***
Как я докатился до жизни такой? Ну, стоит начать рассказывать всё с саааамого начала, пока воспоминания сами напрашиваются под нервозом от заряженного оружия и невозможности дёрнуться, оцепения от шока и непонимания. И я не случайно так протягиваю звук а. Вспоминайте вместе со мной. Может, найдёте объяснение.***
Молодая женщина умерла ночью. Тёмные капли засохли на асфальте, белое кружево воротничка было вымочено в крови. Температура тела упала, обменные процессы прекратились — и пискнуть она не успела. Одна худая рука лежала на груди, другая, обмякнув, рядом. Это вышло быстро и без мучений. Мгновенно. Не самая ужасная смерть ей досталась, но явно и не самая желанная. Уж точно мало было тех, кто хотел бы умереть вот так на улице без утешения и в одиночестве. Это была очередная по-глупому возмутительная смерть красивого человека, которых у меня на практике случалось чуть ли не каждый месяц. Завидная регулярность. Как ужасен этот мир, не так ли? А говорили, Бог милостив. Если б только так. Все эти случаи отвратительны или одинаково печальны, но с опытом учишься, как правило, к ним привыкать. Не подпускать близко к себе эти иссиня-белые лица, которые будут зарыты в сырую землю и оплаканы в ближайшую неделю. А я вот никогда их не забывал. Не мог. Не умел. Так легко целая личность исчезала, как будто и не было её никогда вовсе. Её стёрли с лица земли, как смахнули пылинку с ткани щегольского пиджака.***
Дунул ветер. На Эльзасе разгулялась весна. Жизнь в это время вовсю просыпалась по-новой… — Капитан Равель, мне есть, что сказать. Идите сюда. — Судмедэксперт ссутулился и проворно указал мне на исполосанную шею какой-то мадмуазель, свернувшейся в комок. — Больше деталей надеюсь откопать только после вскрытия и экспертизы одежды. Посмотрите. По острым концам и зиянию раны видно, что она была нанесена колото-режущим предметом. Скорее всего, хорошо наточенным охотничьим ножом. Вот здесь. — Он сухо излагал все факты, а потом настоятельно указал мне еще раз. Я подошёл и вгляделся внимательнее. Полураскрытый рот и стеклянные глаза явно не могли рассказать мне о произошедшем. Деревья розовели и белели. Облака медленно плыли дымкой где-то вдалеке, над острыми крышами. Природа города была абсолютно равнодушна к случившемуся, как и к любым страданиям обитателей фахверковых домов. Эх, милый Страсбург, ты был моим приютом вот уже больше десяти лет — это контраст не в совсем типичном понимании. Zweites Zuhause ** — Дроп-поинт, я думаю. При жизни наш убийца нанёс им удар и задел сонную артерию, устроив настоящий фонтан. Также была повреждена гортань, так как рана глубокая. — Он хотел было продолжить свой увлекательный доклад, но соизволил услышать меня. — То есть, вероятность самоубийства ты исключаешь, mon ami? — Я сощурился от неспешно пригревавшего майского солнца и достал сигарету из пачки. Раннее утро началось сразу с расследования, не успел я и глаз открыть. Голова не соображала, французский диалект, до сих пор с трудом мне поддающийся, путался на языке, чёрт бы его побрал. Марсель холодно посмотрел мне в глаза сверху-вниз. — Ну, область шеи доступна для нанесения повреждений собственной рукой. — Тут он сделал многозначительную паузу, не без гордости собираясь опровергнуть свои же слова. — Однако, самого то ножа здесь нет, капитан. Это уже выяснила криминалист. Все до последней ворсинки на асфальте прочесала. Хотя ещё и неизвестно, умерла ли жертва вообще от ножевого ранения точно, это ещё нужно будет доказать. Вы должны принять решение сам, учитывая эти детали. Я тяжело выдохнул клубочек дыма и постарался сконцентрироваться. Картина выглядела достаточно обыденной и стандартной. Улица, грязный переулок… Удручающе даже как-то, если бы не желтизна блестевших лучей, которые делали всё вокруг ярче. Солнечная погода всегда меня радовала. — Спасибо, что разъясняешь мои обязанности. Решение таково: будем искать виновного. — Предполагаемые варианты один за