***
Пацаны уже собрались в качалке, времени даром не теряли – кто-то отрабатывал жим штанги лежа, кто-то в тренировочный спарринг вступил, кто-то со скакалкой на спор пытался двести раз прыгнуть. У Кащея же за неплотно закрытой дверью открылся переговорный пункт. Турбо спустился в подвал, поочереди пацанам руки пожал, последним Зима подошёл и на вопросительный кивок подбородком поставил в курс дела: – У Кащея там старшаки "Киноплёнки". По ходу, дело с отцом твоей решают. – С "Киноплёнкой"? – Они на "Низы" давно зуб точат. – С каких пор Кащей с Ташкентом контачит? Зима даже плечами не успел пожать, потому что из подсобки вышли киношники, главный мимо Турбо прошёл, быстрый и непонятный взгляд на него бросил. – Пацаны! – Кащей закурил. – Сюда подошли. Туркин слушал внимательно, но будто сквозь вату. По итогу, когда Кащей его, Зиму и Кота затащил к себе, он закачал головой. Для него "киношники" были не лучше "разъездовских", с которыми они рамсили уже не первый год. – "Низы" можно было и "Грязью" задавить, – задумчиво пробормотал Кот. Главными врагами "Низов" была соседняя "Грязь": их территория была значительно больше, соответственно, и боевых единиц там проживало больше, и были они брутальными и яростными. – Что можно, а что нельзя ты у мамки с папкой спросишь, – парировал Кащей. – А здесь как надо. Запомните, когда к вам приходит козырь – глупо возвращать его в колоду. Избавимся от "Низов" – рынок перед нами открыт. Одна десятая нам. – А чего только одна десятая? – не понял Зима. – Больше побоялись попросить, – нервно фыркнул Турбо. Кащей закусил фильтр сигареты и его вдруг за шею схватил. – Тебе разницу между страхом, рациональностью и глупостью объяснить? – в носоглотку Валеры ворвался крепкий табачный дым. – Слушай, Турбо, может, пора в больничку прогуляться, проверить нервишки, м? Борзометр у тебя зашкаливает больно. Мне глу-у-убоко фиолетово на горе твоей девки. Но так уж вышло, что ты пришёл, попросил, и своих пацанов мы не бросаем. Если ты хочешь, Турбо, грамотно все делать, надо уметь принимать то, что дают. А не хапать и наглеть, ясно? Отпихнул он от себя Туркина так же резко, отчего парню пришлось сделать два шага назад, к стенке, чтобы сохранить равновесие. Действительно, в последнее время он почти слетел с катушек. Тревога и нервозность в нем росла, и он пока понятия не имел, как их обуздать. Только рядом с Ланой он мог немного расслабиться. Лана... Лана... – За Ландыш следили. На рынке, сам видел. Кащей плюхнулся на диван, ноги на импровизированный столик закинул. Вздохнул глубоко и тяжело. Решение он принял. Вечером Турбо поставил Ландыш перед фактом. Пришлось уговаривать долго. Сошлись на том, что это всего на сутки (врал, скорее всего, сам не знал, насколько это затянется), а за Джеймсом присмотрят пацаны. Напоют, накормят, выгуляют. У Ланы при виде Кащея снова внутри поднялась паника. Поэтому Турбо пришлось позади нее встать, незаметно для других крепко ее плечи сжать, поднырнув под капюшон. И только тогда девушка смогла перешагнуть порог квартиры. Убитой, прокуренной. Обои настолько пропитались табаком, что пожелтели. Ландыш покосилась в сторону кухни: на столе, покрытом залитой портвейном и водкой клеëнкой, стояли остатки холодного ужина и бутылки, раскупоренные, выпитые и наполовину еще полные. – Уютно, – громко прошептала Ландыш, не скрывая болючего сарказма в голосе. – Здесь безопасно? – Валера скосил глаза на Кащея. – Безопасных