Моему другу посвящается

Секунды медленно перетекали в минуты. Голубой дым вился и разлетался в маленькой прокуренной комнате — кафедре. Свет электрической лампы скользил сквозь него. Странно почему, но мигающий датчик вовсе не хотел на это реагировать. Но и мне тогда было плевать на правила пожарной безопасности. В молчании всегда получалось о стольком подумать, прочувствовать сотни перебивающих друг дружку мыслей и проследить за своим состоянием. А это случается так редко, знаете ли. Шторы прятали плотно закрытые окна. На улице начинало теплеть, а потому дышать было нечем. Ален прикрыл влажные от слёз глаза, облизал красные губы и вновь затянулся своей сигаретой. Этот мальчуган даже курил не абы что, а Житан без фильтра. И откуда столько денег на элитные ретро-сигареты по одиннадцать евро за пачку?! Да, он считался взрослым двадцатишестилетним, вообще-то мужчиной на тот момент. Вообще-то. Но называть его иначе у меня язык не поворачивался. Нет и нет. Хотя и было между нами всего каких-то пять лет разницы. Забудьте об этом раз и навсегда. Следы от прошедшей истерики остались у него на щеках, но костлявое тело уже расслаблялось и вскоре обмякло в кресле. Я неторопливо выжидал. Мои глаза метались по полкам, на которых беспорядочно стояли книги в красных переплётах. Жак Превер, Шарль Бодлер, Верлен… Наверняка он читал их все и мог высказать своё мнение, плюнув в душу любому образованному критику. А ведь всё, что я знал из поэзии, это мудрёное и на подкорке выжженное «les feuilles mortes se ramassent а la pelle»* и то, благодаря достопочтенному Иву Монтану, храни Господь его душу, — потому это меня так впечатляло. Здорово разбираться в чём-то! Спешить не стоило. Мне нужно было, чтобы Ален заговорил. И он заговорил, вздрагивая от нарушаемой им же самим тишины. Так невинно и на удивление скромно. — Простите меня ради Бога за эту сцену. — Каждое слово звучало глухо и требовало от него усилий. — Я потерял самообладание, сам не понимаю… Представляю, что Вы теперь обо мне думаете. Ален уверенно, но уже без того пристального и обжигающего внимания, посмотрел на меня снова. Он не искал во мне защиты, наоборот, старался убедить в трезвости своего ума и готовности к любому итогу. Хотел внушить мне свою вменяемость. Взгляд был потухшим и холодным. Словно глаза присыпали пеплом. Скорбь в его душе переходила до стадии осознания… Жалко было наблюдать это. Всего каких-то десять минут назад мы с Мари нашли его рядом с аудиторией и кое-как дотащили сюда. Он сжался на полу в конце коридора и плакал, усиленно пытаясь дышать и попутно извиняясь за свой внешний вид. Даже тогда о нём думал, да и, в принципе, ни на секунду своей жизни не забывал. Паника атаковывала и сдавливала ему горло, он не хотел и не пытался больше убегать. За мою не такую уж и долгую жизнь, конечно, случаи и поинтереснее бывали. И этот по необоснованной причине приглянулся моему аналитическому глазу по-особому. Sacre nom! ** Это странно поглощало. — Ничего плохого не думаю. Месье Виллар, Вы вообще в состоянии давать показания? Уверены? Я сел на диван рядом и взглянул на него сочувствующе. Однако не мог не признать, что мне стало искренне любопытно. Его ответ было легко предугадать. Гордости в нём… через край. Лезла из него, норовясь разорвать. Вот что я уже успел понять и потому был готов к нападке. За маской стыдливости в нём пряталась горячая кровь — нужно было только подождать. Мари вышла на улицу и собиралась встретить комиссара. Наконец-то он соизволил притащиться, не прошло и суток. На кафедре с допрашиваемым мы остались абсолютно один на один, что давало мне возможность погрузиться в разговор основательно. Так, так мне всегда нравилось. — Пф, а у меня есть выбор? — Ален с долей иронии хмыкнул и шмыгнул носом. Кстати, нос этот был притягивающей к себе деталью его лица — большой, с горбинкой. Это не отнимало у него аристократичности, но весь его вид… так гротескно, что ли. И вот опять — несостыковка. Сочетание несочетаемого в столь, казалось бы, маленьком человеке. И вот тут то я не говорил про возраст или рост! Было в усмешке Алена что-то животное. Дикое. Как и следовало ожидать, но, однако же, естественность и простота этого действия явно шли в его пользу. Charmant.