Ненаглядная наша aka Жизнь моей несуществующей подруги

Будто током тебя тогда ударило. А потом сразу обухом. Большим и тяжёлым, пыльным мешком. Набит он, возможно, песком. А может и чем-то полегче. То не суть. Ты не поняла тогда, ночь то была или день, или утро. Но судя по тому, что ты сейчас не спишь, и сейчас день, то было это ночью. Но почти что перед рассветом. Не могла же ты цельный день проспать... Но может и проспала, кто знает. Мы за тобой приглядывали в тот час. Ты нас так и не заметила. Оно и понятно. Ты всё делала будто на автопилоте, совершенно не задумываясь. Только автопилот твой был, видимо, изрядно выпивший. Все движения твои была рваные, дёрганные, неряшливые. Ты старалась все успеть, торопилась не знай как. Но это, как назло, не прибавляло тебе скорости ни на децл. А как будто даже наоборот - замедляло. Ты была подобна слепому новорожденному котёнку. Металась из стороны в сторону. Холодный пот струился по твоей спине. Двигалась наугад, на ощупь, по запаху, по хромающей интуиции. Тебе было плохо. Очень плохо. Это очевидно. Казалось, что настолько плохо тебе ещё никогда не было. Мотивы такого состояния были тебе неизвестны, непонятны. Что же ты привыкла делать в последние несколько лет, когда тебе больно, страшно, когда ты понятия не имеешь, что с тобой происходит? Ты идёшь. Идёшь к кому? К одному. К кому одному? К одной. К одной девушке. Которая была приставлена к тебе самой судьбой. Ты с самого начала была обречена на встречу с ней. И не просто на встречу. На стройнейшее совместное существование. На всепоглощающую любовь и поддержку. Нет. Тут нет любви. И никогда не было. Это было что-то колоссально отличающееся от любви. Что-то даже большее, чем любовь... Эта девушка. Нетрудно догадаться, кто она. Это Яна. И ты идёшь к ней. Нет, ты не идёшь. Ты бежишь. Со всех ног. Не оглядываясь. Не успела как следует разогнаться, как сразу завернула за косяк соседней двери. Там же она обычно находится. Это её спальня. Постойте ка. Как это завернула. Дверь ведь вчера вечером была закрыта... Или как это вчера... Ещё раз постойте. Ты. Ты... А когда ты вообще последний раз её видела? Кажется, вот только вчера вечером спокойной ночи ей желала, что вы мне такое рассказываете. На самом деле очень давно. Несколько дней точно прошло. А друзей когда? Так, стоп, не о них сейчас. Но.... Тоже самое. Давно это было. Но осознаёшь это только тогда, когда задаёшься таким вопросом. Вот вылетит из головы он, и вновь будешь думать, что встречала их накануне. Что за чёрт та а. Заворачиваешь таки за косяк. Но там нет никого. Постель расправлена, простынь помята. Она точно здесь лежала. Но ушла куда-то потом. Продолжаешь судорожные поиски. Спотыкаясь об каждый знакомый до боли угол. Всё плывёт перед твоими глазами. Размазанная картинка. Спутанные мысли. Но цель одна. И ты её достигнешь, несмотря на отключённый разум. Инстинкты одни остались. Синяки одни остались. Ты последние четыре ступеньки лестницы на спине пролетела. Ссадины и ухабы одни остались. Ты же так мчалась. Совсем не заметила. Щёки пунцовые, солёные капли на лбу. Лёгкие завязаны в узел. На дрожащих ногах ты поднимаешься с пола у подножия лестницы. Перед тобой дверь. Она на удивление прикрыта, хотя обычно, если она и проводила время там, оставляла её нараспашку. Из-под неё неприятно сквозит. Тянет холодом. Таким холодом, который ходит в недавно заброшенных домах, на полупустых автостоянках, вдоль могил. Он тонкий и сиплый, он что-то сопит и шушукает себе под нос. Он не совсем ходит. Скорее плывёт. Нервно перебирает своими сухими пальчиками, вжав длинные руки во впалые бока. У него большие, овальные, совершенно тупые, грустные глаза, вечно полузакрытые, с длинными, как веник, ресницами. У него до одурения несчастный вид, его так и хочется пожалеть, особенно когда он, потупив взгляд, плавно