Любовь врага

"…Но не столько меня сокрушает грядущее горе Трои, Приама родителя, матери дряхлой, Гекубы, Горе тех братьев возлюбленных, юношей многих и храбрых, Кои полягут во прах под руками врагов разъяренных, Сколько твое, о супруга! тебя меднолатный ахеец, Слезы лиющую, в плен повлечет и похитит свободу! И, невольница, в Аргосе будешь ты ткать чужеземке, Воду носить от ключей Мессеиса или Гиперея, С ропотом горьким в душе; но заставит жестокая нужда! Льющую слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет: Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах Всех конеборцев троян, как сражалися вкруг Илиона! Скажет — и в сердце твоем возбудит он новую горечь: Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства! Но да погибну и буду засыпан я перстью земною Прежде, чем плен твой увижу и жалобный вопль твой услышу!”" Прощание Гектора с Андромахой и сыном, «Илиада», Гомер. *** В маленьком медном зеркале отражалась очень красивая женщина. Никто бы не дал ей её истинный возраст — настолько прекрасной она оставалась, несмотря на лишения, войну, потери и плен. Андромаха, некогда жена Гектора — могучего и верного защитника Трои, бездумно расчёсывала свои длинные локоны так, что те медным золотом блестели в отблесках свечей и шёлковым покровом падали на обнажённые плечи. Разогнав служанок, новая царица Эпира готовилась ко второй в своей жизни брачной ночи. Ей хотелось болезненно, истерично рассмеяться над тем, как жестоко эта отличается от предыдущей. В первый раз она выходила замуж по воле отца, Ээтиона. Точнее, отец лишь предложил ей брак с троянским царевичем, но не стал бы неволить любимую дочь; однако сама Андромаха, знающая, насколько необходим был её родным Фивам союз с Троей, согласилась на политический брак. Лучшее, на что рассчитывала тогда благоразумная девушка — построить счастливый брак не на любви, а на взаимном уважении и пользе. Боги улыбнулись ей: статный, преисполненный врождённого благородства жених понравился невесте с первого взгляда. Он не был особенно красив, но в его выразительных тёмных глазах, в каждом слове и действии читалась непоколебимая внутренняя сила. Именно про таких мужей, как Гектор, было сказано «как за каменной стеной». В отличии от многих мужчин, считавших жену лишь бесправным к себе приложением, Гектор видел в ней личность и с первой встречи ненавязчиво, но упорно и красиво добивался сердца и так обещанной ему невесты. Был столь предупредительным и чутким, что совсем не ожидавшая такой осады Андромаха сдалась почти без боя. Поэтому, когда они с Гектором прибыли для пышной свадьбы в прославленную Трою, она уже взаимно любила своего наречённого со всей страстью первой любви, со всем пылом юности. Их первая ночь была восхитительно чувственной. Казалось, впереди ждёт только счастье. Тогда она и вообразить не могла, что любовь может принести войну и страдания, разрушить несокрушимую Трою. И уж точно даже в страшном сне не могла представить, что любовь заклятого врага к ней самой спасёт её сына, сделав из неё царицу-пленницу. Через несколько лет после свадьбы случилось страшное. Ахилл, непобедимый воин, ненасытно жаждущий крови, пошёл войной на Фивы, захватил и разграбил родной город Андромахи и убил её отца и всех семерых братьев. Боль и ужас, которые тогда испытала молодая троянская царевна, не описать словами. Даже сейчас, спустя долгие, страшные годы, невыносимая скорбь всё ещё сжимает её сердце при мысли о близких. Обычно хладнокровный Гектор тогда был страшно разгневан, и, видя состояние жены, обдумывал вариант ответа на нанесённое оскорбление, в обход воли отца, Приама, который тогда считал более выгодным устанавливать дружественные взаимоотношения с греками. Но Андромаха сама остановила его. Она знала, что если война разгорится, то оставит после себя лишь пепелища. Не хотела потерять ещё и мужа, который стал её единственной семьёй. Остыв, Гектор согласился, что на тот момент воевать со всей Грецией — а Ахилл привлёк бы всю Элладу — было бы неразумно. Тем не менее, война всё же началась. Из-за глупого Париса и легкомысленной красавицы Елены. О да, она действительно была прекрасна, роковая, неземная красота… не раз и не два Андромаха слышала за своей спиной насмешливые шепотки, мол, она смотрит на Елену с таким холодом и сторонится её лишь потому, что та одним своим появлением отобрала у Андромахи «титул» первой красавицы Трои. Эти глупые слухи вызывали у царевны только безрадостную усмешку. Нет, она презирала Елену совершенно за иное: за то, что ради