*** — Это решать лишь Вам. Когда узнаёшь о смерти близкого человека, это, как правило, шокирует. Мы ведь в полиции не звери. Тем более, не будь никакого выбора, Вы бы сейчас сидели в комнате для допроса под прицелом камер, а не на кафедре. Так что ж? Как я уже и сказал, никто пока никого не подозревает. Расслабьтесь и не торопитесь думать, у нас много времени. Хоть целый день. Он выбросил окурок в урну и сладко сглотнул слюну, отчего его кадык заметно дёрнулся. Резко повернулся ко мне обратно, теперь уже недовольный чем-то. Быстро в нём настроения менялись, стоило сказать. — Месье Равель, оставьте это. — Произнёс Ален абсолютно серьёзно, устало. — Вам нужна правда, а мне отдых. Так что я расскажу всё, чего Вы так хотите знать, как бы неприятно мне это ни было. И Вы отпустите меня уже наконец. Надоело. Только не ёрничайте и не пытайтесь отвлеченными разговорами усыпить мою бдительность, как в дурацкой бульварщине. Это ни к чему! Я едва заметно и добродушно улыбнулся на такую враждебность. Со снисходительностью кивнул: — Иногда поговорить ни о чём бывает очень даже приятно. Что ж, если так хочется… — Мне пришлось отойти подальше, чтобы больше не смущать моего и без того ВОЗмущенного собеседника, и достать из кармана диктофон. Нужно было делать записи для протокола. — Тогда расскажите по порядку: когда Вы в последний раз видели Софи Арно? Сможете вспомнить конкретное время? — Вчера вечером, месье. После окончания вечерних занятий мы пошли гулять по Площади Клебера. Около семи часов. Это было ненадолго, просто воздухом подышать. Отчего-то казалось, что это было на него похоже. Неторопливое изучение города и окружающих, желание бродить «куда глаза глядят». По крайней мере, из его уст такое объяснение правдоподобно звучало. Звучало. — И часто вы так ходили «подышать воздухом»? — Нет, не особо. — Он задумался. — Всегда это получалось спонтанно, когда хотелось…поговорить. С Софи всегда было о чём говорить, при том что она никогда не пыталась…влезть в тебя своей навязчивостью, знаете. Мы только этим и занимались. Говорили и говорили. — Всем людям нужно, чтобы с ними кто-нибудь был рядом. — Я сел на край стола. — О чем же у вас шли разговоры вчера, на Площади? Ален внезапно возмутился, его зрачки сузились: — Вот здесь Вы ошиблись. Просто говорить и быть рядом — вообще далёкие друг от друга понятия. И второе — полнейшая чушь. — И тут же он поспешил вернуться к теме, будто ничего и не случилось. — Именно в тот вечер мы по большей мере молчали. Софи была какая-то рассеянная и грустная, это я ещё днём заметил, когда мы встретились на лестнице. Потому и предложил ей пройтись, думал всё выяснить. Обычно у неё всегда жизнь была полна радости. Нельзя было прерывать его в моменты длительных пауз, когда ему хотелось сосредоточиться. Вываливать все личные подробности мне на стол в один присест, как это делали многие скорбящие, он не стал бы даже под дулом пистолета. Нет, этот был «себе на уме», каждый звук обдумывал, перед тем как его произнести. Сокровенное не доверил бы никому. Однозначно. — Жаль, но она вообще ничего не хотела обсуждать, а потому после пары вопросов мне пришлось отстать. Сам ведь ненавижу расспросы. — Это был намёк мне, тугодуму? — Она просто смотрела на фонтаны. Заметила, что облака были розовыми и старалась улыбнуться. Если бы я знал, что с ней случится потом… — Не вините себя. Вы не могли знать. — Я снова был с ним мягок, хотя его непричастность к делу ещё никто не доказал. Пришлось дать себе ментальный пинок. — У Вас ведь есть кто-нибудь, кто подтвердит, что вчера ночью вы не виделись больше? Вы сказали, что не должны были оставлять её одну. Поясните? — Так и знал, что гожусь в подозреваемые. — Ален вздохнул. — Я живу один. Разве только, моя кошка подтвердит, что я спал у себя на кровати. Спросите её. С Софи я расстался в девятом часу и отправился по улице Гранж домой, то и имел в виду. Купил в магазине молоко и джем. Больше квартиру не покидал до утра. Клянусь Святой Богоматерью! Он издевался. Стремился защититься, хотя опасность ещё не успела схватить его за шкирку. Мне в его компании было скорее забавно, весело от этой лёгкой инфантильности, а весь его поникший вид вызывал во мне только щемящее сострадание и желание прекратить допрос. И насмешка моя была доброй, что ему прекрасно удалось ощутить. Ой, это вызывало в нём диссонанс! Желание свернуть свой ход мыслей и стать тем самым кожаным креслом, в которое он так вдавился. Хотя я вовсе не хотел на него так воздействовать и не лез туда, куда не было нужно. Напряжение между нами росло. — Не беспокойтесь. Если Вы невиновны, мы и без кошки найдём способ это выяснить, месье Виллар. Сожаления