***
Годы в мафии были пустыми. Постучи по внешней стороне и послышится характерный звук. Можно разбить, уронив с высоты, как стеклянный ëлночный шар. Сначала шёл год, с тринадцати до четырнадцати лет Дадзай находился в подвешенном состоянии, никаких шуток про повешение. Он не вступил в мафию, но она к нему приглядывалась. Рассматривала под лупой какого-то не жучка, а маленького и тихого школьника, с кровью руках. Весь этот год Дадзай был никаким. Он, конечно, и до и после был никаким, но в силу возраста маска на его лице то и дело трескалась. Перемены в нём, заметил кажется, даже его отец — хотя большую часть времени ему было плевать на всë связанное с ребëнком. Дадзай тогда резко стал тише, засунул голову в песок. Ему нужно было подумать. Вместо общения хоть с кем-то, вдруг замолчал, обнаружив, что без слов можно спокойно обходиться. Гонял одни и те же песни на украденном плеере, учился, пускай учёба и давалась ему легко, он всë равно ей занимался, на самом деле даже больше, чем когда либо. Посвящая всë свободное время учёбе он успел выучить английский и даже русский, несмотря на сложность языка и на то, что выучить русский за такой короткий промежуток времени — не смог бы даже говорящий на нëм с детства. Только редкие, тëмные ночи он проводил глядя в потолок, сжираемый чувством вины, с которой и потом не научился сражаться, но ещë не принял. Вины за то, что он был рождён человеком, но не может понять, почему им не является. После месяца бросания нечаянных и опасливых взглядов на упаковку спутника, он смог взять его в руку, до сих пор не положив обратно. Осаму обеспечил себе достаточно времени чтобы решить, стоит ли ему вступить в Мафию. Он понимал, что уйти из неë, в случае чего, будет трудно. Но, у него кажется не было никакой другой возможности понять, чем являются люди, кроме как увидеть их с худшей стороны. Может, он сможет понять и себя? Так что однажды он находит следящего за ним человека, и притянув за галстук говорит ему только два слова: — Я согласен. Первое личное появление в его жизни Мори Огая было на рубеже пятнадцати лет. Он связался с Дадзаем, попросив явиться в указанном месте. Они стояли в тёмной комнате, шторы которой были задернуты. Было поздно. Мори сказал: — Мне нужно, чтобы ты убил того человека. Дадзай спросил: — Зачем? И получил ответ: — Он предал Портовую Мафию. Дадзай всë ещë не до конца понимал: — Как? Будучи прикованным к кровати? Огай тяжело вздохнул, доставая скальпель. — Скоро ты всë поймёшь. Доктор подходит ближе к больному, и лишь один взмах скальпелем оставляет полосу крови на стене, убивая мнгновенно. Был старец, медленно сходившмй с ума и умиравший на больничной койке, её угрожавший напрямую ничему — и нет его. Что-то меняется внутри ребëнка. О, теперь Дадзай понимает. Потому что беспросветный разум Дадзая не имеет дна. Теперь Дадзай понимает это. И он разочарован. — Знаешь, Мори-сан, это было простовато. Немного клишированно даже, я бы сказал. Огай спокойно улыбается: — Думаешь сам бы справился лучше? — Разумеется. Пятнадцатилетие он встречает уже по уши в крови, лжи и преступлениях. Как против всех так и против себя. Такое начало заведомо обещает ему шесть долгих лет бездушья в будущем. Осаму удивителен в пытках: он знает, что страх делает с людьми, пользуясь этим вовсю. Он не уверен, если чувствует что-нибудь, убивая этих людей, совершая кражи и шантажи, работая на организацию, которая обычно ассоциируется с тьмой и насилием. И это его угнетает. Он не показывает никому, потому что незачем. Ему кажется, что должен раскаиваться, оплакивать, но те люди не были ему знакомы — он не помнит теперь даже большинства их имён. Реальность не ощущается такой, он как-будто в зацикленной видеоигре, убивает не игровых персонажей, сам тоже не являясь игровым. Иногда пробует умереть сам, так, чисто для разнообразия, довольно увлекательное занятие. Он курит, пьёт виски (что выглядит просто смешно, учитывая его возраст, но и пугает тоже), иногда тушит окурки о себя, иногда не ест днями, изнуряет себя тренировками, в общем: медленно и с удовольствием умирает. И делает это долго, целых 4 года, но вещи меняются однажды, когда он, будучи истекающим кровью после миссии, падёт на порог дома. Ходят слухи, что домишко обходят стороной все преступные организации, что, что бы не происходило — оно не коснётся этого дома. Поэтому на его ступенях Дадзай теряет сознание, в попытках ползти по ступенькам. Совсем вскоре он знакомится с жильцом дома — Одой Сакуноске. Мы опустим полную историю их дружбы, ибо история это совсем другая. По сему, скажу лишь, что однажды, выпивая в самом светлом месте, Ода соглашается вступить в портовую мафию. И тогда меняется многое. Дадзай не доверяет никому, но в определённый момент это перестаёт касаться Одасаку. И два года, два года наполненных дружескими посиделками, фотографиями, кофе и дымом, уходят не в пустую. Потому что Оде удаётся вытащить из Осаму, чего тот хотел бы на самом деле. Потому что есть вещи, в которые Дадзай откровенно влюблён, но невероятное количество времени уходит, чтобы понять, что ему нравится. Потому что Дадзай никогда и не знал, что если ему что-то нравится, это что-то можно