обсуждать в преддверии главной площади дворца.«— Обещай, что несмотря на все трудности, как бы страшно тебе ни было, ты не потеряешь свой свет и будешь упрямо бороться за то, что тебе дорого.
— Хорошо. Я обещаю.»
Ацуши по сей день помнит, как однажды на лице сестры расплылась печальная улыбка, а в её глазах, подобным сапфиру, томилось бесконечное одиночество, смешанное с чем-то глубоким и неизвестным. Принцессу Ацуши знал плохо, а расплывчатые мягкие черты её лица вспоминал с тяжёлым сердцем: прошло много долгих, мучительных лет, но принцу до сих пор не даёт покоя одна простая, но настойчивая мысль.«Почему тогда она впервые мне улыбнулась?»
Эту драгоценную книгу она оставила ему в ту же самую ночь, в которую бесследно исчезла. Больше Принцессу Лун он не видел никогда — её имя стерлось из памяти и безвозвратно кануло в лету, словно её никогда и не существовало вовсе. Когда Ацуши стал взрослее, он осознал: принцессу тогда отдали в руки кровавому тирану, — и всего через несколько лет то жестокое государство обернулось неприглядным чёрным пеплом. Возможно, спустя столько столетий, она, наконец, обрела покой. Ацуши лишь тлеет надежду, что последний вздох, спущенный с ее тонких губ, не был наполнен муками отчаяния.***
Старший сын семьи Накаджима, Кронпринц Лунного Королевства, погиб на поле боя всего через пару столетий после пропажи старшей принцессы — его гордыня была слишком велика, чтобы отступить и отдать командование батальона. Ацуши знал, что он не был искусным стратегом, и не надеялся, что брат когда-либо вернётся с победой. Он знал, что Королевство посылает его на верную смерть — с жалким войском из бедняков и обезумевших, не входящих даже в Королевскую Гвардию, из-за нехватки милитарных сил. Кто-то мог сказать, что это вынужденная мера крайнего отчаяния и что ради родных земель нужно сражаться до последней капли крови, но Ацуши считал иначе. Война — орудие в руках безумцев, в ней никогда не было места для чести. Ацуши был единственным, кто это понимал, и единственным, чей голос никогда не имел никакого значения, как бы сильно он ни кричал.«— Но… Брат, ты погибнешь! Неужели ты не понимаешь, что эта битва безнадежна?! Прошу тебя, не делай глупостей!
— Замолчи, непослушный ребёнок! Защищать Королевство — мой долг! Я лучше умру в пылу кровопролитной битвы, нежели продолжу скрываться в этих каменных стенах! Меня тошнит от твоего бессилия!»
О его кончине Ацуши узнал одним вечером посреди трапезы в королевском зале. В тот раз придворные служащие прошли внутрь незаметно, поклонившись пред Королем, и с холодным безразличием протянули маленький бумажный сверток, который Его Величество не зачитывал вслух. Ацуши молчал, разглядывая своё лицо в кровавом отражении фужера. Ему не нужно было слышать новость — он понял всё без слов, когда вторая сестра молча поднялась из-за стола. Подняв бокал, Король со строгим лицом объявил о следующей коронации наследного принца. Тогда по залу вместо волны поглощающего траура разнесся торжественный гул. Ацуши уверен, что видел на лице Второго Принца Лун леденящую жилы улыбку. Он остался сидеть, проглатывая вязкую кровь, и так и не сказал ни слова. Старшего брата в тот вечер никто не оплакивал.***
Со временем обстановка в Королевском Дворце стала более напряженной. Второй Принц с получением коронованного титула кардинально изменился — вернее было бы сказать, наконец избавился от узд, что сковывали настоящее нутро где-то глубоко под ребрами. Ацуши знал, что старший брат не являлся эталоном нравственности. Пусть он постоянно насмехался над ним, смотря свысока и указывая на его отвратительные манеры, Ацуши прекрасно понимал, что за этой гнилой окровавленной улыбкой нет ни гроша — хоть утопи нечестивого во всех королевских богатствах и золоте. В его желании заполучить королевский трон не было благих намерений — он мечтал о вседозволенности и власти, а при возвышении собственного статуса насмехался над бедняками и отбирал последние кровные у больных и стариков. Подобное безрассудство продолжалось несколько лет, а воровство и пренебрежение силой переросло в безуправное насилие ради глупой насмешки над слабыми и обрамления жестокости в сердце Второго Принца. Что бы старший брат ни делал, он всегда оставался безнаказанным — даже тогда, когда вокруг одинокого дворца собиралась неугомонная и разъяренная толпа, в которой находились даже сытые по горло вампиры, Его Величество не предпринимал никаких действий, чтобы пресечь тиранию второго сына. Эта вседозволенность, однако, обернулась огромным острием клинка в его же собственную спину. Упитый властью и силой, Второй Принц Лун обезумел, желая занять трон Отца и «освободить» Королевство от вековых ошибок правителя.«— Ты рехнулся?! Ты хоть знаешь, что будет, если ты попробуешь пойти на это безумие?!
— Только попробуй сказать хоть слово, и первым делом после смерти родителей я перережу тебе горло и повешу твою голову на главной площади. Либо ты и сестра со мной, либо я дам слово: следующими станете вы.
— Да ты ещё глупее, чем необразованные дети из трущоб! Ты хоть понимаешь, что и кому ты это говоришь?! Мы не собираемся принимать участие в государственном перевороте. Я сделаю вид, что не слышал этой ерунды, но поверь мне. Поверь, ибо я предупреждаю: если ты попробуешь, тебя ждет позорная, мучительная смерть.»
В ту же ночь, не внимая словам молодого принца, он предпринял попытку собственноручно убить Отца и Матушку и был пойман Королевской Гвардией. За предательство и покушение на жизнь Короля и Королевы Второй Принц Лун был публично казнен на той же главной площади — и тело его горело ярким пламенем под мучительные крики, отражаясь в стеклянных глазах Ацуши остатками немой веры. Он смотрел, пока леденящие жилы вопли пробивали его кости до дрожи. Смотрел — и даже не смог повернуть голову прочь. В тот день народ наконец-то был успокоен.***
Вторую Принцессу Лун Ацуши знал ещё хуже, чем всех своих братьев. Она была тихой девушкой, чем-то напоминавшей его самого, любила животных и в свободное время ухаживала за лошадьми Королевской Кавалерии. Ацуши часто наблюдал за ней из окна своих покоев — принцесса была нелюдима, никогда не приставляла к себе стражу и предпочитала отказываться от совместного времяпрепровождения с семьей с тех пор, как погиб Первый Принц. Было ей на момент всего семнадцать веков от роду — тогда же право на титул отошло ей со всеми почестями и тогда же война стала страшнее, чем когда-либо раньше. Ацуши думал тогда, что на её плечи выпала слишком серьёзная доля, ведь тяжесть всех предшествующих утрат она все еще не пережила, а времени для того, чтобы оплакивать погибших, больше не было отведено. Принцесса считала королевский венец самым страшным проклятием — в вечер, когда драгоценная тиара коснулась её белоснежных волос, она окунулась в безумие и с корнями вырывала пряди, разбивая «корону смерти» о полупустой тронный зал. Ацуши помнит, как Его Величество не дрогнул и бровью, разворачиваясь и покидая коронацию, а сестра безнадёжно рухнула на колени, отдаваясь во владения нескончаемых рыданий. Тогда он единственный сидел рядом с ней на холодной плитке, утирая бесконечные слезы шелковым платком, и держал дрожащие руки, помогая вновь подняться на ноги. Тогда был первый раз, когда сестра упала к нему в объятия, и последний раз, когда она была готова стоять с высоко поднятой головой, неся на распоротом сердце знамя этой несчастной семьи.«— Ацуши, прости меня. Прости всех нас — прости, прости от моего лица. Я буду бесконечно молить о твоем прощении, брат. Прости меня, прости меня. Прости меня, если когда-либо сможешь.
— О чём ты говоришь, сестра? Тебе не за что просить у меня прощения. Пожалуйста, не волнуйся, я буду с тобой.