мест не бывает, Турбо. Даже в гробу. Там тебя всегда найдут черви... – оскалился старший. Прямо в ботинках, не снимая плаща, прошел в кухню, распахнул холодильник. Провиант так себе. Но еще он об этом не заботился! – Никто тут не обидит твой цветочек. Маратка в качестве дежурного клоуна для нее останется. А, Маратка, будешь девицу-красавицу развлекать? Марат, топтавшийся за старшим товарищем, только кивнул. Будто у него был выбор. – Ну и славно, – добродушно отозвался Кащей. Стащил со стола подсохший бутерброд, в рот сунул, отряхнул от крошек пальцы и хлопнул в ладоши. – Заодно и порядок наведет. Ну что застыла, Цветочек? Чувствуй себя как дома, но не забывай, что ты в гостях. Турбо, за дамой-то поухаживай. Шубку сними, в комнату проводи. – А машина будет? – поинтересовался кто-то из пацанов. Лане показалось, что это был Сено. – Авто-ногами дойдете, – Кащей отвесил ему легкий подзатыльник. Ландыш чувствовала, как внутренности то кипятком обдает, то жгучим холодом. Ее мелко трясло от одной мысли, что сегодня ночью произойдет что-то страшное. При участии Валерки. И все из-за нее. Если Турбо она могла что-то сказать, попытаться отговорить его, то с Кащеем бы это не проканало. Не только потому, что у нее при его виде резко пропадали голос и дыхание, но и потому, что это было бы просто бесполезно. Взрослые опасные дяденьки решили действовать, а ее, маленькую, зашуганную, убитую горем девчонку никто не будет слушать. Лана чувствовала на плечах и спине руки Туркина, ощущала его теплое, согревающее дыхание на щеке и на макушке, слышала, как Кащей из проема двери бросает ему: "Хорош лизаться, выдвигаемся!". Как стих топот ног и хлопнула дверь. Почувствовала, как Маратик легонько и ободряюще ее по плечу потрепал, а вскоре на кухне загремела посуда и бутылки звякнули...***
Во главе "Кинопленки" стояли Ирек Мингазизов (Ташкент) и Эльфат Сунгатуллин (Ильфатей). К 1988-му году они превратили своих людей в мощную группировку, состоящую из нескольких бригад, которая уже второй год горела желанием взять под контроль прибыльный Московский рынок, вытеснив оттуда конкурентов – "Низы". Спору нет, с поддержкой в лице "Универсама", у которых теперь были свои личные счеты с "Низами", одержать победу было легче. Турбо понимал, что двигало Кащеем – естественно, жажда наживы. Да и сам Туркин весь путь до "Кинопленки" уже смог оценить все перспективы. Разгромив "Низы", они убивали сразу двух зайцев: мстили за отца его любимой девчонки и приобретали свою долю с рынка. Взвешенный риск – залог успеха. – Ты ту рожу маргинальную хорошо запомнил? – донесся до Валеры голос старшего. – Прекрасно. "Универсам" пешим ходом достиг "Кинопленки" меньше чем за полчаса. Старшие еще несколько минут общались и договаривались между собой, молодняк выжидающе друг на друга поглядывал, пока не заинтересовался одной фигурой. Из гаража, где своего часа поездки ждали "девятки", вышел бодренький, жилистый старик. Кащей тоже на него оглянулся, а потом кротко кивнул, пыхая сигаретой, пока Ташкент ему негромко что-то объяснял. – Он что, тоже с нами? – шмыгнул засвербевшим от мороза носом Зима. Вопрос был вроде бы адресован в никуда, но Турбо предположил: – Видимо, да. – Жуткий он какой-то... Старик поравнялся с "универсамовскими", ухмыльнулся пацанам полубеззубым ртом. Слышал, что сказал Вахит. И сам решил про себя поведать: – Вы, молодежь, по-быстрому все делаете. А меня зовут, чтобы, когда