исполнить. Раньше, никогда не было ни денег, ни возможностей, вот он и отпустил свои пустые мечты в раннем детстве, забывая их полностью. С Сакуноске они восстановили всë, по кусочкам. Да, Дадзай всë ещë ребёнок, иногда ему всë ещë кажется, что он не человек, что жизнь ничего не стоит, но Ода всегда рядом и всегда старается помочь, незаметно или на прямую. Однажды, Дадзай понимает, что ненавидит Мафию. Что однажды они с Одой, вероятно, просто умрут на этой работе. А позволить Оде умереть он не может никак — сама мысль отзывается мокрыми глазами и нахмуренными бровями. И они составляют план. На его исполнение ушло много времени, но вот, вся Портовая Мафия считает их мертвецами. Это тоже очень длинная история, в подробности которой вдаваться покажется бесконечностью — слишком много слоëв, не моя специализация. Осаму грезил об этом так долго — он сможет поступит в университет, стать кем-то другим, новым, вместе с Одасаку, в самой свободной стране. И вот, наконец, они летят в самолёте, не выглядят так же как прежде, не являются теми же, кем были прежде. Дадзай чувствует, что мечты исполняются, он рад до щемящего сердца. … И тут не обойтись без «но». Потому что ближе к посадке Одасаку смотрит взволнованно, напрягается и готов действовать. Осаму известен этот взгляд, Сакуноске видел будущее. Дадзай не успевает ничего сделать, Ода закрывает его собой от яркого взрыва. Обломки летят, самолёт падает, Сакуноске шепчет на прощание: — По крайней мере, я не дурак — падая на Дадзая. Это происходит так быстро, что Осаму ещë долгое время не может поверить в то, что произошло. Не может осознать. У него не получается сообразить откуда был взрыв, не приходит в голову ни одна причина, он просто обнимает тело своего друга, теряя сознание когда самолёт приземляется.***
Дадзая громко окликают, он вздрагивает. Кто, где, когда?.. — Дадзай! Опять считаешь ворон на паре! Осаму быстро приходит в себя, так же быстро включает дурачка: — Ну что вы, просто вспоминал предидущий материал. — С самого начала и до самого конца пары? В следующий раз, будь внимательнее. Учитель тяжело вздыхает, без желания разбираться с учеником. — Есть, сэр. Дадзай быстро собирается, выбегая из кабинета. Такие экскурсы в собственное прошлое посреди дня редко приводят к чему-то хорошему. Он бежит на следующую пару, а потом ещë на одну, и ещë, ближе к концу дня ему приходит сообщение:Эй, ты всë таки сводишь меня в ту кофейню, или мне стоит пойти в одиночку?
Очень в стиле Чуи, уточнение, наезд и согласие в одном вопросе. Дадзай отвечает согласием, отправляет пару стикеров и они договариваются встретиться возле статуи «Alma Mater». Когда Осаму выходит из учебного заведения, на улице всë так же светит солнце, полностью растворяя под своими лучами остатки его воспоминаний. Между прочим, кто прошлое помянет — тому глаз вон, а кто забудет — тому оба. Странная поговорка, однако однажды становится понятной. Уже второй раз за день его окликают: — Дадзай! Ты чего там копаешься? — Ничего, чиби, просто наконец-то вышел на свежий воздух. Чуя поднимает бровь: — Мгм, так я тебе и поверил. Дадзай удивляется: — Ты точно студент? Ты должен меня понимать! Накахара думает с пару секунд, а потом говорит: — Я понял в чем дело, ты просто старый, вот и задыхаешься. Небось и ноги уже не держат. — Чиби! — Хватит называть меня чиби! — Но ты отзываешься на эту кличку! — Клички бывают только у собак, а это — прозвище. — Чуууууя, я сейчас опять задыхаться начну… — Точно старик. Они продолжают перепалку, добираясь до кафе по темнеющим улицам, проходя возле неоновых вывесок и зажигающихся фонарей, по наводнившемуся людьми тротуару. Светящийся белым логотип «Birch Coffee» приглашает их внутрь, и они попадают в уютное и тёплое кафе. Они увлечены разговором, отвлекаются только чтобы сделать заказ у приветливого работника, знакомого Осаму.Им приносят круассаны с шоколадом, американо для Дадзая и Латте с двойной карамелью для Чуи. — Чиби, серьёзно? — Что серьёзно? И реально, завязывай уже с «чиби». — Я не могу завязать с тобой, это во-первых — Накахара немного краснеет, кажется откуда-то снизу слышится глухое «придурок» — Во вторых, когда ты говорил, что тебе не хватает сахара в крови, я не думал что настолько. Но не беспокойся об этом, это всего лишь значит что ты сладкий. — Ты… Серьёзно назвал меня так из-за кофе? — Чуя хмуриться — ладно, тогда ты будешь кислой миной. — Что?! Я и кислая мина буквально не совместимые вещи! А американо вообще не кислый, откуда ты это взял? — Я и сладкое тоже не совместимые вещи, а американо ещë какой кислый. Накахара опускает деталь того, что помимо всего, у Дадзая действительно грусное выражение лица когда он спит или задумывается. — Чиби, если ты и сладкое тоже не совместимые вещи, то как же ты ешь столько сладкого? Чуя отвечает, дожëвывая свой круассан: — Ой, заткнись уже! Этот день заканчивается незаметно, Дадзай отстаётся в кафе, ему ещë нужно на работу после всего. Накахара отправляется домой, Осаму предупреждает, что возвращаться будет настолько поздно, что считай рано. Они оба не понимает в какой момент и как договариваются сходить завтра в кино, но кажется это происходит в пылу спора о самóм фильме.