— Мой брат, прошу тебя, спаси мою грешную душу, отпусти всех нас и спаси от этого кошмара. Я прошу у тебя прощения, до бесконечности, лишь столько, на сколько хватит моего последнего вздоха. Я умоляю тебя — никогда не принимай этот трон. Я умоляю — прости меня в самый последний раз.»
Ацуши не знал тогда, почему сестра, упиваясь рыданиями, падала ему в ноги, хватаясь за мантию, и молила о прощении. Он понял, когда стража нашла её безжизненное тело, сорвавшееся с крыши дворца, и увидел стеклянный взгляд отчаяния, застывший в серых глазах навсегда. Она просила прощение, потому что отныне и впредь ему было отведено одиночество.***
Когда Ацуши стал наследником престола, больше никого не осталось. Обедали он и Их Величества в абсолютной тишине — на последнего принца всей династии не поднимали даже глаз. Иногда Ацуши казалось, что родителям за его существование было стыдно, хотя где-то в глубине скрывалась вера, что стыд этот был вызван их собственным отречением от родного сына. Отношение Короля и Королевы, однако, оставалось неизменным: молодой принц продолжал быть предоставленным самому себе, был волен решать, чем хочет заниматься в свободное время, и по большей части своего тяжёлого бремени оставался обыкновенной тенью. Протяжные дни Принц Ацуши проводил в своих покоях, погружённый в абсолютное одиночество, украшенное лишь столпищем обезображенных, потрепанных книг — всё, что удалось спасти из некогда прекрасной центральной библиотеки, которая была сожжена несколько лет назад. Книги эти были перечитаны вдоль и поперёк, a ветхие страницы пахли сыростью, влагой и пеплом, смешанным с кровью. Королевский читальный зал опустел со смертью остальных наследников — Её Величеством было приказано избавиться от нетронутых учений, оставляя в огромном дворце лишь след некогда былой жизни, ныне покрытой пылью. Несмотря на это, несколько королевских книг юному принцу всё-таки удалось сохранить. Их он открывал лишь по ночам, когда приходил навещать могилы братьев и сестёр, возведенных в их честь по его собственной просьбе — где-то на отдаленном и одиноком участке дворца, в котором можно было бы построить склеп. Рабочих на столь тяжёлую задачу было выведено мало — Ацуши помогал с возведением сам, оплачивая неравнодушным щедрой монетой. Этим же ухоженным могилам с аккуратно вырезанными портретами их очертаний он читал написанные людьми рассказы и романы. Тогда Ацуши понимал, почему смертные так сильно хватаются за свою жизнь. Он сожалел, что его братья и сёстры не поняли это вовремя.***
Жизнь немного вернулась в его собственное сердце тогда, когда Ацуши принял благородное решение спасти сироту от самоуправства уличных разбойников, приглашая брошенную человеческую девочку на службу в королевскую семью. Как и ожидалось, Король и Королева не повели и бровью, абсолютно не обращая внимания на то, что в дворце появилась новая, совсем юная слуга — их не смущал даже резкий запах человеческой крови, заполонивший мраморные холодные стены. На территории дворца уже давно не осталось никаких людей — ещё со времён тирании Второго Принца Лун многие слуги были жестоко убиты, а некоторые попытали счастья сбежать, никогда не возвращаясь. Кёка стала первым смертным, что ступил на порог королевского двора за много долгих и одиноких лет. Присущие дворцу Геккō холод и мрак девочку совершенно не смущали. Даже когда молодой принц часами просиживал на холодной земле, очищая могилы погибнувших братьев и сестер от мха и пыли, она с улыбкой держала его грязную мантию, крохотными пальцами оттирая с голубого шёлка толстый слой засохшей земли. — Тебе не обязательно сидеть со мной, Кёка. На улице довольно холодно, ты можешь простудиться, — Ацуши произнёс, ладонью проводя вдоль холодного могильного камня. — Ступай обратно во дворец, я скоро вернусь. — Ничего страшного, Ваше Высочество. Я не хочу оставлять Вас в одиночестве, Вам может пригодиться моя компания, — девочка скромно улыбнулась, поправляя край чужого плаща. — К тому же, это важное для Вас место. Я бы хотела почтить с Вами память, если позволите. — Спасибо, Кёка, — принц едва заметно приподнял уголки губ. — Ты удивительно добрый и сердобольный ребёнок. Думаю, мои братья и сёстры были бы рады познакомиться с тобой. — Это честь для меня, Ваше Высочество, — Кёка услужливо склонила голову, складывая грязные ладошки в подобии молитвы. — Вы самый благородный из всех, кого я знаю. Ваша милость спасла меня, меньшее, что я могу сделать для Вас — остаться на Вашей стороне. Тогда, Ацуши помнит, он впервые улыбнулся с некой легкостью на сердце за много долгих и наполненных скорбью веков. Спустя бесконечную полосу черного и поглощающего одиночества у него появилось что-то, ради чего стоит бороться, несмотря ни на что. Бороться, как обещал старшей сестре. Даже если совсем скоро ему было суждено упасть лицом в грязь и самому разбиться вдребезги.***
Посреди оглушающей тишины трапезного зала Королевский указ прозвучал, подобно жестокому проклятию: быстро и резко, нарушая привычный покой. Молодой принц впервые ослушался — тогда алый блик в глазах власти напротив расплылся дымкой проглоченной ярости, заставляя Ацуши сжать бледные губы в тонкую нить. — Я отказываюсь, — голос принца слегка дрогнул, выражая крайнее недовольство. Эхо разбилось о голые светлые стены, заполняя тревогой полупустой трапезный зал: одинокая девочка-служанка, опустившая глаза в пол и державшая позолоченный поднос, стояла на трясущихся ногах, не решаясь поднять свой взгляд в сторону обеспокоенного принца. Остальные слуги, покорно державшие безразличное лицо, подносили на шелковые скатерти изысканные блюда. У Ацуши пропал аппетит. — Помолвка была заключена много веков назад, — пояснила мать. — Это обязательство Королевства. Ацуши чувствовал, как нелюбящие глаза матери прожигают его насквозь: где-то внутри живота его собственная ненависть затянулась в тугой узел, проедая острыми зубами огромную дыру. — Я отказываюсь, — твёрдо повторил молодой принц. Тогда ему показалось, что отец впервые поднял на него свой взгляд — холодный, глубокий, сродни безжалостной гордости, заточенной в сталь. Взглянул на лицо того, кого породил, так отрешенно и безразлично, что принц впервые почувствовал столь невыносимую боль глубоко внутри. Ацуши проглотил нервный вздох, застрявший где-то в горле, и продолжил трапезу, опуская голову. — У тебя нет права на отказ, — пояснила Королева. — Это было предрешено ещё задолго до твоего рождения. Молодой принц резко выдохнул, отложив столовые приборы с неприятным грохотом. Кёка, всё еще стоявшая неподалеку от входа в зал, постаралась резко выпрямить спину: на её лицо постепенно закрадывался страх неизвестности, а смена настроения Его Высочества заставляла девочку забеспокоиться. Ей было больно. Она не могла вымолвить и слова — как ей, такой бесчестной и грязной служанке, вставить хоть долю, хоть крохотный проблеск столь хваленой принцем доброты? Как ей защитить его от этой боли, если цена за жалкую попытку настолько высока? Она ничего не могла сделать. Могла только смотреть, как её принца пожирают заживо, и держать меж тонких пальцев отполированный до блеска поднос — дороже, чем ее собственная жизнь безымянной сироты. — Я могу понять твоё недовольство, но подобное поведение недостойно Королевской семьи, — продолжила Королева. — Для тебя и всей нашей семьи подобный союз — это