Укус — такой, чтобы осталась неисчезающая метка. Клеймо, которое свидетельствует о порочности души сквозь долгие века, следы, что уходят глубоко под кожу и разливаются болью по всему телу. Укус, который никогда не выйдет забыть — на месте, где видеть будет каждый. Наказание для позорных и одновременно извечная услада для благородных — то, от чего никогда не отмыться.
Ацуши приближается к оголённой шее, чувствуя, как холодные руки оттягивают роскошный воротник его наряда. Нос Рюноске скользит вдоль выпирающей жилки, вызывая немыслимую дрожь, и Ацуши хватается за плечи принца, своими зубами, обессиленный перед искушением, проводя по его коже. Горячий язык проходится по его шее, а острые клыки — резко, глубоко — протыкают нежную кожу, заставляя Ацуши глотать истошный крик и вгрызаться в шею супруга с такой же немыслимой силой. Больно, до тошноты больно — так, что кружилась голова, а на глазах наворачивались жалкие слёзы, заставляющие картину из огней и мрака плыть туманной пеленой. А затем истошная дрожь постепенно уплывала, разливаясь бесконечным теплом вдоль всего тела: на языке, во рту, уже глубоко внутри — сладкая, немыслимо сладкая кровь. Алая кровь, что текла по венам и запечатывала звериную дикость, заставляя в блаженстве вгрызаться сильнее, оставляя свои метки, и растекаться в неге, тая в руках друг друга.Поцелуй, наполненный страстью и откровенной агонией, наполненный яркой болью, опороченный кровью и утоляющий извечный голод, закрепляющий союзы при свете алой луны. Поцелуй, после которого остальная кровь сравнима с пылью и прахом, осевшими в горле.
Рюноске хватается за подбородок Ацуши резко, поднимая на себя затуманенный взор, и впивается в окровавленные губы, соединяясь в багряном поцелуе. В нём нет любви — есть лишь бесконечно дразнящий голод, горящая страсть и жалость, поддавшаяся искушению. В нём нет совершенно ничего, кроме манящей сладости, что обдаёт тело невыносимым жаром. Ничего, кроме мучительной боли, что стекает алой дорожкой вдоль подбородка вместе со слюной. Ничего, кроме сумасшедшего желания целовать, целовать и целовать — до момента, пока оба сердца не остановятся от нехватки кислорода. Окровавленный язык ловит чужой — забирает себе всё до последней капли, смешиваясь в агонии. Сладкая багровая кровь растекается вдоль искусанных губ, и тогда принц с придыханием падает на колени пред собственной войной с бездонными глазами, отбрасывая непреклонную гордость и честь. Ацуши проиграл. Пусть королевства горят алым пламенем — так, как горит он сам от прикосновений холодной плоти вдоль сатиновой кожи.***
— Принц Ацуши, что Вы скажете о нашем королевстве? Сияющие подвески ламп окутывали банкетный зал тёплым светом, создавая атмосферу изысканности и величия. Огромные столы, украшенные белым кружевом и золотыми акцентами, склонялись под тяжестью дорогих сервировок и блюд. Королевская аристократия, одетая в роскошные наряды, находилась в зале для торжественной трапезы — Ацуши и Акутагава, теперь объединённые браком, занимали почетные места у великолепного стола. Взгляды знати скользили между новобрачными, пока они обсуждали впечатления от свадебной церемонии и важность этого союза для объединения двух враждующих королевств. Глаза Ацуши быстро пробежались вдоль незнакомых членов королевской семьи и приближенных к ней аристократии: выражение его лица несколько расслабилось, когда он увидел пустующее место короля. — Я ещё не успел здесь освоиться, — задумчиво отвечает принц. Он чувствует на себе глаза Рюноске и едва заметно поворачивает голову в сторону, выдавливая едкую улыбку. — На родной земле мне нравилось больше. Впрочем, в этом никто не виноват — атмосфера уюта на пустом месте не создаётся. Рюноске кашлянул в кулак, стуча вилкой по дорогому сервизу. Гости зашептались, незаметно перебрасываясь сплетнями, заставляя принца гордо выпрямить спину, сохраняя высокий подбородок и хладнокровное выражение лица. — У моего супруга будет ещё много времени, чтобы узнать наше королевство, — Акутагава безразлично отвёл взгляд в сторону. Ацуши, сидящий напротив него, лишь сильнее заухмылялся. — У нас есть прекрасный сад, один из лучших. Думаю, ему там понравится. — Слышал, что в этом саду нет белых роз и лилий, — печально вздохнул Принц Лун, — очень жаль. Мои любимые цветы. Довольно досадно, что принц Рюноске не имеет их в наличии. Среди перешептывающихся гостей можно было услышать приглушенные смешки и мелькание заинтригованных улыбок. Ацуши заострил внимание на свежем укусе на чужой шее — его собственный саднил нещадной болью, расползался красными следами вдоль воспаленной кожи, постоянно напоминая о неизбежном, и ему было интересно, чувствует ли Рюноске то же самое, что и он. Отчасти хотелось, чтобы ему было ещё больнее. — Это не проблема, — отрезал Акутагава. — Наши садовники готовы выполнить любые пожелания. Его тёмные глаза впивались в Ацуши напрямую: казалось, словно ещё одно лишнее слово спадёт с губ, и в него точно полетит какой-нибудь роскошный бокал, наполненный свежей кровью. В случае подобной неприятности Ацуши даже не сможет полностью насладиться процессом — та кровь, что он сам успел отпить из собственного фужера, неприятно горчила на языке. Совершенно не так, как таяла кровь Рюноске. Та, что принадлежит ему. — Я довольно капризен в предпочтениях, — Ацуши парировал, довольно прикрывая глаза. Его губы вновь неохотно прикоснулись к бокалу, создавая видимость абсолютной незаинтересованности. — Сегодня белые розы, а завтра — красные. — Моя душа, — Рюноске произнёс тихо, чуть слышно. Глубоко и с присущим ему величием — так, будто Ацуши был единственным, кто достоин его внимания. Его голос вдруг растёкся вдоль его тела приятным ознобом, заставляя Ацуши в неверии поднять веки. — Зачем же так категорично? Сегодня — белые розы, а завтра — я окрашу их для тебя в самый изысканный алый цвет. Тебе ведь стоит только как следует попросить, и для тебя сделают всё. Ацуши поперхнулся, почти выплевывая содержимое бокала. Красная жидкость окропила белоснежные кружева рубашки: измазанные кровью губы принц поспешил вытереть салфеткой, судорожно вбирая воздух. Акутагава остался непоколебимым — лишь тень незаметной ухмылки скользнула вдоль его лица, заставляя Ацуши сжимать скатерть между пальцами. Чёртов подлец. Его брови опустились, а белоснежные клыки сверкнули желанием борьбы: — Не привык просить. У себя в королевстве я всегда получал то, что я хочу. Принцесса Акутагава негромко засмеялась, прикрывая лицо ладонью. Рюноске легко ущипнул её за