***
Юбилей отца решили отметить в тесном семейном кругу, а уже на следующей неделе родители соберутся с коллегами и друзьями в ресторане. И, в общем-то, сегодняшний вечер был наполнен уютом и каким-то нереальным ощущением, что все проблемы остались за плотно закрытой дверью — на улице. — Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд. Любимый город в синей дымке тает… Марат посмотрел на родных — отец, расслабленно откинувшись на спинку стула, старательно пропевал каждое слово, бабушка, подперев щёку, мечтательно жмурилась. Мама. Адидас. Вся его семья. Окрылённая душа пела вместе с ними. Быстротечное счастье, впечатавшееся в память. В дверь позвонили, и отец в попытке скрыть самодовольство запричитал, что, дескать, прознали уже, пришли поздравлять. Напоследок протянув ещё одну строчку, всё же заторопился в коридор. Громко щёлкнул замок. — Здрасьте, можно Вову? Если и были в жизни Марата моменты, когда на порог дома приходили с плохими новостями, то они перечеркнулись, блеклой тенью стёрлись под гнётом внезапного — иррационального — испуга, заскрёбшегося где-то в подреберье. Что-то в настороженном тоне всегда весёлого и лёгкого на подъём Зимы было не так. Стараясь игнорировать сковавшее его напряжение — разве может всё так молниеносно измениться? Разве это честно? Или справедливо?! — Марат вышел в коридор. На плече у Зимы повис Турбо, его отросшие волосы слиплись, пропитались бурой вязкой кровью. Зима. Турбо. Они же должны дежурить в видеосалоне. Вместе с… Сердце неприятно заныло. — Принеси аптечку! Живо! Не стой столбом! — Адидас подхватил под руку Турбо, и они с Зимой скрылись в комнате, оставив после себя гулкое, тягостное безмолвие. Первым спохватился отец, что-то встревоженно крича. В зале испуганно заохала бабушка. Марат покачнулся и, взяв принесённую матерью аптечку, вбежал за братом. Наглухо закрыл за собой дверь. Гнетущая тишина напрягала, сжимала горло, не позволяя выдавить и звука. — У нас видак забрали, — скривившись, Турбо вытер рукавом кровь со лба. — Я узнал одного. Это домбытовский, которые в кафе «Снежинка» сидят. Видак… Если Турбо и Зима здесь, то, возможно, Айгуль смогла сбежать и находится в безопасности. Ведь пацаны не дали бы её в обиду. Если только… — А Айгуль где? — отвратительное, терпкое волнение загорчило на языке. — Да забрали её: в тачку закинули, увезли, — отмахнулся Турбо. — С видаком и схватили. Он говорил это так раздражённо — без капли волнения за неё, — что Марата передёрнуло. В один миг жизнь сделала мёртвую петлю, втаптывая белую полосу в грязь. — Надо их всех расхреначить под корень. Я им, падлам, устрою «С добрым утром», — продолжал Турбо, абсолютно позабыв о сидящем рядом Марате. Но Адидас — в его напрягшейся спине ощущалось что-то неестественное, и едва Марат встретился с ним взглядами, почувствовал, что в глубине глаз брата таилось беспокойство. — Кто главный у них? — голос Адидаса был бесстрастен — даже слишком, — но стоило Марату вглядеться, он понял: это не беспокойство — парализующий ужас. — Жёлтый, — ответил Зима. Адидас застыл, о чём-то задумавшись, какое-то время он ещё не моргая смотрел на Марата, а затем нехотя разорвал зрительный контакт. Взял в руки телефон, набрал номер кафе. И пока в трубке тянулись длинные гудки, а Адидас мрачно хмурил брови, сверля пол, Марату становилось не по себе. Страх за Айгуль вонзился в сердце навязчивой потребностью действовать: вырвать её из лап домбытовских гнид, уничтожить каждого, кто посмеет тронуть её. Если потребуется — убить! — …Хорошо, — Адидас повесил трубку. — Видать, предъяву кидают за видеомагнитофон. Ехать надо. Встречаемся с ним на Песках. Зима, ты со мной. Турбо, ты не едешь: остынь. Я знаю Жёлтого, нормальный пацан, с ним можно договориться. — Я тоже поеду! — Марат подскочил на ноги. Не мог не поехать, не тогда, когда Айгуль угрожает опасность. Не мог просто ждать, когда