приближается к тебе, завывая... Но он очень обманчив, этот холод. Он лишь скрывается за маской плаксивого простачка. Он не несёт в себе ничего хорошего. Только горе одно. Остерегайся его, как только можно тщательно. Но если он всё же настиг тебя, то уже слишком поздно. Он натворил всё, что задумывал, а если и не натворил ничего, то подтвердил то, что натворил кто-то другой. Ты столкнулась с таким холодом впервые. Ты не могла знать, какой он. Ты ведь даже когда в городе жила не знала его. Ты на кладбище-то была всего раз в жизни. Да и на том кладбище даже представить нельзя было, что может объявиться такой холод. Тот раз был в миловидной отдалённой деревне. Летом. Тогда её родители ещё вместе жили. Всё гладко у неё в жизни было. Она ведь совсем ребёнок. Что ей ещё нужно? Они поехали навестить родственников. А Юле погулять разрешили. Она уже большая девочка, не потеряется, не убежит далеко. А она взяла да убежала. Не очень далеко, но всё же дальше палисадника. Добежала вот до кладбища. Понятия не имея, что оно там. Что-то её в ту сторону потянуло. Кажется, она вот-вот это вспомнит. Вспомнила. Это оленёнок маленький был. Не оленёнок даже, маленькая косуля. Косуля.. Что она забыла в деревне? Ах да. Там же лес неподалёку. Наверное, от матери отбилась. Ищет её теперь. Куда она ещё может идти, кроме как обратно в лес? Правильно, никуда. Она же животное. У неё инстинкты сильные. Она точно знает, где лес. А Юля что. А Юля тоже не против пойти с ней в лес. Она ведь не знает, как дойти до него. А косуля возьми да и мотни своей головкой, будто приглашая пойти вместе с ней. И Юля следует за ней. Сейчас самое утро. Часов семь или восемь. Они только недавно приехали. Всю ночь ехали. Пора отдохнуть. Погулять по лесу, например. По берёзовой рощице. Всё заросло лютиками, колокольчиками, вьюнками. Бурьян между ними высокий плетётся. На низких пригорочках и оврагах. На некоторых уже упали и сгнили кресты. Совсем древние, видимо. Так спокойно вокруг. Нет никого. Если задержать дыхание, то слышно будет, как вдалеке какая-то дряхлая старушка охает и причитает. Небо такое солнечное, свет полностью заполонил его, не оставив на нём и заплаточки голубого оттенка. Всё только белое, жёлтое, оранжевое. Душно и влажно, как перед грозой. А ведь так оно и есть. На залитом светом небе клубятся кудрявые тучи. Ещё вот-вот и они превратятся в грозовые тучи. Они толстые, жирные, они полны влаги. Они тяжело переваливаются с ноги на ногу, ухают, подбирают свои рыхлые бока, дабы не расплескать всю свою добротность раньше времени. Двигаются тяжело, но, однако, стремительно. Вот они уже прямиком над макушкой рощи. Юля закинула назад шею. Смотрит на них, не отрывается. Ей некуда торопиться. Всё душнее и душнее становится. Показалась витиеватая нитка молнии, а после раздался оглушительный гром. Вскрикнули птицы, как ошалелые, поднялись в небо. Стаи летят. По дороге, в сторону деревни, побежала лохматая собака, безостановочно лая до хрипа. Загулялась, видно, домой ей пора. И вот первые капли осыпались с неба россыпью крупных бусин. Поднялся пар от горячей земли. Всё зашевелилось. Или наоборот. Замерло... Неживая природа активная, а живая вся будто в ступоре. Мокро, жарко, неудобно. Надо просто постоять, переждать это. Остальное подождёт пока. Юля тоже в ступоре. В приятном. Она села на обочину проезжей дороги. Сидит себе, гладит примятую траву. Вода поднимает сначала пыль вверх, затем бьёт по ней нещадно кнутом, приколачивает. Ливень такой громкий, что совсем не слышно ничего, даже собственных мыслей. Это так хорошо. Тут обернулась заворожённая Юля. Увидела, что её спиной, буквально в двух шагах, лежит себе смирно та косулька, которая её сюда привела. Она такая молоденькая. Но она совсем не испугалась ни грозы, ни грома, ни осыпающихся на неё потоков. Она, наверное, очень сильная. И