Пачка анальгина

      – Проводи, проводи даму, – закусив фильтр сигареты, Кащей хлопнул Туркина по спине, подхватил с подлокотника старого кресла ветровку Дамаевой: – Дай поухаживаю. Накинул ветровку ей на плечи, ухмылочку пьяную выдал, а Лана сжалась вся, не дожидаясь Турбо, вперёд, по лестнице бросилась. Только когда свежий осенний воздух попал в лёгкие, она смогла выдохнуть. И выдох этот был рваным, нервным, будто только-только девчонка из глубины вынырнула. Мелкой дрожью трясло все хрупкое тело, и затрясло сильнее, когда Валера обхватил её со спины обеими руками и резко поволок вперёд, подальше от качалки. Ландыш ощущала, как его мышцы окаменели и его от этого тоже трясло. А еще ощущала, что он готов взорваться на неё прямо в эту секунду. Потому что, если на чистоту, он перепугался втройне сильнее, чем она. Это ему прилетело. Это он сидел на иголках весь вечер, пока Кащей задавал провокационные вопросы Лане. Это он ощущал пристальный взгляд в спину, когда выбегал за ней. Это он внутренне выл, пока она пела, когда Адидас гитару притащил. Фраза "все ж свои пацаны" напряжение не сняла. И пусть обстановка царила без пяти минут дружелюбная, четверка людей точно не могла упустить друг друга из вида, упустить эмоции... Но вопреки ожиданиям, стоило покинуть пределы коробки, Турбо сильнее сжал Лану за плечи, развернул резко к себе и... просто сгреб её в объятия. Девчонка клюнула носом в его грудь, задохнулась от подкативших эмоций, ощущая, как трещит позвоночник от крепких рук, как макушку обдает горячим дыханием.       – Я причинил тебе боль, но скажи, что мне сделать, чтобы всё было как раньше? В его голосе сейчас отразилось столько мольбы и боли, что сердечко защемило. Специально разлюбить того, кто любит тебя, невозможно, во всяком случае очень сложно. Нельзя уменьшить горячую фигуру, нет такой опции, можно только сломать рефлексию, чтобы временно не чувствовать любовь, но поломка рефлексии будет дорого стоить. Ландыш хотелось так стоять целую вечность и в то же время пустить прочь бежать, лишь бы не попасть в этот плен снова. Это было мучительно больно и мучительно приятно одновременно просто вжиматься лицом в его грудь, впитывать его запах, жмурить глаза, ощущая его прикосновения и дыхание. И она не знала, что делать, что говорить. Потому что юное сердце разрывалось от больной любви, а голова твердила – все будет плохо, если ты позволишь себе слабину. Но как можно было его оттолкнуть? Что можно было сделать? Убежать с тяжёлым сердцем? Она сама себя ощущала одним большим сердцем. Каждая жила пульсировала, кровь шумела в ушах.       – Ланка... Ланка, не молчи, не молчи... Турбо сам, казалось, балансировал на грани истерики. Ему так хотелось оставаться непоколебимым, ему так хотелось пребывать в уже полугодовом состоянии абстрагирования и холодности, но Ландыш... Ландыш была в его руках снова. И как бы он не хотел кричать во всю глотку "дура, дура, дура!" потому что приперлась в эту качалку, в руки Кащея попала, но вслух только прохрипел:       – Я дурак. Я, я, я, Ланка... Что мне сделать, ты скажи, что сделать? Голос дрожал, срывался... Это был не тот Турбо, которого все на районе знали, это был Валерка, простой Валерка, забитый, недолюбленный мальчишка из барака, который всем своим юным сердцем любил Ландыш.       – Ничего... – прошептала она, жмурясь, боясь взглянуть на него. И голос ее потерялся. Ей самой хотелось потеряться. – Просто проводи меня до дома. И они пошли в абсолютном молчании. Она – чуть впереди, он сзади. Как когда-то после выпускного. Только тогда сердца обоих трепетали, руки покалывало от приятного волнения. А сейчас сердце каждого как тяжелый камень, но Туркину казалось, что он еще не последний раз видит Лану. Ему не хотелось верить, что ей все равно.       – Подожди тут, – вдруг у самой подъездной двери обратилась к парню Ландыш и юркнула в свой подъезд. Турбо даже головой крутить не мог, окаменел будто, только глаза быстро забегали по девчонке и ее рукам, когда она вышла и протянула ему маленькую коробочку с анальгином: – Держи... Там две последних. – И осмелилась оглядеть его разбитый нос и покраснения после удара. – Болит же...       – Да не нужно, – прохрипел Валера, – привык.       – Возьми, говорю, – она резко впихнула в его расслабленный кулак обезболивающее. Волновалась жутко, боясь дать слабину, оттого ее слова и действия выходили отрывистыми и грубоватыми. – Уговаривать не стану.       – Ты мой анальгин, Ланка... – отчаяние и боль сковали его лицо, и губы и брови изогнулись страдальчески. – Я дохну без тебя. Это признание стрелой пронзило ее грудную клетку. Пальцы похолодели.       – Знаешь это чувство, когда ты с кем-то встречаешься и понимаешь, что что-то не так? Но ты боишься спросить. Потому что ответ может быть хуже, чем то чувство, что ты испытываешь сейчас... А я не хочу, чтобы мне было еще хуже, Валер. Она развернулась на пятках и стремительно зашагала обратно в подъезд. Турбо задрал голову, глядя на окошки лестничной клетки, ловя колебания ее тени, пока Ландыш летела вверх, к своей квартире. Как же страшно, что она почти не могла себя контролировать. Ведь он же... Он же паршивец, он занимается гадскими делами, и окружение его... Нет, не то что бы плохое, обычные мальчишки, но Кащей... Хищный зверь, который вскармливает вокруг себя таких же зверенышей. И пусть он лил в уши какую-то праведную хрень и говорил уверенно, настолько веря в свои законы, что она чуть сама не поверила в то, что будто никак иначе не выжить. Что за правила ублюдские? Что вообще за время ублюдское?! И почему она раньше будто не замечала этого, не видела, не верила? Конечно, Дина приходила с работы и говорила, рассказывала, наставляла и предупреждала... Но все это будто было в параллельной вселенной. Не с ней, не с Ланой. Молодое сердце горело только одним – первой любовью, но почему именно эта первая любовь принесла столько боли, столько яда, столько проблем?.. Глаза открыла на происходящее вокруг, но розовые очки, даже разбитые в хлам, периодически вскакивали на переносицу, поэтому Лана так боялась себя – ведь она снова сейчас готова была простить Турбо все. Лишь бы не отходил от неё. Лишь бы продолжать ощущать тепло его тела... И это так гадко, подло, наверное, по отношению к своей совести, к своим принципам. И не с кем посоветоваться. Она ведь любит. Все еще любит. И злость прошла... Прошла сразу же, как только Кащей впервые взглянул на неё. А она глядела на Турбо, искала спасения в его глазах. И когда Турбо кровью умылся, тоже злости не было. Хотелось подлететь, обнять, разрыдаться и умолять уйти от всего этого. Бросить, сбежать. В какой-то мирок, где нет ничего – ни боли, ни слез, ни проблем с родителями, ни запретов, ни назревающего переворота, ни каменных джунглей, в которые теперь превратился весь родной город... Просто укрыться вместе с Валеркой, его укрыть своими хрупкими подбитыми крылышками, ощущая, однако, крепкость его рук. Стыдно, страшно, непонятно... И что делать с этой бомбой в груди Лана не знала.