часто выгрызают всю душу, и глазом не моргнёте. Будьте честны. Ради Софи. Сейчас ведь помощь нужна не нам, а ей. В тот вечер ничего нельзя было сделать. Но вот Вы делаете даже больше сейчас. Правду говорю. — Пожалуйста, хватит. — Он опустил голову вниз, его верхняя губа дрогнула. — Она бы не была довольна…этим. Ален будто бы на секунду потерял над собой контроль и в этот же момент опомнился, не позволяя ни единому откровению слететь с его милых уст в моём гнетущем присутствии. Вскочил с дивана, как запуганная дичь. Пошёл к двери. Подальше от меня. Моё присутствие его задушило окончательно. — Мне не нужны манипуляции. Я рассказал Вам всё, что знаю сам. Мне неизвестно, кто мог желать ей смерти. Даже предположить не могу. Мне неизвестно, почему она была расстроена вчера! Почему не была дома так поздно… Я не хотел его мучить. Доводить до грани снова, это выматывало. Именно потому мне пришлось умолчать о телесных подробностях убийства Софи, хотя должно было бы о них рассказать и задать ещё пару вопросов в угоду деталям дела. Нет, это бы расшатало его нервы сильнее смерча, во-первых. Они и без того натянулись и треснули бы со звуком лопнувшей струны, стоило ещё хоть немного надавить. Да и ответа от него в таком состоянии не получишь всё равно. Это во-вторых. Пусть уж подышит воздухом и избавится от раздражающего детективчика в лице меня хотя бы на оставшийся день. Как это всё было нелепо… — Хорошо. — Я тяжело вздохнул и выключил диктофон. — Спасибо за показания. Думаю, можно закончить. И да, не покидайте город, пока дело не прояснится. Это временное неудобство. Ален ничего не сказал мне в ответ и поспешил исчезнуть в проёме двери, будто до этого она была замурована, а он — страждущим в поисках воды. На душе у меня возникло странное чувство, когда он ушёл. Недосказанность и задумчивость. *** Почему ты оставил меня?! Неужели на луне так хорошо, Что и одиночество не так уж страшно? Клубок твоей жизни размотался в тени Неожиданно, почему же именно Ты?! Растворяйся в лунной глубокой тиши. Пока я есть ничто, кроме одной черноты Без тебя! *** — Что же ты думаешь об этом? — Серж с привычным ему недовольством прошёлся по кабинету и встал напротив большого окна, сквозь которое была видна вся улица с её муравейной жизнью. Он пил полный сахара чай из сахарно-хрустальной чашки, которую ему когда-то подарила жена. И всё вокруг напоминало механизм, которым он с созиданием руководил. Папки с делами складывались на место по порядку, стажёры сновали туда и сюда, занятые работой. Мы сидели тут уже пару часов так точно, плюя в потолок. Ну, вернее, обсуждая информацию по делу, но толку то от этого не было никакого. Скучища! Высокомерный старый хрыч! Никогда не перестал бы его так называть, но это лишь выражало силу моего уважения к нему. Это надо было не понимать, а чувствовать сердцем. Семь лет прошло, как я служил в убойном под его наставлением. Сжатый за шею, чтобы не сорваться с поводка. «У тебя нюх получше моего, но не заразись бешенством», — так он, бывало, мне говорил из лучших побуждений. И это реально спасало, когда меня заносило за грань. Только сейчас то моё спокойствие ничем нельзя было вышибить, но вот в более ранней молодости… Серж научил меня балансу жизни. Помог не разрушить её в дребезги из-за ярости на мир. — Как я уже и сказала, допрос возможных свидетелей мало что дал. А вот камеры видеонаблюдения кое-что засняли. — Мари довольно положила несколько фотографий на стол с лёгким хлопком, точно это был самый ценный урванный ею куш. — По ним было видно, как в семь часов и шесть минут вечера жертва вышла через главный ход здания вместе с месье Вилларом, которого допросил Блум раньше. Так вот… Я мало слушал их, погруженный в себя и готовый, если что, «выловить» слухом нужное. Так значит, Ален про вечернюю прогулку не соврал. Этот факт уже приносил мне чувство удовлетворения, ведь означал — моё чутьё пока что не подводило меня и позволяло начать новую гонку. Довести себя до куража поисками. Конечно, Ален мог просто выйти вместе с Софи и вовсе не гулять, он мог затащить её ночью в переулок и прирезать, удачно сложив в голове все обстоятельства в удобное алиби и психопатичное поведение. Возможно, так и оказалось бы в будущем, но внутренне мне этого не хотелось. Видите ли, справедливость справедливостью, но флёр незаконченности, нескладности витал в воздухе и злил меня. — За пятнадцать минут до убийства жертва снова прошла рядом с главным входом, но