очень смелая. Юле нравится такая смелость. Это ведь так похоже на неё. Она тоже смелая. Не боится бушующей погоды. Она поняла это как знак. Она плавно приподнялась с обочины, протягивая вперёд дрожащую свою детскую ладошку, и попыталась погладить косулю. Но косулька не далась. Она широко распахнула свои большие чёрные глазоньки и быстро встала на ноги. Перебирает копытцами, топчется на месте. Не хочет уходить. Но и ластиться не хочет. Хочет, чтобы Юля ещё глубже в кладбище прошла. Кто Юля такая, чтобы ей отказывать? Пришлось пойти. Рощу дождь почти не трогает. Он лишь смачивает деревья, а с тех в свою очередь просто капает вода. Звук совсем другой, не такой сплошной. Но более громкий. Сырой мох смачно хлюпает при ходьбе. Длинные ветви берёз скользят по лицу словно плети. Отмахиваешься от них - липкие серёжки остаются на пальцах. Всё продолжает и продолжает следовать за косулей, хотя уже еле волочит ноги - трудно ходить по вязкой грязи, перемешанной с песком и прошлогодними листьями. Всё, умаялась она, не может больше идти. Остановилась, глубоко вздыхая и опершись на колени. Косуля вместе с ней встала. Юля взглянула сначала на неё. Позвала её ласково, свистнула, причмокнула губами. Без толку. Не отзывается проклятое животное. Пырится на неё своими бездонными глазёнками, жуёт какой-то листок, а не отзывается. Потом Юля поглядела по сторонам. Сколько шли, оооо. Долго-то как. А могилки всё равно не кончаются. Будто здесь не крохотная деревушка, а целый мегаполис издох. Могилки здесь уже все старые, как мир, ни одной хоть сколько-то ухоженной нет. Всё заросшие, грязные, ни имени, ни фотографии не видать. Ограды все ржавые и погнутые. Бедствие одним словом. Коррозия. Но не запустение. Запустение это безнадёга. Запустение это не просто когда пусто. Ну. В буквальном смысле. Когда нет вокруг ни людей, ни зверей. Это совсем необязательный фактор. Запустение может быть и там, где всего полно. Где люди живут, и звери бегают, и дома стоят чистые, не разломанные. Главное, чтобы дыхания жизни в этом во всём не было. Чтобы существование осталось одно. Бессмысленное и беспощадное. Чтобы всё растекалось, как кусок маргарина по горячему блюдцу. Размазывалось, размазывалось, заполняло всё пространство отвратительной вонючей жижей, а потом перетекало через край и продолжало таять, стекать, марать руки и шею, всех этим бесить и надоедать. Тогда это можно считать запустением. Но та том кладбище его не было. Далеко не было. Хотя там как раз таки пусто. Там нет людей. И могилы заброшены. Казалось бы, разве это не покинутость, разве это не то, что было выше описано? Нет. Может сколько угодно казаться, что могилы заброшены. Так оно, собственно, и есть. Но ведь это только внешне. Это всё наносное. Не люди, которые в них покоятся.. Они не покинуты. Их всё ещё вспоминают. Значит есть жизнь. Нет существования. Птицы и звери, и даже растения тут не бездушные мешки с костями. Они тоже одухотворены. Потому что живут в лесу, где все души живы. И эта живость оказывается целительной. Поэтому на этом кладбище так хорошо. Вместо того холода там царит прямо противоположное тепло. Оно как бабулины нежные объятья. Окутывают тебя, убаюкивают тебя, тихонько насвистывая себе что-то под нос. И ты засыпаешь. Поверхностно. То есть так, что всё вокруг как бы слышишь. Не видишь. Но очень долго это всё длится. Обычно поверхностный сон недолог. А тут.... Ох как все испугались тебя, ты бы знала. Ты очнулась поздно вечером. Ты лежала, свернувшись калачиком, под каким-то деревом. Вся пропитанная насквозь грязной водой. Ни царапинки на тебе. Ты не тронута, ты цела. Но выглядишь ужасно жалко. В окружении толпы охающих людей, в центре которой стояла твоя рыдающая мать. Она тебя цельный день искала. Забыла обо всём. Бросилась и искала. Поздно только спохватилась. Ты тогда уже успела до