всего лишь страсти она, царица Спарты, бросила своих детей на произвол судьбы, не взяв себе даже труда подумать о последствиях. А расплачиваться за всё это — троянцам. Гектору в том числе. Он стал верховным предводителем троянского войска вместо своего старого отца. И все десять лет этой проклятой войны был для троянцем самым ярким знаменем, символом победы и единственной надеждой. При том, что на стороне греков сражались полубоги — того же Ахилла в бою сложно было назвать человеком, скорее, монстром в человеческом обличье — а Гектор оставался простым смертным. Об которого спесивые греческие герои раз за разом ломали зубы, словно о скалу. Ахилл, искупанный матерью-богиней в Стиксе и неуязвимый — не знал страха, а вот Гектор боялся, потому что ему было что терять, однако всем своим страхам смело смотрел в лицо, ни словом, ни делом не показывая их существования. Ахилл больше всего на свете жаждал вечной славы и проливал ради этого фальшивого блеска реки крови, а Гектор хотел лишь одного — мира и защиты своей родине. Два заклятых врага, два воина — на первый взгляд такие похожие… на самом же деле едва ли не противоположные друг другу. Ахилл вырезал всю семью жены Гектора, а Гектор убил лучшего друга Ахилла, Патрокла, когда тот был в доспехах друга и все думали, что он и есть Ахилл. Видимо, самой судьбой им было предрешено встретиться в поединке, где выживет лишь один… и, к сожалению, боги были не на стороне Гектора. Перед этим боем он знал, что идёт на верную смерть, знал, что каким бы могучим воином он ни был — бой с разгневанным полубогом, в одиночку уничтожающим армии, ему не выиграть. Тем не менее, не отступил, не склонил головы, не спрятался за ещё не покорёнными стенами города, хотя многие, включая Андромаху, предлагали ему сделать это. Тот день, когда он пришёл, чтобы попрощаться, останется с нею намертво выжженным в памяти, верно, до последнего вздоха… Услышав о том, что Ахилл вызвал Гектора на поединок за погибшего Патрокла, Андромаха с замирающим сердцем в иступленном безумии бросилась к самой высокой смотровой башне с ребёнком на руках, полагая, что роковой бой уже начался. Но Гектор встретил её возле этой башни. Как всегда спокойный и сосредоточенный. Любящее сердце не обманешь: Андромаха чувствовала под этой бронёй неуверенность, отчаяние, страх. Гектор боялся… и так не хотел умирать… «Прошу, умоляю, любимый… не отправляйся на поединок, останься в этих стенах, покуда они ещё не сокрушены! Ты десять лет, забыв про ранги и свою царскую кровь, бился в самой гуще сражения… Ты уже столько отдал этому несчастному городу, неужели он взамен не защитит тебя от гнева чудовища в человеческом обличье?.. Останься со мной и с сыном… Что с нами станет без тебя? Кто защитит нашего Астионакта, если ты погибнешь?.. Гектор… ты и наш сын — всё, что у меня осталось». Боль, что она читала в тот миг в его глазах, словно резала её ножом по живому. А он с тоской и любовью поцеловал притихшего Астионакта в лобик, нежно обнял лицо жены шершавыми от мозолей ладонями и сказал тихо, но твёрдо: «Я должен оставаться со своим народом, сражаться за него до последней капли крови. Однако… больше, чем падение Трои, меня страшит лишь твоя и Астионакта судьба после этого. Если Троя падёт — вас возьмут в плен и сделают рабами, или вовсе убьют. Я не смогу этому помешать, если сейчас трусливо спрячусь. Нет другого пути, единственный шанс предотвратить — принять бой, каким бы безнадёжным он ни стал. И я предпочту умереть в сражении, борясь хотя бы за ничтожную вероятность спасения для вас, чем выжить и беспомощно наблюдать за тем, что для меня многократно хуже смерти». Если бы не сын, то и сама Андромаха предпочла бы смерть, нежели пережить всё то, что последовало после. Ахилл победил Гектора в неравном бою, хоть и не без труда. Но нечестивцу было этого недостаточно: он всячески измывался над телом поверженного врага и наотрез отказывался выдать его родным на погребение, покуда старый царь Приам неизвестно каким чудом не вымолил у этого бессердечного отдать истерзанное тело. С тех пор горе стало Андромахе вечным спутником, а скорбь проросла под кожу, смешалась с кровью, не покидая со своим леденящим дыханием ни на миг. Последние дни Трои царевна прожила будто в тумане, не в силах пережить своё горе, и всё, кроме судьбы маленького сына, ей было безразлично. Лишь одна весть за это время поселила в ней злую радость — весть о смерти Ахилла, который погиб так глупо, пронзённый в единственное уязвимое место — в пятку — братом Гектора, метким