Все мы родом из детства.
© антуан де сент-экзюпери
***
По всему особняку раздавались взрывы заливистого детского смеха — это смеялась Эмили, разряжая своим тоненьким голоском напряженную обстановку всеобщего лихорадочного оживления. Искристый солнечный свет проникал в широко распахнутые окна, а непрекращающаяся суета прислуги создавала особую праздничную атмосферу. В этот чудесный июльский день близнецам исполнялось десять лет. С самого раннего утра двое милых болтливых горничных купали и одевали их в чистенькую парадную одежду, пахнущую свежестью и придающую их удивительной внешности образ одухотворенных ангелов, спустившихся с небес. Опытные и бережные женские руки тщательно укладывали длинные волосы Эмили и обрызгивали каждый завиток цветочным одеколоном. Умытый и напуганный столь серьезной подготовкой к намечающемуся торжеству Эшли тихо сидел в стороне, влюбленно смотря на свою сестру, улыбающуюся и подмигивающую ему своими прелестными кукольными глазами на пол лица, свеженького и пышущего здоровьем. Она была ужасно довольна собою и своею важностью, а также столь пристальным вниманием брата к ее персоне. Эмили обернулась на одну из служанок, склоняя свою милую головку в немом вопросе: — А матушка уже проснулась? — Нет, мисс, госпожа Форестер еще спит. Ее замучили головные боли. Она велела разбудить вас пораньше. Девочка восторженно дрогнула, спрыгивая со стульчика и, будучи не в силах совладать с переполняющими ее чувствами, схватила брата за руку. — Эшли, мы успеем сбегать к Шону! Ну и ряженый же ты, совсем как девчонка! — она дотронулась до его зачесанных волос, проводя по ним своею ручкой. Таким образом Эмили стремилась подражать своей матери, которая всегда относилась к своему сыну чуточку милостивее. — Неправда! — Эшли возмущенно покружился на месте, притопнув аккуратной туфелькой, натертой до блеска шелком. Его тонкие изящные ноги украшала пара шелковых чулок, которые очерчивали их худобу, оканчиваясь на двух выпирающих коленках, чуть разных по величине и усыпанных синяками. На его шее красовался небольшой бант, ленты которого спускались ниже ключиц. — Мисс, не задирайте мистера Форестера, он выглядит прекраснее обыкновенного! — одна из горничных осмелилась осторожно похлопать мальчика по плечу, расплываясь в ободряющей улыбке. Данный жест тронул Эшли, ведь даже мама никогда не позволяла себе подобной ласки, хоть как-то связанной с поддержкой, а не с похвалой за что-либо. Обыкновенно никаких жестов любви и в помине не было. — Безусловно, он прекрасен. Мы же с ним похожи как две капли воды. Эмили побежала, таща за собою еле поспевающего Эшли и подгоняя его восторженными возгласами о том, как их, должно быть, заждался Шон. Она всегда говорила о нем с восхищением. Впрочем, это и неудивительно. Шон был сыном мельника, на четыре года старше их, рослый для своего возраста и очень смышленый. Близнецы не могли скрыть своего обожания по отношению к нему, а Эмили и вовсе считала, что в прошлом он был божеством. Так она объясняла тот факт, что Шон знает все на свете, хотя не видел на нем ровным счетом ничего. Познакомились они совершенно случайно, когда Форестеры коротали время в своем саду за чтением любимых ими народных сказок. Шон тогда по счастливой случайности лазил в окрестностях их особняка, который постоянно вызвал в нем нездоровое любопытство. Его непроизвольно тянуло к нему. Тогда их двор охранял старый пастуший пес, привезенный Филлом, который впоследствии пропал без вести, убежав в лес и не вернувшись. Он засипел, обнаружив Шона чересчур близко к чугунной ограде, увитой разросшимся плющом. Эмили и Эшли не смогли стерпеть, тут же подбежав к воротам и впервые увидев мельника, который имел отличительную особенность с первого взгляда нравиться людям. Эмили забежала в столовую, хватая со стола двое спелых яблок и, отвязав