леса добежать. Там тебя и свалило что-то. Опять. Ударило, и уснула ты. Так крепко, что даже когда тебя судорожно тормошили за плечи, ты всё равно не до конца всё осознавала. Где-то ты уже это всё видела... Оно же опять.. Та что ж это такое та а. Всё об одном, да об одном. Можно, пожалуйста, ещё ударов, да? Нееет, так дело не по.... Да ладно вам. Какой там не пойдёт. Оно уже идёт. Весьма успешно идёт. Несколько лет уже идёт. А щас чего нет? Нет. Оно дальше продолжит идти. Причём именно таким образом. Это твоё естество, милая. Ты никогда не изменишься. Ты в намазанной мёдом, бархатной, лиловой ловушке, в которую сама себя загнала. По той же причине. Ты можешь какой угодно считать себя, но правда всегда будет одна. Ты бессильна и бесхарактерна. Здесь нет твоей вины. Здесь виноваты обстоятельства. Которым ты покорно подчинилась. Круг замкнулся. Так можно повторять до бесконечности. Просто прими это, как данное. Ты никогда не наберёшься воли для того, чтобы противится Ей. Так что иди, почеши себе затылок, да так сильно, уххх. Расчеши его до крови, до омерзительных хлопьев, корок и лысых плешей. Это должно помочь. По крайней мере, сейчас. Вернуть тебя в сознание. Ведь там, за пределами твоих грёбанных дневных фантазий живут реальные люди. Рядом с тобой, представляешь. Ты всё время, проведённое здесь, подбадривала их, помогала им, всегда была рядом, когда это было необходимо. И они тоже. Ты всё знаешь, здесь так принято. Но сейчас там, за той скрипучей картонной дверкой находится самая дорогая тебе душа. Находится. В весьма незавидном состоянии. Так что иди поскорей, проверь её, как она там.. Но ты не можешь. Что-то держит тебя за руку. Тебя снова как будто приклеили к полу... Сидишь на промозглой гранитной крошке, ноги в растопырку, как телёнок на льду. Ну почему эта лестничная площадка делает всё таким гулким и вычурным? Она же просто дышит, а кажется, будто стоит стая буйволов. Так глупо. Так рвалась сюда, а сейчас что? Почему тебе так страшно? Что за иррациональное оцепенение? Мы-то, к нашему собственному несчастью, знаем, почему так. А ты нет. Так иди, проверь. Причину своего ужаса. Не хочешь? Ясно дело. Мы поможем. Подбрасываем тебя вверх. Одна нога прямая, вторая за ней. Шатаешься, экаешь, ты в замешательстве. Кто тебя двигает? Что за наглое вторжение в личное пространство? Ну. Ежели сама не способна, то как же по-другому ещё? Ширк-ширк. Ширк-ширк... Фуууухххххх. Крепко держишься. С виду слабенькой кажешься, а ноги-то вон как крепко к полу прижала. Не поднимем мы их. Но волочить можем. А ты, раз такая упрямая, продолжай наслаждаться этим бесячим звуком, с которым твои липкие ступни двигают тебя вперёд. Ненадолго тебя хватило. Быстро сдалась. Ничего не поделаешь, так ведь? Неизбежна твоя встреча с действительностью. Значит прими её с достоинством. Не унижайся ты такой младенческой упёртостью. Молодец, послушная. Таким тут самое место. Уже не похожа ты на сгусток напряжённых мышц. Ты безропотно повисшая нить, хворостиночка. О. Вот теперь пора. Будь добра, обхвати дверную ручку, сожми на ней пальцы и потяни её наконец вниз. Ты крепко зажмурила глаза. Вдруг чего... Дверь отворилась. Совершенно бесшумно. Осторожно приоткрываешь один глаз. В него проникает мягкий оранжевый свет. В это комнате как будто другой день наступил. И погода другая. Очень тепло, как в первый майский день... Но ветер гуляет леденящий. Обстановка похожа на картину эпохи возрождения. Божественный свет стоит. Ореолом над... Над кемммм.... Боже мой... Зачем ты вообще туда посмотрела. Несносные глаза твои, ах паршивцы. Глядят куда хотят, даже не спросили. А тебе, может, нельзя было туда пока смотреть. А они не знали, вот глупцы. Ну теперь получай, вот она, перед тобой, обезоруженная. Яна твоя. Переводишь дух. Ну хоть она. Ну хоть лежит. На кровати. Одеялом укрыта до