О Соседях, Студентах и Прочем

Тошнит от всего. Попытки сосредоточиться на музыке в наушниках ни к чему не приводят. Если закрыть глаза — чёрная пустота, скучная за отсутствием в ней чего-либо. Если глаза открыть — белый потолок и люстра, тоже не интересные, так же пустые, возможно даже опустошающие. Думается: темнота в глазах это ведь не просто темнота, а, по сути своей, взгляд в себя. Точнее в свои веки, что определëнно очень странно. То был день ожидания. Долгого, немного мучительного, не более истощающего чем жизнь, но и не менее вяло текущего. Значиться, новый сосед. Ну и зачем? Дазаю и так неплохо жилось, ради чего, каким боком ему жить с ещë одним человеком? Да и самого парня жалко, его явно стоило подселить к кому то… Более жизнеспособному, что ли? Хотя, не то, что бы жить с Осаму так плохо. Из плюсов: умеет готовить, перевязывать раны, свободно распоряжается аптечкой, не имеет за душой привычки оставлять беспорядок, или, хотя-бы, сможет убраться если хорошо попросить и наконец — был сосед и нет соседа. В том плане, что его может действительно быстро не стать, а все его вещи после этого можно будет выкинуть. Не сосед — мечта! Если бы только не его любовь истекать кровью лёжа на кровати и курить из окна в любую погоду, можно было бы подумать что и лучше не найти. Дазай старался не напрягаться по поводу скорого соседства, или напрягаться, но не слишком сильно. Проблем и так невпроворот. Да, возможность уедениться в своей, относительно уютной комнате, теперь падает в геометрической прогрессии. Однако есть много других способов, например, не знаю, закрыться в туалетной кабинке, или пойти попроситься к единственному другу, в лице нелюдимого Фëдора, в теории можно и смотаться в любой захудалый мотель. Если совсем наглеть, можно попроситься и к профессору по Высшей математике, Куникиде Доппо. Что бы то ни было за место, главной остаётся возможность решать оттуда домашние задания, помогать очередным непонятливым университетским журналюгам и, естественно, бесконтрольно пользоваться тем, что никто не отбирает у него лезвие. Но что-то он о мрачном. Дадзай снимает наушники. Тошнит всë так же. Даже отвлекаясь на незначительные темы в своей голове, он всë равно в итоге приходит к головной боли, ведь те быстро и легко обрываются, как если бы он тут не мысли думал, а пытался поднять мокрый бумажный лист. Он смотрит в окно — темень. Хочется день, солнце, прогулку по осеннему Нью-Йорку, хочется рассматривать все встретившиеся ему граффити и, может даже тегнуть что-нибудь на дорожном знаке, подмигивая шокированным дамочкам. Но, на самом деле, его бы и это не заинтересовало. Ведь картинка лишь тускнеет с каждой такой прогулкой. Обманчивая возможность почувствовать себя лучше — ложь и иллюзия, лишь эффект воспоминаний. Однажды он сможет забыть о них, перестать ждать того, что в ответ ждало его раньше, отпустить и наконец умереть без надежды и с пустотой в израненных руках. Голова начинает гудеть сильнее, дыхание непроизвольно учащается. И что это такое? Осаму кладёт руку на солнечное сплетение, сжимает ткань футболки, закрывает глаза и пытается прислушаться к ощущениям. Попытка начать дышать глубже и легче успешно провалена, сердце стучит подозрительно быстро, что-то ему нехорошо. Ему, блять, совсем не хорошо. Он поджимает колени, обхватывая их руками, голову на них не кладёт, только сильнее сжимает руками перебинтованные икры, надеясь, что его приведёт в чувство это ощущение, как когда пытаешься ущипнуть себя, чтобы проснуться. Правда, не сон это. Но, как не удивительно, ему просто больно, а лучше не становится. Дыхание лишь продолжает учащаться, Осаму пытается глубоко вдохнуть, но это не помогает от слова