ленту платья, которая туго обхватывала ее ладную талию, ловко завернула в нее свою добычу. — Ты без угощения, Эшли, у тебя снова болят зубы. Мальчик ничего не возразил, усердно растирая свой правый глаз, в который попала соринка. На его пальце остались три выпавшие реснички. Потом они снова бежали, минуя канавку по местами дырявому деревянному мостику, минуя большое здание конюшни, минуя симпатичный лужок, усеянный чертополохом, минуя заброшенный дом и протекающий близ него ручей. Наконец, они, сильно запыхавшись, достигли их заветного места, сокрытого от посторонних и полное их собственных секретов. Это была раскидистая ива у небольшого заросшего прудика, где изредка плавали жирные утки, прилетавшие из таинственных озер в глубинах Big Forest. Внезапно кто-то схватил Эмили, приподнимая над землей и принимаясь жадно целовать в щеки и шею. Девочка завизжала, задрыгав ногами и замотав своей головой, а потому ее кудри разметались, хлеща по хорошо знакомому и такому любимому близнецами лицу. — Шон, не забудь, что Эшли тоже следует поцеловать! Юноша тут же исполнил приказ девушки — он всегда безоговорочно выполнял все ее капризы — и, недолго думая, прижался к губам Форестера, испепеляя своими лукавыми очами глаза растерявшегося Эшли. Эмили радостно захлопала в ладоши, доставая яблоки. Ее брат в смятении отвернулся, тяжело дыша и зажмуриваясь. — Ах, Шон, если бы ты знал, как нравишься моему братцу! — окончательно смущенный мальчик швырнул в сестру небольшой комочек грязи, который размазался по подолу ее розового платьица, украшенного белоснежными оборочками. — Но мое сердце навсегда отдано тебе. — мельник принялся усердно тереть пятно, лишь хуже размазывая его по ткани — Твоя мать снова будет беситься. — Ничего, не привыкать. Знаешь, когда мы все вырастем, то будем жить втроем! Мама говорила, что мы родились с Эшли слипшимися, а потом нас разрезали пополам, представляешь, какая мерзость? — Это была шутка. — все еще обиженный Форестер наблюдал, как белоснежные зубы Шона раз за разом вонзаются в яблоко, истекающее соком, который тек по его волевому подбородку, капая на засаленную и местами сильно потрепанную рубашку. — Вот именно, вы бы были уродцами. Но вы удивительно прекрасны. — мельник протянул Эшли откушенное яблоко, и Форестер сглотнул, приоткрывая рот. — Нельзя! У него болят зубы! — Эмили нахмурила свой ясный лоб, закусывая губу. — Пускай облизнет. Мне его жаль. Эшли высунул язык, ощущая, как часто забилось его сердце. Он явственно понимал, что его изучают: каждое от смущения неловкое движение, каждую закрадывающуюся мысль; наслаждаются своим обезоруживающим обаянием, сражающим его всего. Ему это невероятно нравилось, но он ужасно боялся этого бесконтрольного чувства. Нечто совершенно незнакомое пробуждалось внутри него, словно какая-то сила охватывала его еще детское тело, пресекая запретную границу — пик взросления, будоражащий и взывающий к истокам нашего животного начала, в древнюю темень, дикую и приносящую неимоверное наслаждение. Эшли с трепетом прижался губами к следу от крепких резцов, принимаясь тщательно вылизывать его. — Хватит, он потом снова будет плакаться. — Эмили засмеялась, легко ударяя Шона по руке, которую он тут же отнял, откусывая очередной приличный кусок и блаженно прикрывая глаза. — Это у него с зубной пленкой беда. Видно, наследственное. — А что это? — девочка засуетилась, двигаясь ближе к мельнику, растянувшемуся прямо на земле, и кладя свою голову ему на грудь. — Чем от тебя пахнет? — Розами. И как? Нравится? — Нравится. Эшли тоже подполз к Шону, сворачиваясь клубком у него под боком и с увлечением рассматривая ползущих по траве букашек. Одна рука мельника подпирала его запрокинутую голову, а вторая обняла Форестера, который начинал дремать. — Так вот, зубная пленка покрывает наши зубы и защищает