шеи. Аккуратно подходишь к ней, чтобы не разбудить. Спит, родная. Опускаешься перед ней на колени. Твоё лицо расплывается в робкой улыбке. Не заметила, как просидела так несколько минут. Ну и что? Вот чего она боялась? Трусиха. Тут не бояться, тут умиляться надо. Позаботиться надо. Давай же, позови её тихонечко, пожелай доброго утра. А то что-то больно долго она спит... Не положено.. Ты так и делаешь. Шепчешь её имя. Ждёшь малость. Раз моргнула. Два моргнула. Пошуршала простынёй. Наклонила голову набок, как верная собака у ног хозяина. Потом ещё раз зовёшь. Чуть протяжней. Приговаривая какие-то повседневные вещи. Отодвигаешь её шёлковую чёлку с глаз. Ладонь твоя проносится над её лбом. Он холодный... Ты меняешься в лице. Теперь кажется, что холоднее тебя может быть только космическое пространство, а бледнее – только молоко. Даже бездыханное тело возле тебя и то не было настолько бледным... А вокруг помехи, помехи, одни помехи. Как радиопомехи, как на телевизоре помехи. Звон такой, как когда ты сначала несколько часов подряд слушала оглушительно громкую музыку и плясала до потери пульса, а потом села в последний пустой трамвай до дома. Странное чувство. Отнюдь не приятное. Все внутренние органы как будто оторвались и упали на самое дно живота. Кто-то вставил тебе тонкую трубочку в пятку и высосал оттуда всю твою кровь. Во рту мгновенно пересохло. Губы покрылись множеством извилистых трещинок. Ущелья... А глазницы налились таким количеством слёз, будто вся вода, отошедшая от твоих частей, направилась в череп, чтобы выйти через глаза. Ты сглотнула слюну, придерживаясь одной рукой за изголовье кровати. Другой обхватила себя за талию. Наверное, пыталась убедиться в том, что чувство разорванных внутренностей было ошибочным. Потом ты вылетела из реальности. Взгляд отупел, расфокусировался. Ты опять тряхнула головой, как будто ты только что вынырнула из-под воды. И такой же вдох сделала, какой ныряльщики делают. Потом тебя током ударило. Ты судорожно и грубо схватилась за янино лицо. Приподняла его за подбородок, повертела. Точно искала на нём что-то. Аккуратно надавила пальцами на сонную артерию. Пульса нет. С протяжным, надрывным, негромким хныканьем и визгом ты скинула с неё одеяло, подняла и осмотрела её руки одну за другой, повернула её на бок, на другой. В полусне. Мотивы действий. Что? Хотела обнаружить причину смерти? Не веря своим глазам, пыталась её разбудить? Опять так глупо. Так бессмысленно и безысходно. Что уж тут теперь поделать... Разве что проживать все стадии горя одну за другой, по очереди, одну в минуту. Ты уже прошла шок и отрицание. Теперь очередь гнева. Признаемся, нам страшно было смотреть в тот момент на тебя. Мы даже немножко в сторонку отошли... Ты уткнулась головой в локоть. Потекла солоноватая вода. Насквозь вся уже вымокла, ай-яй. Ты посмотри только на себя. Раньше так редко плакала. А теперь что. И дня ещё не было, чтобы ты слезу не пустила. И вправду ты сильно изменилась... Под влиянием чьим-то. Что бы это могло быть.... Хнычешь и мычишь. Сквозь эти нечленораздельные звуки прорываются короткие, тяжёлые вздохи. Потом ты вскрикнула. Залилась таким надрывным плачем, казалось, что от него осыпается штукатурка с молчаливых стен. Зажмурив крепко глаза, со всей дури избивала рыхлый стёганый матрас, будто это он во всём виноват. Когда ты последний раз так кричала... Наверное, когда появлялась на свет. И всё. Никогда больше. Первородная боль. Её по человеческой природе можно испытать лишь дважды в жизни. Первый раз когда рождаешься, а второй - на смертном одре. Поэтому дети так громко плачут, когда рождаются. Они такие беззащитные, неокрепшие, впервые оказались вместо тёплой утробы в жестоком и грязном внешнем мире. Мы-то уже к нему привыкли. А они нет. Им слишком холодно, слишком светло, слишком шумно. Настолько шумно, что