другим появлялись в моем мозгу. — И приспичило же кому-то прямо за зданием университета кровавую бойню устроить, мать его и отца заодно! Девушка лежала на мокрых камнях дорожки, спрятанная от глаз людей. Тем не менее, мимо проходивший мусорщик умудрился наткнуться на это тонкое и высокое тело и чуть ли не до инфаркта миокарда всполошиться. Он быстро позвонил нам. Запустил ход расследования, так сказать, если говорить протокольно. А вокруг цвели георгины… Дождь ночью лил, вот земля не высохла ещё. Тонкие запахи били мне в нос. На этих фарфоровых щеках больше никогда не мог появиться румянец. От этого стало тошно. Никто такого не заслуживал, потому я и работал в местной полиции — справедливость должна была быть восстановлена. Мстителем а-ля тёмным рыцарем, может, мне и не суждено было стать. Блюстителем порядка же — очень даже неплохо получалось. Да и очень даже незаурядным, энергичным блюстителем, хочу сказать! С ходом моего рассказа вы поймёте. Тусоваться я любил при любой возможности, жить жадно и исследовать каждый угол города на предмет чего-то острого и весёлого в окружении приятной компании - это мы звали "культурный просмотр местных достопримечательностей лишь с каплей горячительного". К людям меня тянуло всегда, как и их ко мне магнитом. Общение с кем бы то ни было удавалось мне легко и просто, как нечто естественное. Так вот, не могу сказать, что я беспутно прожигал свою молодость в барах и случайных беседах о жизни до утра, ведь моя ночная деятельность никак не отнимала у меня страсти к служению закону и эффективности работы с делами. Ну, разве что только... — Блум, ты наконец-то здесь! — Знакомый резкий голос тут же отвлёк меня. — Хоть когда-нибудь научишься шевелить своим задом быстрее и не опаздывать? Мари искрой возникла перед нами и недовольно покосилась на сигарету у меня во рту, которую я искренне смаковал на её несчастье. Моя напарница и даже приятельница склонила голову вбок и ее вострые глаза, так чётко подведённые черным карандашом (что придавало им дополнительной хищности), закатились от раздражения. По такому поведению трудно было предположить хорошие отношения между нами с первого взгляда, но они всё же были. Не знаю как, но хорошо поговорить, узнать чужой мир мне нравилось, как это уже стало понятно. Да и потом, лучше относиться к миру открыто и добродушно, грязи и боли хватает итак. Побольше бы лучезарности. Но это лишь моё мнение. — Я слушаю Вас, лейтенант. — Каждый злобный вздох, слышимый от Мари вместе с крепким ругательством в мой адрес, стал уже давно мне привычен. — Ты задаёшь этот вопрос каждое утро, мне надоело как-то обещать попусту. У тебя наверняка есть информация поинтереснее. Будь так добра поделиться. — Ты прав, дело серьёзное. — Она убрала темную прядь с лица, помолчав. Затем дала мне в руки какую-то розовато-белую карточку с гербом в углу. — Удалось установить личность жертвы по этому пропуску. Её звали Софи Арно. Работала здесь преподавательницей какое-то время, скоро выясним её домашний адрес и номер телефона. — Мари обернулась на массивное здание. Без моей «благоверной» (на нервах которой у меня сейчас непроизвольно получалось играть, как на рояле), мне кажется, я не смог бы раскрыть ни одного своего дела. Организованность и выносливость, о которых она никогда не забывала даже в самой опасной ситуации, меня всегда восхищали. Она была умница. Мы отлично сотрудничали и уравновешивали друг друга в принятии решений, сколько бы не собачились. Хотя, хочу заметить, это было не совсем всерьёз! Скорее замашки наших кардинально разных характеров давали о себе знать. Все считали Мари уважаемой личностью в нашем отделе, девушкой хитрой, «со стержнем». Стержнем титановым, стоило добавить. Это мнение было более, чем заслуженным. Она могла просунуть язык через ширинку любому и это, конечно, приводило меня в восторг. Мы держались друг с другом профессионально на протяжении совместного ведения расследований, но я