их. Если будешь тереть их сильно-сильно каждый день, то сотрешь их в порошок. С Эшли это случится в разы вероятнее... — Шон с лукавой улыбкой посмотрел на Форестера, но тот уже давно впал в самый полезный дневной сон на свежем воздухе. На его устах застыло блаженное выражение лица, полное спокойствия и душевного равновесия. В такие моменты наиболее сочно можно прочувствовать детство, никогда по достоинству не оцениваемое и просачивающееся сквозь пальцы пылью времени. — Не быть нам вместе, Эмили. Ты выйдешь за настоящего принца, который увезет тебя из этой дыры в прекрасный новый мир. В его шикарных покоях ты быстро забудешь обо мне. — Не говори так, Шон! Я буду жить с тобой! — Мне суждено родиться и подохнуть здесь. Я заложник этой долины. И я очень надеюсь, что вы с Эшли отсюда вырветесь. — Но как же ты, Шон…это неправильно… — Увы! Мир так устроен. И он жесток. — Ты просто не любишь меня. — Только тебя любил, люблю и буду любить. — И Эшли тоже? — Эмили, решив не отставать от своего братца, тоже начинала клевать носом, прижимаясь теснее к теплой груди мельника. — И Эшли. Вы сейчас раздавите меня своею любовью. — Мы будем жить счастливо и долго. Пускай и в этом скучном месте. Здесь прекрасно. — С днем рождения вас, одноутробные. И все трое забылись долгим беспечным сном, наполненным звуками буйной природы, наслаждающейся летом и полуденной тишиной.***
Когда близнецы проснулись, Шона уже не было подле них. Они лежали, крепко обнявшись и постепенно осознавая, какая большая беда их ждет этим вечером. Помятые и разлохмаченные, проспавшие обед и все еще не навестившие матушку, Эмили и Эшли задрожали, боясь заявиться домой, который, подобно грозовой тучи, возвышался над всей долиной. Прибытие именинников огласилось скрипом открываемых ворот. Филл с искренним сочувствием посмотрел на понурых детей, со страхом взглянувших на вышедшую на крыльцо горничную, всплеснувшую руками. — Где вы были, мерзавцы? — девушка заговорщически понизила тон — Госпожа заждалась вас. И она очень зла. Эмили ощутила, как по ее лицу начали катиться слезы обиды. Эшли содрал душащий его бант, отдавая его в руки горничной и, приобняв свою сестру, начал нашептывать ей на ухо только хорошее. Вселяющее надежду на хороший исход их общего праздника. Миссис Форестер восседала на своем ложе, скрестив руки на коленях и уставившись на вошедших в комнату детей с нескрываемым омерзением. — Что это такое, Эмили? Где ты так изгадилась? Знаешь ты, сколько трудов стоило пошить и выстирать твое платье? Девочка опустила голову в пол, она раскраснелась и не переставая шмыгала носом. — Я не слышу ответа, неблагодарная дрянь! Эмили не смогла сдержаться и позорно разревелась, хватаясь за Эшли и утыкаясь ему в плечо. Миссис Форестер поднялась, подходя к зажжённому подсвечнику, который смотрелся неправильно посреди еще освещаемой естественным светом комнаты, и задернула шторы. — Эшли, тебе же жалко свою любимую сестренку? Будь мужчиной, утешь ее. — она оперлась о стол и истерично засмеялась. Мальчика затрясло от ужаса, он прижал Эмили крепче, прекрасно видя, что матери этого мало. Ей надо очередных зрелищ и унижений. Дрожащими руками он убрал мешающие кудри с лица своей сестры и принялся целовать ее глаза, уши и нос, которым она продолжала непривлекательно хлюпать. — Смотри, мерзавка, какой молодец твой брат. Он достоин быть десятилетним наследником. Смотри, как он аккуратен и прилежен! А что ты? Отвратительно. Поди сюда. Эмили послушно приблизилась к матери, не смея поднять на нее опухшие от слез глаза. — Разденься. Девочка на мгновение замешкалась, обернувшись на стоящего позади Эшли, который тут же отвернул свою голову и смял рукава рубашки, предчувствуя нечто непоправимое и поражающее своею жестокостью. Миссис Форестер схватила горящий подсвечник и, развернув ребенка спиной к себе, принялась