огромная честь, поэтому- — Мне безразлично, — Ацуши поспешил перебить мать, нервно сжимая уголок скатерти. — Для сестёр и братьев всё тоже было предрешено, не так ли? Где же Ваша нерушимое благородство, Матушка? Отец? Что стало с нашей семьёй?! Вы не можете просто отдать меня в руки безжалостному правителю, как сделали с сестрой! Никто даже не вспоминал о ней, разве можно- — Довольно! — Король резко ударил кулаком по столу. — Как ты смеешь дерзить собственной матери?! Как ты смеешь дерзить перед лицом Королевского Трона, невоспитанный и неблагодарный отпрыск?! Ацуши чувствовал это. Чувствовал этот праведный, неудержимый гнев. Чувствовал, как пожирающий огонь ярости расползается внизу, под ребрами, под каждой клеточкой кожи и растекается вдоль леденяще-холодных вен, оставляя за собой место лишь на разрушающую ненависть. Он просто не хотел — не мог — поверить, что его надежду предадут столь трусливо и глупо. Он не мог поверить, что дражайшие ему опустятся до самых низов этой черствой земли, сбрасывая вес доблести и чести, которым славились испокон веков, как нерушимым заветом. Он не мог поверить, что его сердце в тот день сломается навсегда — словно измученное осиновым колом, вбитым глубоко в грудь самыми любимыми руками. Разве такое Королевство стоило спасения? Разве в нем осталось еще хоть что-то, что можно любить? — Это с меня довольно! — Ацуши прокричал в ответ, швыряя хрупкий фарфор со стола. Осколки, расписанные золотом, разлетелись в стороны, заставляя окружающих трапезный стол слуг подскочить от страха. — Как вы смеете относиться ко мне подобным образом?! Как вы смеете смотреть мне в глаза спустя столько долгих лет, ожидая моей милости?! Я не могу поверить, что слышу это! Никогда ещё юный принц не ощущал столько злости и невыносимой боли. Его сердце обливалось остатками слепой веры, что вгрызались глубоко в холодную плоть и оставляли после себя уродливый след. След, который сквозь долгие века он никогда не смоет с себя и не сможет отпустить. Не сможет простить. — Как вы смеете, — его голос дрогнул, когда вдоль бледных щёк резко пронеслись предательские слезы, — как вы только смеете… Обращаться со мной так?! Я даже не знаю, кому Ваша Светлость вверила мою жизнь! В чьи руки — в чьи кровавые руки отдана вся моя доблесть?! Где я выпущу последний вздох?! Неужели вы совершенно не думали об этом?! Неужели подобная судьба для меня — это действительно честь для этого проклятого Королевства?! Его Величество молчал. Его выдержанный взгляд не дрогнул ни на минуту — как и подобало Королю самого холодного на свете Королевства. Её Величество закрыла стыдливое лицо худощавой дланью и отвернулась — её тонкий, впервые нежный голос, словно умоляющий проявить милосердие, так же дрожал от неминуемых слез: — Поверить не могу… Это наш сын… — Её тихий, прерывистый вздох разнесся вдоль зала, заставляя слуг опустить головы. — Последняя надежда этого Королевства, столь жесток и непримирим… За какие грехи нам это досталось?! Ацуши хотелось рассмеяться. Смеяться долго, громко — так, как он не смеялся еще никогда. Его вверили в чужие руки в качестве искупления, сделали из него бездушную куклу, как подобало ему с самого рождения. Так было ему предначертано: являться вещью, на которую можно было смотреть и которую нужно было держать, подобно редкой статуэтке, запертой в пыльной шкатулке. Его жизнь обменяли на тонкую ненадежную нить стабильности и благородства — и она смеет рыдать? Смеет рыдать, отказываясь смотреть ему в глаза, и винить его в том, что он хотел жить и быть счастливым? Ацуши склонил голову, его плечи слегка дрожали от подавляемого смеха. Холодный и отрешенный взгляд светлых глаз был устремлен на блестящий пол зала, где отражались величественные колонны и слабые огни восковых свечей. — Вы меня сделали таким, каким я сейчас являюсь, — его голос становился всё более твердым с каждым словом, — и теперь вы вините меня за то, что я живу, как вы меня научили? За то, что я не знаю иного пути, кроме того, который вы мне указали? Вы вините меня за то, что я не хочу умирать?! Королева, по-прежнему не желая поднимать стыдливых глаз, тихо плакала, прикрывая ладонью бледное лицо. — Вы желаете справедливости, Мать? — продолжил Ацуши. Его голос прорезал её слабые всхлипы, словно лезвие. — Где же она была, когда я рос в одиночестве, окруженный стенами этого замка? Где она была, когда мои братья и сестры наслаждались свободой, которую мне никогда не давали? — Сейчас же прекрати эту дерзость! — голос Короля вампиров прорезал воздух, как раскат грома. Его глаза, обычно холодные и бесстрастные, теперь сверкали яростью, отражая безграничную мощь и злобу. Словно в ответ на его гнев, пламя в факелах вспыхнуло сильнее, бросая зловещие тени на стены зала. Ацуши резко замер, но не отступил: его сердце пропустило мощный удар, сжимаясь в тиски, а очередной тихий вздох застрял в горле, образовывая узел. Принца поглощал страх, самый огромный страх во всей его ничтожной жизни, и даже так — его взгляд оставался твёрдым. Единственное, что ему удалось без особого труда перенять от родной крови, что правит на этом бездушном троне. Король, не выдержав вседозволенности принца, резко поднялся со своего места — тогда Ацуши смог резко выдохнуть, вжимая голову в плечи. Силой своей воли он сжал воздух вокруг себя, и внезапно по обширному залу пронесся сильный ветер, подняв вековую пыль и отбросив тяжелые гобелены на стены. Одним мощным движением руки он разрушил ближайшую колонну, которая с грохотом обрушилась на пол, разлетаясь на тысячи осколков. Этот звук, подобно раскатам грома, эхом прокатился по огромному залу, заставляя всех присутствующих содрогнуться и отступить назад. Слуги, стоявшие вдоль стен, в страхе опустили головы и сжались, боясь поднять взгляд на разгневанного Короля. Даже Королева, плачущая минуту назад, теперь замерла, а ее лицо ещё больше побелело от ужаса. — Ты смеешь ставить под сомнение мое правление и нашу любовь к тебе? — прорычал отец. — Ты не знаешь, что такое настоящая власть и ответственность. Ты не знаешь, какие жертвы нам пришлось принести ради этого Королевства! Ацуши плотно сжал губы, сглатывая нервный ком. Его ноги плотно вросли в холодную плитку — и даже дико бьющееся сердце, кричащее о том, что сейчас ему необходимо упасть в ноги Короля, чтобы вымолить прощение, не могло заставить его сделать хоть шаг. — Ты смеешь говорить о справедливости?! — продолжал он. — Ты, кто не знает истинной тяжести короны, кто никогда не чувствовал бремя правления?! Необразованный, невоспитанный наследник, грязное пятно всей этой земли! Ты должен быть благодарен своей матери за то, что Её Величие выносило тебя, породило тебя на этот свет! — Мне не за что быть благодарным, — вторил Ацуши. Его трясущиеся руки сжимались в кулаки вдоль бедер, стараясь унять предательскую дрожь. — Эта жизнь, подаренная Вами, стала самым ужасным проклятием. — Всё, что мы делали, было ради твоего блага, ради блага королевства! — прокричала мать. Её бледная ладонь, прикрытая перчаткой, украдкой потянулась в сторону сына, но тот лишь повернул голову прочь. — Ацуши… — Не называйте меня по имени, Мать, — принц процедил сквозь зубы. — Из всех разов Вы осмелились выбрать именно этот. Он всегда мечтал о том, чтобы она произнесла его забытое имя хоть раз — нежно, любяще, как подобало настоящей матери. Эта глупая