надо, страшно было. Убивать-то умеючи надо. Пулю в затылок пустить – дело не хитрое. И школьник сможет. А ты, – он пронзительно посмотрел на Туркина, который стоял к нему ближе всех, – так попробуй, глядя в глаза убить. – Не, я бы не смог, – Валера покачал головой. – Ничего, научишься, – дед обвел пацанов изучающим взглядом, – все научитесь. Грядёт новое страшное время, и вы в него с головой окунетесь, молодежь. С этой дорожки уже не свернуть... Если только в могилу. Зима и Турбо быстро переглянулись. А старик продолжил рассказывать: – Я по молодости в НКВД служил. В день человек по тридцать стрелял по приговору. Ведешь его по коридору, значит, до стены глухой, ствол тихо достаешь – и в затылок. Одни догадывались. Другие не понимали. А тут один мне попался... Из вояк он, комбриг бывший у Буденного. До стенки дошел, повернулся и смотрит на меня, – дед выдохнул, – глаза в глаза. А я как каменный стал. Курок ко лбу приставил, а нажать не могу. В тот стоит и смеется, мол, стреляй, сопляк, или что, штаны обмочил? И руками ствол обхватил и себе ко лбу прижал еще сильнее. И продолжает: "Мы таких, как вы, шашками рубили. А вы нас теперь только стрелять втихаря можете". Короче, начальник смены его исполнил. Я не смог. А я с тех пор, – он голову задрал и посмотрел на звездное казанское небо, – оружие в руках не держал, акромя финки. В войну разведчиком был, языков брал – финкой резал, на штык немчуру насаживал. А стрелял всегда мимо. Специально. И всю дорогу глаза этого комбрига видел. Прав он был. Мы-то по-подленькому всю дорогу казнили, как палачи, а они открыто своих врагов резали. Их боялись и уважали. А нас презирали. Пацаны снова переглянулись. Да, они понимали, к кому и с какой целью они сейчас шли, но... убивать? Рубить? Сделалось не по себе. Вдвойне от того, что голос старика лился спокойно, с холодом каким-то. Будто давал понять, что с этой минуты пути ни у кого назад нет. – Так что, парни, в глаза смотрите тем, кого мочите. Только в глаза. Тогда вас уважать будут. Не бояться, а уважать. Потому что знать будут, что вы убить не боитесь. А значит правы. Вы не маньяки и не палачи. И делаете это потому, что кто-то должен это делать. Он отошел к Ташкенту, пацаны видели, как он руку Кащею пожал. Только уже сидя в машине, когда ехали в низину Московского района, Кащей с переднего пассажирского назад к Коту, Турбо и Зиме обернулся: – Как вам старик? Жизни уже успел научить? – Суровый дядя, – прохрипел Вахит, – а кто он вообще такой? – А хрен его знает, – закурил Кащей, – он каждый раз по-разному рассказывает. То чекист бывший, то мясник, то еще кто-то. А вообще люди за него вот чего говорят: дед обычный. Дачник. У него жену с сыном больным на даче какие-то отморозки порезали. Нашли их потом, посадили даже, но не расстреляли. Так он вслед за ними сел. И всех четверых бритвочкой на куски порезал. А те из блатных были. Ну Ташкент старика заметил и отмазал. С тех пор он людей и режет. Но не всех подряд, а тех, кто убивает неправильно, за просто так, – и на Турбо кивнул, – как батю твоего Цветочка. – Как киллер, что ли? – хмуро предположил Туркин. – Не, киллер за бабки. А старик хрен знает за что... Но не просто так, это точно. Над дверью в огромный гараж, оповещая об их прибытии, звякнули жестяные банки из-под кильки. В огромном гараже пусто, освещение тусклое. Маленький угловой диван с потертой обивкой, столик, накрытый газетами, а на них – бутылки и