в неистовстве водить пламенем вдоль ее позвоночника. Эмили взревела, крича о помощи и захлебываясь в слюнях. Ее глаза закатились, а ноги подогнулись. От боли она не могла ступить ни шагу. Эшли заплакал, подбегая к ней и пытаясь обнять, причиняя ее обожжённой плоти еще больше боли и заставляя девочку биться об пол, лишь бы хоть на мгновение потерять сознание, дабы избавиться от раздирающего разум жжения на коже. Миссис Форестер ухмыльнулась и, высокомерно перешагнув лежащую в беспамятстве Эмили, покинула комнату. Близнецы провели в ней весь свой оставшийся день рождения, покуда девочка не пришла в себя и не смогла подняться с помощью горничной, посланной госпожой для освобождения своих покоев от двух лишних элементов. Эшли не смел отходить от сестры. В такие моменты их связь была крепка как никогда. И Форестеру было не менее больно, чем его жестоко покалеченной Эмили.***
В знак подтверждения своего рассказа Эмили с помощью миссис Л расшнуровала корсет и обнажила свою спину, демонстрируя детективу уродливую полосу сильного ожога. Даже Уилфред, который многое повидал благодаря своей профессии, невольно поежился от столь грубого увечья, испоганившего гладкую женскую спину. Вытерев слезы и снова натянув на себя одежду, мисс Форестер поспешила окончить свою душераздирающую повесть, которая сопровождалась тяжелым дыханием умирающего Эшли. — С возрастом ее изощренные пытки становились все более невыносимыми. А провинности, за которые они назначались, все более незначительны. — Эмили замолчала, прикрыв ладонью рот, как если бы ее затошнило. — Если вам тяжело, мы можем прерваться... — миссис Л взяла руку девушки в свою, некрепко сжимая. — Однажды вечером она захотела, чтобы я легла под собаку. Она окончательно сошла с ума. — выражение лица мисс Форестер ожесточилось — У нее был собственный дог, подаренный ей.. — Мною… — миссис Л ахнула, качая головою — Я отправила его с Майей. Если бы я знала, что этот изверг... — Верно. С Майей. — Эмили кивнула — Это стало апофеозом ее безумства. Разразился скандал, все же я уже не была тем робким ребенком, над которым можно было безнаказанно издеваться. Безусловно, зачастую это ее не останавливало и, напротив, еще пуще раздражало. Я помню, как Эшли, услышав мой крик, ворвался в покои... Юноша в руках Уилла слабо шевельнулся, будто хотел что-то добавить. Детектив наклонился и поцеловал его в лоб. — Мой горячо любимый и смелый брат спас меня и себя от, вероятно, еще более отвратительных и нечеловечных издевательств. Он схватил любимый ею подсвечник и без сожалений расправился с нею. — Эмили часто задышала, крепче вцепившись в руку своей тетушки — Зло всегда живуче, а потому наша матушка принялась звать на помощь и отбиваться. Но Эшли хватило мужества и сил закончить свое дело. Девушка встала, выбежав из комнаты и громко хлопнув дверью. Все события с удивительной ясностью пронеслись в ее голове. Она врезалась в оторопело застывшего Мэйсона, который возвращался от Филла и, уткнувшись в его сильную грудь, заревела.***
Эшли, запыхавшийся от волнения и тяжести, тащил тело своей матери через поле. По его шее и спине стекал холодный пот, а напряженные до предела руки ломило. Он глотал слезы и старался вместе с ними заглотить страх, сковавший не только его, но и всю долину, пораженно застывшую и наблюдающую за его грязными действиями. Эшли сбросил тело в яму старого колодца, падая на колени и складывая руки на груди. Его мокрые и обкусанные до крови губы слабо зашевелились. Но ветер успел со свойственной лишь ему бережностью подхватить его шепот, чтобы понести обрывки слов по своим вольным просторам, которые простирались там, где ему вздумается, качая их на своих плавных волнах, шутливо играясь с ними и теряя где-то за Big Forest, где уже никогда и никто не слышал об озерной долине. — Мама...прости, мама.