детская мечта рассыпалась в прах, распалась на тысячи мелких обломков — подобно мраморной колонне, обращенной в пыль поднятой рукой отца. Теперь имя принца, звучащее из её уст, стало самым ненавистным на забытой Богом земле. — Я хочу, чтобы Вы внимали моим словам и запомнили то, что я скажу, раз и навсегда, — продолжил Ацуши. Его безразличный взгляд твердо закрепился на заплаканных глазах матери. — Я лучше умру, чем буду жить жизнь, подобную этой. Кёка резко всхлипнула, выронив поднос с хрустальным сервизом на холодный пол. Осколки с громким звоном разлетелись по мраморным плитам, нарушив тишину зала. Остальные слуги громко вздохнули от ужаса, падая на колени и голыми руками собирая осколки, окропленные кровью. — Ваше Высочество, прошу, не нужно! — её голос был тонким и дрожащим, как тростинка на ветру. Кёка сделала неуверенный шаг вперёд, её маленькие руки протянулись к принцу, словно она могла остановить его одной лишь силой своего отчаяния. Её глаза наполнились слезами, и она не могла сдержать дрожь в коленях. В голове девочки крутились мысли о том, что если принц умрёт, её мир рухнет. Ацуши был её единственным защитником в этом суровом замке, единственным, кто проявлял к ней доброту. Потерять его — означало остаться одной, беззащитной перед лицом жестокости этого мира. — Ваше Высочество, — её голос дрожал, и она почти шептала, боясь привлечь внимание Короля, — не говорите так, пожалуйста. Вы нам нужны, Вы нужны этому Королевству! Принц взглянул на неё лишь на долю секунды — в его глазах на мгновение промелькнула тень сожаления, которую девочка успела уловить, едва делая следующий шаг. Ей хотелось кричать во всё горло — даже если после этого Королевский Трон решит расправиться с её вопиющей наглостью, навсегда изгнав из этих земель или наказав её самыми уродливыми шрамами. Она была готова посмертно упасть ради Принца прямо в этом холодном, полупустом зале — лишь бы Его Высочество остался в порядке. Но его решимость оставалась непоколебимой, и даже её горькие слёзы не могли ничего изменить. Её мир медленно разрушался прямо на глазах, оставляя место только для страха и отчаяния. — Никто сейчас не смеет перебивать меня, — беззлобно проговорил Ацуши, возвращая свой взгляд с девочки на правителей. — Прошу, проявите уважение хотя бы на долю секунды перед ещё не павшим Высочеством. Кёка резко упала на землю, склоняясь в глубочайшем поклоне, и её примеру незамедлительно последовали оставшиеся в зале слуги. — Я хочу, чтобы вы все знали мои настоящие чувства, — принц произнес эти слова с холодной решимостью. — Я предпочту смерть этому грязному несчастью, которое вы называете «судьбой». И последующие слова я произнесу лишь раз — поэтому прошу вас выслушать их крайне внимательно, дорогие Мать и Отец. Он чувствовал, как гнев смешивается с отчаянием, как ненависть к своему положению и судьбе, навязанной родителями, переполняет его. Он смотрел на их высокомерные и хладнокровные лица, и не всё ещё не мог поверить, что вся эта боль происходит с ним на самом деле. — Вы лишили меня свободы, лишили права на счастье, — продолжил он, его голос становился всё более напряженным. — Вы обрекли меня на жизнь в клетке, на помолвку с тираном из других земель, которому я никогда не буду принадлежать душой. Каждое слово Ацуши было как удар молота, крушивший невидимые оковы, державшие его в плену. Он чувствовал, как с каждым словом его решимость крепнет, как страх перед неизвестностью отступает, но ощущал, что с каждым новым словом он всё ближе подступает к обрыву. У него больше никогда не будет счастливой жизни — и это несоизмеримая жертва, которую он готов заплатить за собственную свободу. — Я ненавижу всё это Королевство и надеюсь, что его захватит огонь. Пусть оно сгорит дотла, пусть оно горит синим пламенем, которое никто и никогда не потушит. Пусть это проклятое Королевство утонет в крови, криках и воплях, которых не видела ни одна война на этом свете. И пусть виной всей этой бесчестной тирании станет не мой лик, а Ваши завязанные руки и отрезанные языки. Я ненавижу Вас, ненавижу Ваше Величие, ненавижу этот трон и никогда не дам свою обреченную душу во благо этой грязи. И если я умру, пусть моя смерть гложет Вас до конца всех времен сквозь бесконечно долгие века. После произнесенных слов молодой принц по сей день помнил лишь оглушающий звон в ушах — такой, что своей силой покрывал всё тело неутолимой дрожью, сродни огромным церковным колоколам на людских часовнях. Он помнил, что говорил твёрдо, — помнил, что смотрел в ненавидящие глаза, сплевывая с кончика языка весь скопившийся яд, что обязательно должен был обернуться тугой петлей вокруг его шеи. Он помнил, что на бледном лице прорезались дорожки из горячих слёз, но продолжал говорить, пока оставались силы. Пока он мог открывать рот и вещать о своей боли — пока он мог вгрызаться в эту проклятую свободу клыками и рвать убеждения этого Королевства в клочья, он был готов поплатиться за всё. Ацуши ожидал тогда, что его голова упадет с плеч на главной площади, рухнет под резким и твердым ударом Королевской гильотины. Ожидал, что стража повесит его тело на виселице и будет разъезжать с его бесконечным позором по всем Королевским землям, позволяя народу кидать в него помои и камни. Он был готов даже быть сожженным на огромном священном костре — так, как казнили Второго Принца, полностью обращенного в чёрный бесчестный пепел. Но наказание, которое последовало для Ацуши после, было в тысячи раз хуже, чем смерть. — Королевский Трон услышал твои слова. Впервые Король произнес своё обращение к сыну настолько спокойно. Слишком спокойно. — Дать тебе умереть — значит обречь всех на гибель и удовлетворить твою посмертную наглость, — он продолжил. — В твоих глазах не видно ни капли раскаяния, в них остались лишь отчаянная ненависть и нахальное свободолюбие. Ты не достоин даже публичной казни, не заслужил смерти с почестями этого Королевства — ты останешься жить. Ацуши почувствовал, что не может дышать. — Ты останешься жить, и ты будешь жить так, как подобало тебе с самого рождения, — Его Величество сделал шаг вперёд, заставляя Ацуши растерянно ступить назад, в панике оглядывая зал. — А теперь запомни: с этого рокового дня тебе никогда не умереть с честью и доблестью. И пусть позор, который был порожден и выпущен на свободу, останется с тобой на всю твою жизнь вплоть до последнего вздоха. — Ваше Величество, я… — Ацуши попытался вставить слово, но Король перебил его властным жестом. — Отныне и впредь ты — позорно изгнанный принц, которого Королевство Лун продаёт в качестве партии в обмен на мир, — отец твёрдо произнёс, взмахивая рукой и призывая стражу. — Тебе дозволили свободно раскрыть рот, а ты отплатил столь вопиющим неуважением. Пришла твоя очередь понять, что значит ответственность за собственные поступки. Стража немедленно подошла к принцу, схватив его за руки. Ацуши пытался вырваться: его громкое шипение эхом пронзило зал, но их хватка была железной, и он чувствовал, как холодные оковы сковывают его запястья. Попытки вонзить свои клыки оказались безуспешными — тут же пересеченными железной проволокой, которую принц не сумел перегрызть. Его держит собственная стража. Его изгоняют из королевской семьи, словно он — пятно несмываемого позора. Его сердце и душу продают в кровавые руки без нежности и любви.Ацуши больше не мог не рыдать.