руку — так обычно в высшем обществе делать было не положено, но его самообладание понемногу трещало, расходилось по швам, саднило сильнее, чем злополучный укус вдоль шеи, потому что Ацуши хотел играть по своим правилам. Таким, по которым Рюноске играть не собирался. Позолоченные приборы в его руках громко застучали по тарелкам: — Но сейчас ты в моём королевстве, мой Принц, — он выпрямился, заглядывая Ацуши в глаза. — А здесь всё получаю только я. — Какой же у тебя непримиримый нрав, дорогой супруг, — тон его голоса едва уловимо поднялся вверх. — Весьма самоуверенно, не находишь? Взгляд Акутагавы потемнел: точно в цель. Ацуши улыбнулся, незамысловато отводя взгляд в сторону — по обе стороны от него сидела заинтересованная знать. Переводя внимание на графинь, он расплылся в приветственном жесте, заводя с дамами культурный разговор. Светская жизнь Ацуши абсолютно не привлекала, — несмотря на то, что он был принцем, — но сейчас диалог с дамами позволял ему привлекать к себе лишь им желаемое внимание. — Ваше Высочество, такой изящный пошив! — изумленно вздохнула одна из графинь. — Да-да, — вторая поспешила кивнуть. — Работа выполнена просто великолепно! — Посмотрите на детальный шов, это безусловно работа господина Доппо! — Благодарю за Ваши комплименты. Да, это действительно работа господина Доппо — мой супруг был так любезен, что оплатил все издержки, чтобы я выглядел идеально, — лицо Ацуши изобразило лёгкую насмешку: белоснежные клыки слегка сверкнули в довольном выражении. Его взгляд был направлен на Акутагаву, что до сих пор прожигал его насквозь. Ухмылка растянулась вдоль его пухлых губ, когда он украдкой уловил недовольство в глазах напротив. Нога Ацуши осторожно скользнула вниз, вытягиваясь под банкетным столом: внимательными и сдержанными движениями он провёл ей вверх, прикасаясь к бедру Рюноске. Резкое прикосновение слегка пугает Акутагаву, полностью приковывая его внимание к принцу: он выпрямляется, пристально всматриваясь в чужое лицо. Ацуши довольно прячется за очередным бокалом, вслушиваясь в лёгкий смешок окружающих его дам — движение ноги становится ещё более медленным, словно дразнящим, и покрытое тканью тело соприкасается с чужой кожей в ласковом жесте. Ацуши не видит — он чувствует на себе взгляд. Руки Акутагавы сжались в кулаки, а тонкие пальцы осторожно перехватили белую скатерть, зажимая кружева. Непреодолимая дрожь вмиг захлестнула всё его тело подобно огромной волне: он изо всех сил старался не позволить гневу от чужой вопиющей наглости отразиться на лице, но его дыхание заметно участилось, становясь поверхностным. Пересохшие губы сжались в тонкую линию — от неудобства пришлось легко впиться в них зубами. В глазах Акутагавы был горящий, полный ненависти свет, когда Ацуши медленно скользнул ногой выше, обращая на себя внимание касаниями по внутренней стороне бедра. Рюноске стиснул челюсти, медленно скользя ладонью под стол. — Сердце моё, что-то не так? — Ацуши тихо поинтересовался, ведя ногу выше. Тёмные глаза напротив вновь блеснули опасным красным оттенком, но принц продолжал испытывать чужое терпение, поднимая уголки губ. — Ты выглядишь весьма озабоченным. Тебя что-то беспокоит? Быть может, мой Принц немного утомился? — Весьма благородно с твоей стороны обращать внимание на моё состояние, дражайший, — Рюноске стиснул зубы, а затем вздрогнул в едва заметной ухмылке. Его ладонь крепко ухватилась за чужую ногу. — Со мной всё в порядке. Спасибо, что поинтересовался. Ацуши почувствовал резкое сжатие и мгновенно замер. Лодыжка принца была схвачена между его пальцами, и Ацуши, осознав, что его дерзость не прошла незамеченной, резко поднял голову, изумленно вздохнув. Рука Рюноске держала его с невиданной прежде силой: пальцы чуть скользили вверх по обуви, ныряя под ткань изящных брюк, впиваясь ногтями в непокрытую бледную кожу. Ацуши вздрогнул, стараясь оттянуть ногу обратно, но чужая хватка была бескомпромиссна: его отчаянные рывки не принесли абсолютно никакого успеха. Ноздри принца вздулись от раздражения. — Ваше Высочество, Вы уже успели распробовать десерты? — графиня вновь обратилась к Ацуши, с интересом сверкнув глазами. Ацуши слегка насупился, приподнимая бровь: его внимание было захвачено супругом. — Вельветовый торт — самый настоящий деликатес! Его бархатные слои пропитаны кровью высшего качества — любимая услада вампиров этого королевства. Уверена, что Вам понравится. — К сожалению, ещё не успел, но обязательно попробую, — уголок его губ слегка дёрнулся в нервной улыбке. Графиня кивнула, ласково посмеявшись и отворачиваясь к сопровождающей леди. — От-пус-ти, — безмолвно разнеслось вдоль банкетного зала. Акутагава не глупый — прочитает. — По-тя-ни? — редкие брови приподнялись вверх в наигранном удивлении: Рюноске сжал чужую лодыжку пальцами со всей вложенной в захват силой, наблюдая за тем, как Ацуши обеспокоенно вцепился в шёлковые скатерти когтями. — Как скажешь. Ацуши успел лишь испуганно вздохнуть, прежде чем с его уст сорвался тихий, пронзительный писк: Рюноске стянул его за ногу под стол, заставляя нелепо упасть посреди королевского банкета. Шум и грохот раздались громким эхом вдоль мраморных стен, привлекая внимание окружающих: кто-то взволнованно потянулся, чтобы проверить, что произошло, кто-то поспешил нелепо посмеяться, прикрываясь веерами и ладонями, а кто-то — сам дьявол во плоти — резко приподнялся из-за стола, сверкая величественным венцом, и направился в его сторону. Ацуши, в мгновение ока оказавшийся на полу после неожиданного маневра Рюноске, ощущал на себе внимательные глаза и шепот окружающих. В тот момент, когда он приподнялся, стараясь собрать последние осколки своего достоинства, он встретил взгляд Акутагавы, который едва заметно блеснул тенью ядовитого удовольствия. Щёки принца покрылись алым от стыда — захотелось закричать, что есть мочи, сдирая белоснежную скатерть со всей посудой. — Дорогой супруг, всё ли в порядке? — едкий голос разнесся над ухом. Рюноске осторожно перехватил чужое запястье, поднимая Ацуши за руку, словно ничего не произошло. — Не ушибся? — Безрассудный дикарь, — принц скрипит зубами, невольно обнимая супруга вокруг шеи ради поддержки. Ацуши не переступает такой же сдержанный шёпот: глаза сверкают неприкрытой яростью, а щёки продолжают пылать. — Как ты только посмел?! Хочешь меня опозорить? — Ну же, ну же, — Рюноске, выдерживая все начерченные правила, осторожно опустил свою голову, целуя его длань. Сухие губы едва прикоснулись к багряному обручальному кольцу, заставляя