Созвездие Ориона

Лёгкие горели адским пламенем, темнота в глазах сгущалась, как грозовые тучи в первых числах мая, но лезвия продолжали вырисовывать на неровном льду кривые линии. Об изящности и плавности речи не идёт — есть только резкость и злость, которую необходимо выплеснуть наружу. Дорожка, прыжок, ещё, ещё и ещё. Антон пытается прыгать чёртовы четверные раз за разом, со всей силы отталкиваясь ногами. Он отчаянно пытается взлететь. Жаль только, что крылья ему вот-вот обломают. Слова главы РУСАДА, сказанные сегодняшним утром, прочно засели в голове и не покидают её ни на секунду: «Шастун: допинг-тест положительный. Решение о допуске к личному зачёту на рассмотрении». Это ошибка. Это невозможно. Это, блять, несправедливо, говорить на Олимпиаде о результатах анализов других соревнований, которые завершились несколько месяцев назад. Гнев мешает сосредоточиться на точности движений, и Антон срывает четверной сальхов, больно ударяясь спиной о холодную поверхность катка. Ему до скопившихся в уголках глаз слёз обидно. Он все свои шестнадцать лет шёл к Олимпиаде, буквально выгрызал себе шанс на место на пьедестале, а в итоге… В итоге лежит, свернувшись калачиком, на льду вместо того, чтобы тренироваться. И пусть в гордом одиночестве — его тренер, Кузнецова Ирина, занята другими спортсменами из команды, на которых и делает ставку Федерация. Да, это неправильно. И да, несправедливо в отношении Антона вдвойне. Но на Шастуна не делал ставку никто. «Только вышедший из юниоров», как писали все СМИ, не был никому интересен, пока в списке участников есть действующий чемпион России в мужском катании. Заслуги Антона умаляют, а ведь их у него немало, раз всё-таки добрался до Олимпиады. Юноша, приподнимаясь на локтях, переворачивается на живот и упирается ладонями в лёд. Он всегда придавал сил и уверенности. Он заставлял невозможное случаться. Пусть заставит и сейчас. Антон начинает откатывать свою короткую программу, напевая мелодию в голове. В самом начале — четверной тулуп, к приземлению которого нельзя придраться — оно идеально. Затем дорожка шагов, которую испортил разве что маленький недокрут финального движения. Шастун не забывает и про выражение лица: улыбка растянута до ямочек на щеках, глаза блестят азартом и безумной любовью к делу всей его жизни. Во время захода на каскад из четверного сальхова и тройного тулупа сердце грозиться выпрыгнуть из груди, а лёгкие, кажется, готовы лопнуть от перенапряжения. Антона ведет в сторону, но приземляет он всё чисто, шепча себе под нос радостное «Да!» Завершает Шастун свою короткую программу резким поднятием рук и головы вверх во время финального скольжения на коленях в центре катка. Он тяжело дышит, пытаясь выравнять дыхание и заставить себя поверить в то, что у него все получится. Иначе он бы не оказался на Олимпиаде. — Жаль, что такой прокат пропадает. Большое табло над катком гласит, что сейчас одиннадцать часов вечера по местному, Парижскому времени, поэтому Антон сильно удивляется, когда слышит звук открывающихся дверей на арену и реплику незнакомца, так внезапно появившегося. А потом Шастун приходит в раздражение, когда до него наконец доходит смысл сказанного. Он подъезжает к бортику, опираясь на него руками, и вглядывается в лицо парня. Вглядывается долго и в надпись «Пресса» на пропуске. А потом резко осознает, кто перед ним стоит. — И давно Вы в журналисты заделались, Арсений? — Антон зачесывает волосы, выдавая свои переживания и неуверенность, и тяжело вздыхает, глядя на собеседника скорее разочарованно, нежели раздраженно, — Понятия не имею, как Вы узнали, но я не буду давать никаких комментариев по поводу своего допинг-теста. Уверен, это просто недоразумение, которое скоро исправят. Арсений же в ответ поднимает уголок рта в полуулыбке и оглядывается, словно ищет кого-то. — Это не мой пропуск. Мне пришлось одолжить его у Яровицыной, чтобы застать тебя до завтрашнего утра… — парень тяжело вздыхает и опирается локтями на борт, скрещивая пальцы рук, — Тебе лучше сняться с Олимпиады. Шастун, до этого крутящийся в центре катка, резко останавливается, а потом возвращается к Арсению, не заботясь о плавном торможении и гладкости льда. — Даже если Спортивный арбитраж запретит мне участвовать, я всё равно выйду на лёд и откатаю короткую, а потом и произвольную, чтобы МОК и весь мир убедились в том, что так, как катаюсь я, не катается никто. Самоуверенность Антона сквозит ядом в его словах и пылает ярким пламенем в глазах. Арсений сохраняет выражение лица и не отвечает агрессией на агрессию, хотя бы потому что понимает Антона. Потому что сам был на его месте. Но мальчику всего шестнадцать, в его крови бушуют гормоны, которые и влияют на его поведение и решения. Да и упрямство прививается всем фигуристам еще в детстве, так что удивляться такой реакции бессмысленно. — Ты их так не откатаешь, Антон. Тебя попросту сломают за эти дни до короткой. Будет чудом, если ты хотя бы доживешь до произвольной. Фигурист сжимает челюсть, голова начинает болеть от бессмысленности этого разговора, а мышцы ног покалывают огнем, призывая продолжить тренировку. — О, не переживайте. Вашу судьбу я уж точно не повторю. Антон помнит, как четыре года назад все спортсмены отказывались от собственных тренировок и собирались все вместе в «Ледовом», чтобы посмотреть трансляцию по «Первому» с Олимпиады в Токио. Помнит так же отчетливо, как и ужасный прокат произвольной от Арсения Попова, двадцатилетнего фигуриста, которому пророчили второе олимпийское золото. И всё из-за скандала со слитыми в сеть фотографиями, на которых неизвестный парень целовал чемпиона. Скандал был на всю Россию — Федерация даже не пыталась умять это дело, наоборот: журналисты со всей страны освещали новые подробности личной жизни фигуриста, а товарищи по команде не то, что не разговаривали с ним, обходили стороной, смотря с осуждением и омерзением. Антон четко помнит ту пресс-конференцию за день до проката произвольной, на которой нападки на Арсения ужесточились от репортеров из родной страны. Тот прокат стал самым грязным в истории российского фигурного катания — и в прямом, и в фигуральном смысле. Взгляд Арсения не меняется, как ровным счетом и ничего в его движениях. Он только кивает, наверняка, своим мыслям, а не Антону, и достает из кармана пиджака бумажку, протягивая её фигуристу. — Тебе пригодится, если ты все-таки захочешь выиграть Олимпиаду после всего, что тебе придется пережить. Парень разворачивается и уходит прочь, тихо закрывая за собой дверь. А Антон выезжает на центр льда, становясь на начало своей короткой программы. Бумажка с номером телефона и надписью «Орион» лежит смятым комком в кармане тренировочного костюма.