лучником, Парисом. Когда опьяневшие от крови и алчности греки жгли и грабили город, прорвавшись внутрь, Андромаха ради Астионакта спряталась в святилище Зевса вместе с сыном и свёкром, тщетно надеясь, что даже в нынешнем безумии греки не убьют их в святилище, боясь прогневить богов. Но в самый разгар страшной ночи, освещённой пожаром словно день… в святилище вместе с несколькими воинами, с окровавленными мечами наголо, ворвался её главный страх, самый злейший враг — проклятый Ахилл. Точнее, так ей показалось сначала. Этого быть не могло, потому что Ахилл был к этому моменту уже мёртв. Но этот воин был так поразительно, так страшно на него похож… что и неудивительно, ведь это оказался его единственный сын, Неоптолем. Кровь и копоть скрывали молодость его лица, а шлем — рыжий цвет волос, делая почти неотличимым от отца. Ни на секунду не усомнившись, «Ахилл» убил старого Приама прямо у святилища, словно открыто бросая богам вызов. Из последних сил сохраняя присутствие духа, Андромаха не дрогнула, когда окровавленный убийца обернулся к ней, и произнесла, прижимая к себе Астионакта: «Делай со мной всё, что пожелаешь, воин, только, во имя всех богов, пощади моего сына!» «Это жена и сын Гектора! Того, кто губил нас десять лет! Им нет пощады!» — крикнул кто-то из воинов, и несколько из них ринулись к ней с сыном, явно намереваясь растерзать. Однако Неоптолем неожиданно вытянул меч, останавливая своих воинов, и, ещё раз окинув Андромаху заинтересованно-оценивающим взглядом, ответил: «Красивая. Так уж и быть, оставлю вас в живых. Будете моими рабами». Так и случилось. Андромаха и Астионакт стали пленниками, безраздельно принадлежащими Неоптолему, молодому царю Эпира, унаследовавшему многие черты своего легендарного отца. Но проказник-Эрот порой коварнее самой судьбы: Неоптолем безумно влюбился в свою непокорную рабыню, которая его ненавидела. Влюбился настолько, что женился на ней, отказавшись от выгодного брака со спартанской царевной, наперекор всеобщему осуждению. «Прочие греческие племена всё настаивают на том, чтобы я отдал им твоего сына на растерзание… но я не позволю этого, более того — объявлю своим сыном и наследником… только будь моей, Андромаха, не отвергай, не ненавидь». У неё, живущей ради сына, не было выбора. Почувствовав на щеках жгучие слёзы, она поспешно отложила гребень и вытерла их, возвращая лицу невозмутимость. Путь, на который на ступила, чтобы её сын из презренного пленника, наследника сгинувшего города, превратился в наследника престола процветающей страны, требовал от неё наступить на горло своей гордости, растоптать осколки своего скорбящего сердца. «Я всё выдержу ради нашего сына, Гектор. Абсолютно всё. — упав на мягкое ложе и прикрыв глаза, подумала она. — Прости меня, любимый… Теперь я — жена сына твоего убийцы. Но в моём сердце лишь ты один». Брачное ложе пахло цветами, и против воли вспоминалась та ночь… Когда горячие губы любимого с такой откровенной, едва сдерживаемой страстью оставляли ожоги на её тогда ещё девственном теле, блуждали по шее, ключицам, груди и ниже, изредка срываясь на дразнящие лёгкие укусы, а затем снова переходили в поцелуи, такие чувственные и сладкие… такие реальные… словно не тогда, а прямо сейчас… Прекрасная грёза вдребезги разбилась, когда Андромаха, широко распахнув глаза, узрела вместо оплакиваемого мужа своего спасителя и мучителя. Его совершенное лицо, так точно повторяющее отцовские черты… Внутренности скрутило от острого отвращения: Ахилл, смотрящий на неё с такой сумасшедшей страстью?!.. И в страшном сне не приснится! Заметив её отвращение, точно прочитав каждую мысль, Неоптолем зло скрипнул зубами и слегка отстранился, но не выпустил из своих стальных объятий. Будто безмолвно напоминая: ей никогда не вырваться. — Прекрати. Отныне я твой муж, а не тот мертвец, за тень которого ты так отчаянно цепляешься. Я не могу заставить тебя полюбить меня… но неужели после всего, что я для тебя сделал, ты не можешь просто меня не ненавидеть? Пойми, наконец… я горжусь своим отцом, но всё же я — не он. «Верно. Ты — не он». — Знаю. И да, теперь я твоя жена, Неоптолем. Твоя царица. Твоя… Сделав над собой усилие, Андромаха нежно ему улыбнулась. Взгляд Неоптолема мгновенно потеплел, и очарованный царь вновь прильнул к любимой, завоевать которую так одержимо жаждал. Казалось, она, наконец, сдалась, и нет слаще этой победы… Опьянённый безумец не узрел за нежной улыбкой обещание неминуемой мести и смерти, что уже стоит за его спиной, направляемая хрупкой на вид рукой жены.