— Уведите его с глаз долой, — сказал Король, отмахиваясь бледной ладонью. Ацуши резко выдохнул, когда гвардейцы со всей силы потянули его прочь. — Запереть в темнице! Пусть это будет данью, дабы изгнанный принц образумился и осознал вес своих ошибок. Ацуши чувствовал, как к горлу подступает яд — нервная тошнота, горечь, застрявшая на языке, что необходимо было сглотнуть, продолжая дышать. Он чувствовал, как гвардейцы держат остро-заточенные клинки в опасной близости к его шее, чувствовал, как острые наконечники алебард почти впиваются в его спину — чтобы он даже не посмел сделать лишний шаг. — Что вы себе позволяете… — недовольно прошипел принц, поднимая голову вверх и оставляя немного свободного места. Застрявший в горле воздух было больше не сглотнуть. — Я сам могу идти! Не нужно тащить меня, словно грязную тряпичную куклу! Гвардейцы на мгновение замедлили шаг, но лишь для того, чтобы крепче схватить Ацуши, не оставляя ему ни малейшего шанса на сопротивление. Один из них, старший по званию, со стальным выражением лица наклонился к его уху: — Извольте, Ваше Высочество, — произнес он с насмешливым оттенком в голосе, — но помните, что любой неверный шаг приведет к последствиям, которые вы вряд ли сможете себе позволить. Былые отголоски власти рассыпались в прах на бледных ладонях, растворяясь в небытие вслед за погибшей надеждой, жившей доселе в сердце юного принца. Ацуши лишь сжал губы в нить, стараясь не удавиться резким желанием прыснуть ослепляющей яростью, и медленно опустил руки, оставляя скованные запястья перед собой. Стража продолжила шаг — и Ацуши повиновался, постепенно исчезая в темноте длинных коридоров. Только лишь плач маленькой служанки, который разносился вдоль дворцовых стен, заглушал тяжёлые шаги, ведущие принца в неизвестность. Одинокие слезы принца беззвучно стекали вдоль бледных щек, разбиваясь о холодный мрамор. Его безграничной свободе пришёл конец — и это была участь хуже, чем смерть.***
— Прошу прощения, Ваше Высочество, — Кёка обеспокоенно одернула руки назад, когда Ацуши зашипел от резкой боли. — Рана ещё достаточно свежая, поэтому нужно немного потерпеть. Ацуши сидел на каменной скамье в темнице, ощущая сильное жжение на животе. Позорное клеймо, нанесенное раскаленным железом, все еще жгло его кожу, пульсируя болью при каждом движении — несмотря на долгие и мучительные недели одиночества, проведенные после его публичного унижения, боль не хотела отступать даже на краткую минуту. Он до сих пор чувствовал, как жгучие волны расплывались вдоль каждой клеточки тела, но в сердце горела более тяжелая, невыносимая боль. Но о ней он не мог даже закричать, как тогда, у позорного столба, задыхаясь в собственных слезах отчаяния. Эта боль была отдельным клеймом где-то глубоко в груди — метка, которую никому нельзя было увидеть, но на которую каждый мог умело надавить, ломая хрупкие стены. Проклятие всепрощающего сердца — глупого сосуда, который не предназначен для того, чтобы править этой землей. — Я больше не принц, — Ацуши осторожно поправил Кёку. — Я позор этого Королевства, и тебе больше не нужно мне служить. От моего Высочества ничего не осталось. От меня — ничего не осталось. Кёка лишь смочила чистые тряпки, опуская ткань в деревянное ведро с холодной водой, и молча провела вдоль воспаленной кожи, протирая место клейма. Ярко-алые полосы позора кричали об отсутствии надлежащей заботы, заставляя девочку грустно поджимать губы в попытке хоть немного облегчить боль принца. Каждое прикосновение приносило смесь облегчения и страдания: Ацуши стиснул зубы, пытаясь не показывать, насколько это было больно, но его короткие вдохи и втянутый живот выдавали его муки. — Кто сказал, что Вы больше не принц? — Когда первый слой грязи и крови был очищен, она достала из кармана маленькую стеклянную баночку с мазью. Открыв её, она аккуратно нанесла мазь на рану, её пальцы двигались мягко и нежно, словно касаясь хрупкого фарфора. — Для меня Вы — Принц Лунного Королевства, с клеймом или без него. Только гордая и величественная душа, подобная Вашей, что без страха отстаивает свои желания и мечты, достойна называться принцем. Поэтому не говорите о себе так, ибо я клялась в верности только лишь Вам, и с Вами пойду до самого конца. Ацуши улыбнулся уголком губ — улыбка, давшаяся ему с невыносимой тяжестью, была последней возможностью отплатить служанке за её нерушимую преданность. — Мне жаль, что я привёл тебя сюда, — сказал принц. — Ты достойна счастья, но это несчастливые земли. Кёка покачала головой, успокаивающе приглаживая бледную длань принца: — Вы спасли мне жизнь. Это меньшее, что я могу сделать для Вас, Ваше Высочество. Тяжёлые шаги в коридоре возвестили о приближении кого-то нового. Нарастающее напряжение заставило служанку осторожно подняться с колен, отряхивая подол легкого платья, и склонить голову в ожидании, оставаясь в углу темницы. Вскоре тяжёлая дверь громко скрипнула, открываясь и пропуская внутрь изолированные лучи света, заставляя принца прикрыть глаза рукой. Тёмная величественная фигура появилась перед камерой, осматривая темницу с интересом. Красный бархат, свисающий с узких плеч, заставил Ацуши напрячься: Королевские одеяния не принадлежали его местным землям, а кроваво-красная стража, стоявшая за спиной незнакомца, предвещала лишь о том, что в их Королевство явился принц соседнего государства. Незнакомый мужчина безразлично провёл кончиками пальцев вдоль ржавых железных решёток, холодным взглядом почти чёрных и бездонных глаз оглядывая Ацуши с ног до головы. Его интерес не обошёл стороной и тихо склонившуюся в уважении человеческую служанку, что держала меж тонких пальцев деревянное ведро. — Крайне интересная картина, — холодный голос прорезал тишину, заставляя стражу Лунного Королевства отступить в сторону. — Кто будет так благочестив поведать мне, почему моя партия отбывает дни в этой грязной темнице? Ацуши в удивлении распахнул глаза: белые мокрые ресницы сомкнулись несколько раз, пытаясь разглядеть прежде невиданный силуэт. Молодой высокий вампир с острыми чертами лица, словно выточенными из мрамора, предстал перед его взором, заставляя сердце изгнанного принца забиться от страха неизвестности Его длинный плащ, украшенный сложной вышивкой, касался пола, а глаза горели холодным огнем. Это был принц вампиров из Королевства Алого Дождя — Акутагава Рюноске. Его жених. В темнице повисла гробовая тишина. Гвардейцы не осмелились ее прерывать, словно от присутствия другого принца воздух спёрло тяжёлой дымкой, сквозь которую было трудно даже вздохнуть. Рюноске задумчиво хмыкнул, поднимая уголок губ в мрачной ухмылке: — Человеческий ребёнок, надо же, — его бархатный голос раздался громким эхо вдоль пустых камер. — Скажи, дитя, что здесь произошло? Кёка медленно подняла испуганный взгляд, делая глубокий вдох: — Его Высочество отбывает наказание за дерзость перед Королевским Троном, — она сжала крепче сжала ведро. — Несмотря на то, что он уже получил всё надлежащее ему наказание, местная стража отказывается выпускать Его Высочество из темницы и издевается над ним. Рюноске с интересом изогнул бровь. Подобная неслыханная дерзость казалась ему ещё более безумной дикостью, нежели окровавленные войной земли: его губы вновь скользнули вверх в ухмылке, заставляя Ацуши напрячь плечи и низко рыкнуть. — Не рычи. С тобой мы поговорим чуть позже, — Принц Акутагава махнул ладонью в сторону Ацуши, после чего громко щелкнул пальцами, обращаясь к местной гвардии. — Кто из вас считает себя достаточно уполномоченным вершить своё правосудие и уподобляться здешним тараканам? Я жду ответ. Стражи, внезапно оказавшись в центре внимания Принца Акутагавы, переминались с ноги на ногу, нервно оглядывая холодные каменные стены. Ни один из них не осмелился первым нарушить молчание, каждый надеялся, что кто-то другой возьмет на себя ответственность. В темнице повисла напряженная тишина. Принц Акутагава, с губ которого не сходила холодная ухмылка, наблюдал за происходящим с явным удовольствием. Наконец, один из стражников, видимо