собственный ор растворяется в этой безумной какофонии и будто его вовсе и нет. Они и глаза не открывают поначалу лишь оттого, что если бы ещё и видеть могли тогда, то их вообще бы сразу сердечный приступ сразил. Куда так много всего-то а! Замедлите темп. Я не готов ко всему этому. Давайте постепеннее. Ну хоть немножечко. Ну чуть-чуть. Пожалуйста. Вы же так любите нас, детей. Зачем же вы так с нами... Но дело в том, что этого невозможно избежать. Как бы нам всем того не хотелось. Первородную боль нельзя ни притупить, ни вылечить, ни сократить время её воздействия. Можно лишь отсрочить момент её наступление. Проблема ещё в том, что никогда нельзя предугадать, когда же она в будущем наступит, если не сейчас. Дети, что не испытали эту боль при рождении, конечно же этого не помнят. Поэтому и не заботятся о её наступлении. Им никто о ней даже не рассказывает. Потому что всех взрослых умиляет вид спокойного как удав младенца. Всех настораживает этот непривычный образ. Но никто ничего не делает с ним, уж больно все умотались с ним. Их можно понять. Так в этом и смысла-то никакого нет. Всё равно люди не догадываются о том, что она в принципе существует. И о том, когда она придёт навестить их. Меньше знаешь - крепче спишь, как говорится. Юля как раз одной из тех детей была. Для неё самой это очень неожиданное открытие. Пока что рано ей ещё об этом рассуждать, она едва ли соображает, но позже всё поймет, успеется. Что уж там, даже для самой Ненаглядной это тоже стало открытием. Она ведь с Юлей не так уж и долго. Не знала тонкостей того, как она рождалась. Ей тогда ой как хотелось подбадривающе похлопать свою любимицу по плечу, но она не могла. Хуже ей сделает, если погладит. Эту боль надо полностью прожить. От начала и до конца без каких-либо допингов вроде утешений. Что-то неладное, по всей видимости, произошло с нерождённой Юлей. Да, она кричала. Но одного крика мало. Нужно ещё сопротивление внешнему миру. А его не было. Всё казалось ей гладким и привычным с самого начала. Пропустила свою очередь. Не вкусила первородной боли. Вот теперь отдувается. Нельзя же ведь совсем без неё, баланс ведь. Ей было так мирно и приятно тогда, чтобы ей стало так плохо и противно сейчас. Смертью Яны мир поплатился за то, что за за Юлей в первые мгновения её жизни не уследил. А Долина стоит за спиной у неё. Робко придерживая её за свободную ладонь. У неё такой несчастный вид. Потому что ей стыдно. Ужасно стыдно перед чуть ли не главной любимицей своей. Что она - такая всемогущая, мудрейшая и справедливая - не смогла уберечь Юлю от такого досадного происшествия. Не смогла, понимаете ли, прийти, поглядеть на потенциального своего ребёнка в первые минуты её существования. Не смогла заставить её размахивать руками и ногами во все стороны, скорчить ей челюсти от истошного вопля. Это было-то всего каких-то 14 лет назад.. В масштабах истории человечества это даже не песчинка, а что-то меньшее. А Ненаглядная наша ведь и то. Божество практически. Неужели для неё этот временной промежуток имеет какое-то значение? Она сама не знала до сей поры, что, оказывается, имеет. Она вот столько лет назад совсем молодой была, неразумной. Думала, что раз она здесь посажена, то только за этим клочком земли и обязана следить. А на мир снаружи совершенно внимания не обращала. Только и делала, что смиренно дожидалась, когда же ей пополнение настанет. Вот и упустила лучшую женщину. И многих других ещё упустила, только те к ней сами не пришли, сгинули от безнадёжности у себя на родине, хотя предназначались Ей. От этого и стояли её земли пустые всё это время. Но это ей был урок. Больше она не будет такой безрассудной. Будет в оба глядеть, будет детей своих ловить и стаскивать их на их истинное место. Теперь Она стояла у Юли над душой. Сама уже вот-вот завоет с тоски. Дрожат её призрачные пальцы