Ацуши шипеть, едва заметно выдирая ладонь. — Прошу тебя успокоиться, моя душа. Не стоит делать поспешных выводов. Акутагава услужливо поклонился. Так, как напыщенных идиотов учат с самого детства — чтобы сиять прилизанной вежливостью, что слепит глаза и тянет невыносимой горечью на кончике языка. Чтобы заставить Ацуши вжать впалый живот от ощущения поглощающей заживо ненависти, чтобы заставить его упасть лицом в грязь — и терпеть. Терпеть. Терпеть. Терпеть, пока наигранно любящие губы вновь проводят тёплую дорожку из едва ощутимых изящных поцелуев вдоль его бледной руки. Дрожать, чувствуя на себе взгляды, тянущие вниз — будто ждущие, когда он сломается, рассыпаясь на тысячи стеклянных осколков. Глотать подступающую к горлу слюну от очередной внезапной жажды, впивать свои клыки в истерзанные десны, и ждать. Наблюдать, как Акутагава медленно склоняется к нему, нагло обнимая за талию, осторожно усаживая обратно на подставленный стул, и трепетать, задерживая неровное дыхание, когда над ухом вновь раздаётся довольный шёпот: — В следующий раз не испытывай моё терпение, — удар насквозь, заставляющий Ацуши замереть, — или придётся устроить тебе личную аудиенцию для работы над твоими отвратительными манерами и похабным воспитанием. Ацуши медленно опустился на стул, взглядом растерянных глаз провожая чужой силуэт. Окружающие его разговоры, громкий смех и радостная музыка смешивались в единую кучу неразборчивых туманных мыслей, и он понимал лишь собственный забвенный голод. Он судорожно вздохнул, плоскими ладонями ведя вдоль мягкой ткани брюк, и в ужасе закусил губу. Чувство всепоглощающей ненависти внизу живота уступило место чему-то более дикому.***
Вечер на вампирском балу начинается, когда первые гости, облаченные в изысканные наряды, начинают съезжаться к украшенному месту сбора. От сумерек до полуночи вековой королевский двор окутан пеленой тьмы: слухи о вечере, полном хитросплетений и мрака, привлекают аристократию ночи. Каждый бал высшего общества представлял из себя великолепное искусство сочетания роскоши, элегантности и социальных интриг. Великолепные залы дворцов и особняков, украшенные свечами и цветами, превращались в площадку для встреч, танцев и обмена новостями — каждое мероприятие, подобное этому, оставляло на гостях неизгладимое впечатление, которое, однако, не могло бы сравниться в восторге с балом королевского двора. Атмосфера зала заполнялась таинственностью. Замшелые свечи освещали коридоры, создавая тени, которые танцуют в такт медленной музыке. Мелодия, звучащая и создающая дрожь в воздухе, окутывала пространство невидимой дымкой. Просторные бальные залы озарялись светом хрустальных люстр, отражая блеск драгоценных камней и золотых узоров на платьях гостей. Роскошные ковры и антикварная мебель создавали атмосферу изыска и величия. Пышные дамские платья темных оттенков с великолепными вышивками и блестками подчеркивали замысловатость вампирской моды: облик ночных существ привносил в вечернюю гардеробную капюшоны, кружева и таинственные маски, оставляя место для фантазии и загадочности. Аромат крови, едва уловимый в воздухе, добавлял пикантности и напряжения: Ацуши, осторожно опираясь на белоснежный широкий подоконник, провёл ладонью вдоль холодной поверхности, оставаясь в невзрачной тени. Рюноске нигде было не найти — его обязанностью на бальный вечер было встречать всех гостей, чтобы после, по приезде каждой нечисти, что соизволила появиться в назначенное время, провести торжественный полонез. Ацуши никогда не нравились балы: на них веяло не столь роскошью и величием, сколь притворством и едкостью напыщенной аристократии. Конечно, он и сам являлся ячейкой высшего общества — коронованный принц, единственный наследник разбитого и почти уничтоженного Королевства Лун, но даже при всей данной грации его светлые глаза безразлично осматривали заинтересованную знать, не желая уделять им ни минуты собственного времени. Возможно, если бы в королевстве Акутагавы о его нраве узнало чуть больше людей, чем его собственный супруг, его появление бы никогда не приветствовали на улицах. Чтобы проглотить горечь в горле, нужно было жертвовать слишком многим, и даже изысканный стол с роскошными угощениями, деликатесами и десертами, предложенными гостям, не был способен утолить его бессилие и подарить готовность вслушиваться в бесполезные сплетни. Ацуши вздохнул, отступая от скопившейся неподалёку толпы: его лёгкие шаги медленно понеслись в сторону мраморного балкончика, с которого открывался просторный вид на королевский сад. В помещении зала было душно — скопление запахов чуть спирало дыхание, но свежий ночной воздух, напитанный прохладой, успокаивал волнение принца. На губах появилась спрятанная тенью улыбка: взгляд Ацуши скользнул вдоль изящно высаженных кустов белых роз, которые расположились на месте, что ранее было предназначено для багряно-красных пионов, коими была высажена ближняя территория дворца. Лёгкий смех маленькой победы спал с его губ и разнесся вдоль холодного ветра — чья-то гордость наконец обнажила своё нутро, изящно прогибаясь под его желаниями, словно мягкая безвольная тростинка. Хотелось обнажить клыки в дикой ухмылке, представляя, как его принц склоняется пред ним на колено, обрамляя каждую нежную розу собственной кровью, расписывая бутоны преданностью, которой клялся у алтаря — если ему это было под силу. — Моя душа скучает здесь в абсолютном одиночестве? Неужели не понравился бал, который я устроил в твою честь? Ацуши резко обернулся, обрывая собственный вздох. Рюноске медленно подобрался к нему со спины, укладывая руки на талию, из-за чего принца вмиг пробрало приятной дрожью. Ухмылка на его губах растянулась шире: Ацуши медленно развернулся, прижимаясь спиной к мраморным перилам, холодными ладонями ведя вверх вдоль чужой груди и опуская их на плечи, кончиками пальцев играясь с пелериной. — Как ты меня нашёл? — он спрашивает тихо, разглаживая чужую одежду. — Следишь за мной? Стыд и позор. — По запаху, — спокойно ответил Рюноске, носом утыкаясь в полупрозрачную шаль и шёлковый шарф, осторожно повязанный вокруг тонкой шеи принца. Его взгляд строго скользит вдоль чужого надменного лица, прижимая Ацуши ближе к холодному мрамору. — Решил обновить гардероб? — Нет. Разве во мне что-то изменилось? — Ацуши заметно усмехнулся, осторожно касаясь острых скул. — И всё же, для бала в мою честь ты стараешься недостаточно хорошо. Оставил меня в полном одиночестве, как не подобает джентльмену. Не боишься, что меня украдут? — Не