старший по званию, собрал всю свою смелость и шагнул вперёд. — Ваше Высочество, — начал он с дрожью в голосе, — мы лишь выполняем приказы. Нам было велено удерживать принца Ацуши здесь, до дальнейших распоряжений Короля. — И с каких пор ваш Король имеет право распоряжаться моей партией? — Рюноске вновь изогнул бровь. Казалось, что власть Королевства Лун для него была пустым звоном — его уставшие глаза скользнули вдоль собственных пальцев, разглядывая плотно натянутые перчатки. — Принц Ацуши принадлежит мне, моему государству. Мало того, что этот сумасшедший старик осмелился его клеймить, вы, полоумные болваны, имеете совесть и глупость смотреть мне в глаза и заявлять, что вы лишь следуете распоряжениям? Стражники побледнели под пристальным взглядом Рюноске. Молчание вновь повисло в воздухе, прерываемое лишь тихим эхом последних слов принца. Их глаза метались, не зная, что ответить. Слова Рюноске заставляли их чувствовать себя маленькими и ничтожными перед его величием и яростью. — Ваше Высочество, — снова заговорил старший стражник, его голос дрожал сильнее прежнего, — мы не осмеливались оспаривать приказы Короля. Нам было сказано, что это для блага Королевства… Рюноске, не дав ему договорить, резко поднял руку. — Для блага вашего ничтожного королевства? — его голос прозвучал с ядовитой насмешкой. — Скажите мне, каким образом унижение и пытки моего партнёра способствуют благу вашего королевства? Или вы настолько глупы и безумны? — Прекрати это, — Ацуши прошипел, обращая внимание на себя. — Мне не нужна твоя измученная гордость и помощь. Я не принадлежу тебе, поэтому возвращайся туда, откуда пришел! Рюноске медленно повернулся к Ацуши, его глаза сузились от едва сдерживаемого гнева. Он шагнул ближе, но остановился на полпути, сдерживая свою ярость. — Моё Высочество, — начал Рюноске. Голос его был тихим, но твёрдым. Ядовитым. Сквозь плотно сжатые тонкие губы Ацуши чувствовал, как всё сокровенное грозится выпрыгнуть наружу поглощающей волной. — Это не вопрос гордости. Это вопрос надлежащей дисциплины и правильного распределения власти. Ацуши ощутил, как холодные мурашки пробежали по его коже от ледяного голоса Рюноске. Он знал, что столкновение с ним не приведёт ни к чему хорошему, но внутри него кипела ярость, смешанная с отчаянием. — Надлежащая дисциплина? Правильное распределение власти? — Ацуши с трудом сдерживал крик. — Ты говоришь так, будто я какая-то вещь, которой можно распоряжаться по своему усмотрению! — Ваше Высочество, пожалуйста, — отозвалась Кёка, заглядывая Ацуши в глаза с немой мольбой. — Остановитесь. Ацуши посмотрел на служанку: её отчаяние отражалась в глазах, заставляя его сердце сжаться. Он почувствовал, как ярость внутри него немного утихает, уступая место усталости и боли, и медленно опустил голову, сжимая стертые пальцы в кулаки. Кёка была права. Сейчас было не время и не место для его вопиющей гордости. Если что-то случится, он не сможет её защитить. — Крайне удивлён, что тебе ещё не укоротили твой длинный язык, — довольно хмыкнул Рюноске, когда Ацуши замолчал. Принц отвел свой холодный взгляд обратно на трясущихся гвардейцев. — Вы так и не ответили на мой вопрос. Я ненавижу повторяться, поэтому спрошу в последний раз: кто из вас, недоумков, возомнил себя даже близко на ступени рядом с изгнанным принцем? Кто из вас решил, что оскорблять его растоптанную честь — это лёгкая забава? — его голос стал ниже, своим величием почти сотрясая стены темницы. — И кто из вас посчитал, что это не является оскорблением моей чести, которое я так легко спущу с рук вам и вашему королевству? Напряженная тишина затягивалась, словно тонкая леска, грозящая оборваться в любую секунду, стоит страже сделать хоть один лишний вздох. Несмотря на окружающий страх, никто из служащих так и не осмелился признаться в содеянном. Рюноске стоял перед ними, а его пронзительный взгляд ощущался как тяжелое бремя на плечах каждого из присутствующих. Гвардейцы молчали, напоминая Ацуши окаменелые статуи, испуганные до глубины души. Он ещё никогда не видел Королевскую стражу столь дрожащей от трусости. — Хорошо, — Принц Акутагава расслабленно прикрыл глаза, принимая тишину за достойный ответ. — В таком случае, вы все бесполезны для меня. Его рука резко взмахнула, рассекая воздух: леденящий холод серых глаз даже не дрогнул, когда длинные когти прорезали сквозь кожу гвардейцев, заставляя алую кровь непривычно брызнуть, пачкая бледное лицо. Словно восковые фигуры, головы, на лицах которых застыл резкий и вечный ужас, одна за другой свалились с плеч стражников, а после — тела в железных доспехах упали с пронзительным грохотом, нарушая устоявшуюся тишину темницы. Кёка начала задыхаться в резком приступе паники: ведро с водой рухнуло на каменный пол, а зрелище безжизненных тел заставило её закричать, забиваясь в угол темницы. Удивлённый взгляд Ацуши застрял в одной точке — он не успел даже вздохнуть, чтобы осознать, что произошло мгновением ранее. Лишь только лужа стремительно растекшейся по холодному полу крови и душераздирающий крик девочки говорили ему о том, что его стража только что была убита беспристрастным и лёгким взмахом чужой руки. — Платок, — Рюноске произнёс, протягивая руку в сторону своих сопровождающих. Они лишь молча поклонились, держа наготове шелковую ткань. — Столько громких слов о благе королевства ради такой унизительной смерти. Ацуши вновь вскипел яростью, резко вскакивая с места: — Что ты наделал?! К чему это безрассудное кровопролитие?! Принц Акутагава безразлично пожал плечами, вытирая чужую кровь с лица с помощью платка, не лишая внимания так же перчатки, что тоже окропились парой лишних капель, заставляя его недовольно скривить лицо в отвращении. — К чему им жить? — тот задал ответный вопрос, тихо цокнув: чёрные перчатки пришлось стянуть с бледных рук, после брезгливо роняя их на пол. — Неужели ты не понимаешь? Твоя стража, что клялась тебя защищать, кладя руку на сердце, готова отыгрываться на тебе, как только ты повернешь свою спину или упадёшь и потерпишь поражение. Тебе не противно? Ацуши проглотил удивлённый вздох, сводя брови вместе и оголяя клыки. Зажатая в угол девочка всё так же тряслась от страха, закрывая лицо ладонями, на что Рюноске не обращал абсолютно никакого внимания — словно Кёки и вовсе с ними не было. Ацуши понял по его взгляду: он видел подобные сцены бесчисленное количество раз, чтобы иметь хоть каплю сострадания к несчастному ребёнку. — Пусть она уйдёт, — Принц Лун проговорил тихо, вытягивая слугу за ладонь. — Она всего-лишь ребёнок. Ей не обязательно было видеть эту дикость. — Это меньшее из всего, что могло бы её ожидать на улицах трущоб или за пределами дворца. Но если ты так настоятельно просишь… Ацуши гортанно прорычал, на что Рюноске изумленно улыбнулся. Принц Алого Дождя щелкнул пальцами, и окружающая его стража и прислуга резко расступилась в стороны, открывая девочке проход. Кёка резко выбежала из темницы, босыми ногами шлепая вдоль холодных каменных плит, почти подскальзываясь в луже алой крови, что залила проход в камеру, и только лишь Акутагава проводил её спокойным смиренным взглядом. — Моих родителей ты тоже убил? — язвительно спросил Ацуши, стоило принцу ступить за порог его камеры. — Или запер их в клетке?! — Ты про Короля и Королеву Лун? — Рюноске задумчиво промычал, осматривая тёмную камеру изнутри. Летающая вокруг пыль заставила его вновь скривить лицо от неприязни. — Нет. Их бестолковые жизни мне ни к чему. Помогать безнадежным и обреченным избавиться от мук легким путем не входит в мои обязанности. — О чём ты говоришь?! — Ацуши прокричал. — Ты просто безрассудный тиран, всё это — дело твоих собственных рук! — Ты всё ещё их защищаешь? — Акутагава изумленно проворковал. — После всего, что они с тобой сделали? Ты действительно считаешь, что это моя вина? Ацуши сжал кулаки, его глаза сверкали от ярости и боли. Слова Рюноске резали по живому, заставляя его сердце колотиться еще сильнее. — Они мои родители, — выкрикнул Ацуши, — и, несмотря ни на что, я не