Пачка анальгина

      Ландыш сидела в своей комнате, залитой приглушённым тёплым розовым светом от ночника. В руках девушка держала открытку с поздравлением с наступающим Новым годом – небольшой подарок от редколлегии класса. На обложке красовался миловидный Дракон – символ наступающего 88-го – рядом мешок с подарками и ярко обведённые буквы. На обороте поздравление: "Дорогая Ландыш! Весь коллектив 10-го "А" класса сердечно поздравляет тебя с Новым 1988-м годом! Крепкого здоровья, семейного уюта, верных друзей и успехов!". Да уж, семейного уюта... Если бы вообще Лана имела теперь представление, как он мог бы выглядеть в их осиротевшем доме. Она вообще теперь ничего не знала. Сидела одна в отремонтированной квартире, утопающей в полумраке. Джеймс вторую ночь ночевал у порога, отца ждал. Не ел, только скулил и скулил... У Дины после ночи ужаса случился сердечный приступ. А сама Ландыш оставшиеся сутки пребывала в состоянии транса. Похороны отца стояли перед глазами. Слезы вместе со снежным дождем текли по лицу, но Дамаева ничего не чувствовала. Кроме боли. Ноющей, высасывающей боли в сердце. Рядом, обнявшись, плакали две женщины – папины коллеги. Рыдающую в голос Дину с двух сторон поддерживали два отцовских друга.       – Зарывать, что ли? – ни к кому не обращаясь, сказал мужик с заступом.       – Прощайтесь... – обратилась ко всем Дина, ладонями вытирая лицо. – Пора уже... Пора. Сама последней подошла к гробу, встала на колени в снежную жижу, погладила отца по мокрым волосам, прижалась губами к укрытому разбитому лбу.       – Спи, пап. А за Ланку... Ты там не переживай... Я никогда её не брошу... А потом забили гвоздями крышку, гроб спустили в могилу, насыпали холм, и все стали расходиться. Только Дина с дядей Олегом долго еще возились, сажая куст в изголовье. А парализованная ужасом и неверием в происходящее Лана терпеливо ждала у заваленной мокрыми цветами свежей могилы. И возвращались молча, но жена дяди Олега уже не выдерживала этого молчания. Оно всех гнуло, пугало тем, что никак не кончалось, становясь все нестерпимее и мучительнее.       – Грязные вы какие, – вздохнула она, оглядев дочерей друга. – Вас стирать и стирать. Никто не ответил. Она поняла, что сказала не то, но молчать уже не было сил.       Чем отличалось новогоднее застолье в семье Туркиных от обычных каждодневных посиделок матери и ее хахаля? Только украшенными елочными ветками, разнообразием блюд и закусок и количеством присутствующих. Приходили товарищи-алкаши со своими супружницами. Крепленое дешевое вино, водка, портвейн, селёдка под шубой, засоленные на зиму огурцы да помидоры – от всего этого набора ломился стол в комнате. Стоял хохот, вовсю работал телевизор. До курантов ещё оставалось не меньше получаса... Валера возился за шкафом в своем закутке, натягивал парадный свитер, наспех зачесывал пятерней курчавые волосы, желая поскорее сбежать прочь из этой обители и раствориться в холоде улицы. Когда он вышел к гостям, уже успевшим изрядно накидаться до полуночи, те загалдели: "Лидка, какой жених у тебя вырос!", "Ну, малой, красавец!". Турбо, быстро закатив глаза, демонстративно проигнорировал лестные восхищения.       – Ну что, проводим еще разок старый год? – подняла стакан Лидия, ухмыляясь. Все радостно подхватили ее предложение, маханули и довольно крякнули. Турбо сделал пару глотков лимонада уважения ради.       – Что ты своё детское шампанское всё тянешь, Валерик? – не одобрила напиток подружайка матери. – Винца бы с нами за компанию!..       – Он у нас трезвенник, – отшутился Вовчик и закусил.       – Надо приучать к культуре питья! "Куда уж культурнее", – съязвил про себя Валера, но вслух выдал:       – Воздержусь.       – За новый год – святое дело! Турбо смолчал, пользуясь общей погруженностью в празднование, и шагнул к двери. Стянул куртку с гвоздика, накинул её на плечи, но как только стал дверь открывать, мать переполошилась:       – Ты куда это лыжи навострил, а?       – Меня ждут, – коротко бросил сын. Очень надеялся, что сегодня все обойдется без долгих выяснений. Но не тут то было. Лидия вскочила со своей табуретки и поравнялась с Валерой:       – Кто тебя ждет? Новый год – семейный праздник, если что!       – Так вон, вся твоя семья в сборе, – кивнул подбородком на полный стол гостей Турбо.       – Кто тебя там ждет, я спросила? Туркин злостно сощурился, глядя в стеклянные материнские глаза.       – С каких пор тебя колышить стало?       – А-а-а! – поддакнула своим же мыслям Лидия. – К Джульетте своей, небось, бежишь? Что, стыдно ее к нам вести, да? Родителей стыдишься? Показывать не хочешь?       – Истерить прекрати, – Турбо еле сохранял равнодушный тон. Только обхватил мать за плечи, намереваясь отодвинуть ее от двери, но та упорно начала сопротивляться. – Отойди, мне пора, говорю.       – А я говорю, что ты никуда не пойдешь! Взял моду сваливать! За стол сядь и посиди с людями по-человечески! Она выводила. До дрожи. До отвращения. Повышала голос и сильнее ощущался перегар. Ругаться не хотелось, хотелось максимально безболезненно уйти сейчас. Но Лидия не давала, упорно продолжала спиной дверь подпирать и не пускать взрослого сына на выход.       – По-человечески – это как? Нажраться до зеленых чертей и мордой в салат упасть? Спасибо, насмотрелся за всю жизнь. Отойди!       – Мамулик, ну вы чего там? – окликнул Вовчик. – Водка стынет!       – Закройся на минуту! Ты видишь, я с сыном разговариваю?       – С хахалем своим поразговаривай, у вас диалог лучше получится, – рявкнул на мать Турбо, снова ее отодвигая. – Пусти, или я тебя вынесу. Я не шучу! Пока пьяные гости чхать хотели на потасовку семейки, наполняли стаканы и горланили хором песни, Вовчик из-за стола поднялся и к любовнице на выручку двинулся.       – Ты давай это... не хами матери!       – Ты куда лезешь, блять? Тебе давно зубы не пересчитывали? – Валера набычился, воротник его рубашки в кулаке сжал. – Могу устроить, – и несильно, как ему показалось, отпихнул Вовчика от себя. Но тот, уже прилично надравшись, равновесия сохранить не успел – пошатнулся, налетел на близ сидящую подружайку, употреблявшую вино, и кроваво-красная жидкость выплеснулась на светлую рубашку Вовчика. Тот ахнул, ахнула и Лидия.       – Мамулик, твой подарок всë... Мать купила сожителю рубашку на последние гроши в новогодний подарок. Такая мелочь для нее сейчас казалась настоящей катастрофой. Огромные красные пятна хаотично растеклись по светлой ткани. Лидия вспыхнула:       – Ты что натворил, выродок?! Да ты знаешь, сколько я заплатила за эту тряпку?! Харчей на полмесяца могли бы закупить на такие деньги!       – Ничё, еще купишь, – рявкнул Турбо, дернув на себя дверь, когда мать бросилась к столу, а затем снова к нему. Он вовремя успел обернуться и отскочить, услышав хищный свист. Инстинктивно руку вперед выставил, прикрываясь, и огромный кухонный нож, зажатый в материнском кулаке, вспорол рукав его дутой куртки.       – Вот тебе! Вот! Походишь пугалом, тогда и поговорим! Турбо сам не понял, как это произошло, и что могло произойти, и что хотела мать, чтобы произошло: то ли его зарезать, то ли искрошить в лохмотья одежду на нем. Но факт оставался фактом – Лидия бросилась на своего сына с ножом. И он, как хищный зверек, на которого откровенно нападали с целью причинить вред, отреагировал молниеносно. Со всей дури отпихнул от себя обеими руками мать, и та отлетела обратно в комнату. Послышался мат и грохот мебели, посуды и тела, но Валера уже не видел – хлопнул дверью и опрометью бросился прочь из барака. Только на бегу он осознал, что