боюсь. Если кто-то украдёт тебя, он вернёт тебя обратно: со своей головой или без неё, — Акутагава в неверии опустил брови. — Если, конечно, кто-то кроме меня сможет выдержать твой отвратительный характер. Накаджима заострил внимание на одеянии Рюноске: на нем сверкали переливающиеся ткани — глубокий черный бархат, усыпанный алыми вышивками. Строгий костюм подчеркивал его фигуру, создавая впечатление безупречной гармонии между его раскованной манерой и утонченностью. Ацуши невинно хлопнул ресницами, когда тяжёлый взгляд принца устремился на его покрытую тканью шею: её украшала изысканная шаль, тщательно завитая вокруг высокого ворота, скрывая следы укуса. — Что-то не так? — У тебя есть наглость строить из себя глупца? — свободная ладонь скользнула вверх, грубо захватывая шёлковый шарф. Вторая рука продолжала удерживать Ацуши за поясницу, пока он выгибался в спине, продолжая опираться о перила. — Что это за дрянь? — Оу? — Ацуши поднял бровь, обнажая хищный оскал. — Тебе не нравится? Его подобрала твоя любезная служанка, я бы сказал, что у неё весьма хороший вкус. Акутагава фыркнул в презрении, оголяя нежную кожу резким движением руки. Ацуши не дрогнул ни на миг, покорно, словно в искреннем желании подразнить, открывая взор на шею, на которой до сих пор красовалась чёткая отметина от чужих зубов, погруженных глубоко в его плоть. Бледная гладь до сих пор расплывалась ярко-красными пятнами, ссаднившими кожу. — Прячешь мою метку? — Рюноске недовольно шипит. — С каких пор тебя это заботит? — Ацуши медленно разглаживает складки на чужом костюме. — Тише, не заводись из-за мелочей. Ты ведь сам говорил, что не хочешь мной обладать. Или я что-то путаю? Рюноске недовольно нахмурил брови, чувствуя, как по коже пробегает дрожь: подушечка большого пальца прошлась по его нижней губе, заставляя сильнее сжать руки на пояснице. Ацуши выжидающе молчит, опускаясь всё ниже — пристальный взгляд Акутагавы давил, удерживал и обжигал, словно выбивая оставшийся воздух из лёгких, но искра в его тёмных глазах заставляла Ацуши тянуть самодовольную улыбку, скользя тонкими пальцами вверх. Рюноске напрягся: его дыхание сократилось, хватка стала отчетливой и крепкой, заставляя Ацуши прогнуться в спине дугой, утягивая супруга за собой. — Не хотел, — шепчет принц, носом ведя вдоль чужой щеки, прижимаясь к нежной коже. Приятный и знакомый запах ударил в ноздри, заставляя опускаться к шее, — но уже обладаю. — Смелое заявление, но ты обладаешь лишь своей раздутой гордостью. Не мной, — Ацуши прошептал в ответ, еле слышно выдохнув от приятных касаний вдоль чувствительной плоти. — Подожди, — его голос заметно дрогнул, растворяясь в тьме ночного воздуха, — Рюноске, подожди. Нельзя, — пальцы резко сомкнулись вокруг тёмных волос, сжимая у корней, — Нельзя… Не смей порочить меня здесь. — Только здесь? — принц легко коснулся укуса горячими губами, тихо рыча от приятной боли на макушке. «Нельзя» было запретным словом, которое он никогда не мог стерпеть, оголяя зубы, словно дикая собака. — Почему же нет, моё сердце? Никаких чувств, — очередной плавный поцелуй, вызывающий дрожь, — только раздутая гордость и её капризы, разве не так? — У тебя хватает наглости быть таким нежным, пытаясь разорвать меня в клочья, — Ацуши сомкнул губы, впиваясь в них клыками. Ласковые касания раздавались приятными волнами вдоль тела, вызванный ими жар кричал всё громче — дикий голод вновь расползался с невообразимой силой, разбивая самообладание вдребезги. — Ты подлец. — А ты сделал это специально, — рука скользнула выше, перехватывая Ацуши за подбородок. Его гордый, но туманный взгляд стрелял неизбежным вызовом, а на губах цвела новая самоуверенная улыбка. — Маленькая дрянь. — Может быть да, — Ацуши облизнулся, языком убирая выступившие с искусанных губ капли крови, — а может быть нет. Я лучше умру, чем дам тебе чёткий ответ. — Какая жалость — потерять нечто столь прекрасное, — Акутагава наклонился, свесив тело принца вниз — его спина изящно изогнулась вдоль холодных мраморных перил балкона, а руки скользнули вдоль плеч, коготками пробегая по одежде. — Я ведь давал кому-то клятву, — Рюноске склонился ниже, держа Ацуши крепко — так, словно он единственная опора, которая сможет хоть на секунду сохранить его необузданную силу в своих ладонях. — Желаешь умереть в один день? — Мерзость, — Ацуши усмехнулся, утягивая Акутагаву за собой, — желаешь убить меня, столкнув с этого балкона? Мой бледный лик будет изводить тебя до самой кончины, и ты от меня никогда, — он прошептал, чуть приподнимаясь к чужим иссохшим губам, — ни-ког-да не избавишься. — Мне казалось, что ты мечтаешь избавиться от меня, — принц приблизился к желанному, вдыхая раскаленный воздух, — что же заставило тебя передумать, Моё Высочество? Ацуши хочется кричать. Его когти впиваются глубже в чужую кожу, проникая под одежду: он хватается так крепко и жалко, что собственные кости готовы треснуть, стирая в порошок остатки его пальцев. Воздуха мало — нещадно мало — хотя он окружает его с головой, пропитывает ночной прохладой каждую клеточку тела, пока Рюноске приближается к его губам медленно, заглядывая в светлые глаза без тени наигранности и притворства. Он хочет его целовать — так, чтобы в лёгких саднило и жгло от невозможности сделать вдох. Так, чтобы голова кружилась и вязала тошнотой, оседающей глубоко внутри. Так, чтобы можно было вгрызаться в горячую плоть и наслаждаться багряной горячей кровью, стекающей вдоль подбородка от неутолимой жажды. — Поцелуй, — тихо — отчаянно — попросил Ацуши. — Пожалуйста. Ацуши на мгновение задержал дыхание, чувствуя, как напряжение между ним и Рюноске нарастает. Он устремил взгляд в глаза принца, но сквозь пелену бесконечной тьмы рассмотрел лишь собственное отражение, что хватается за жалкую нить ещё не уничтоженной надежды. — Нет, — Рюноске довольно прошептал. — Ты, кажется, забыл, — он приблизился к губам Ацуши, словно играя с его терпением, расплываясь в пьянящей ухмылке, — что я бесстыжий нахал. На меня не работают просьбы. Принц отстранился от чужого лица, но его взгляд продолжал жадно исследовать чужие губы. Ацуши, словно в бреду, неловко потянулся следом, пытаясь поймать, удержать, упросить — но его светлые глаза встретились с холодной выдержанной стеной. Акутагава дразнит. Упивается его беспомощностью, словно кровью — жестоко, бездушно и безжалостно, и вяжет алыми нитями петлю вокруг податливой шеи. Сердце Ацуши упало куда-то вниз: тело обдало диким холодом, но внутри бушевало чувство — нужда — растерзать