уже одна. В здание больше она не заходила. — Считаешь, у неё была встреча в переулке? — Я вклинился в разговор и повернулся к ней. — Зачем бы молодой преподавательнице ошиваться ночью буднего дня на улице? Тем более, что от университета она ушла за несколько часов до этого. Почему вернулась? — Спасибо Блум, что ты снова с нами. Именно это я и сказала две минуты назад. Слово в слово. — Мари села на край стола, сложив ноги в своих длинных гольфах. В таких, пожалуй, можно было бы развеять январскую хандру****. — Других идей у нас пока нет. Это не ограбление, не домогательства и не… Я снова благополучно перестал её слушать. Не то, чтобы Мари говорила скучно. Наоборот, она делала всё возможное, лишь бы держать нас тут в дисциплине и не давать распускать сопли по столу от тупиковой ситуации. С ней не забалуешь. Ни одна важная деталька не ускользала от её зоркого взгляда, а потому ей можно было довериться и отвлечься. Просто концентрация в тот момент была мне неподвластна, да и не особо хотелось её напрягать. Лучше было подумать. Услышав только ещё какие-то распоряжения Сержа о продолжении работы и разговоре с Марселем, которые каждый раз были одни и те же, я и вовсе сунул сигарету в рот от скуки и встал у окна. На камни дорожки начал сыпаться огнями бенгальских огней весенний дождь, и в воздухе запахло электричеством. Гроза должна была вот-вот начаться. Чем больше записей о жизни и идеях я делал, развивая новую продуктивную привычку и пытаясь посмотреть на ведение дневников иначе (о чем расскажу позднее со всеми подробностями), тем скорее научился обращать внимание на природу и её способности влиять на состояния людей. В этом есть смысл. Мари поняла, что я не интересовался полицейскими формальностями и буднями. Она встала рядом, когда все остальные ушли из этой части офиса, и посмотрела на меня. С мягкостью заботливой подруги. Моя родная душа! — Кажется, у тебя что-то на уме. Есть в этих людях ответы на твои вопросы? Из моего рта в воздухе повисли комья дыма от усмешки. Я продолжил вглядываться в прохожих. Среди них не было, что очевидно, ни одного похожего. Но их шаги в разные стороны совместно открывали во мне что-то бессознательное. Гипнотическое. — Нет, знаешь. Просто хочу сложить всё в голове так, чтобы реально складывалось. А то пока наши факты беспорядочны, как эти люди. Стандартная ситуация: ничего нет и мы повисли. Если ты спрашивала об этом, конечно. — Не совсем. — Она была спокойна, как штиль. — Ты снова пропускаешь, как ты думаешь, «все сухие и бюрократические формальности». Вообще, тебя подобная сторона вопроса никогда не волновала, если уж говорить честно; ты погряз в чувствах. Опять. Не хочешь их обсудить? — А тебе, как обычно, хорошо удаётся понимать окружающих. Ты ведь помнишь. Когда придёт время, я заявлюсь к тебе с долгим разговором и расскажу обо всех моих подозрениях, выпью скотча, а ты рационально скажешь: «Стой, вот это записываем!» — и выбьешь стакан из моей руки к чёртовой матери. Стёкла полетят. Мари с пониманием потрепала меня по плечу. Взгляд её стал озорным. И вот это чувство, всегда прятавшееся за внешней строгостью и проявлявшееся случайно, в моменте, делало характер моей напарницы самой гармоничной комбинацией и горячо любимой особенностью. Никакие ссоры и стычки не могли изменить уважения во мне к этой яркости и живости. А прошли мы через разнообразнейшие катаклизмы. Больно и гадко бывало обоим. Как же хорошо, что и опереться на кого-нибудь и пожаловаться ему на всё бесящее вдоволь у нас обоих тоже было. — Да, из нас вышла неплохая команда. Хотя в первый наш совместный день я думала, что придушу тебя проводом от компьютера. Пять лет уже прошло… Былое вызывало приступ тёплых чувств и хохот, а не обиду на миллионы замечаний за дело. Вот именно, что за дело. Я признавал, что ответственность иногда не была моим коньком. Да и рука у Мари, вообще-то, была тяжёлая. Удар поставлен на совесть. Тут не стоило даже заикаться о несправедливости. В этом просто была вся она и безалаберный жизнерадостный Блум Равель. Совсем, оказалось, ещё дети в момент знакомства, которым предстояло понять тяжести государственной службы и не сломаться под ней. Жизнь несла нас вместе по ветру, не разлучая. — Ну подумаешь, скачал с рабочего компьютера фильм. Тоже мне, большая проблема. Никак забыть не можешь. — Надо было срочно парировать. — Интернет тогда на час вырубило, а нам нужны были срочные результаты тестирования крови, Блум. — Мари