могу просто отвернуться от них или позволить тебе говорить такие вещи! Ты даже не знаешь, о чём говоришь! Рюноске только покачал головой, его насмешливая улыбка не сходила с лица. — Ты действительно удивительный, Ацуши, — произнес он. — Столько боли и предательства, а ты всё ещё готов защищать тех, кто причинил тебе столько страданий, несмотря на то, что сам имеешь гордость дерзить, — Акутагава задумчиво протянул, делая очередной шаг вглубь темницы. — Я открою тебе небольшой секрет, наивная душа: тебе не нужно отворачиваться от них, ведь они уже отвернулись от тебя. Ацуши почувствовал, как эти слова пронзили его, подобно остро заточенному ножу. Остатки его гнева смешались с изнемогающей болью, вызывая вязкую горечь на языке. Её было не сплюнуть — даже в гордое лицо напротив. — Ты до сих пор не понял, почему я здесь? — Рюноске прошептал, медленно обхватывая чужое запястье. — Не понял, чья это вина на самом деле? Ацуши понял. В тот самый день, когда кроваво-красная стража появилась на пороге его дворца, в тот самый миг, когда высокий строгий правитель чужих земель объявил об обязательстве помолвки, вытягивая его из холодной темницы, полной крыс и пыли, Ацуши наконец понял чувство, что скрывалось в глазах старшей сестры. Желание, чтобы невыносимое отчаяние поглотило всех заживо, оставляя за собой только разрушения, кровь и выжигающий глаза чёрный пепел. Ацуши затряс головой, отказываясь верить в услышанное. Он знал, что это — самая настоящая правда, он знал, что ему больше некуда бежать, но вес этой невыносимой боли был слишком большим, чтобы он мог признать самому себе, что всё действительно кончено. Принц не мог принять, что окровавленный тиран проник ему в душу настолько глубоко, вытаскивая из застывшего сердца все страдания до последней крупицы. — Ты не знаешь ничего, — сказал он, стиснув зубы. — Ты не знаешь, через что мы прошли. Рюноске наклонился ближе, его глаза блестели от злого веселья. — Возможно, я не знаю всех деталей, — произнёс он тихо, но твёрдо. — Но я знаю, что они оставили тебя в этой темнице, прекрасно понимая, что с тобой здесь будут обращаться как с мусором и скотом на продажу. И где они сейчас? Где их забота, их поддержка? Ацуши не мог ответить, его сердце сжалось в тиски, грозясь выпрыгнуть и проломить рёбра от невыносимой боли. Он хотел кричать, хотел спорить, но все слова горечи и обиды предательски застряли в горле, не позволяя даже сделать лишний вздох. Рюноске, увидев это, выпрямился и отступил на шаг, давая принцу немного пространства. — Я здесь не для того, чтобы причинять тебе боль, — уверенно сказал Акутагава. — Но я хочу, чтобы ты открыл глаза и увидел правду. Даже моё кровавое самовольство было актом большего уважения к твоей павшей чести, а твои сердечные муки лишь делают из тебя такое же бесполезное ничтожество, как те бездыханные тела. В тот раз, вместе с остатками веры, в Ацуши умерло еще одно скверное чувство. Бесконечная жалость к себе.***
Рюноске Акутагава, несмотря на отвратительный нрав, как и подобало кронпринцу, управлению государства обучался ещё с малых лет. Его воспитание было строгим, каждое его действие наблюдалось и оценивалось. Он рано усвоил, что сила и власть — это ключи к выживанию и процветанию в мире, полном интриг и предательств. Его наставники учили его, что для успешного правления необходимо не только уметь принимать трудные решения, но и понимать природу человеческой слабости, а также — отдавать дань безграничной силе вампиров. Рюноске прекрасно усвоил эти уроки, став холодным и расчетливым, но в то же время способным видеть правду там, где другие предпочитали бы оставаться в неведении. Ацуши долгие годы отказывался понимать, как ему удается оставаться холодным и расчетливым тогда, когда у него самого бурей вскипает кровь. Ещё больше он отказывался понимать, почему Рюноске продолжает быть таким скрытным — даже после помолвки, после их свадьбы и попытки наладить отношения и понять друг друга, его супруг оставался в недосягаемой тени, и большую часть времени Принцу Лун оставалось лишь угадывать, что томилась в его голове. Их с Ацуши свадьба была важным событием, потрясающим многие соседние земли — в каком-то смысле она изменила и его самого, стараясь обучить принца большей доли терпения, чем ему изначально было отведено судьбой. Несмотря на их крепкий брак, самовольство и гордыня Рюноске оставались неделимыми составляющими его души и сердца — ровно так же, как и безграничное упорство некогда принца семьи Накаджима. И всё же, несмотря на его стойкое желание оказать супругу помощь хотя бы в лёгких делах Королевства, в силу гордости и неумения принимать помощь, Рюноске раз за разом оставлял Ацуши с беспричинным отказом. Даже в бессонные ночи, которые принцу приходилось проводить одному, Рюноске не обращал внимания на печальные вздохи суженного, закрываясь в рабочем кабинете на несколько долгих, мучительных часов. Ацуши казалось, что все эти дни, пролетавшие невесомой дымкой и флером лёгкого одиночества, тянулись долгие годы, превращаясь в пыльные века — словно бесконечно долгая книга на тысячи томов, сквозь которые необходимо собрать повествование воедино. — Рюноске, — Ацуши тихо постучался, прислонив тёплую ладонь к деревянной поверхности двери. — Можно войти? — Заходи, — спокойно ответил принц. Ацуши медленно открыл дверь и вошёл в кабинет. Рюноске сидел за массивным дубовым столом, заваленным бумагами и свитками: его взгляд был сосредоточен на очередном документе, а лицо освещалось слабым светом свечи, что придавало ему еще более суровый вид. Вошедший принц недовольно опустил брови, тихо прикрывая двери за собой. — Что-то не так? — поинтересовался Рюноске. Его глаза вновь скользнули вдоль стопки пыльных бумаг. — Скверное настроение? — Как ты догадался? — Ацуши раздраженно выдохнул, медленно подбираясь к креслу. Его руки осторожно обвили чужие плечи со спины, кончиками холодных пальцев следуя выше и разглаживая складки на бархатной ткани. — Проницательности тебе не занимать. Принц тихо хмыкнул, податливо выпрямляя спину: — Своим нравом ты напоминаешь снежную бурю, — Рюноске задумчиво хмыкнул. — Тяжело было бы не уловить любой твой шаг и дыхание с другого конца Королевства, не говоря уже о дворце. Я слышал, что ты идёшь, ещё минут пять назад. Ацуши едва заметно приподнял уголок губ, с интересом оглядывая оставшиеся бумаги: некоторые из них были небрежно раскиданы вдоль деревянного стола, измазанные небрежными кляксами чернил. Пальцы вампира медленно скользнули ниже, ненавязчиво поглаживая следы от собственных зубов на белоснежной коже, сопровождая действие чуть насмешливым шёпотом: — Даже не посмотришь на меня. Не так уж и сильно ты избирателен к моим переживаниям, Рюноске. — Прошу прощения, душа, — принц расслабленно расправил плечи, откидывая голову назад. Взгляд серых глаз пронзил возмущенное лицо Ацуши, который поспешил недовольно сморщиться. — Был занят очень важными делами, — он добавляет, расплываясь в довольной ухмылке. — Эти твои «дела» заставляют меня желать распятия на главной площади дворца, — Ацуши склонился. — Я — твои важные дела. Расставляй приоритеты. — Распятие? Можем устроить, Мой Принц, — Акутагава насмешливо приподнял бровь. Его тонкая ладонь скользнула вдоль светлых волос супруга. — Как же мне, неверному созданию тьмы, искупить свою вину? — Никак, — принц склонился ниже, прижимая свои губы к чужим. — Когда умрешь — тогда искупишь. На лице Рюноске всё так же красовалась лёгкая усмешка. Он ощущал прикосновение Ацуши, и это, несмотря на его внешнюю холодность, приносило ему некоторое успокоение. — И всё-таки… Проницательность — одна из немногих добродетелей, которыми я могу гордиться, — сказал Рюноске, чуть наклонив голову, чтобы лучше видеть Ацуши. — Но не думай, что я не заметил твоего беспокойства. Ацуши продолжал осторожно массировать его плечи, чувствуя напряжение, скопившееся там за долгие часы работы. Он знал, что Рюноске всегда был поглощен государственными делами, но это не означало, что его собственные чувства и тревоги