минута промедления могла оказаться фатальной. — Не, скорлупе там делать нечего: взрослые разговаривать будут, — отрезал Адидас, и Марат лишь бессильно открыл рот, собираясь что-то возразить, как-то убедить взять его с собой, но не успел: — У отца день рождения. Останься с семьёй. Останься с семьёй. Останься… Слова брата звенели в голове, пока Марат отстранённо пялился на закрывшуюся за пацанами входную дверь. …с семьёй. Близкие, дорогие ему люди. Те, кого он любит. Айгуль! Марат судорожно — почти нервно — отшатнулся, споткнулся о стоящие у порога ботинки. Заметил висящее на крючке отцовское пальто, в кармане которого тот всегда хранил ключ от машины. Решение он принял за считанные секунды. — Я скоро. Спустя минуту в лицо ударил ледяной порыв ветра, забрался когтистыми лапами за распахнутый ворот куртки. Марат сильнее стиснул кулак с зажатым в нём ключом и уверенно ступил на скрипучий снег.***
Гул двигателя вторил зашкаливающему пульсу, руки до боли впивались в руль. За лобовым стеклом — серое месиво дороги. Беспокойство за Айгуль вскрывало вены ржавым лезвием, наживую обнажая потаённые страхи, скручивало внутренности в болезненном спазме, вынуждая до скрежета сжимать челюсть. Если Адидас сказал, что на встречу придут старшие, то сколько человек будет в кафе? Сколько человек удерживает Айгуль?! Она там совсем одна. По телу прокатилась волна тошнотворного жара. Марат судорожно провёл ладонью по лбу — мокрому от липкого пота. В окружении домбытовских ублюдков. И никто, чёрт побери, никто из старших не пришёл ей на помощь! Разбушевавшаяся вьюга хлестала в лобовое стекло комьями снега, истошно завывая от бессилия. Время тянулось издевательски медленно, вынуждая Марата вжимать педаль газа в пол. Мелькающие за окном редкие панельки смешались с чёрными — будто обугленными — берёзами, превратившись в безобразное пятно. А если он не успеет? Если прямо сейчас они… Что-то дёрнулось в нём — мутное, мерзкое, — зашевелилось подобно склизкому клубку змей. Издевательски злорадствовало на ухо, предлагая наихудшие варианты, плясало перед глазами обезображенными кадрами. Айгуль. Обветренными губами прошептал её имя — с какой-то затаённой обречённостью и готовностью умереть. Умереть за неё. Сбоку зловеще замерцала вывеска кафе, и Марат резко выкрутил руль, чуть не въехав в сугроб, — свернул на узкую безлюдную улицу. Едва заглушив двигатель, выскочил из машины. Сзади громко, перекрывая шум метели, хлопнула дверца. Из окон кафе лился бледно-алый свет. Спустя издевательски долгие полминуты, которые Марат потратил на то, чтобы пробраться через наметённые сугробы, он заглянул в одно из окон — странно, но кафе оказалось абсолютно пустым. Лишь на барной стойке ярким пятном, привлекающим внимание, мерцал экран работающего телевизора. Сверху — их видеомагнитофон, а чуть ниже, на экране — шею сзади неприятно закололо, когда Марата прошибло жутким узнаванием, — то самое порно. В несколько быстрых шагов Марат добрался до входной двери, дёрнул ручку на себя. По инерции вдохнул удушливый прокуренный воздух. Прислушался. — Пусти! Не надо! Айгуль! — Заткнись! — грубо, сбиваясь на выдохе. Нетерпеливо. Тело среагировало на рефлексах, и Марат бросился на шум. Только бы успеть. — Пожалуйста!!! Не на… Гулкий — беспощадный — звук пощёчины. И тихий придушенный всхлип. Отчаяние в голосе Айгуль застлало разум густой, как лава, ненавистью — к тому, кто посмел причинить ей боль. Хлипкая дверь с грохотом ударилась о стену, когда Марат выбил её с ноги. Хрупкие лодыжки в белых колготках, сброшенный на пол сапожок, испачканный школьный фартук и нависший над Айгуль ублюдок — вечным клеймом увиденное выжглось в памяти, вплавилось в тело чистой яростью. В груди что-то взвыло — тоскливо и отчаянно, точно раненый зверь. В этот самый миг Марат возненавидел эту мразь всей душой, настолько, насколько можно ненавидеть того, кого не