сушеная рыба. Дверь в другое помещение чуть приоткрыта, оттуда льются свет, приглушенная музыка и доносится запах табака и гари. Куян, старший "Низов", вышел к "Универсаму" и "Кинопленке". Среднего роста и сложения, весь в татуировках. Кожа смуглая, но не от загара, а от природы. За ним подтянулась его толпа. За плечом остановился Григорий. Тот, что Шамиля Дамировича и грохнул. – Турбо, – Кащей не оборачивался, только голову слегка назад склонил, – гондона того видишь? – Вижу. – Другим шепни, что живым нужен. У нас есть для него отдельный аттракцион, – и, растянувшись в щербатой ухмылке, гаркнул насторожившимся "Низам": – Доброго вечерочка, сограждане! Сейчас вам будет, суки, и хаос, и паника...***
Маратик с брезгливостью оттирал граненые стаканы под мощной струей воды, когда услышал, как на кухню вошла Ландыш. Покосился на нее через плечо – девчонка принялась помогать ему. Сметала со стола засохшие остатки продуктов в мусорное ведро, комкала засаленные газетные листы. Затем форточку распахнула, впустила в квартиру морозный январский воздух. – Зачем? Брось эту бяку, не твоя беда, – обратился к ней Суворов. – Ты один тут до утра горбатиться будешь, – вздохнула Ландыш. – Я помочь хочу. Тебя уже дома наверняка заждались... Марат улыбнулся: – Пока старшие отмашку не дадут, я от тебя никуда не денусь. – "Старшие, старшие"... Эксплуатируют тебя старшие, как могут... – Ой, женщина, помолчи, – хохотнул он, ополаскивая стакан. – Посуду помыть и за тобой приглядеть – это не конец света. Ландыш протерла мокрой тряпкой клеенку на столе, отодвинула под раковину мусор и облокотилась спиной на тумбу. Смотрела, как мальчишка отдраивает посуду. – Неужели тебе это нравится? – Посуду мыть? – Бегать на побегушках у этого вашего Кащея... Ты ведь еще совсем маленький... – Кто маленький? Я? Мне тринадцать лет, Ландыш Серебристый! У Ланы сердце сжалось. Разница у них с Маратиком всего пять лет. Когда ей и ее мальчишкам-одноклассникам было по тринадцать, они думали совсем о другом. И жизнь у них была в этом возрасте поспокойнее. А теперь все устои катились куда-то вниз. Многие прошлые убеждения разрушены, теперь пришло время находить и устанавливать новые. Тринадцать лет для подростка – это взрыв. Как будто в одиннадцать лет он подходил к обрыву, в двенадцать с него сорвался, а в тринадцать уже на бешеной скорости летит вниз. Родители в этот момент, как и старшие друзья, могут стать парашютом. Или хотя бы подушкой, на которую будет не так страшно упасть. Для Маратика подушкой стали не те люди. Он брал теперь пример со старших, таких, как Зима и Турбо, таких, как Кащей. Блатная романтика, гулянки и драки... Даже Вова, старший брат, не дал Марату пример, как надо. Втянул туда, куда нельзя... Лана понимала, как все это неправильно. Все, что сегодня происходило или происходит до сих пор. Она понимала, что Турбо пошел на это ради нее. Но разве можно это было оправдать? Сильные чувства толкают на безумные поступки. Жестокие, полные боли и отчаяния. – Маратик... Мне страшно. Суворов-младший стряхнул с рук капли воды, схватил полотенце с тумбы, быстро обтер ладони и расставил руки перед Ландыш. – Идем обниму? Он сгреб девчонку в объятия, и она уткнулась носом в его плечо. И тут хлопнула входная дверь. Кащей вошел в кухню, выгнул бровь: – Маратка, ты у нас что, лишние зубы приобрел? Мальчишка отпрянул от Ланы. – Чего это? – Того это, девчонок старших товарищей тискать нехорошо, не