можно было игнорировать — так, как он делает всегда. — Просто усталость, — признался Ацуши, стараясь говорить спокойно. — В последнее время всё кажется таким тяжёлым. — Это правда, — ответил Акутагава. — Если желаешь, можно отправить телеграмму твоим родителям. — Не желаю, — резко ответил Ацуши, покачав головой. Рюноске на это лишь улыбнулся, вновь окуная перо в чернильницу. — Ты же знаешь, что я их письма не читаю. — Тогда скажи, что на самом деле тебя гложет, — незамысловато промычал принц Акутагава, выводя осторожную подпись. — Я ведь говорил, что лжешь ты не очень умело, Моё Высочество. Ацуши тихо вздохнул, сводя брови вместе: — Ты слишком много работаешь, — сказал он, пытаясь скрыть тревогу в голосе. — Я вижу, как это изматывает тебя. Рюноске, не поднимая глаз от документов, лишь слегка кивнул. — Это моя обязанность, — произнес он холодно. — Королевство не может управляться само по себе. Ацуши вздохнул, чувствуя, как тяжесть одиночества вновь нависает над ним. Он знал, что Рюноске прав, но это не облегчало его боли. — Я понимаю, — сказал Ацуши, пытаясь сохранить спокойствие. — Но разве нельзя хотя бы немного разделить эту ношу? Я тоже хочу помогать, быть полезным. Рюноске наконец оторвался от бумаг и взглянул на Ацуши. В его глазах мелькнуло что-то похожее на сожаление, но выражение лица оставалось суровым. — Ацуши, ты уже много делаешь, — сказал он, едва заметно смягчая голос. — Но есть вещи, которые я должен делать сам. Это не вопрос недоверия, а вопрос ответственности. Ацуши почувствовал, как его сердце сжалось. Он знал, что Рюноске не хотел его обидеть, но его слова всё равно ранили безумно глубоко. Неужели он видел в нём кого-то иного — вовсе не достойного принца, а помеху? Бесполезную и ничтожную обузу, как тогда, в пыльной темнице, в которой не было даже проблеска света? Ацуши не хотел быть безответственным, бесполезным грузом на чужих плечах. Он знал, что он достоин большего — и знал, что способен дать большее. — Я просто хочу быть рядом, — произнёс он тихо. — Не только как твой супруг, но и как твой партнёр. Мы должны поддерживать друг друга во всём. Рюноске посмотрел на Ацуши, его взгляд смягчился ещё больше. Он поднялся со своего места и подошёл к нему, положив руку на его плечо. — Я ценю твою поддержку, Ацуши, — сказал он. — Но есть моменты, когда я должен нести эту ношу сам. Это не значит, что я тебя не ценю или не хочу твоей помощи. Просто это моя обязанность как правителя. Ацуши посмотрел в глаза супруга, пытаясь найти в них понимание. — Рюноске, я не прошу разделить все твои обязанности, но хотя бы немного облегчить твою ношу, — он процедил твёрдо сквозь зубы. — Я не буду опускаться до отчаяния и молить тебя на коленях дать мне хотя бы шанс, но ты обещал мне вечность. Если эта вечность будет наполнена ощущением меня как обузы, я её не хочу. Рюноске замер, пораженный резкостью и болью, звучащими в голосе Ацуши. Он смотрел в его глаза, видя там глубокую рану, которую сам же и нанёс своим упрямством и гордостью. Его собственные чувства начали перекликаться с тем, что он слышал от Ацуши — он всегда считал, что защита своего супруга означает взятие на себя всех трудностей, но теперь понял, что, возможно, защитить — значит позволить быть рядом. Ацуши был неизмеримо сильным, способным постоять за себя, и меньшее, что Акутагава мог сделать, чтобы доказать свою веру — позволить ему принять это тяжелое решение. — Я никогда не считал тебя обузой, — тихо произнёс Рюноске, его голос был едва слышен, но в нём было больше искренности, чем в любом другом моменте их брака. — Я просто… привык нести всё на своих плечах. Ацуши, несмотря на гнев и боль, увидел проблеск понимания в глазах Рюноске. Он отпустил напряжение, медленно расслабляя плечи. — Я просто хочу быть частью твоей жизни. Хочу быть твоим супругом, твоей душой. Не наблюдателем на расстоянии, — сказал он мягче. — Позволь мне быть рядом, помочь тебе нести эту ношу. Я вижу, что тебе тяжело, но, прошу тебя, переступи через свою гордость ради меня. Рюноске глубоко вздохнул, а его серый потерянный взгляд заметно смягчился, сверкая едва заметным проблеском спокойствия и доверия. Он поднял руку и осторожно коснулся лица Ацуши: его пальцы были, как и всегда, приятно холодными, но прикосновение было нежным — словно все остатки возможной ласки, найденные в беспристрастном сердце, постепенно вышли наружу, погружая Ацуши в ответное спокойствие. — Прости меня, — кратко произнес Рюноске. — Я не хотел. Принц удивленно захлопал белыми ресницами: еще ни разу за всё время в браке он не слышал, как его супруг произносит искренние извинения. Его голос едва заметно дрогнул, и неловкий взгляд покосился в сторону, на отражение их теней вдоль тёмных стен кабинета, заставляя Ацуши закусить губу, сдерживая лёгкий смех. — Что смешного? — тихо проговорил Акутагава. — Если тебе не нравится, то… — Нет-нет! — Ацуши обхватил лицо Рюноске ладонями, прижимаясь лбом к чужому. Его широкая улыбка, казалось, озарила весь мрак окружающей комнаты: даже свечи, горящие позади, меркли на фоне искренней радости принца. — Просто… Ты обычно такой серьёзный. Тяжело поверить, что Принц Рюноске, способный одним взглядом заставить склониться перед его величием, смущается из-за извинений. Акутагава резко покашлял в кулак, вновь отворачивая лицо. Его лик оставался непоколебимо бледным, как и всегда, и лишь заостренные кончики ушей едва горели от стыда, заставляя неестественный жар подступать к коже. — Нет ничего, чего я бы не смог, — горделиво произнес Рюноске, стараясь скрыть наступившее смущение. — Даже… Это. Особенно ради тебя. На сей раз смущение резко настигло уже второго принца: Ацуши резко вжал голову в плечи, чувствуя, как на его лице стремительно расходится жар, а горящие ярко-алым щёки выдают его тёплые чувства. Кончики его пальцев сильно впились в чужие плечи, а сам принц поспешил нырнуть носом в приоткрытую шею супруга, оставляя себе возможность скрыться от поступающего стыда. Рюноске слегка вздрогнул от неожиданного прикосновения, но не отстранился. Он медленно обнял Ацуши, прижимая его ближе к себе: тонкие пальцы осторожно обхватили талию, опуская ладони вдоль изгибов, заставляя принца медленно выровнять спину и выдохнуть в оголенную шею. Ацуши, укрывшись в объятиях супруга, почувствовал, как его сердце начинает биться ровнее. Ему не нужно было больше слов — только это чувство единства и поддержки, которое давало ему силы продолжать. — Если ты хочешь, то… — начал Рюноске, прерывая окружающую их тишину. — Можешь взять на себя организацию придворного бала. Я был бы… — принц выдержал небольшую паузу, делая глубокий вздох. — Очень тебе признателен. Ацуши легко посмеялся в шею, оставляя невесомый поцелуй на отметке своих зубов. — Правда? — Правда. — Я могу позвать кого угодно? — поинтересовался принц. — В пределах разумного — да. Кого угодно. — Даже господина Куникиду, чтобы он сшил мне новый наряд, которого не будет больше ни у кого в ближайших и землях? Рюноске легко усмехнулся, пальцами следуя вдоль позвоночника Ацуши, осторожно поглаживая спину: — Господин Доппо — самый почётный гость, который прибудет для тебя первым же экипажем на рассвете, Моё Высочество. — Не нужно так рано, — Ацуши зевнул, шутливо потираясь щекой о плечо супруга. — Я ненавижу утро и ранние сборы. — За самый роскошный наряд из всех существующих на свете придётся постараться, душа, — Акутагава довольно хмыкнул, оставляя легкий поцелуй на макушке Ацуши. — А теперь — бери второй стул, присаживайся за стол и начинай подписывать пригласительные письма. — Чего-чего?! Уже?! — Важные Королевские дела не требуют отлагательств, — настоял Акутагава, указывая в сторону стопки пыльных бумаг. — Или уже не хочется быть Принцем Акутагава? Ацуши лишь напыщенно фыркнул, недовольно топая ногами и присаживаясь за огромный дубовый стол: и пусть этот вампир его дразнит, сколько ему вздумается, если он наполнился решимостью, он обязательно доведёт дело до конца. Даже если ценой за такую самовольность будет его безупречная осанка.