Декабрь. 1987-й год

      К концу этого года на местном рынке открылись многочисленные точки, торгующие магнитофонными записями, заработали видеосалоны, закрутили шарик наперсточники. В сумерках улиц особенно резво процветала эта уникальная уличная игра. Принцип ее был прост – под тремя колпаками находился маленький шарик. Колпаки тщательно перемешивались, а участнику необходимо было угадать, где находится тот самый шарик. В случае удачи, выигрыш удваивался. Но мог ли хоть кто-нибудь в нее выиграть? Шамиль Дамирович прекрасно понимал, что выиграть было невозможно. Сколько знакомых уже попались на эту удочку, сколько денег и дорогих для себя вещей проиграли! Хотя и были исключения, когда кому-то удавалось отыграться. Только суммы все равно были небольшие. Поэтому проходя мимо наперсточников мужчина только криво ухмылялся, хотя глубоко зарытый азарт подмывал его вкусить этот плод, пусть и насквозь гнилой. Рынок представлял собой несколько хаотичную, но необыкновенно гибкую, мгновенно перестраивающуюся под текущие потребности потребителя, торговую площадку. Люди порой просто приезжали сюда не ради покупок, а ради того, чтобы поглазеть на изобилие продаж и развлечений. Шамиль Дамирович закупился необходимым и вывернул к выходу, когда вдруг его взгляд остановился на ранее не ведомой картине – бойкий худощавый мужик зазывал народ испытать удачу в выигрыше настоящего автомобиля! Дамаев уже почти год передвигался без своей машины – на ремонт в квартире ушла приличная сумма, пришлось пожертвовать не только получками и зарплатой своей и старшей дочери, но и средством передвижения. Трястись каждодневно в общественном транспорте, вдыхать разнообразие посторонних запахов, слышать какофонию ругани и стариковских разговоров порядком надоело. И поэтому мужчина потянулся в гущу собирающейся толпы, которая уже облепила новенькую, блестящую в свете ярких фонарей и вывесок "девятку". На лобовом стекле красовалась вырезанная из цветной бумаги надпись "приз!".       – Дорогие друзья, внимание сюда! – зазывала возвышался на небольшой бетонной плите, чтобы его могло видеть как можно больше народа. – Я прошу всех собраться, потому что именно здесь произойдет розыгрыш этой замечательной машины! Смелее, смелее, подходите сюда! Он увидел, что зевак и заинтересованных становится все больше, спрыгнул с плиты, полюбовно погладил руками крышу автомобиля.       – Всего за двадцать пять рублей вот эта ласточка уйдет кому-нибудь из вас! Но для того, чтобы вы убедились, что это не муляж, я заведу эту машину! Мужик распахнул водительскую дверь, присел на сидение, повернул ключ зажигания, и машина приятно заурчала мотором.       – Ита-а-к! Вам нравится звук этой машины? – толпа в ответ радостно и восторженно заулюлюкала и согласна закивала. – Теперь внимание! Я этот ключик, – демонстративно вынул ключ из замка зажигания, наглядно показал толпе и подхватил мешочек с сотней таких же ключей, – под ваши бурные аплодисменты кладу вот сюда. Теперь мы все тщательно перемешаем, пожалуйста, помогите мне! – сунул мешок в руки близ стоящей женщины. – Чтобы все было честно, у нас честная игра! Ключи были тщательно перетасованы между собой, и мешок вернулся в руки зазывалы.       – Теперь любой из вас имеет возможность всего за двадцать пять рублей достать этот ключ отсюда! Если ключ подходит и машина заводится, вы уезжаете на этой ласточке прямо домой! Есть желающие?! Шамиль Дамирович кусал губы, сжимая авоську с продуктами, когда желающий все-таки нашелся, замахал рукой из толпы, закричал "я, я!".       – Отлично, первопроходец найден! Как вас зовут?       – Аскольд! Я Аскольд! Пухлый мужичок нервно поправил свою дубленку, вышел вперед, к машине. С нетерпением протянул заводиле двадцать пять рубликов и, перекрестившись, нырнул ладонью в заветный мешочек с ключами под поддерживающие аплодисменты толпы зевак.       – Итак, дорогие друзья! Тут все, как в обувном магазине! Прежде чем купить обувь, вы что делаете? Правильно, примеряете и прислушиваетесь, удобно ли вашей ноге. Так же, как и Аскольд сейчас. Ну как, Аскольд? Мужик повернул ключ и... ничего не произошло. Машина не завелась.       – Неудача, Аскольд. Ну а вы, господа и дамы, что думаете? Правильно, что ваш заветный ключ все еще находится в этом мешочке! Двадцать пять рублей – и ваша попытка! Шамиль Дамирович, нервно почесав затылок, покрепче обхватил свою авоську и вызвался следующим добровольцем (а, может, и потенциальным победителем). Кошелек его опустел на двадцать пять рублей, рука опустилась в мешочек, пальцы зажали ключ, а затем вставили в замок зажигания... Азарт не покинул Дамаева после третьей неудачи, а только усилился, закипел со страшной силой. В итоге отец семейства просадил сто рублей, но удача ему не улыбнулась. А вот Аскольд, глядя на это, подцепил его одержимость и снова распахнул свой кошелек... И его вторая попытка обернулась успехом! Шамиль Дамирович злостно сжал кулаки, пелена несправедливости затуманила глаза, и даже крепкие руки женщин из толпы не могли его удержать. Голоса наперебой твердили бросить эту затею, но Дамаев согласился на реванш – Аскольд снова сбросил ключ в мешочек, а организатор этого машинного розыгрыша ободряюще улыбнулся:       – Итак, господа, последняя попытка! Если уважаемый Шамиль вытянет нужный ключ, Аскольд любезно соглашается уступить ему эту прекрасную ласточку! – Аскольд согласно закивал. – Если нет – то Аскольду вручается запасной комплект ключей и он довольный и счастливый уезжает на нашем прекрасном автомобиле! Друзья, поддержим наших несдающихся мужчин бурными аплодисментами! Еще минус двадцать пять рублей и минус сотни нервных клеток. Шамиль Дамирович обреченно вздохнул. Попытка потерпела фиаско.       – Не везет в игре, повезет в любви! – зазывала не унывал, ободряюще похлопал Дамаева по плечу. – Не отчаивайтесь, Шамиль! Господа, поаплодируем нашему абсолютному победителю – Аскольду, ура! За документами на машину пройдите к нашему вагончику, – и кивнул на небольшой вагончик в ста метрах от разыгрываемой машины. Словно в каком-то бреду Шамиль Дамирович брел прочь со злополучного рынка. Корил себя последними словами, проклиная свой азарт и неумение вовремя остановиться. Всю зарплату и даже НЗ спустить на такую чушь перед самым новым годом! Словно загипнотизировали! Уже на полпути к дому мужчина потянулся к шапке, чтобы утереть испарину со лба, и злостно зарычал на самого себя – авоську с продуктами он забыл там, на пятачке около машины. Развернулся и трусцой поспешил обратно. Авоська была обнаружена близ того самого вагончика, где счастливый обладатель "девятки" получал документы. Дамаев подхватил свои продукты, мысленно облегченно выдохнув, что хотя бы такие крохи остались нетронутыми и никем не прихваченными, когда из приоткрытого вагонного окошечка донеслись приглушенные голоса:       – ...Ну и что мы с тобой имеем, Аскольд? – упоминание имени прозвучало с насмешкой. – Семь, восемь, девять, десять... И-и раз, два, три, четыре, пять... Держи, это твое. В вагончике тот самый организатор спокойно покуривал и чах над златом: множество разноплановых купюр было разложено на обшарпанной, накрытой газетой табуретке. "Честно" заработанная доля перекочевала на угол, к пухляшу, который именовался Аскольдом. Тот недовольно фыркнул, забирая деньги:       – Ну, спасибо, Гриш. Я-то думал, ты мне машину подаришь. Я все-таки ее выиграл.       – Ванечка, мы с тобой договорились. Всё-ё-ё! Я тебе че, мало дал?       – Да нет, порядок, конечно...       – Ну и все тогда! Шамиль Дамирович побагровел, откровенно уже подслушивая этот нелицеприятный разговор.       – И я тебе напомню – машину ты не вы-иг-ры-вал! – продолжал организатор. – И, кстати, хреновый из тебя актер. За версту прет, что подстава.       – Да-а?! А судя по заработку, я Вицин, Моргунов и Никулин в одном флаконе!       – Все, Вань, все... – устало вздохнул организатор. – Топай. И чтобы я тебя месяц на рынке не видел. Стоило двери вагончика открыться, оба лохотронщика замерли – перед ними возник Дамаев. Именуемый Аскольдом нервно переглянулся с организатором.       – Гриш... Тот же, спокойно пыхнув сигаретой, растянулся в улыбочке.       – Что-то забыл, дядь?       – Забыл, – рыкнул Шамиль. – В морду вам дать забыл!       – Чш! – Григорий отстранил дружка в сторону и шагнул к Дамаеву. – Не надо пылить, дядя. Можно и поговорить сначала, да? Тебя так проигрыш расстроил? Ну, дядь, ты уже мальчик взрослый, надо уметь принимать это достойно.       – Не вам о достоинстве говорить! – Шамиль Дамирович представлял собой один сплошной сгусток нервов и злобы. – Деньги мои верните.       – С чего бы? – едкая ухмылочка превратилась в оскал. – Ты же сам стольник слил, тебя что, под дулом пистолета заставляли? Нет. За вымогательство у нас, знаешь ли, и повязать могут. Менты вон, за забором пасутся. Прибегут, если что.       – Ты дурачка из себя не строй... Как там тебя, Гриша? Или из тебя такой же Гриша, как из него, – Дамаев кивнул на пухляша, – Аскольд? Вы, ребятки, давайте-ка мне зубы не заговаривайте. Деньги мои верните, иначе, где находится пост милиции, знаете не только вы. Лохотронщики снова переглянулись. Было видно, что "Аскольд" в этом деле не настолько прошаренный, чего нельзя было сказать про его товарища. У того даже мускул не дрогнул, только улыбка стала шире.       – Понимаем, все кушать хотят. Ну не смотри ты так жалостливо, дядя, а то ж я расплачусь. Видно, мужик ты хороший, но ты нас козлами-то не считай. Нам же тоже семьи свои кормить нужно... Ла-а-адно. Верну. Половину, идёт? "Аскольд" протабаченным воздухом поперхнулся, косо на товарища поглядел. Григорий же в свою очередь дверь в вагончик закрыл, застегнул куртку до горла, выплюнул бычок в сторону и кивнул куда-то в пространство.       – Ну пошли. Бабки, сам понимаешь, в таком месте не храним.       – Сюда принесешь, – снова рыкнул на него Дамаев.       – Ну до чего ж ты нервный, дядя! Тебе и так на уступки пошли, а ты все недоволен! Ты свою гордость дома с бабой своей показывай. А тут ведут – иди. Дают – бери. Зову один раз. Ты не девочка на сеновале, ломаться передо мной не надо. Недолго поразмыслив, Шамиль Дамирович кротко кивнул и двинулся следом за ним. Ощущал он себя малолетним сопляком, которого разули и раздели и в уши воды налили. И в таком же состоянии он шел, всем нутром ощущая подвох. Но шел. Будто у него и выбора не было. Они обогнули многочисленные ларьки, завернули за какой-то закуток за общественным туалетом и свернули к гаражам. Прошли еще пару метров и Григорий остановился в полумраке там, где даже свет фонарей уже тускло виднелся.       – Погоди минутку, дядь, – лохотронщик подмигнул Шамилю и юркнул за один из гаражей. Минуты ждать не пришлось. Сзади Шамиля Дамировича послышались шаги. Он инстинктивно оглянулся и тут же получил удар по голове. От неожиданности и силы чьего-то мощного кулака мужчина плашмя рухнул на снег. Встать ему не удалось – на него тут же обрушились новые удары. Били по всем участкам тела. Голова очень скоро стала ватной. На загривках отключающегося сознания Дамаев чувствовал, как по лицу что-то стремительно течет – густое и горячее. Кровь заливала глаза, дыхание сбилось. И без того полумрак, царивший в округе, превратился во тьму.

***

      Лана уже успела закончить конспекты по биологии, приготовить ужин, разогреть его дважды, постоянно поглядывая на часы. Дина должна была задержаться, она предупреждала, но папа... Он обещал после работы заглянуть на рынок, закупиться к новому году продуктами. Очереди и хождения по рынку Шамиль Дамирович никогда не любил, но выбирать все старался всегда тщательно. Но не настолько же долго, в самом деле! Время близилось к одиннадцати, город уже потонул в черном одеяле ночи, а отца все не было и не было... Чтобы хоть как-то занять себя и заодно провести время с пользой, Ландыш направилась в зал, залезла на антресоли, достала огромную коробку с новогодними украшениями. Аккуратно разгладила все флажки и фонарики. Пока никого нет, можно и украсить квартиру к празднику. Пусть елки и не будет снова, но зато будет мишура и гирлянда, а это гарантирует предновогоднее настроение. Дина вошла в операционную. Старенький лысый хирург старательно мыл руки в раковине. Из-за перегородки, за которой только что закончилась операция, медсестра Катя вынесла таз с окровавленными бинтами.       – День сегодня ни к черту, – ругнулся хирург, насухо вытирая ладони.       – Не спасли? – тихо поинтересовалась Дина. Мужчина отрицательно качнул головой.       – Да там без шансов было, как только до больницы довезли – не знаю... Столько лет работаю, но такое еще не видел. Вот семье горе под праздник... Катя, выписки подготовь! Не нашли документов его?       – При нем не было, – отозвалась вторая медсестра. – Будем подавать телефонограмму в милицию...       – Катя, каталку завози. Дина, помоги мне. Хирург вместе с Дамаевой-старшей зашел за перегородку, оба приблизились к операционному столу. И Дина вдруг закричала. Закричала страшно, не слыша себя, и крик этот разнесся по всей операционной.       – Стойте! Не сгружайте! Не сгружайте!.. – ее руки затряслись, замерли в сантиметре от разбитой головы лежащего на столе трупа. – Папа, папочка родной! Папа! Дину затрясло, из груди вырвался страшный рваный рёв. Она схватила отца за руку, затрясла, не помня себя. Хирург и вторая медсестра пытались успокоить ее и, кажется, оттащить от умершего... Она не помнила. Не помнила и как с залитым слезами лицом слепо бежала следом за каталкой до морга... Как отвечала на вопросы. Не помнила, как добралась далеко за полночь до дома. Лана места себе не находила, наматывала круги по квартире, вся извелась, оттого молниеносно вылетела в коридор, когда послышался поворот ключа в замочной скважине. Распахнулась дверь, и в прихожую ввалилась сестра. Она задыхалась. Кое-как затворила за собой дверь, привалилась к ней спиной, широко раскрытыми глазами медленно обвела Ландыш.       – А где папа? – нервные нотки младшая сестренка даже не пыталась скрыть в голосе. – Я вас жду-жду...       – Папа не придет... – хрипя, чуть ли не булькая, выдала чужим голосом Дина.       – Он тебе сказал? – Лана решительно не понимала состояния сестры и вообще, кажется, ничего не понимала. – Я уже дяде Олегу позвонила... А где он? Сказал? Во рту будто тины наложили. Челюсть не двигалась, язык отказывался ворочаться.       – В морге, – тихо, не веря в то, что говорит, наконец прошептала Дина, сползла спиной по двери и села на пол.

***

      – Я смотрел на неё и чувствовал, будто мне в бок кувалдой ударили, – признался Турбо, нервно куря одну за другой. Месяц прошел, он так и не отвечал ни на один вопрос Вахита на следующее утро после проводов Адидаса. Друг, несмотря на свою врожденную холодность, всерьез был озадачен произошедшем. А тут вдруг Валера сам признался. Поводом стал путь до коробки мимо дома Ландыш. Заболело все внутри, не выдержал, сказал...       – Да, это называется разбитым сердцем, – мрачно фыркнул Зима. – Об этом поётся в паре миллиардов песен... Я тут подумал. Может, новый год у меня встретишь? Тебе ж мамка явно весь мозг вынесет. Так хоть нормально отпразднуем. М?       – Че я, с пустыми руками приду? – Турбо поглядел на друга исподлобья, но тут же получил осуждающий взгляд в ответ, мол, дурак ты или дурак? – Ладно, завтра видно будет. Скопление народа и катафалк заставили их замереть и остановиться. Из подъезда Дамаевых выносили гроб. Только убитые горем две осиротевшие дочери, идущие следом, дали парням понять, кто лежал в нем. У Туркина внутри все похолодело. Друзья семьи и коллеги Шамиля Дамировича облепили девушек, скрыли пустые красные глаза Ландыш от Валеры, крепкие спины загородили обзор на похоронную процессию.       – Пиздец... – только и смог выдать Зима. Рот его автоматически открылся, и сигарета не упала на грязный снег только потому, что фильтр приклеился к пересохшим губам. Уже на кладбище начался мелкий мокрый снегопад, все стояли не шевелясь, а Лана смотрела, как постепенно намокают и темнеют цветы, как снежная стружка оседает на мертвом лице отца, и ей хотелось накрыть папу, упрятать от снега, от сырости, которая теперь навеки останется с ним. Дина странно всхлипнула и с размаху закрыла лицо ладонями, точно ударила себя по щекам. Двое друзей отца подхватили ее, повели в сторону, обняв за судорожно вздрагивающие плечи. И снова стало тихо. Лишь ветер и снег вперемешку с дождем шуршали.