отобрала сигарету. Вообще-то, я был против, но её это не шибко то беспокоило. — Меня поражает, как мы сжились и успели повзрослеть за такой короткий срок. Ты ведь правда мой друг. И я всегда тебя выслушаю. Стоим сейчас тут и в окно пялим. Мог бы ты подумать? И мне от этого хорошо. — Мари, — Внезапно я переменил тему и перевёл свой взгляд с улицы на её немного покрасневшее от духоты лицо. — Могу уже сказать точно кое-что. Только пойми правильно. Прошу тебя. Мне стало неловко, но поделиться наблюдением уже хотелось, тем более, что момент выдался самый подходящий. Поэтому пришлось преодолеть внутреннее смущение перед её любопытствующими глазами и продолжить уверенно и спокойно говорить. Поздно было колебаться: — Я сочувствую тому человеку, с которым сегодня пообщался без тебя. В университете, помнишь? Не могу отделаться от этой мысли. В нём есть что-то такое, чего вокруг не понимает никто. Это так грустно. При том, что ничем не вызвано...Может он и есть тот мудак, который убил? А я его жалею. — Ты про Алена Виллара? — Мари вопросительно вскинула бровь. Я кивнул. — Что ж, он правда выглядел убитым новостью. Обычно твоя эмпатия в таких вопросах не ошибается. Беспокоишься из-за этого? Так подумай о деталях. Пока мы все можем только строить предположения. Большего не дано. Делай это. Вперёд. Она едва ощутимо приобняла меня, как делала это иногда раньше в моменты наших бессвязных разговоров, выражая немую готовность помочь. По-дружески спокойно и просто. — Да, сегодняшний допрос на тебя повлиял. Это видно. Больше ничего не сказав, Мари отошла к столу, забрала конверт с фотографиями и вышла в соседний кабинет, оставляя всё вокруг звучно-тихим без своего присутствия и меня с окном в мир наедине. *** Движимый любопытством, я шагал по камням, минуя видневшийся вдалеке огромный Страсбургский собор, Северная башня которого и из могилы была заметна. Мелкие тёплые капли еле стекали с моего лба, небольшими пятнами впитывались в полицейскую куртку с надписью «Police» на боковом кармане, которая накидывала на меня пару лет возраста. Серж всё пытался приучить всех нас, а не только младших лейтенантов и стажеров, носить их на службе безоговорочно. Получалось у него это с попеременным успехом, что жутко подбешивало его. Вокруг всё было так приятно. Не хотелось прятаться под навесами крыш, как это делали многие belles dames***** преклонного возраста в стороне от меня, а наоборот, вдыхать запах обновления и предчувствовать всем телом скорый французский сезонный жар. Куда и зачем, собственно, я вышел на улицу? Незадолго до этого, уже собираясь закончить свой мини-перерыв и пойти на поиски Полин, чтобы забрать у неё заключение по уликам и приложить его к муторному отчёту, я вгляделся в конец сквера с особым вниманием. Как магнитом прикованный. Сгорбившаяся в три погибели на земле фигура Алена Виллара что-то там с усердием искала. И как его только сюда-то занесло? И пяти минут не прошло, как я перестал о нём думать. Иронично. Галлюцинация ли? Он копошился почти прямо напротив участка, будто бы и не замечая вовсе, рядом с каким местом находился. Я и сам не заметил, как направился к нему навстречу, хлопнув дверью отделения. Было зудящее ощущение, что мне стоило сделать это и позволить чутью взять верх. Не оказался Ален в поле моего зрения второй раз за день так просто. — Господи, какого хрена?! — Он испуганно вскинул голову, когда заметил моё присутствие, а вернее сказать, тень меня над собой. Перед этим я, ещё только подходя, наслушался неожиданных для меня самого трёхэтажных диковинных матерных выражений и увидел, какое раздражение у него вызывали тщетные попытки что-то там собрать с асфальта. Его глаза расширились от удивления, хотя куда им уж… — Вам что опять надо? От такого резкого напора я на секунду замялся. К слову, вопрос был резонный. И вот именно на него-то заготовленного ответа не было. Неловко… — Ну… Увидел Вас из окна участка, который, кстати, находится совершено в противоположной стороне от университета и Вашего дома. Да и Вы так интересно копаетесь, что захотелось проверить. — Моя куртка тут придала мне уверенности и гордыни каплю. — Что потеряли, позвольте спросить? Я сориентировался быстро, сохраняя спокойствие. Ален, казалось, немного присмирел от моей серьёзности и отряхнул колени от небольшой грязи. Он всмотрелся в них, недовольно цокнув: — Чёрт, ещё и Hugo уделал. Он встал и выглядел отчаянно, начиная с пристрастием объясняться: — Я, правда, шёл в полицию опять. Как ни странно это и ни смешно. Но по пути выронил несколько бумажек жизненной важности. Ветер подхватил их и разнёс. Они не должны валяться по улицам города. Понимаете? Во мне боролись два чувства. С одной стороны, так тяжело было не рассмеяться от такой преданной приверженности стилю этого, так и хотелось немилосердно сказать, пижона. Франта, хлыща, да кого угодно! С другой же, добрый человек готовый всегда выручить ближнего в беде взял верх надо мной. Мне, действительно, было бы приятно выручить несчастного. И неважно, что у этого несчастного не было достоверного алиби. Тогда мне всё казалось правильным. Пускай. В красивой руке месье Виллара был сжат скомканный грязный лист, и выглядело это, мягко говоря, обреченно. Но довольно-таки поэтично. — Могу помочь? — Я обернулся, беря один из листов с красного кирпича и протягивая его. — Заодно и объясните, зачем шли обратно. Неслись ведь от меня так, будто я Вас там раскалённым железом пытать собрался. Что-то срочное? Ален быстро выхватил этот кусок бумаги с расплывшимися чернилами ручки и прижал к груди, как кот добычу. Задумался. Казалось, в нём вихрем кружились сомнения — посвятить ли? А если подозрительно? И это так хорошо читалось на его лице. Однако он всё же смог прийти к решению и сел обратно на колени. Один бы не справился. Так то! — Ладно. Согласен. Я тихо, про себя, прыснул. Знаете, Ален не умел говорить «спасибо» вообще никогда, да и ему это совершенно не шло. Мы начали в быстром темпе хватать всё растерянное и от воды испорченное. Туристы с глупыми выражениями лиц и аистами на футболках — символами Эльзаса — озирались. И ничего в этом развлекательного не было! Дождь заканчивался, от влаги дыхание спирало. — Мне нужно дать один номер телефона вам. — Месье Виллар стоял спиной ко мне. — У Софи есть сестра. Её зовут Катрин. Возможно, она знает о произошедшем больше и сможет помочь. Я подумал над тем, что Вы мне сказали. И Вы правы. Это единственное, что я могу сделать. Честно. А так хочу больше! Но не могу. Уверен, она что-нибудь, да видела… Искренность и тишина его расстроенного, даже в чём-то виноватого голоса меня, едва промокшего, поразила. Именно так, это была искренность! Тут не столько даже признание моих слов шокировало. Разве он их не выкинул из головы за ненадобностью? Обдумывал? Сердце сжалось. Я повернулся к нему и старался быть твёрдым, спокойным: — Это сильно поможет делу. И этого будет ещё как достаточно. — Он продолжил стоять рядом и слушал с вниманием, не отдаляясь. Влажные волосы слегка липли к его лбу. — Постарайтесь не грузить себя жаждой правосудия. Думайте больше о ней. Так станет легче. Были у меня такие люди за годы работы в убойном, и это всегда заканчивалось плохо. Не надо. Вы же умнее. Казалось тогда, что я убедил Алена и нашёл для него мизерное утешение. Он же среагировал совершенно непредсказуемо — с решительностью вцепился в мои предплечья и замер. Впивался пальцами в меня с силой и боролся со слезами, которые уже было выступили на краешках его нижних век. И эту мучительную, жгучую драку ему удалось выиграть и сжать зубы до едва уловимого слухом скрежета. Выглядел он страдальчески, чуть ли не истерично. Почему он так отчаянно бился со своими чувствами? Не давал им выйти. Это так убийственно действовало на меня. Заражало отчаянием. Мысли о смерти заставляли его бледнеть: — Просто обещайте мне, что поймаете этого мерзавца. Большего я не хочу! — Он поник головой. Ему было сейчас трудно. Никому нельзя было пожелать пережить тот кавардак, который творился в тот момент в его душе. И нельзя было судить. Я не знал, что ответить… — Клянусь всем, что у меня есть. — Ощутив грусть, я мог дать только одно единственное обещание. Даже Бог не был способен дать гарантий на то, что оно будет выполнено. Но большего сказать и не получалось. Я вручил Алену все собранные мною листы. Некоторые из них были совсем плохи, норовили отпечататься на руках и исчезнуть. Настороженность между нами спадала, что чувствовалось в более спокойном молчании. Он кивнул, взял их и несколько раз сложил, убирая в кожаное портмоне. Как и зачем это делалось спрашивать не стоило. На одной из бумаг было выцарапано стихотворение. Его мне удалось разобрать. Переливчатое, больное такое… В этих метафорах малая часть была понятна. Но что-то в словах цепляло и вызывало колкое ощущение на спине. И сейчас это всё так безжалостно было смято не только от воды, но и самим