знал, что ли? – Где я Ландыш тискал? Я это... успокоить хотел. По-дружески. Кащей схватил полотенце, небрежно потер им по потрескавшейся коже своего плаща. Лана невольно вздрогнула, когда на светлом полотенце увидела кровавые пятна. – Успокоить? А что, – он прищурился, на девчонку в упор посмотрел, – Цветочек у нас в панике? Сам видел, как Лане не по себе. Как ее передергивает от одного его вида и вида крови. Но продолжал глядеть ей в глаза и дальше оттирать рукав, демонстрируя сбитые костяшки ее перепуганному взору. – Ну как прошло-то? – Маратику не терпелось узнать все подробности. – Где Валера? – осмелилась спросить и Ландыш. – Маратка, плесни водички, – проигнорировав оба вопроса, Кащей уселся на табуретку, спиной вжимаясь в стену. – А то в зобу дыхание сперло. Лана нервно сжимала и разжимала пальцы, нервно цеплялась ногтями за края рукавов своего свитера. – Цел твой Турбо, – наконец ответил ей старший и подмигнул. – Сейчас одно дельце доделает и заберет тебя из моего заточения, – оттолкнул от себя кружку, потарабанил пальцами по столу. – Тебя на днях в ментовку вызвать могут, как свидетеля... Будь готова. – Свидетеля... чего? – у Ланы дыхание перехватило. – По делу твоего отца, чего еще? – Но я ничего не видела... – Видела. За тобой же следили. – Так он че, живой? – вклинился и Маратик. За что тут же получил в лоб пятернëй. Кащей губы сжал и приторно-ласково протянул: – Ты вот чего девочку такими вопросами на поганые мысли толкаешь? Что ж она про людей хороших подумает, а? Что мы беспредельщики и мокрушники? Маратик язык прикусил. Он краем уха слышал, что задумывали старшаки: убийцу Ланиного отца они хотели подбросить ментам. Этим сейчас как раз и занимались "универсамовские". Гриша, конечно, был сильно избит и мало напоминал живого. Пока остальные пацаны удерживали его, Турбо его рукой выводил чистосердечное признание. Дядя Толик за три пузыря горькой любезно согласился доставить это туловище до отделения милиции. – Служивые! – дядя Толя двери с ноги открыл и с Гришей наперевес в коридор ментовки ввалился. Дежурный тут же подскочил со своего места и к нему бросился. – Тут к вам с чистосердечным человечек шел. Вы на его разбитый клюв внимание не обращайте, спешил просто к вам очень, поскользнулся, упал, вот башка чуть и не отвалилась. – Ты глазами на меня, Цветочек, не сверкай, – Кащей исподлобья поглядел на Ландыш. – Мне уже все уши просвистели, как ты у нас за справедливость и законность топишь. Но знай, наша исправительная система только называется исправительной. А на самом деле она никого – я-то знаю – ни-ко-го не исправила. И уж ты мне поверь, наши доблестные стражи порядка даже не чесались, чтобы найти убийцу твоего отца. Им все надо на блюдечке подносить. А чтобы поднести, нужно немного кровь пролить. Не им. Нам. А насилие – не развесные карамельки. Его ровно не отсыпешь. – Я... – Лана закашлялась. Собственные противоречивые эмоции начинали ее душить. – Я слишком запуталась. – А ты меньше впутывайся туда, куда не надо. И Турбо мозги не компостируй. А то он из-за твоих нравоучительных лекций слишком нервный стал. Ну все, сопли свои на кулак намотай, – Кащей поднялся, самолично наполнил стакан водой из-под крана и Ландыш протянул. – Маратка, метнись в комнату, в серванте шоколадка лежит. Принеси девушке. Когда в квартиру Кащея вошел Турбо, вовсю царила ночь. Он не знал, что говорил Лане старший, но она вышла к нему абсолютно спокойная. В глазах ее мелькнули искорки облегчения, и она просто вжалась в его грудь, игнорируя запах мокрого снега и крови, пробивающийся в носоглотку. – Забирай свой Цветочек, домой веди, – махнул ему Кащей, откровенно зевая. – Давай-давай, Турбо, шевели поршнями, освобождайте жилплощадь.***