эту грязную похоть с особой жестокостью. Желание разорвать холодную бледную плоть, клыками распороть голубые изящные вены, что разливались по гладкой коже сгнившими ветвями рядом с россыпью мелких родинок, и обглодать каждую его мелкую кость. Испить его кровь досуха, до самой последней капли, как нечто, что принадлежит лишь ему одному, и умереть в безумии, словно дикая и жадная псина. Рюноске медленно поклонился, протягивая аккуратную ладонь. Чёрная перчатка спала, обнажая мягкую холодную кожу, и Ацуши, сдерживая слепой голод, уверенно сплел свои пальцы с чужими, ступая вперёд. Акутагава коснулся горячими губами к нежной длани, вызывая волны абсолютно непристойной дрожи — словно лишь касание обнажает его душу, как желает обнажиться его тело. — Позволь вместо поцелуя подарить тебе танец, Моё Высочество. Ацуши замер, отдаваясь владению тёмных глаз, в которых отражалась лишь серебристая луна, затмившая все звёзды ночного неба. Впервые слова Акутагавы разрезали его сердце с такой непоколебимой нежностью, что стало тяжело дышать.***
Звезды на небесах сверкают яркими алмазами, освещая дворцовые башни и стены тусклым светом: луна возвышается над горизонтом, разливая серебро на мраморные аллеи и покрытые пышными деревьями сады. Тишина ночи нарушается только шорохом листьев, когда легкий ночной ветер играет с кронами деревьев, разнося тревожный, еле слышный вой вдоль раскрытых окон. Тени прячут в себе неопределенные формы, укутывая каждый угол дворца плотной пеленой мрака: её толщину разрывал лишь свет фонарей, размещенных вдоль аллей, и слабый огонёк последней зажжённой свечи. Рука Ацуши крепко обхватывает канделябр: горячий воск стекает вниз вдоль тонкой резьбы, маленькими каплями падая на бледную кожу, обжигая холодную плоть — но принц не чувствует боли. Его дыхание становится ровным, лёгкие шаги по бархатным коврам — практически неуловимы в глади гробовой тишины, что лишь изредка нарушал треск беглого огонька на конце фитиля. Лицо обдувает холодный ветер, создавая внутри принца дрожь и таинственное волнение: острые уши едва дёргаются в попытке уловить малейший шум, след или дыхание, но слышат лишь биение сердца — его собственного, томящегося глубоко под ребрами и готового разорваться на части с каждым новым шагом в неизвестную тьму. Шорох шелка, что тянется вдоль линий тела, расплывается в ночной глади — мягкая ткань ласкает кожу, создавая приятное ощущение при каждом прикосновении. Босые ноги касаются мраморного пола в преддверии величественных покоев — там, где не осмелилась бы ступить ни одна живая душа, он стоит, словно на распятии, холодной ладонью прикасаясь к твёрдой поверхности напротив. Тонкие пальцы ведут вдоль изящных узоров, опускаются к ручке — без стука — позволяя легко надавить, раскрывая двери с пронзительным скрипом. Уверенный шаг поглощается тёмным пространством комнаты: из другого конца, полностью окутанного мраком, светятся лишь заинтересованные глаза, которые, Ацуши чувствует, притягиваются к нему бесконечной жаждой. Принц молчит: его губы сомкнуты в тонкую линию, искусаны от одиноких ночных терзаний и мук — он устал терпеть. — Ты пришёл, — прошептал Рюноске. В его голосе — как и всегда — нотки ядовитой, сладкой и мучительной страсти. Ацуши осторожно вошел в полумрак комнаты: одинокая тень обволакивала его, поглощая каждый изгиб, срывая с губ судорожный вздох от леденящего кости холода. Было холодно — по-родному холодно — то, что было нужно горящей от искушения коже, готовой осыпаться в мертвый пепел. — Да, — тихо ответил Ацуши. — Ты ждал меня? — Всегда, — произнес он, словно проклиная свою слабость. — Ты знаешь, что я не могу устоять перед искушением. Уголок губ принца скользнул вверх. Делая новый шаг, поглощенный окружающей тьмой, Ацуши медленно выдохнул. Его длинные пальцы аккуратно обхватили атласную ленту, повязанную на поясе вокруг шёлкового халата: с резким шорохом одеяние спало с тонких плеч, медленно съезжая вниз и обнажая бледную кожу. Скрывающее нагие очертания одеяние медленно скатилось вдоль бёдер Ацуши, падая у ног и устилая пол королевских покоев. Приближаясь, принц выпрямил спину: его голова гордо задралась вверх, а глаза, сверкающие серебряным отражением луны, выбили из Рюноске судорожный вздох. — Я тебе нравлюсь? Рюноске не ответил. Его ладони разъехались вдоль мягкой простыни, укрывающей ложе, когда Ацуши улыбнулся шире, осторожно ступая между покорно разведённых ног. Его рука скользнула вниз, касаясь приподнятого подбородка — мягко, но властно, чтобы заглянуть в проклятые туманные омуты и прикусить губу, когда Акутагава улыбается в ответ — изысканным поражением вместо тысячи бесполезных слов. — Выглядишь так же прекрасно, как в день нашей свадьбы. — Так ты, — Ацуши усмехается, плавно опустившись на чужие колени. Его ладонь медленно надавила на вздымающуюся грудь, заставляя принца откинуться на кровать. — Меня всё-таки рассматривал? Каков бесстыдник. Я думал, что ты меня ненавидишь. — Ненавижу, — Рюноске сглотнул подступивший к горлу ком, кончиками пальцев сминая мягкую ткань под собой. — Но это не мешает мне любоваться тобой. — Я тебя тоже ненавижу, дорогой, — его голос опустился ниже, словно плотный бархат, растворяясь в плотной темноте и проходя мелкими судорогами глубоко под кожей. — Так сильно ненавижу, что больше не выдержу этой муки. — Сдаёшься? — Только в твоих самых грязных снах. Не смей недооценивать моё величие, мой прекрасный принц, — сидя сверху, Ацуши победно ухмыляется и жадно облизывает губы, глядя на супруга, что послушно лежит под ним, продрогнув от лёгкого касания вдоль оголенных ключиц. — Я ведь говорил, что меня нужно заслужить. Атласная лента, зажатая в крепко сомкнутой ладони, осторожно скользнула вниз, прикасаясь к тонким запястьям. Тонкие губы надменно вздрагивают, срываясь на ласково-режущий под рёбрами шёпот. Ацуши видит забвенный взгляд, окутанный безмолвной мольбой, и осторожно касается холодной кожи, сползая чуть ниже с жадным вздохом. — Ты обещал мне вечность подле меня, — Ацуши проводит по щеке супруга и тонкими пальцами надавливает на его нижнюю губу, едва касаясь острых клыков и языка, что жадно тянутся за вкусом горячей плоти. — И я обязательно проведу её с тобой. Но сейчас — я возьму от тебя то, что хочу. — Ты хочешь меня, — Рюноске чуть выгибается в спине, поведя бёдрами вниз. Его прежде обледеневшая кожа загорелась коварным огнём, что обжигал осторожно спускавшиеся вдоль плеч ладони. — Хочу, — довольно прошептал Ацуши, — и моя гордость не перекроет мне