знал — в любой трудный день можно было взаимно приклеить пластырь на рану. Отвести душу за разговором там и поделиться тайным. Между нами было что-то неявное и глубоко личное, иначе бы она не стала оказывать мне таких больших щедростей. Подобное ведь и называют дружбой? Я считаю, что да. Мари определённо была моим близким другом и человеком, о котором я всегда был готов позаботиться. Фотография бедняжки Софи была унылой, но хотя бы прижизненной. На шее она по-старому завязала себе цветастый платок. Большего же выудить не удавалось. Первая зацепка привела меня в тонус, хоть и казалась мизерной. Я довольно убрал её в карман джинсов. — И кому же простая преподавательница могла дорогу перейти? — Я взглянул на часы, чтобы узнать точное время. — Сейчас начинается учебный день. Нельзя разводить панику среди студентов. Чего доброго, переворот устроят и хрен их потом успокоишь. Марсель, — Он убирал фотоаппарат. — Что по грабежу, телефон и деньги на месте? И никаких следов обуви не осталось? — Сумка только. Ничего интересного. — Он со скучающим видом протянул её Мари. — Внутри неё кошелек, бумажные деньги в количестве шестидесяти евро, да помада со скомканными транспортными билетами и чеками. — Телефона вот нет. — Резонно заметила она. — Жертва могла забыть положить его с собой, или он растворился в воздухе вместе с убийцей. Спрашивайте об этом Полин, а не меня!— Марсель нахмурился, раздражаясь, и встал с колен. — Насчёт следов она сказала, что вообще ничерта нету! Уж не знаю, возможно, наш преступник — грёбаный счастливчик или же вычистил всё нахер, зная про экспертизы и угрожающее ему следствие. Глупо спрашивать! Он изредка был, что называется, «бочкой с порохом» и раздражался по пустякам. Как талантливейшему судмедэксперту, ему удавалось производить в своей голове вычисления причинно-следственных связей для выведения причины смерти и всех диагнозов жертвы просто блестяще, хоть и часто это были "гадания на кофейной гуще", несмотря на математическую логику его работы. Мечтал бы я так! Марсель был сдержан и спокоен, но и из-за ошибок или лишних вопросов часто бесился, хоть и недолго. Вспыхивал, как пожарище, и затухал обратно, не успев разгореться посильнее. Именно поэтому его злоба была в сущности своей бесполезна. Это не имело ни для кого значения, так уж мы были сконцентрированы на работе, но я его пытался понять - не сдерживать эмоции это, пожалуй, хорошо. Ну и зато благодаря его меткому уму все нарушители миропорядка могли поджать хвост, поэтому стоило и потерпеть эти вспышки гнева и осквернение слуха бедной Девы Марии. Марсель исправно выполнял свои обязанности, вот что главное. Он неохотно уходил и в отпуск: с энтузиазмом зависал в лаборатории с утра до ночи, что ему и полагалось то, в общем. Тихий «головастый» вот такой был, по моему мнению. Ему удавалось в нужный момент дать хороший толчок к размышлению и вправить мозги, потому служба с ним бок о бок всегда шла замечательно, хоть никогда мы и не ладили. Я ему не нравился, вот в чем состояло всё дело. Собственно, это не было чем-то удивительным и поразительным. Каменный он был, осанист и лицо его редко что выражало, кроме безразличия или брезгливости (и это не про трупы речь), да я уж на коллег не жаловался. Угрюмый зануда, вот и всё. Как бы я не старался в первые дни работы найти к нему подход и хотя бы пожать руку - всё шло мимо. — Ну тише, тише. — Удивительно было, как иногда из моря равнодушия моего коллеги поднималась одна резвая волночка и тут же засыпала обратно. Наблюдательностью меня при рождении не обделили, на том спасибо. — М-да уж, не густо. С большей долей вероятности ему нужна была информация внутри этого телефона, тут не надо быть гением, чтобы догадаться. Фото, переписки, записи там… Компрометировало его что, или было здорово ценным. А потому: мне жизненно необходим этот телефон! Жертва наша точно не была отшельницей без связи или из каких-нибудь забывчивых дамочек. Нет. Слишком