совсем. Беспорядочные начала раздумий, отрастают в поломанном сознании снова и снова, сколько не обламывай, делает и без того не радужное на фоне нехватки кислорода состояние ещë хуже. Ничего не может отвлечь, всë вокруг него просто отвратительно, включая его самого. Помощи искать неоткуда. Осаму думает — не паникуй. Осаму думает — а как, мать твою, не паниковать? Осаму думает — когда это закончится?.. В голову не приходит вопросов касательно того, как это началось. Он отчаянно пытается просто дышать, беспрерывно думать уже перестал. Голова идёт кругом, Дадзай хватается за неë руками, крепко сжимая пряжи густых волос, почти вырывая. Незнамо как, но вскоре Осаму успокаивается. Боль, в конце концов, отрезвляет, (какой ценой!) так что он захватывает со стола упаковку спутника, пластыри и перекись водорода, пряча их в карман быстрым шагом бредёт к туалетам, чтобы ненадолго запереться в кабинке. Когда за ним закрывается дверь, он может спокойно выдохнуть. Приспустить штанину и коснуться сталью тонкого бёдра, одной рукой проводя полоску поперëк совсем недавних порезов, кусая кисть другой руки, для уверенности что не издаст ни звука. Некоторое время назад притупившееся лезвие не скользит, оно рвёт, приходится приложить усилие что бы провести несколько неровных линий. После он обрабатывает их, заклеивает самым обычным дешëвым пластырем, натягивая штаны обратно. Выдыхает. Умывается. Смотрит в своë измученное отражение в отвратительно чистом туалете. Колумбийский университет не желает лучшего, а делает лучшее. Не хватает кого нибудь позади него в зазеркалье. У студента мелькает: похоже, я пока недостаточно спятил чтобы видеть стрëмных кроликов с именем Фред или перемещаться во времени. Досадно. Ему больше не остаётся ничего делать, кроме как вернуться в комнату. Уже глубокий вечер — скорее ночь. Цифра 23 на электронном циферблате светится мягким холодным светом, единственный источник света когда выключены лампа и гирлянда. Дазай не придумывает ничего лучше, кроме как пройти прогуляться, раз ему не спится, а единственная попытка похоже обернулась панической атакой. А может и нет, он не знает какими должны быть панические атаки, только слышал о них у других людей, может лишь предположить, что это название подходит к его состоянию. Он надевает выцветшие и большеватые ему джинсы, туго завязывает шнурки высоких чёрных кед, на чёрную толстовку накидывает тëпло-коричневую рифлëную джинсовку. Убедившись, что из-под рукавов и из-за шиворота выглядывают только бинты, а не, допустим, его неудачные попытки уйти из жизни, Осаму треплет свои волосы и смотрит в зеркало. Ну, жених. Выглядит хорошо — в прочем, как всегда. Пробует улыбнуться себе, люди вокруг него всегда считали и считают, что если он улыбается — у него всë хорошо. Никто, никогда не смотрит на бинты если улыбка ослепляет. Можно понять. И нацепляя в качестве последнего акссесуара лёгкую улыбку на расслабленном лице, надев большие белые наушники и захватив такой же рюкзак, наконец пускается в путь. Пока цифры на часах не переваливают за 5 утра, он стирает подошвы об асфальт Манхеттена. Совсем недалеко от общежития — струится и бежит широкий Гудзон, вплавь не переплыть, зайцем не перебежать. Наконец Дадзай вспоминает о соседе. Пацан, видимо, опаздывает. Или случилось что? А в прочем не важно. Мерцающие огни города влекут, знакомы все до единого, уже далеко не в первый раз такие прогулки спасают от… Да от всего, от чего потребуется. Лёгкий и пока тёплый ветер ласкает лицо, пряди разлетаются, всего на секунду Осаму чувствствует себя дома. Да, посреди ночной и горящей фонарями набережной. Нигде на родине он такого не ощущал, кажется, никогда. Не с проста же он