горло, ведь я способен это признать. Ты уничтожил малейшие остатки моего благоразумия, — его голос стал пронзительнее, вздрагивая от переполняющего дикого голода. — Хочешь взглянуть, как низко я готов упасть? Акутагава сглатывает, облизывая губы. Ему кажется, что за все одинокие столетия, выдержанные строгой обязанностью и вымазанные чужой кровью на руках, ему ещё ни разу не хотелось сдаться так сильно, как сейчас. — Да, — он произносит, заглядывая в лицо, что всё сильнее расплывается в ухмылке. — Покажи мне. Рука Ацуши скользнула вдоль тонкой шеи супруга, опускаясь ниже к чуть оголенной груди. Спальные одеяния так же легко съезжали с узких плеч, открывая всё больше бледной кожи: кончики пальцев нежно чертили красные полосы на опаленной плоти, плавно продолжая движение ко впалому животу. — Ты, кажется, забыл, что я твой муж, а не прислуга, — холодная ладонь Ацуши прошлась ниже, едва касаясь тяжести внизу. — На меня не работают приказы. Если ты чего-то хочешь, нужно хорошо попросить. От ледяных касаний Рюноске содрогается, оборвано выдыхая, и Ацуши довольно улыбается, заметив желаемую реакцию. Он медленно склоняется к уху принца, затем прикусывает и медленно облизывает мочку, зажимая её губами. — Любимый, — он шепчет, так нежно и ласково, что Рюноске хочется взвыть от отчаяния, коим не был пропитан ещё ни один предсмертный хрип. — Попросишь? Акутагава хочет прикусить язык. Ему хочется рычать, оголять острые клыки, глотать застрявшую в горле тёплую кровь, распарывать руки вдоль чужих заточенных когтей, хватаясь за глотку в попытке вырвать трахею. Акутагаве хочется любить — грязно, глубоко. Хочется любить для себя, утоляя безутешное уныние, заточенное глубоко в сердце, и хочется быть любимым. Разрушенным. — Покажи мне, — Рюноске произносит на выдохе, касаясь округлых бёдер, — пожалуйста. В его голосе ни капли власти или грубости — лишь отчаяние. Ацуши улыбается — мягко, тепло, тонкими пальчиками перенимая холодные ладони и поднося их к своим губам. Горячие поцелуи нежно накрывают костяшки податливого принца, кончики пальцев растворяются от ласковых движений, слегка покалывая от приятной боли, когда острые зубы словно веретено протыкают кожу. Горячий язык осторожно собирает выступившие бусины крови, довольно смазывая их слюной в голодном бреду. — Смотреть можно, — Ацуши шепчет, хватаясь в полумраке за атласную ленту. Руки Рюноске без сопротивления оказываются связанными в тонкий узел, заведенные к изголовью огромной кровати. — Трогать — нет. — Как жестоко, — Рюноске изумленно усмехнулся, пока касания Ацуши очерчивали его талию, спускаясь ниже — мучительно нежно и осторожно. Достаточно для того, чтобы он потерял рассудок. — Не стыдно? Принц довольно смеётся. — Я не знаю, что такое стыд, — он трясётся, но его холодные пальцы обводят каждое выпирающее ребрышко, заставляя Рюноске выгнуться в спине от накатывающей волны дрожи. — Мой муж обещал научить меня манерам. Сейчас он немного занят. Губы осторожно ведут вверх от ключиц к тонкой шее, ласково кусая Акутагаву в том же самом месте, где одарил его супружеской меткой, и вдыхая родной аромат, кружащий голову сильнее, чем неутолимый голод. Рюноске закусывает губу, когда белоснежные клыки аккуратно впиваются в жилку на его шее, и ногтями царапает собственные ладони, скованные лентой. Бледная кожа вмиг покрылась алыми полосами: яд разливался по телу огненными потоками — до самых кончиков пальцев, обжигая грудь и каждую клеточку тела. Ацуши ненасытен. Он знает, что делает: его руки целеустремленно, но всё так же медленно, с долей неприкрытой муки, тянутся вниз, лаская талию, и сам он спускается ниже, голыми бёдрами соприкасаясь с обожжённой страстью кожей. — Что бы ты вообще делал, если бы твои руки не были связаны? Толкнул бы меня вниз, вжимая в простынь, чтобы показать моё место? Намёк на усмешку едва уловим, но Рюноске чувствует это, слышит по тому, как колеблется голос Ацуши. Наступает тишина — глубокая, пожирающая целиком, — почти что сигнал для Рюноске ответить ему, и он чувствует, как начинает задыхаться, измученно улыбаясь в окровавленные губы. — Может быть, — его острый кадык нервно дёрнулся вниз, сглатывая накопившуюся слюну. — Тебе бы понравилось? — Может быть, — Ацуши загадочно мурчит, будто дразнит в ответ, и его голос, словно натянутая струна, становится выше, — каков шанс? Вдруг когда-нибудь ты сможешь узнать это сам? Принц лишь вызывающе приподнимает бровь, позволяя Ацуши приблизить себя, посмеиваясь, и прижаться горячими губами к его. На секунду или две кажется, что воздух лёгкие обволакивает невыносимой горячей пеленой: Акутагава глубоко рычит и кусает — почти что отчаянно, дико, а Ацуши скулит, резко вдыхая воздух, когда чувствует вкус собственной крови на языке. Острые зубы оставляют рот Акутагавы в беспорядке; сангина стекает с его подбородка на оголенные ключицы, тонкой струей скатывается ниже, словно растворяясь на поверхности бледной кожи. Ацуши не дает ему покоя, потому что его жестокие укусы вскоре достигают челюсти: Рюноске не может его оттолкнуть — он даже не хочет его отталкивать. Он хочет вцепиться руками во влажные белоснежные локоны, притянуть к себе, глотая довольный стон, и разорвать его рот, отдаваясь владениям безумия. Ацуши целует требовательно, языком проводит вдоль искусанных губ, углубляя окровавленный поцелуй: Рюноске стонет глухо, дрожь пробегает по его стройному телу, и он глотает сладкую кровь охотно, желанно. Отчаяннее, чем воздух, которого не хватает до тошноты и туманного взора перед глазами. Бедра Ацуши спускаются ниже, окровавленные губы выцеловывают острые скулы и подбородок, продолжают двигаться ниже, оставляя алую дорожку вдоль дрожащего тела, и с каждым мелким поцелуем Рюноске сильнее рвёт кожу на запястьях, измученно постанывая. — Вкусный, — Ацуши произносит на выдохе, разъединяя горячие губы. Багровый цвет выливается из его яростного рта, падает на обнаженную грудь Рюноске и так же медленно стекает вниз, образуя лужу. Влажная ладонь размазывает горячую кровь вдоль живота, заставляя принца вновь жадно облизывать собственные губы. — И весь мой до последней капли и последнего вдоха. — Твой, — Рюноске тихо рычит. Его голова кружится, кончики пальцев едва ли шевелятся, едва ли чувствуют хоть что-то, когда тело прошибает очередная судорога. — Хочу ещё. — Ещё? — вампир довольно мычит. Такой дерзкий — он точно знает, что делает, не так ли? — Нравится, когда я заставляю тебя терпеть? Акутагава молчит — его окровавленный язык вновь безобразно скользит