в лоб, чуете? Марселя передёрнуло, он поморщился. Не от отвращения, скорее от окончательно испортившегося расположения духа. В наш разговор вмешалась Полин, которая шла с фотографиями улик и собиралась тихо смыться за кофе, удовлетворенная хорошо сделанной работой: — Вы, может, и не ошибаетесь. Правда, есть одно очень важное «но», капитан Равель. Пока найти телефон невозможно! Да и, на мой взгляд, преступник мог поступить куда умнее. Чего ему стоило раз ударить молотком по экрану или выбросить его в Иль, чтобы не создавать себе хвостов? — Ничего ему это не стоило. — Мари вернула «вещдок». — Поэтому не будем делать поспешных выводов. Хорошие версии не помешают, но это позже. Лучше займёмся делом. Мусорщика, который нашел тело, сейчас допрашивает Селис. Но не думаю, что от этого есть вообще хоть какой-то толк. Всё что этот бугай преклонных лет делает, так это выпрашивает на коньяк «от шока». — Она легко улыбнулась. — Комиссар же звонил и дал нам с тобой распоряжение поговорить с сотрудниками университета, Блум. — Марсель, можешь вернуться в амбулаторию. Сообщи о результатах вскрытия, как будут готовы. И тебе, милая моя Полин, спасибо. Отправляйся в участок, нечего здесь уже задерживаться. — Судмедэксперт собрал свою сумку и растворился в толпе рабочих вместе с ней. — Серж звонил, значит? А его самого какие черти на девятом кругу носят?! — В подробности своих дел он не посвящает, сам знаешь. Обещался скоро приехать, а у него это понятие растяжимое. Иногда меня прям не отпускает мысль о том, как вы с ним похожи. Оба меня бесите и опаздываете. — Обожаю твою доброту по утрам, Мари. Замечательно! Я не удивлён вот совсем. Старый хрыч, рыскает в поисках часов! — Я спокойно хмыкнул и потушил окурок, наблюдая, как моя дражайшая напарница не дождалась меня и уже направилась на поиски главного входа в здание. Черное пятно её кожаной куртки только и было видно вдалеке. — Почему я всегда узнаю все команды только от тебя, словно твой верный Ватсон, а? Мы неплохая команда, кстати. Согласна? — Спать надо меньше, Блум. Может, тогда руководство посчитает тебя достаточно ответственным для того, чтобы позвонить напрямую. А теперь идём!***
Его руки изящно пархали, вырисовывали что-то так плавно, будто нежно гладили воздух. Он опустил взгляд в пол и напрягся, говорил много сложных слов о символизме, которые сливались в один большой поток ровного и спокойного голоса так, что можно было и забыть о том, что находишься на лекции по французской литературе, а не слушаешь увлекательную философскую притчу о жизни. — «Поэт превращает себя в ясновидца длительным, безмерным и обдуманным приведением в расстройство всех чувств» — писал Артюр Рембо в письме к Полю Демени. Он считал, что в своих словах важно уметь выйти за границы привычного и понятного, создавать ещё никем невиданное, неощутимое. Надо изуродовать свою душу… Сложно было сказать по его виду, но по льющимся, как из лиры, словам стало понятно, что он был очень увлечён своим повествованием, так легко ему удавалось обычные факты обернуть во что-то интересное и тонкое. Оставалось пять с чем-то минут до окончания занятия. Он морщил ровный и красивый, как крыло бабочки, лоб. Ему всегда удавалось любое дело делать с достоинством, породистая грация была заметна с первого взгляда. Да, именно так, каждое его действие было словно неосознанным фактом демонстрации собственного превосходства над другими. Как он облокотился на стол, нехотя поднял глаза — будто одолжение делал всем собравшимся студентам, что вообще соизволил прийти сюда и разговаривать с ними. Он искоса посмотрел на меня, заметив, и тут же отвернулся обратно. Затревожился. В эту же секунду мне стало не по себе, будто я застукал его за чем-то сугубо личным, интимным. Двадцать с лишним пар глаз уставились на этого худощавого человека, который стоял в самом центре, а после начали расходиться по своим делам. Суетились и с недоумением смотрели на нас. Пора было