На кухне Дамаевых тепло. Чайник засвистел. Замотанный и уставший после пробежки со "скорлупой" Джеймс даже ухом не повел – спал в прихожей на коврике, примостив мордочку на кроссовках Туркина. Лана выключила подачу газа, плеснула кипяток в две кружки и вернулась к прежнему занятию – обработке ссадин и ушибов на лице Валеры. – Скажи мне только одно, – она коснулась прохладными пальцами разбитой щеки и рассеченной переносицы, – вы никого не убили? Турбо почувствовал, как к горлу снова подступила тошнота. Потому что пока они с пацанами забивали непосредственных виновников в смерти Шамиля Дамировича, старшие решали с главными "Низов" вопрос по-взрослому. Когда Валера обернулся на старика-мясника, то увидел и услышал, как Куян захрипел, и из его горла и рта полились струи крови. – Бля, не смотри... – поморщился Зима, пихая друга в плечо, отворачивая. И Туркин отвернулся, согнулся пополам и его тут же стошнило. – Ну во, проблевался, – кивнул старик, – правильно, а то в себе бы держал. – Если бы все люди прощали, всё бы оставалось безнаказанным – начался бы хаос, – Кащей поправил воротник плаща, закурил, стоя спиной к старику, который уже втаскивал труп в багажник одной из "девяток". Не смотрел принципиально. – Куян в новогодние праздники брата Ташкента порезал. Тот по дороге в больничку скончался. Так что все по справедливости, пацаны. – Никого, – Турбо глаза прикрыл. Даже и не соврал. Он точно никого не убивал. Только покалечил. Но по справедливости. Это же все в слух и выдал: – Все сделали по справедливости, Ланка. – Да... Мне ваш Кащей сказал... Что вы его милиции сдали. – Не лично мы. Западло. Дядя Толя помог... – Что за дядя Толя? – Один хороший человек. Ауч! Лана чуть сильнее нажала на разбитую переносицу, и Турбо инстинктивно поморщился. Она тут же подула, нежно и успокаивающе погладила его по лицу, и дрожь пробежала по его позвоночнику, что заставило кровь быстрее пульсировать по венам. – У меня остался анальгин... – Ландыш чуть отпрянула. – Я сейчас... Валера судорожно вздохнул, обхватил крепкой ладонью ее запястье и притянул Лану к себе, успев коснуться губами уголка ее губ и втянуть дозу запаха ее волос: – Ты забыла? Ты мой анальгин. Он едва касаясь провел подушечками пальцев по ее нижней пухленькой губе, и это прикосновение, почти невесомое, заставило Ландыш вздрогнуть. Сумбурные чувства затопили сердце. И какая-то неосознанная сила позволила девушке поддаться на его прикосновения. Турбо ее чувствовал, поэтому знал, что именно сейчас она не оттолкнет его. Время от времени в ответ на ее взгляд он касался ее щеки губами, и эти еле ощутимые поцелуи вызывали в ней щемящие ощущения. Сердце Ландыш разрывалось от чувств привязанности и ненависти за обман к нему. Решившись, Валера коснулся губами ее губ. Ощущение нереальности происходящего кружило голову. То, что Лана не оттолкнула его, и ее рука прильнула к его волосам, подсказало, что ее переполняют похожие чувства. Он не решался пока целовать ее так, как требовало его тело. Страх разрушить что‑то неуловимо-прекрасное не позволил поцелую стать жадным и требовательным. Турбо понимал, что не должен был переходить