вокруг искусанных губ, толкается в острый клык. Вкус Ацуши мягко растворяется на самом кончике, заставляя дышать чаще, глубже — как дикому голодному псу, что готов наброситься на первые попавшиеся обглоданные кости. — Твои глаза говорят мне обо всём, — Ацуши едет бёдрами ниже, у самого дыхание — резкое, отрывистое, а голос дрожит вместе с телом от невыносимого желания. — Ты так выдержанно ждёшь, пока я дам тебе больше, — уголок его губ заметно скользит вверх. — Копишь в себе злость. Ты ведь можешь разорвать эти ленты, а потом разорвать меня. Акутагава сглотнул. — Но ты терпишь, — Ацуши шепчет; ещё ниже. Горячая возбужденная плоть ощутимо реагирует на касания его тела, вызывая ещё более широкую улыбку. Конечно, он заметил. — Терпишь и думаешь, как потом будешь мне мстить. Голос Ацуши тягучий, пронзительный, словно нанизанный на изнеженную плоть острый штырь; и взгляд его светлых глаз, блестящих неугасимым огнем, прожигает в нём дыру, не сравнимую ни с одной раной, зудящей неумолимо под сердцем. — Думаешь, как будешь кусать меня за бёдра, — принц проводит ладонью вдоль чужого члена — медленно, выпытывая каждый жалкий стон, — разрывать мою плоть когтями, оставляя свои отметины. Мечтаешь схватить меня за волосы, срывая мою корону, зажать тонкие пальцы вокруг корней и заставить меня рыдать. Ловить мои всхлипы и стоны и дарить мне свои. Сердце Акутагавы пропустило жестокий удар. — Какой ты… — Какой? — Ацуши склонил голову вбок в кривой усмешке. — Проницательный? Его ладонь осторожно прошлась вдоль возбужденного члена, медленно лаская горячую плоть. Акутагава глухо стонет, откидывая голову назад, почти соприкасаясь с твёрдой поверхностью изгороди. Атласная лента словно затягивается туже, обжигает резким трением тонкие запястья, почти стирая кожу в кровавый след обгоревшей плоти: хочется захлебнуться воздухом от накатывающей волны удовольствия, но Рюноске лишь качает головой, преодолевая желание безнадёжно взвыть. — Нет, — он произносит на выдохе, глотая очередной гортанный стон. Ацуши сжимает член сильнее, но ладонь его скользит медленно, — мучительно медленно, — словно пытаясь довести до незабываемого отчаяния. — Красивый… Ацуши удивлённо вскинул брови, чуть приоткрыв рот в попытке жадно глотнуть воздух. Чужие слова пронзили его насквозь — так же, как пронзили у алтаря неведомым прежде чувством тепла и желания. Желания целовать окровавленные пальцы, закрывая тяжёлые веки, и отдаться своей собственной личной войне, погибая не от рук, разящих небесный порядок королевств, а от рук Его. — Красивый… — снова шепчет Рюноске. Осторожно, на грани собственного краха — так, словно Ацуши не услышал его впервые. — Очаровательный в своем безумии. Восхитительный. Сводишь меня с ума, доводишь до необъяснимой жажды… Звук, который вырывается изо рта Ацуши при этих словах, должно быть, самый неловкий за всю его жизнь — что-то вроде сдавленного вздоха или жалкой маленькой икоты. Он горит алым, захлёбывается воздухом, и чувствует, что от столь непривычной нежности ему хочется скулить. Взвыть, обхватывая чужое лицо, пока его собственное сердце отстукивает бешеный ритм, грозя проломить грудную клетку и залить всё вокруг нескончаемой алой струёй. Ацуши не может найти слов — он не найдёт слов. — Скажи… — принц сглотнул, — скажи это ещё раз. Попроси. Пожалуйста. И Рюноске впервые повиновался кому-то, кроме собственной зудящей гордости. — Восхитительный, — он прошептал. — Уничтожишь меня, Моё Величество? — Рюноске облизал губы, добавляя в кромешной тьме остатки невысказанных слов. — Прошу. Акутагава ощущал, как лихорадка темноты беспокойно окутывает его разум, а волны тумана неслись по углам его сознания, размывая ясные грани реальности. Тени вожделения вырисовывались перед глазами, окутывая его непреодолимым огнём. Он не помнил, не мог даже понять, сколько времени прошло с тех пор, как нежный шёпот Ацуши, ласкающего его тело, перешёл на его собственные, едва слышные всхлипы. Он выгибался в изящной спине дугой, заставляя Акутагаву смотреть — смотреть, не отводя глаз, как преданный пёс, — пока его тонкие пальцы погружаются внутрь. Смотреть, как всё его тело прошибает бешеная дрожь, как трясутся тонкие колени и локти, пока он растягивает себя на его шёлковых простынях, запрещая даже мигом прикоснуться, ощутив пылающее тепло на кончиках рук. Акутагава сглотнул — ведь трогать нельзя, можно только смотреть и слушать, как он изводит себя до последних рваных вздохов. Ацуши влажный, грязный и развязный. Ацуши дикий, невоспитанный и гордый. Рюноске кажется, что он возбуждается сильнее, когда видит, как всё его лицо, бёдра, пальцы измазаны кровью — его кровью — и он слышит, как принц шипит от невыносимой тугости. Кажется, что Ацуши любит, когда ему больно — так больно, что на уголках высушенных глаз появляются слезы, стекающие по жарким щекам, но так хорошо, потому что он низко стонет на выдохе, отдаваясь во владения безутешной дрожи. Акутагава отдал бы всё, что у него есть, чтобы посмотреть на это ещё раз. — Ацуши, — имя принца слетает с его губ, словно молитва, — Прошу тебя. Пожалуйста. И, Боже, — если есть на свете хоть одно Божество, что ответило бы на его отчаянный зов, — он ещё никогда ни о чём не просил так сильно. Ацуши слышит его — и дарит милосердие, впиваясь в губы жадным поцелуем. Холодные руки медленно развязывают ленту, укладывают ладони на бёдра — там они беспорядочно бродят вдоль молочной кожи, ползут отчаянно вверх, поглаживая поясницу, опускаются на округлые ягодицы, потому что Ацуши разрешил. Потому что он хочет, чтобы Рюноске наконец притронулся к нему — и удерживал, словно Ацуши подобен зыбкому песку, что ускользает сквозь пальцы, если схватить недостаточно сильно. Рюноске задерживает дыхание, когда Ацуши крепко удерживает его возбуждённый член, осторожно направляя изнывающую головку ко входу: и даже в этом действе он неприлично грязный, закусывающий губу, словно изголодался по чему-то большему. Изголодался по нему. Ноги Ацуши трясутся в предвкушении, и, прежде чем Рюноске успевает сделать глубокий вдох и подготовиться к тому, что должно произойти, принц принимается медленно опускаться на возбужденную длину, постепенно погружаясь ногтями в голые плечи напротив. Все, что делает Рюноске, — это удовлетворенно выдыхает, глядя на лицо Ацуши. И, ох, он выглядит таким беспомощным и блаженным, что Рюноске не может не рычать глубоко в груди. Из губ принца вытекает струйка слюны, а глаза зажмурены, как будто он пытается привыкнуть к большей растяжке — его тело