показаться им и выйти из тени. Мы не кусались. — Доброе утро. Вы ведь Ален Виллар? Он преподавал в университете первый год и был нужен нам для допроса, о чем мы обоюдно решили после беседы с деканом литературного факультета. И в тот момент, просто с насмешливым любопытством разглядывая его спину из приоткрой двери аудитории, я не мог даже помыслить о том, насколько этот странный и непонятный парнишка, а вернее сказать, наше с ним своеобразное знакомство, якорем вцепится в мою жизнь. Об этом, опять же, позже. После моего обращения к нему он смущённо кивнул и напряженно, даже злобно, что в его личное пространство вторглись, спросил без «зачем-они-вообще-упёрлись» приличий и какой-либо вежливости: — Что-то случилось? Его внешность уже показалась мне, как это нынче принято говорить, «необычной». Потому я и обратил на неё внимание. Этот Ален Виллар походил скорее не то на замкнутого школьника с вороньим гнездом мягких волос на голове, не то и вовсе на девчонку, но уж точно нельзя было его принять за двадцатишестилетнего преподавателя солидного вуза. Ну, если мыслить стереотипами. Он натягивал рукава черной кофты на запястья своих длинных рук, кусал кожу на тонких пальцах с требовательным выражением лица. Из-под густой челки у него ярко блестели два больших и живых оленьих глаза. Они внимательно, с умом и анализом, изучали каждую твою внутренность и давали ей блестяще точную характеристику. Они бесстыже уставились на меня, что было мне не особо приятно. Ален выглядел мертвенно бледно, лицо — скуласто, а потому вид его был достаточно болезненным. Зато одевался явно со вкусом. Наверное, пёстрые брюки и черный шейный платок выглядели даже слишком вульгарно для такого заведения. Его можно было за километр увидеть, как пожарный гидрант. — Простите за беспокойство, — Я чувствовал на себе его пристальный взгляд, и мне стало неудобно. Противное чувство, случайно заставившее меня поморщиться с презрением. — Нам нужно, чтобы вы потратили своё время и дали показания. Я капитан полиции Равель, а это лейтенант Вёрн — моя напарница. — Что случилось? — С холодом и настойчивостью Ален повторил свой вопрос. Глаза его теперь почернели. Он по-кошачьи юркнул за свой рабочий стол, расширяя тем самым между нами дистанцию. К его по-детски нежным щекам прилила кровь. Да что с ним такое? — Видите ли, — Мари не смутилась, удивленно зыркнула на меня. — Сегодня Ваша коллега, Софи Арно, была найдена мёртвой. Её убили этой ночью. Нам нужно знать как можно больше информации для раскрытия дела, понимаете? По словам месье Конте, Вы с ней общались чаще других преподавателей. Даже были, как это сказать… Близки? — Погодите, что Вы сказали? — Ален рассеянно сощурился и потер переносицу, как от головокружения. — Поймите, что Вас ни в коем случае сейчас никто не обвиняет. — Преодолев внутреннюю неприязнь, мягко вступился я. Пытался приободрить его. Давить надо было постепенно, аккуратно подступиться, чтобы не сломать это хрупкое существо. — Нам нужны сведения о жертве, её частной жизни… Возможных врагах или недавних ссорах с кем-нибудь. Вы знакомы с первого дня Вашей работы, так? — Я не могу поверить… — Он вцепился руками в спинку резного стула, что аж скрежет дерева послышался. Не стал отвечать на наши вопросы, точно потерявшись. — Софи! Я не должен был оставлять её одну…merde, je suis un imbécile! — Вам воды, может? Вы нормально себя чувствуете? — Мари спохватилась. — Да ничерта не нормально! Уйдите! Исчезните! Ранее спокойный голос Алена треснул, и он пулей вылетел из аудитории, слегка подрагивая в плечах и всхлипнув. Мы и среагировать не успели, чтобы помешать ему. Свет из окон залил пол пустого помещения, тень легла на парты. — А утро становится всё интереснее. — Я усмехнулся, не осознавая почему. Этот беззащитный мальчик мог наломать кучу дров в таком состоянии и попасть в переплёт — вот что пришло мне в голову. (Стоило за ним приглядеть?) Мы с Мари бросились к двери на его поиски.