месье Вилларом. Так с дорогими и важными вещами не обращаются. Обычно. Во мне появилась догадка, которая тут же слетела с моих уст: — Вы, кажется, стихи пишите? Я не успел подумать. Просто сказал, как хотел. — Решили, это моё? — С неким пренебрежением Ален опять напрягся, будто услышал худшее в своей жизни оскорбление. Потом всё же выдохнул. — Чёрт с ним. Думаю, Вы можете знать, раз уж увидели. Раньше увлекался подобным. Так, бумагомарательство. Это же строчки из поэмы. Последнее, что сохранилось из моих работ. Мне не хотелось бы, чтобы кто-нибудь из людей случайно прочитал хоть слово. Они такого позора не заслуживают. — Так-то хорошее стихотворение. Мне понравилось. Я не особо понял, о ком именно он говорил: о строчках или о людях. Ален криво улыбнулся, ничего не ответив. Он собирался было уже пойти в сторону, далёкую от участка. Я же осознал, что не мог ему этого позволить. Не мог оставить наш разговор незаконченным. Только не сейчас! — Слушайте, а не хотите прогуляться? — Выпалил я, вызвав в нём, что ожидалось, удивление. *** Мы шагали размеренно и даже лениво вдоль Маленькой Франции по мосту у прозрачно-чистой воды, который был ограждён железной сеткой. Гром и сверкающая вдалеке посеревшего неба молния не казались нам сильной помехой. Этот квартал — бывшее пристанище мельников, рыбаков и дубильщиков на острове Гранд-Иль — был круглогодично забит людьми из-за его живописности. Речные трамваи развезли бы их, если б не хаотичная майская погода. Розовые, голубые и белые постройки с многоэтажными крышами, стоявшие близко друг к другу, были похожи на пряничные домики. Высокие шпили некоторых утопали в облаках. И истинно французские кафе с зонтами и небольшими столами на веранде из грустных чёрно-белых фильмов сочетались с грубоватым немецким фахверком. — Неужели ты не понимаешь? Твой безбожно плохой акцент выдаёт тебя с потрохами. А особенно, когда ты пытаешься картавить! Рычишь и глотаешь звук. Британец ведь, да? Скажи же, что да! Ален и я успели перейти на «ты», уже совсем освоясь друг с другом. Поначалу он молчал и смотрел на зеленые растения, которые свисали с окон и балконов в полуденном свете, но с каждым разом его слов становилось всё больше и больше, как и прибавлялась уверенность в них. Понимаете, слово за слово и вот получается целый искренний разговор. Без увиливаний и страха. Определённо, эта болтовня ни о чём была одной из самых необычных и приятных в моей жизни. Как и Ален оказался активен и причудлив, он метался из темы в тему, точно неугомонное и довольное дитя. Только дай ему немного успокоиться. И на контрасте с утренней беседой это было особенно освежающе. — Что тебе не нравится в моём акценте? J'essaie! Tu es très cruel.****** — Ты из Лондона? — Нет, из Брикстона. И тут мы замолчали ненадолго, дойдя до раскидистых больших дубов. — Тогда как же ты работаешь в полиции? Без французского гражданства туда невозможно попасть. И фамилия у тебя явно не английская. Ах, кажется, я понимаю… — Благодаря отцу я родился здесь, да. Потом матушка с криками и битьем посуды развелась с этим безответственным человеком, когда мне было три. Она забрала меня в старую добрую Англию вместе с правами отца на опеку. Домой к своей сестре. Ален остановился и облокотился на перила моста, вглядываясь в расплывчатое отражение города и раздумывая. Я уже начинал было переживать, что он больше ничего не скажет и продолжит тонуть в себе. Но тут его блестящие в свете вспышек глаза вновь оказались прикованы ко мне. С особой чуткостью он протянул каждый звук низким голосом: — Звучит паршиво. И вряд-ли тебе нравилось жить там, раз ты вернулся сюда, в Страсбург. В Брикстоне вакантных мест в полицию уж точно немало. Я пожал плечами. Он понимал меня. — Да, было так себе. Учитывая консервативные католические взгляды тётки, которая таскала меня каждые выходные в воскресную школу. Маме же моё взросление и вовсе было до лампочки, что тут скажешь. Уныло и неблагополучно. — Как же тебе здесь? — Он достал из кармана брюк сигарету и поджёг её, любуясь появившимся мелькающим пламенем. Моя пачка лежала на столе в участке. От осознания этой мысли горло зажгло жаждой. Дурацкая привычка, в самом-то деле! — Поначалу было непросто. Ваша грёбаная бюрократическая система заставляла меня раз пять хотеть всё бросить и уехать домой. — Как банально! Это ты ещё не пробовал порваться на две части, чтобы получить свидетельство о рождении в мэрии, которое действует то всего три