трясется, хотя член Акутагавы едва находится внутри, а грудь вздымается вверх и падает вниз от прерывистого дыхания. Ладони осторожно подхватывают Ацуши под поясницу — тот послушно выгибается в спине, ласково промурчав в губы напротив, и опускается ниже, двигая бёдрами с протяжным стоном, который утопает в чужом рту. Пальцы Рюноске сжимаются на ягодицах, прижимая Ацуши еще сильнее: принц всхлипывает, давится собственной слюной, царапает грудь и ключицы, позволяя изголодавшемуся супругу терзать шею. Сладкая кровь вновь окропляет губы, и Ацуши трясётся от волны будоражащей боли: он сжимается, пока всё тело прошибает дикой дрожью, и чувствует пульсации внутри. Чувствует, как горячая струя крови стекает вниз по его шее, пачкая оголённую грудь и живот, и дрожит, едва качнув бёдрами. — Хорошо? — Рюноске спрашивает, наблюдая, как его колотит на нем, с опасным блеском в драгоценных глазах. Он больше ничего не говорит и не делает — вместо этого он решает терпеливо ждать, пока Ацуши приспособится к размеру и ощущениям, рисуя ладонями успокаивающие круги на просторах его бледной кожи. — Хорошо, — принц стонет, чуть откидывая голову. Его бёдра всё так же дрожат, как дрожит его непривычно ласковый голос: он двигается медленно, едва поднимаясь на трясущихся ногах, стараясь осторожно опуститься обратно. — Ненавижу к-как хорошо. Его бедра дрожат, бесполезные и неподвижные. Он не может найти в себе сил даже пошевелиться, с каждой секундой бредит — столько бессонных ночей, наполненных бесконечной нуждой и терзаниями обрушились на его плечи разом, заставляя сжимать ноющий член внутри от невозможности довести себя до нужной разрядки. Живот истошно ноет, вяжет в самом низу, охватывая всё нутро в тугой узел, и Ацуши стонет, стараясь вновь податься бёдрами вверх. — Помочь? — Помоги, — Ацуши выдыхает в нуждающиеся губы, обнимая Рюноске за шею. Его грудь прикасается к чужой вплотную, прижимаясь в умоляющей безнадёжности. Горячо и мокро — покрытый испариной лоб касается влажной кожи напротив. — Помоги. Или убью. — Не убьёшь, — Акутагава шепчет. Ацуши улыбается слабо, целует глубоко, и стонет, когда Рюноске поднимает его за стройные бедра только для того, чтобы снова прижать его к своему члену. — Я тебе нравлюсь. Не нравится. Он ему не нравится. Ацуши хочет его разорвать. Ацуши его любит. Принц стонет громче, слёзы удовольствия вытекают из-под век и мокрых белых ресниц, увлажняя солёными дорожками покрасневшую кожу. Он хватается крепче за чужие руки, сплетает отчаянно пальцы, и смазанные кровью ладони скользят о нежную гладь, словно скрепляя их отпечатки. — О, Боже, — он всхлипывает сильнее, когда Рюноске томно дышит на ухо, повторяя движение бёдрами, заставляя его трястись и сжиматься вокруг него. Он медленно сходит с ума, шепчет еле слышные мольбы, когда Акутагава толкается вновь. Ощущение наполнения, до которого он больше не может дышать, — это все, чего он жаждал, и даже больше. — Не останавливайся. Так легко сбить с толку Ацуши — даже когда он глубоко внутри. Рюноске не может оторвать взгляд от розоватых ключиц супруга, израненных укусами и уже образующих красные засосы. Его укусы и засосы. Волна чего-то первобытного в его груди заставляет его ускорить темп своих толчков, и что-то горячее шипит у него под животом, когда Ацуши стонет громче, падая на его туловище, не в силах больше держаться на ногах. Дрожащие пальцы пробираются к его плечам, впиваясь в них в поисках чего-нибудь, и Рюноске одобрительно мычит, протягивая когти, чтобы схватить его побольше. — Ты такой громкий, — Акутагава шепчет ему на ухо, роняя с губ очередной стон, сорвавшийся в такт с новым толчком. — Любишь, когда громко? — Люблю, — Ацуши облизывается, жадно глотая воздух. — Запретишь? Уголки губ Рюноске дрогнули вверх. Не существовало ничего, что можно было бы ему запретить. Словно услышав его мысли, Ацуши довольно качнул бёдрами вниз, резким шлепком соприкасаясь с влажной кожей под ним и вновь гортанно постанывая от невыносимого удовольствия. Казалось, словно оно разорвёт его пополам, и от сладких бредовых мыслей слюна, смешанная с кровью, очаровательно стекала вдоль острого подбородка. Ацуши скулит в изгиб чужой шеи, его голос надламывается на середине, когда Рюноске ускоряет интенсивные толчки, и в какой-то момент кажется, что его кожа светится от блаженства, что захватывает его сознание безудержной волной. — Немного, — Ацуши простонал — словно предупредил, — крепче хватаясь за узкие плечи. — Поцелуешь меня снова? Ему не нужно было повторять это дважды — Акутагава жадно прижался губами к родным, любимым, прикусывая их страстно, языком вылизывая каждый сантиметр поверху. Ацуши задыхается: его руки усилили хватку, а Рюноске лишь зарычал в его рот, не желая ни на секунду отрываться. — Близко, — принц выдохнул. Его хватало лишь на обрывки жалких слов, которых всё равно было катастрофически мало — так же мало, как и горячих касаний вдоль дрожащего тела. Не хватает ни запаха крови, витающего в спёртом воздухе, ни Рюноске, который заполняет его до предела и находится везде, где Ацуши может только представить, расслабленно прикрывая глаза. Его всегда будет мало. — Ацуши, — принц выпустил из уст имя любимого, звучащее одновременно так нежно и так грязно, продолжая набирать скорость своих толчков. Ацуши, откидывая голову назад, больше не в силах сдерживать свою разрядку, наконец даёт оргазму захлестнуть себя полностью, продолжая двигаться на члене супруга сквозь судороги и всхлипы, сжимая его внутри. Влажность их скользящих тел довела Акутагаву до последних отчаянных толчков: ощутив знакомое и долгожданное тепло внизу живота, он отдался следом, опустошая нарастающее, ноющее возбуждение. Постепенно спускаясь со своего удовольствия, Ацуши вздрогнул, роняя голову вниз и прижимаясь к влажному лбу, стараясь сфокусировать взгляд и заглянуть в глаза, полные родной и успокаивающей тьмы. Его губы, лицо, покрасневшие щёки, вымазанные в смешанной с солёными слезами кровью, вызвали на лице Рюноске сдержанную улыбку. Ацуши ещё никогда не видел, чтобы он улыбался так много. — Всё ещё не хочешь мной обладать, Моё Высочество? Рюноске опустил холодную ладонь на мягкую щёку, подушечкой большого пальца утирая влажные дорожки крови, и выдохнул в родные искусанные губы — впервые — с отчетливой нежностью, что колола глубоко под рёбрами. — Хочу, — он шепчет. — И пронесу любовь к тебе сквозь всю свою жизнь, если позволишь. Ацуши сдался. Война наконец-то закончилась. — Тогда я буду ждать твою любовь. Сквозь целую вечность.