границ. Лишь нежно взял лицо девушки в ладони и так же нежно коснулся губами ее губ. Затем чуть спустился к шее, отчего она запрокинула голову, часто дыша. Его губы, коснувшись виска и мочки уха, вновь вернулись к ее губам. Руки скользнули на ее талию, чувствуя, как в ней нарастает напряжение, высоко поднимавшаяся грудь и подрагивавшие ресницы подсказали ему нужный момент. Тогда он прижался в поцелуе к ее рту, заставив приоткрыть губы и впустить его язык. Скользнув внутрь и коснувшись ее языка своим, он чуть отодвинулся. – Ты помнишь, что я спросил тогда... в новый год? Ландыш смотрела на него, прерывисто дыша. Ее зрачки расширились и потемнели. – Что?.. – Ты доверяешь мне? – Я... Я не знаю... Он снова накрыл ее губы поцелуем, более жарким, сжал пальцы на ее талии, прижимая девчонку еще теснее. Когда Ландыш глухо и кротко промычала, Туркин снова прервал поцелуй: – Доверяешь? Просто скажи "да" или "нет". – Если скажу "нет", ты... уйдешь? – А ты хочешь, чтобы я ушел? Скажи, ну? Как есть скажи... – Не хочу... – Доверяешь? – Валер... – Я не отстану, – прошептал он в ее приоткрытый рот и снова поцеловал. И снова. И снова. – Пока не скажешь... Пусть она знает, как давно он ждал этого момента, как безумно ныло его тело каждый вечер от невозможности прикоснуться к ней. – Пообещай... Пообещай, пожалуйста... Что не предашь меня. – Не предам. Никогда не предам. Теперь ты скажи. Доверяешь? – Д... да. Это сработало, как спусковой крючок. Руки Турбо сильнее сжали ее талию, поцелуй углубился. Губы Ланы перестали просто отдаваться его поцелуям, они тоже стали посасывать его язык, уголки губ, исследуя каждую клеточку его рта. Руки дотронулись до его твердой груди и спины. Обоих не покидало ощущение, что весь мир замер, украдкой следя за их пылкими объятиями. – Я спросил разрешение. Ландыш не поняла, о чем он говорит, и посмотрела на него вопросительно. Взгляд был затуманенным. Турбо не стал ничего объяснять. Он просто потянул свитер Ланы вверх, и тот соскользнул. – Я боюсь... – судорожно выдохнула девчонка и задрожала. – Я не сделаю тебе больно. Никогда больше не сделаю больно. Турбо опустил голову и прижался лицом к выемке между ее груди. Опасения мигом покинули голову. Сейчас в его руках нежная девчонка. Любимая девчонка. Он коснулся влажным поцелуем одной ключицы, затем другой. С губ Ланы сорвался едва слышимый стон, и она выгнулась ему навстречу. Парень подхватил ее на руки, крепко вжимая в себя. Она закрыла глаза, обнимая ладонями его волосы, ощущая шаги и его губы на своей шее, и снова взглянула не него только тогда, когда ее спина повстречалась с холодной простыней ее кровати. Чувствовала, как тело освобождается сначала от джинсов, затем от остального белья. Ландыш инстинктивно прикрыла грудь рукой, волнуясь, стыдясь, скрестила ноги. Туркин опустился рядом, нежно целуя ее вновь, обнимая горячими руками ее и без того разгоряченное тело. Ему хотелось быть нежным, ему хотелось быть ласковым, хотелось изучать Лану губами и руками, взглядом... – Не бойся... Я сам немного боюсь... Он мягко усмехнулся, и в этом признании было столько теплоты, что Лана расслабилась. А Турбо все целовал, целовал, целовал... Губы, скулы, шею и ключицы, часто вздымающуюся грудь, выступающие ребра, мягкий животик... Часто задышал сам, опаляя горячим дыханием ее тазовые косточки, плавно разъединяя девичьи ноги. Глядя на самое сокровенное. Как-то давно повелось, что не по-пацански