и дёргается губа. Долина всех своих подопечных помнит. А особенно Юлю. Смерть её любимой стала для Неё чуть ли не личной трагедией. Странно, что божество в принципе способно подобное испытывать. Она ведь лично виновата в этой смерти. Она здесь всем правит. Смерть Яны не была для Неё неожиданностью. Она заведомо это знала. А всё равно так страдает. И всё Она так подстроила. Одним утром Она встала раньше всех. Окинула свои владения уставшим взглядом. Печальное всё такое, липкое, туманное. Неужто это всё Её тело... Она, оказывается, такая уродливая... Посмотрела на своё отражение в серебряном зеркале и поняла, что пора. За спиной своей, в отражении, она отчётливо увидела силуэт небольшой машины. Машина припарковалась возле юлиного дома. Оттуда вышла девушка. Невысокая, с кудрявыми крашеными волосами, в джинсовой куртке и потёртых серых брюках. Она стояла на верхушке холма, перебирала ярко-зелёную траву и самозабвенно глядела в куда-то вдаль, опустив руки, глубоко вздыхая. Она почему-то разговаривала с воздухом. Как будто с ней рядом кто-то действительно стоит. Всё верно. Долго тебя ждать не пришлось. Ты же верна ей, как собака. И если тебе скажут, что твоя драгоценная несуществующая подруженька находится в джунглях Амазонки, ты и туда прилетишь, лишь бы встретится с ней. А здесь-то чего. Делов-то. Какая-то там Долина. Пфу. Легкотня. Тем более я сама тебе указала дорогу. От тебя требовалась только воля. И раз уж ты явилась, придётся вершить баланс. Новая жизнь уже здесь, Яна, как любимица Ненаглядной, исполнила своё жизненное предназначение - спасла юлину душу, к тому же выяснилось, что надобно ещё и гештальт из детства закрыть. Все факторы сходятся. Её вроде как нет, ну плотью Она не обрамлена. Но что-то тогда Её голова небесная была такая тяжёлая, ох. Как у смертных людей бывает, когда им плохо. Накануне Ей это деяние представлялось таким же лёгким, как почистить зубы. Как выкинуть мусор. Как заколоть курицу. Но сейчас Она всё никак сама не решалась. Но отступать нельзя. Она окунула голову прямо в центр тучного облака и жадно проглотила целый сноп густого пара. Во рту кисло стало. А потом на душе сладко стало. И необъятный разум впервые за своё существование помутился. Стала глотать всё больше и больше, бесконтрольно пожирая одно облако за другим. Нет больше облаков на небе. Всё Ненаглядная выпила. Щёки её раскраснелись, тело обмякло и округлилось, в глазах искорки, глупая, невольная улыбка расползлась по лицу. Смелость пробила потолок. Оцепеневшая от страха громадная туша оттаяла, размахерилась и начала таки двигаться. Разума Её тогда хватило только на то, чтобы найти сегодняшнюю жертву - Яну. Дальше дало о себе знать животное начало. Она постаралась сделать всё, что было в её силах, чтобы смерть наступила быстро и безболезненно. Ей это удалось. Как хищнику, который сразу впивается в шею, дабы несчастное животное не брыкалось, не мешало волочить его по земле, да и внимания к себе лишнего не привлекало. Кажется, теперь всё. Голова раскалывается. Небесное похмелье. Неужели и такое есть? Тебе так мерзко от всего этого. Так надоело всё. Аж прям жить расхотелось. Постойте. Какой жить? Ты же типа божество. Ты ведь и не живёшь толком. Так. Существуешь просто. Как факт. Ты не можешь умереть. Ну а как боги в других верованиях рождаются и умирают? Неее, ну это другое. Тут ведь прям захотела умереть. Деструктивное мышление. Такой баг только у людей бывает. Даже звери и те, при том, что безмозглые, всё равно ни за что себя сами нарочно не убьют. А настоящие боги если и гибнут, то благородной смертью. А тут вон чего... Слушай, Ненаглядная, а ты меня пугаешь. Неужто ты очеловечиться решила? Признаки такие просто подаёшь, вот прям ну совсем не божественные. Несовершенные, приземлённые такие. Так ты долго в роли богини не протянешь. Нельзя так. Мир