оставил Йокогаму и своë крименальное детство позади. Сейчас лишь бы забыть это к чертям. Ну и нахрена он это вспомнил? Блядство. Примерно к половине пятого утра в его желудке нещадно завывают киты, так что он заглядывает в сабвей, покупая там чего-нибудь на перекусить. Рассвет студент встречает на лавке Парка Риверсайд, жуя сэндвич и запивая газировкой. Американская еда определëнно нравится ему больше традиционной японской кухни, и он даже не собирается извиняться за это перед праотцами. Потому что в жопу их. В общежитие он входит спокойно, как к себе домой, в конце концов, это действительно его дом. Комнату освещают розово-оранжевые лучи, падающие сквозь жалюзи. Но в комнате он оказывается не один. Вот и обещанный сожитель, явился не запылился. А спящий на другой кровати парень, похоже проснулся от хлопка двери, и теперь трëт глаза, недоумевая по японски: — Черт, сколько времени?.. Осаму думает — ну конечно. Пацан видимо достался ему по признаку национальности. Он оглядывает другого студента, про себя отмечая, что тот, пожалуй, действительно красив. Рыжие волосы, маленький рост, старые браслеты на левой руке, помятая синяя пижама со звёздами. Милашка. Чтож, ладно, настроения протестовать или возмущаться нет, так что он лишь начинает разговор, на родном языке: — Пять двадцать утра, извини что разбудил. Я Дадзай Осаму, твой сожитель. Сонный японец разлепляет глаза — смотрит карими зрачками, не такого же цвета как у Осаму, не коньяк — скорее, шоколад. — Ничего страшного. Я Чуя Накахара, тоже твой сожитель. Приятно познакомиться. Ты спать? Он слабо улыбается. Дадзай отвечает: — Нет, не думаю. А ты? — Хмм… Нет. Хотел бы познакомиться поближе, нам долго жить тут вместе, так что, надеюсь прийти к взаимопониманию. Дадзай хмыкает. Долго жить тут вместе, как бы ни так. Его застилает в расплох вопрос: — В смысле? О нет. Кажется он сказал это в слух. Надо выкручиваться… — Просто, я ведь на третьем годе, так что съеду уже через два. Чуя предпологает: — Мм, два профиля подготовки? А Осаму любит блестать своим умом перед незнакомцами, так что выдаёт правду: — Нет, специалитет. Архитектура. — Вау, а ты круче чем я думал. Не предполагал, что тот, кто учится на специалитете, будет приходить в общежитие в пять утра. Подкалывает Накахара соседа. Дадзай закрывает глаза и фыркает: — Ты встречал мало студентов! Обычно они вообще не приходят домой, так что я ещё ничего. В ответ ему посмеиваются: — Разумеется. Дадзай решает поинтересоваться: — А ты, Чуя, на первом курсе? Почему решил покинуть Японию? Накахара замялся, очевидно в голове прикидывая, стоит ли говорить правду. Похоже, решил всë же не лгать, поэтому хмуро произносит: — Свалить оттуда надо было. Да и интернесно было побывать с США, тут неплохо, каким бы клише ни было но… Я чувствую свободу здесь. Первый курс, жур. фак. Осаму остался более чем доволен ответом. — Даже не представляешь насколько я тебя понимаю. Они улыбаются друг другу, да, улыбка студента специалитета немного исскуственная, другой пока не научился этого отличать. Но приятная тишина, что бы не перейти в неловкую, прерывается Дадзаем: — Ко скольки тебе на учёбу? — Эээ… Выходить примерно через два часа. — Хорошо, ты ещë можешь доспать, а я делать домашнее. — Удачи. — И тебе. После небольшого диалога становится теплее. Похоже, домашнее ему сделать более чем удастся, с таким воодушевленным началом. Вот профессора удивятся. Забываются боль, усталость и очевидный недосып. Всë это ему уже не в первой. Лишь бы теперь не начать думать о чëм-нибудь плохом, не к месту будет, при таком теплом рассвете и милом Чуе. Но, конечно, это не продлится долго, вскоре всë наверняка вернëтся на круги своя. Вернëтся ведь?