его грудная клетка сотрясается от подкатывающих слез обиды и испуга. Турбо остановился под фонарем, задрал голову вверх, к небу. Зажмурился, чувствуя, как глаза наполняются влагой. Осознание произошедшего окатило кипятком все внутренности. Он отдышался, жадно хватая ртом морозный воздух, подставил рукава под фонарный холодный свет. Как умудрилась так изрезать? В таком состоянии и виде, Валера понимал, идти к Зиме просто невозможно. Да и без произошедшего шаткое желание идти куда-то пропало. Собственно, как он заявится на порог к другу? "Здравствуйте, я отпрыск забулдыги, меня родная мать чуть не прирезала сейчас, за непотребный вид извиняйте, даже апельсинов вам на стол не захватил", так, что ли? Да и красоваться в таком виде перед Вахой лишний раз не хотелось. Друг и так знал многое, и каждый раз Турбо с тяжелым сердцем делился с ним наболевшим. Стыдно было. Чувствовал себя слабаком и низшим сортом. Нет, исключено. Куда податься б только? Сердце жгла обида на эту несправедливую жизнь. И Валера трусцой на каком-то автомате поспешил в ближайшее теплое место – в подъезд Дамаевых. В пустом подъезде никто не слышал его тихий скулеж, который он подавлял костяшками пальцев, за дверьми квартир раздался бой завершительных курантов, который сменили приглушённые аплодисменты и радостный смех. Турбо сам не знал, сколько просидел так, когда дверь за спиной вдруг распахнулась, впуская на лестничную клетку яркий жёлтый свет из прихожей. Лана не успела ещё захлопнуть дверь за собой, когда увидела на ступеньках, ведущих вниз, сжавшегося в комок Туркина.       – Валера?.. Он вскочил на ноги. Глаза встретились. Два влажных взгляда. Два сжатых и вытянутых в тонкую полоска рта, сдерживающие за зубами эмоции. Оба балансировали на грани. Ландыш прикрыла глаза, приваливаясь плечом к зеленой стене, выдыхая. Ей хуже. У нее беда. У нее трагедия, Турбо. А у тебя так, цветочки. Парень одним легким движением подтянул Дамаеву за руку к себе, и девчонка вновь провалилась в его крепкие объятия. На душе сделалось так паршиво, ведь она в эту секунду снова перешагнула черту. Отец запретил же! Как же больно... Вжалась в его холодную куртку, заскулила, затряслась, разревелась бесстыдно и громко. Его пальцы зарылись в ее волосы, нос уткнулся в макушку.       – Я знаю... Я все знаю, Ланка. Ты плачь, кричи, если больно... Я пойму, слышишь? Дина... Дина-то как?       – В больнице... – отозвался ее голос в районе груди. – Ты как здесь? Господи... Ландыш отпрянула от него, потому что взгляд наконец выцепил вспоротые рукава его куртки.       – Тебя что... – слова подбирались с трудом. – Кто?       – Мать разбушевалась. Пустяки.       – Ты не ранен?       – Брось, – Турбо нервно взлохматил волосы, привалился к стене. – Меня волнуешь только ты. Лана зажмурилась, ощущая нестерпимую головную боль, и рухнула на ступеньки, пряча лицо в подтянутых к груди коленях. Валера аккуратно присел рядом, желая только одного – взять девчонку в свои руки, как маленького ребенка, и утешать, утешать, утешать... Молчание затянулось, было страшно просто говорить о том, что произошло за последние дни. Только приглушенный гул голосов, работающих радиоприемников и телевизоров превратился в какофонию и доносился до их слуха. Но молчать было страшнее. Не терпелось сказать хоть что-то...       – Знаешь, – тихо подал голос Турбо, – меня твой подъезд ни один раз спас. Когда от мамки убегал в холода, сюда бежал. Выходит, не просто так. Тут ты жила все это время... Лана расплакалась вновь, вжимаясь в его плечо. Почему он был сейчас так необходим и почему казалось, что он единственный, кто поймёт и поддержит? Снова они две потерянные души. Снова вместе. Снова он рядом. И все это так правильно и неправильно одновременно.       – Где это произошло? Узнали? Он говорил, конечно, об отце. Лана всхлипнула, потирая лоб.       – На рынке. Его нашли чуть дальше от выхода... Поспрашивали торгашей, говорили, помнят, что он хотел машину какую-то выиграть... Потом ушел куда-то, а тут... Турбо нахмурился.       – Какую машину?       – Не знаю... Ничего не знаю... Только, что какие-то твари его как собаку подзаборную... – каждое слово на разрыв, до сердечной боли. – Забили, как на убой... А кто – пойди теперь узнай. И за что?! За что, Валер?!       – В жизни нет причин, Ланка. Никогда не задавай вопросов: "почему? Как? За что?". От этого только больно. Я столько лет пытался понять, почему, как и за что мать меня ненавидит. И ни одного ответа не нашёл. А поиски только причиняли боль... Джеймс снова заскулил за дверью, когтями заскреб. Лана снова глаза закрыла, выжимая надоевшие слезы. Но их остановить казалось невозможным.       – На следующей неделе ему будет пятьдесят. – Лане просто не верилось, что об отце можно говорить в прошедшем времени. – Он боится выглядеть на свой возраст, поэтому всегда старается хорошо одеваться... Поэтому любит активный отдых и всегда нас на природу вывозит... Решительность вновь налила кулаки свинцом. Турбо ощутил, как привычная злость вновь наполняет все тело.       – Мы отомстим, Ланка. Я слово пацана даю – отомстим. Она вскинула голову, щурясь, шмыгая носом.       – Ты с ума сошел? Милиция разберётся.       – Милиции срать. Запомни это уже раз и навсегда. Если бы они хоть что-то могли – они бы уже сделали. Туркин научился за это время одному – чувствовать себя в безопасности можно только в том случае, если морально подавил других. Вчера ты были угнетенным и понял, что для того, чтобы не оказаться на этом месте сегодня, нельзя проявлять слабость. Пока боятся тебя – тебе бояться нечего. И со зверьми можно решить вопрос только по-звериному. Ни одно правосудие не может дать прочувствовать ту боль, которую виновный причинил своей жертве. Только ответный бумеранг сможет восстановить справедливость. Ландыш вжалась в его грудь, вцепилась пальцами в куртку, и в его шершавый свитер впитывались ее слезы.       – Насилие порождает насилие... Око за око – и мир ослепнет.       – Неужели бы ты не хотела, чтобы те твари, которые убили твоего отца, ощутили на своей шкуре то, чему они подвергли невиновного человека?       – В этом мире и без этого слишком много зла. Зла, которое порождаете вы со своими такими принципами. Как бы я не хотела возмездия тем уродам, но я понимаю, что сотвори я такое, чем я стану лучше них? Опущусь до их уровня? Нет... Никогда. С этим нужно разбираться только по закону.       – Такой закон не работает, Ланка. Больше не работает. Не в нашем мире точно.       – Ты как глухой... Не хотелось спорить. Свою точку зрения Турбо менять был не намерен, но высказывать её сейчас в таких условиях, да еще и когда едва Лана смогла ему вновь открыться, было нельзя. Снова обратив внимание на скулëж пса, Турбо поднялся со ступенек, чем заставил Ландыш опять приковаться к нему взглядом.       – Вот что, – он набрался решительности и поспешил взять ситуацию в свои руки, – бери Джеймса и пойдём со мной. Тебе нужно отвлечься. Я тебя не брошу в таком состоянии. Лана продолжала сидеть, будто туго соображая.       – Куда?       – Ты мне доверяешь? Хотелось услышать правду. Может, вся эта встреча – просто очередная случайность, разговор – всего лишь слабость её, нужда в поддержке, а может, и правда есть шанс? Девушка промолчала, только поднялась и толкнула дверь в свою квартиру. Прошло ещё несколько минут, но она не спешила выходить. Турбо постоял ещё пару секунд, демонстративно фыркнул и, перепрыгивая через ступеньки, направился вниз. Не свезло. Отказалась. Но когда он уже приблизился к выходу, то услышал спешные шаги сзади и топот собачьих лапок.       – Ну вот, так бы сразу, – не смог сдержать улыбку Валера, оборачиваясь. Лана протягивала ему тёмную куртку.       – Переоденься. Это папина, он её почти не носил.       – Если надену, пойдешь со мной?       – Пойду. Холодный ветер гнал снег по тротуарам. Туркин застегнулся, зарывшись подбородком в воротник, и подставил локоть девушке. Дамаева быстро пробежала по нему взглядом, сделала еще несколько шагов вперед, покрепче сжала поводок Джеймса, но все-таки схватилась за Валерино предплечье. Весь путь, не понятно только куда, она шла на автомате. Турбо сворачивал, и она сворачивала. Он останавливался, она останавливалась. Он прибавлял шаг, и она прибавляла. Очнулась только тогда, когда Валера ввел ее в какой-то подъезд, на второй этаж поднял и остановил около чьей-то двери. Постучал ненавязчиво. Открыл Зима, быстро оглядел друга и его спутницу, пережëвывая бутерброд.       – М! Я фнал, што ты прифёшь. Ай момент! Вахит скрылся в квартире, что-то крикнул родителям, куртку накинул и вышел к ребятам. Турбо заметил, что он что-то за пазухой прячет.       – К предкам друзья нагрянули, думаю, ну их к Аллаху, погнали гулять.       – Че спереть успел?       – "Советское". Одной больше, одной меньше, не заметят. Они медленно двинулись в сторону детской площадки. Устроились под "грибочком", Турбо усадил рядом с собой безучастную и податливую Ландыш, пока Вахит с тихим хлопком выдернул пробку из бутылки и, растянувшись на скамеечке, посмотрел на небо. Мягкие снежные хлопья медленно падали на землю. Из окон соседних домов долетали громкие возгласы, радостный смех, хлопки, доносилась какофония разнообразной музыки. А для Ланы каждый звук и веселая нотка звучали как насмешка над ее горем. Конечно, ведь эта ночь и вытекающий из нее день однозначно не про похороны. Он для того, чтобы отдыхать, ощущать себя перерожденным, счастливым, как ребенок, пить в сладость, объедаться салатами, поздравлять друг друга с новым годом. А для нее, Ланы, этот день первый в статусе круглой сироты.       – На, Лан, пей, – Зима бутылку ей первой протянул. – Стаканчиков нет, уж извиняй. Пей. Тебе надо. И Лана пила. Будто ей что-то еще оставалось делать... Спасибо пацанам можно было сказать за то, что ни одного слова больше о трагедии с отцом не сказали. Говорили редко, пока она глотала шипучую жидкость, жмурилась, снова глотала. Парочку хохм выдали. Отвлекали. Вахит из кармана бутерброды вытащил, которыми она закусывала шампанское.       – Лан, хочешь, мне по роже вмажь, а? – окликнул он ее, пытаясь снова девчонку отвлечь. – Легче станет. Разрядишься.       – За что? – мрачно фыркнула Ландыш, косясь на Зиму. – Вы и так вон каждый божий день побитые ходите.       – Ну так привыкшие!       – Я тебе покажу, как бить, – подключился и Турбо. – Может, у него нос обратно встанет.       – Нет, – Лана закачала головой, слегка улыбнувшись. – Обойдусь без мордобоя. Это был самый паршивый новый год в жизни девушки. Но она пока не знала, что судьба попортила ее планы пока всего лишь на треть задуманного... А пока троица двигалась обратно в сторону ее дома. Лана не замечала, а Турбо чувствовал, насколько девчонка ледяная, как ее трясет, от эмоций или от холода – уже не важно. Еще долго стояли у подъезда. Ландыш боялась распрощаться, разойтись с ребятами и вернуться в абсолютно пустую квартиру. Даже Джеймс сегодня всю эту прогулку плелся следом и смиренно сидел возле ног младшей хозяйки, домой не рвался. А Валера не хотел ее отпускать, понимал, что с ней будет, как только она переступит порог квартиры. А еще ему безумно снова хотелось ее обнять. Но он не знал, можно ли. Ситуацию спас Зима. Перемялся с ноги на ногу, шмыгнул носом и сгреб Ландыш в медвежьи объятия. Затем аккуратно, даже ласково кулаком по ее плечу постучал.       – Все... нормально будет... Я утешать не умею, но поверь – будет. Э? – Турбо скосил глаза на него. – Прощайтесь давайте, не май месяц. Валера шагнул к девчонке, бережно в круг своих рук взял ее.       – Ты только скажи... Ты можешь простить меня, Ланка? Вахит тяжко вздохнул, глаза закатил. Как морду кому набить или бабки по-быстрому стрясти – так Турбо быстрее скорости света. Как с девчонкой этой – то всё, пиши пропало.       – Ландыш, прости его, идиота и кретина последнего, недоумка с одной прямой извилиной, неандертальца дикого, ущемленного и убогого... Турбо глаза округлил, брови нахмурил, на друга обернулся:       – Э, ты не увлекался б!       – А че? Всë правда!       – Ты за убогого-то ответишь! Он налетел на Зиму, и между ними завязалась шуточная борьба. Ваха ловко выныривал из захватов Турбо, оправдываясь:       – Я ж ради тебя, дурак, стараюсь, чтоб пожалостливее, девчонки таких быстрее жалеть начинают! И Лана вдруг осознала, что уголками губ улыбается вновь. Отряхнувшись от снега, Турбо шагнул к ней. Мороз и подступающие слезы покрыли румянцем ее щеки и нос, глаза её лихорадочно блестели, окантовка верхней пухлый губки покраснела. Он любовался ее несовершенством. Черт возьми, какая же она прекрасная стояла! Настоящая, ужаленная болью, разбитая, но такая его, что в груди все горело огнём, он бы вечно смотрел на неё, и если бы позволила – обнимал. Даже если бы руки онемели и грозились отняться – все равно бы обнимал.       – Пацаны не извиняются, но ради тебя он сделает исключение, – громко шепнул из-за плеча друга Зима. Лана хмыкнула обреченно. Судьба – коварная сука и стерва, но сейчас, кроме Дины и Валеры, у девчонки никого больше нет. Она слишком слаба, слишком нестабильна и слишком раздавлена, чтобы справляться в одиночку. Он нужен ей. Ландыш приподнялась на носочках и оставила лёгкий поцелуй на его щеке. И пошла. Турбо было горячо, радостно за себя, за дарованный шанс, и больно за неё, за свою Ландыш. Такого странного коктейля эмоций он не испытывал ещё.       – Я куртку на днях верну! – крикнул ей вслед, наблюдая, как ее спина скрывается за подъездной дверью. Конечно, вернет. Это же еще один повод ее увидеть вновь.       – Да-а, Турбо... – крякнул Зима, изучая окна в доме и прикуривая.       – Вот только попробуй что-то сказать, – цыкнул в ответ тот. Из пачки его сигарету вытащил, тоже прикурил и выдал: – Информация небольшая про ее отца появилась. Обговорим по дороге? Лана зашла в квартиру, закрывая за собой дверь на замок. Посмотрела на свое отражение в зеркало в коридоре. И видела совершенно незнакомую для себя девушку. Мертвецкая белизна лица, темные круги под глазами... Подошла ближе к зеркалу, провела по своему отражению пальцами, кажется, даже попыталась смахнуть этот налет ужаса. Но не могла. Пальцы коснулись глянцевой поверхности. Глаза скосились на закрепленную фотографию. Улыбающийся папа и две смеющиеся дочери. Столько лет эта фотокарточка была вставлена в раму зеркала, столько лет Ландыш проходила мимо нее и не понимала, насколько счастливы они были в тот день, когда дядя Олег фотографировал их. Не могла представить, что когда-то все оборвется вот так – страшно, внезапно и резко. Всего три дня, а их семью разделило так, что никогда не сложить больше воедино. Лана опустилась на тумбочку, уткнулась лбом в холодное стекло зеркала, губами приложилась к изображению отца и забормотала словно в бреду:       – Прости, прости, пап... Ну люблю я его. Люблю, понимаешь? Я не справлюсь одна. Я изменю его, пап, слышишь? Изменю ради твоей памяти. Он бросит, я смогу его убедить... Ты только прости, не сердись там, пожалуйста, пап! Ты увидишь, увидишь обязательно, что со мной все хорошо будет. Только не ругай меня... Я тебя очень-очень люблю...