месяца. Усмешка сама собой появилась на лице, непрошенная и искренняя. Он же хохотнул, его точёный профиль был погружен в дым. Но эта робкая улыбка уже не забудется мною никогда, хотя мне удавалось вызывать их у сотен людей. Просто я впервые увидел то, как он по-настоящему и живо улыбался. Не злился и не нервничал. Это было приятнее фырканья и раздражения в разы. — Вообще, чем больше я знакомился с людьми, тем больше начинал влюбляться в эту прекрасную страну. Многие были очень милы и вежливы, так приятно было переброситься с ними хоть парой фраз! Помню женщину, которая помогала мне искать банк по всему городу целый час, бросив свои дела совершенно. Она переживала так, будто бы это она заблудилась и не смогла разобраться в долбанном навигаторе. — Ты прям legal alien. Только не с тросточкой и не в Нью-Йорке******* — Мне интересно, Ален. Ответь хотя бы на один мой вопрос. Без допросов и прочего, как простому человеку. Почему преподавать решил? Любишь это дело? Он не отвечал некоторое время. Затем вздохнул и начал: — Не совсем точно, — На секунду его голос неуверенно дрогнул, он прокашлялся. — На самом деле я никогда это решение не анализировал. Не знаю, наверное, мне тяжело даётся общение с чужими людьми, Блум. Потребности у меня такой никогда и не было, в целом. Если не считать Софи. Она помогала видеть мир иначе. На этом моменте его рука в который раз дрогнула. Он осознавал свой ум и не принижал его. Говорить же об этом ему не шибко то нравилось, но он мог это делать. Вот именно, что мог, пускай немного заторможенно и витиевато. Если хотел. А Ален мало с кем хотел, оттого и было тяжело. Это стало мне понятно благодаря сравнению его поведения на допросе и сейчас. Нет, в этой закрытости таилось что-то другое… Мы стояли, обдуваемые немного прохладным речным ветром. Осмыслить наше (уже настоящее) спонтанное знакомство у меня не получалось, как бы мне ни хотелось верить в обратное. Никогда не доводилось встречать таких людей, как месье Ален Виллар. И эта странная встреча вызывала во мне двоякие чувства. Любопытство и осторожность. Он нарушил тишину и заговорил, словно мог читать мои мысли: — Блум, вот ты понимаешь. Ни за что на свете я бы не пошел с неизвестным мне человеком куда-нибудь шататься средь бела дня! Тем более, рассказывать о себе и обмениваться контактами мне не в кайф. Как ты уже понял. Я оперся рукой о мост и ждал продолжения этих путанных фраз. Интересно было, что речь Алена скакала от уровня интеллигентного и культурного человека до чуть ли не грубых просторечий рядового рабочего и современных простых предложений хаотично и беспорядочно, за считанные секунды. Удивительное существо. — Однако ж...Ты добрый. И глаза у тебя добрые. Как у гончей ищейки. От такого, прости Господи, комплимента и непринужденности, с которой он был произнесён, мне захотелось переспросить с добродушным удивлением: что-что ты сейчас сказал?! Подобное слышать ещё точно не приходилось. Однако ж от Алена это не звучало фальшиво. Просто очень смешно. — Спасибо. Наверное, я должен сказать это. Удовлетворение расползлось теплом по моим ребрам. Всё вокруг казалось умершим и хрустальным, настолько никаких звуков не было слышно. Или наоборот, они смешались в одну общую какофонию общественной жизни и игры на гармонии. Я не запомнил, задумался о том, что могло бы быть дальше. Пора было возвращаться на работу и получать нагоняй от Мари. Искать преступника, из-за которого Ален и я здесь стояли. Он же начал мять в руке один из тысячи розовых цветков, которые росли на перилах моста, и почти закончил курить. Тут я больше не выдержал, сглотнув: — Стрельнуть дашь? Ален сначала будто не понял моего вопроса, а потом равнодушно и насмешливо заметил: — Это последняя. — А я и не брезглив. Его проницательные глаза загорелись. Ненадолго. Как наваждение. Довольно крепкие и горькие остатки Житана оказались у меня. Голова от него не заболела бы, я старался растянуть удовольствие наподольше и вдыхать его медленно, по крупицам. Кололо приятно нёбо. Находясь тогда посреди немилосердно названного исторического квартала с самодовольным и непонятным, сведённым со мной странными и до боли ужасными обстоятельствами Аленом Вилларом, вымокнув ради прогулки с ним под дождевой сеткой и испачкавшись, собирая бумаги со стихами, я подумал вот о чём. Уже тогда, ощущая его присутствие и размытый силуэт не только боковым зрением, я понимал: в моей жизни появился чудаковатый и эксцентричный друг.