девушке там приятно делать. А ему... ему хотелось. Лана тихо застонала, почувствовав его язык там, где сладко ныло и тянуло. – Ты... Ты что, Валер... Его имя слетало с ее губ с таким волнением, трепетом и нежностью, что его сердце забилось чаще. Он делал это первый раз. И ее дыхание, ее путешествующие по его волосам пальцы и тихие волнительные стоны вознаграждали его за эту смелость, намекая, что все он делает... правильно. В голове Ландыш словно что‑то взорвалось, и где‑то внизу стало на миг нестерпимо горячо и сладко. Она содрогнулась всем телом. Турбо плавно поднялся, подтянулся наверх к ней. Он гладил и целовал ее грудь, брал свободной рукой кончики ее пальцев, мягко целовал и их. Затем снова вжался губами в ее губы, опуская пальцы вниз, между ее ног, ощущая влажность и жар, медленно проникая фалангами внутрь. – Больно... – еле шевеля губами, прошептала Ландыш. – Больно-больно... – Я осторожно... Очень... – тяжело сглотнул Турбо, рвано дыша. – Поцелуй меня. Поцелуй меня сама... Она обняла его за шею, поцеловала, увлекаясь сама изучением его губ, подбородка, не заметив, как уже обе руки Валеры обняли ее, и он мягким, аккуратным толчком вошел в нее. Она тихо вскрикнула, прижимаясь к его горячему торсу, и ее болезненный стон слился с его хриплым дыханием. Никогда прежде Лана даже не представляла, что такое с ней случится. Турбо был внутри ее, снаружи, везде. А кровь оглушительно билась в голове, и что‑то тягучее стало расти и распространяться внизу и внутри, пульсируя. Эмоции смешались. Сладкая боль. Жалящая нежность... Это еще неизвестное ранее чувство было таким сильным, что Лана вскрикнула и расплакалась, прижимаясь к парню, и странное ощущение заполнило зыбучую пустоту от боли потери. Ей не было стыдно. Она чувствовала себя снова живой... А он тонул в ее болотистых глазах. И ему это нравилось. С Ланой было всё по-другому. Уютно. Правильно. Спокойно. Безопасно. Это не трахать Каплю в её однушке, пока отец дрыхнет после смены за занавеской, и ржать и затыкать друг другу рты, когда скрипит старая пружина. И не на чердаке заброшки, где по близости мертвые голуби. Вот уж точно легко продлить процесс, когда дохлого голубя даже визуализировать не надо. Учил же его когда-то последний хахаль матери. И не в пыльной подсобке ДК, когда каждый третий шляется мимо за дверью и дергает хлипкую ручку, проверяя, свободно или нет. И Капля тут всхлипывала, а не натужно стонала, боясь, что спалят. Ведь у неё, блять, репутация! Лана другая. Она по-настоящему чистая. Ласковая. Стеснительная. Аккуратная. Неопытная девочка. И каждый поцелуй к ней ласковый, осторожный. И кровать не скрипит. И простыни настолько чистые и белые, что первая кровь на них кажется слишком ярко-алой и страшной, и он боится, что сделал что-то не так. А она шипит, но улыбается. – Валерка... А как... Как теперь? Вся нежная, хрупкая, маленькая, боже. Дрожит и смотрит влажными глазами на него. Турбо сгреб ее в охапку, как самое дорогое, что было в его жизни. – Не бойся, маленькая. Всё нормально. Я всегда рядом. Просто держись за меня.... Она сама не заметила, как уснула, вжимаясь в его плечо, а в окно уже просачивалось своими лучами холодное утреннее январское солнце. Турбо зажмурился, уткнувшись носом в густые, чуть влажные волосы девушки. Здесь тепло и светло, и этот свет проникает внутри Турбо, сквозь пыль, грязь, паутину боли, заставляя сердце оживать и чувствовать себя обычным мальчишкой.