раздумывая готов убить. — Тварь! — Марат схватил его за ворот куртки. На одно короткое мгновение почувствовал, как под пальцами натянулась грубая кожа, как покачнулся, силясь сохранить равновесие, конченый ублюдок, как безжалостно напряглись собственные мышцы, — и со всей силы дёрнул в сторону стены — подальше от Айгуль. Быстрый взгляд на неё вызвал мучительный приступ щемящей слабости, заставил пошатнуться в желании оградить от грязи. И это стало роковой ошибкой. Боковым зрением Марат слишком поздно заметил резкое движение. И только въевшиеся в подкорку рефлексы предотвратили прямой удар: брошенный в него стул столкнулся с не до конца выставленным блоком. Черкнул деревянной ножкой по скуле, стёсывая кожу. — Пришёл посмотреть? Или тоже решил поучаствовать? — домбытовский ублюдок сплюнул на пол. — Займи очередь, сука! Слух уловил тихое испуганное «Марат» — боль в скуле смешалась с яростью и пронзительным чувством вины. Мир сузился до алчного, похотливого взгляда напротив, до издевательского оскала со сквозящим в нём превосходством — и Марат окончательно сорвался. Молча бросился вперёд. Схватил за грудки — дёрнул вниз, чтобы повалить на пол. Гнев багряной пеленой застлал глаза, в мыслях единственное — спасти Айгуль, уберечь. Сбоку что-то упало, раскрошилось звенящими осколками. Смазанная вспышка-удар в ухо, и всё поплыло, исказилось помехами от нестерпимого всплеска боли. Руки ослабли, едва не выпустив ворот. Секунда, чтобы прийти в себя, — подсечка. Ублюдок оступился и, взмахнув руками, рухнул на грязный пол. Насмешка сменилась озлобленным оскалом. Марат навалился сверху. Удар. Резко, без замаха, точно в челюсть. Ублюдок закрылся руками, мерзко рассмеявшись. Мразь. Ещё один удар, и ещё, и ещё. Выставленный блок мешал. Костяшки болезненно пульсировали вновь вскрывшимися ранами. Начхать! — Порву на хрен! — процедил сквозь череду безрезультатных ударов ублюдок. Сдавленно, угрожающе. Внезапный — расщепивший звуки драки — звонок телефона отвлёк, вынудив обернуться, — и Марат задохнулся, неожиданно утратив контроль. Шею сжало подобно удавке. Лёгкие горели от невозможности сделать вдох. А в следующее мгновение он больно стукнулся лопатками о пол, оказавшись снизу. — Убью тебя, а потом возьмусь за неё, — угроза пропиталась едкой желчью, шею сдавило сильнее — мразь, мразь, мразь! — руки бесцельно взвились в воздух, мазнули по кожаному рукаву в тщетной попытке убрать удушающий захват. — Закончу начатое. И хрен она теперь уйдет от меня живой. НЕТ! Нет! Нет… В ушах, словно под толщей воды, сдавленно запульсировало. В душе́ — страх за неё — резал по-живому, неспешно ломал кости. Едкой кислотой растворял обрывки надежды. — Бе…ги… — Марат хотел закричать, хотел скинуть ублюдка, увести Айгуль прочь — спасти! — но вместо этого лишь выхрипел-взмолился во тьму, вцепившись в перекрывающую кислород руку. — Ай…гуль… Шум в ушах усиливался до монотонного скрежещущего гула. Сознание уплывало от острого недостатка кислорода. Ещё немного — и он ничем ей не поможет… Проиграет. Не спасёт. Умрёт с навечно застывшим сожалением на губах… Марат сделал — попробовал сделать! — судорожный вдох, бессмысленный, отчаянный. В стирающейся памяти в последний раз всплыли её распахнутые глаза и тихое уверенное «Я тоже», зазвеневшее по перепонкам битым стеклом. Слишком громко. Нереально правдоподобно. Давление на шею ослабло. Лёгкие стремительно — жадно — наполнились кислородом. И этого крошечного подарка судьбы хватило, чтобы выпутаться и вскочить на ноги. Ошарашенно осмотреться — сжавшаяся в испуге Айгуль, горлышко от бутылки в её руках. На полу — замерший ублюдок: схватился за голову, зажимая… рану? Сквозь его пальцы сочилась кровь. — Мелкая дрянь! — взвыл он, медленно поднимаясь с колен. Айгуль отшатнулась, судорожно выдохнув. Осколок бутылки со звоном упал на пол. Ноль времени на принятие решения. Отсутствие возможности подумать о последствиях. Адреналин заклокотал в груди взбешённым зверем. Удар ногой — и помещение заполнил тошнотворный хруст сломанного носа. И глухой стук — упавшего тела. — Не сегодня. Всколыхнувшийся адреналин постепенно исчезал, оставляя после себя пустую растерянность. Словно всё случившееся — плод искалеченного воображения, и казалось, зажмурься, с силой потри переносицу, избавляясь от багряного наваждения, — всё превратится в ночной кошмар. Шею саднило, ободранную скулу пекло, но страшнее всего было другое… Распростёртое на полу тело и… застывшее лицо, утратившее хищные озлобленные черты. Тревога и смутное предчувствие закололи затылок, расползлись по плечам навалившейся тяжестью. — Нужно уходить, — вышло совсем сипло, больно. С трудом отведя взгляд от — кровь! Почему так много крови?! — тела, Марат обернулся к Айгуль. И сердце защемило — мучительно горько, с каким-то безжалостным, жёстким надрывом — от нежности и невозможности вырвать из памяти Айгуль омерзительные воспоминания. Белые запястья, выглядывающие из-под коричневых манжет школьного платья, казались обескровленными, болезненно хрупкими. И первый — самый важный, жизненно необходимый, единственно верный — порыв: укутать в объятиях, сцеловать наливающуюся на её скуле синеву. Забрать всю боль. — Ты как? Он что-то с тобой сделал? Он не… — слова вылетели быстрее, чем Марат сообразил, мазнув сухими губами по горячей щеке. Прижал сильнее к себе. Ужас произошедшего дышал в спину, ледяными иглами жаля кожу. — Нет, — Айгуль вяло, в каком-то полусне, отрицательно пошевелила головой, и у него отлегло на душе — всё правильно, он поступил правильно. — Нет. Ты пришёл вовремя. Он… не успел… И вдруг осеклась: лежащий на полу ублюдок захрипел, поворачиваясь на бок. — Уходим, — рука скользнула ниже — к её, горячие измазанные в крови пальцы переплелись с её дрожащими, сжали в безмолвном обещании быть рядом. — Всё позади. Укутав Айгуль в свою куртку и приобняв за плечо, Марат, не оглядываясь, покинул кафе. Беглый осмотр притупил волнение: если кто-то и находился в этот час на улице, то вряд ли мог увидеть двух человек, выходящих из кафе, — поблизости Марат никого не заметил. Истошно взревел мотор — искромсал тишину, наверняка привлекая ненужное внимание к белой Волге. Стоило поторопиться. Айгуль поплотнее запахнула куртку, обняла себя руками и в тяжёлом молчании отвернулась к окну — абсолютно бесшумно, будто хотела стать незаметнее, меньше, исчезнуть с этой улицы, из машины. — Я отвезу тебя домой. Ты будешь в безопасности. Марат проследил за её руками, сжимающими куртку, и, проглотив тугой ком из тревоги и терпкого неясного отчаяния, нажал педаль газа. Поздний вечер уступил место ночи, утихомирил бушующую ранее — сколько часов прошло? Или жалких минут, растянувшихся в издевательскую вечность? — вьюгу, которую сменила искрящаяся под уличными фонарями безмятежность. Словно Айгуль только что и не угрожала опасность, словно он только что… …чуть не убил. Руки сильнее сжали оплётку руля — до новых выступивших капель крови в побелевших костяшках, — и Марат вздрогнул, уловив мягкое прикосновение к запястью. Напряжение — острое, ломающее, тяжёлое — отступило. Марат посмотрел на обернувшуюся к нему Айгуль, на застывший в её глазах страх, граничащий с обречённостью, на приоткрытые в немом вопросе губы. — Спасибо, — сиплый шёпот едва донёсся до его слуха — скорее чуть заметное движение губ, такое же аккуратное, воздушное, как и накрывшая его руку ладонь. Марат переплёл их пальцы и прижал к груди, наслаждаясь мгновением. Она в безопасности. В груди разлилось мягкое спокойствие. — У вас могут быть проблемы… — уже громче, разрезая зыбкую тишину, словно заточенным лезвием. Марат поднёс её руку к лицу — холодную, всё ещё немного подрагивающую. И, прильнув к ней губами, вдохнул — до боли в лёгких втянул в себя — родной запах. — Плевать.