а то развалится твой. Так что выбирай. Либо безразличное, вечное величие, либо кратковременная, но такая наполненная эмоциями смертность. Закатилось солнце. Вместе с жизнью ещё одного прекрасного человека. И совсем оно что-то не эффектно в этот раз закатывалось... Такую красивую легенду Она себе когда-то придумала. Любимцы, видите ли, они так прекрасны, подумайте только, у них особая цель, они как закат, закат ведь прекрасен, и жить потому недолго должны, закат ведь недолог, видали что. Теперь так жалко выглядела эта её идея.. И не только эта. Вообще все её планы, законы. Всё её представление о том, каким Она хотела видеть свой мир и его обитателей обесценился в одночасье. На её руках алая кровь. И теперь не совсем уж в переносном смысле. Всё твёрже, всё плотнее, всё теплее они... Она сделала свой выбор. Некоторым особенно тревожным людям он показался бы даже немного смешным. Променять вечную жизнь и неограниченную власть на плаксивый, болезненный и недолговечный мешок с костями. И ведь даже с учётом всего твоего великого прошлого, всё равно не будешь знать, что же с тобой после смерти случится. Будешь на равных со всеми людьми условиях. И эти условия не Она писала, увы. Есть что-то выше Долины. Что-то, что создало Её саму. Что-то, что вживляло в Её голову по крупицам человеческое сознание. Что-то, что заставило эти крупицы перерасти в необъятный ком, достигнуть пика развития этой формы жизни и на самом этом пике эту жизнь добровольно загубить. Ну точнее променять. Изменения происходят стремительно, буквально по минутам. Вот уже эти руки настолько осязаемы, что даже юлино тельце, которое они сжали в объятиях, кажется легче них. И они они замарали всю юлину мятно-зелёную майку вязкой, полузапекшейся кровью, оставили на её лопатках два горячих, влажных следа от слёз... Как же они похожи друг на друга, аэхххх... Недаром сдружились когда-то.. Юлина спина покрылась холодным потом. Ей послышались чьи-то стихающие всхлипы. Она судорожно стала крутить телом во все стороны. Почему ей вдруг на минуту стало так тепло? Почему она почувствовала на мгновение лёгкую тяжесть, свалившуюся на всё её туловище? Её взгляд упал на собственную майку. Почему её майка в крови? Ещё и запёкшейся. Ещё и в таком неожиданном месте - вокруг рёбер и на предплечьях. Она ещё раз посмотрела на бездыханную Яну. На её теле не было и следа не то что крови, любой насильственной смерти. Она будто просто спала. Только её прежде румяные щёки отливали теперь голубым. Это не может быть янина кровь. Откуда у неё мокрые пятна на спине? Крыша, вроде, не течёт... Но под этой самой крышей в стене выбито большое окно. С толстым голубым стеклом. Почти непрозрачным. В нём виднелся еле заметный силуэт. Он был даже прозрачнее самого окна. Как вырезали дырку в стекле и залили её кристально чистой водой. Потом Юля услышала короткий и тихий шорох. Загадочный силуэт скрылся из виду. Юля решила, что ей это просто показалось, и повернулась обратно. Вдруг опять. Та же самая необъяснимая лёгкая тяжесть. И на этот раз посторонние звуки громче, но идут не извне, а изнутри, из её собственной головы. Это предательски знакомый способ извлечения звуков. Только вот что-то не так с ним сейчас. Будто он идёт сразу отовсюду. И снаружи, и изнутри. Пронизывает её насквозь. Она испытывала это много раз. И обычно, когда такое происходило, всё внутри у неё трепетало, ладони её потели, а нижняя губа подёргивалась. В такие моменты она вспоминала самое главное. То, какая цель её нахождения тут. Она вспоминала, что она особенная, избранная. С ней Ненаглядная может говорить напрямую, рассказывать ей самое сокровенное, как лучшей подруге. Что-то забытое, с привкусом надежды встрепенулось тихонько в юлиной душе. Давно к ней Долина не обращалась. Видимо, чем-то совсем важным ей нужно поделиться. На минуту юлина скорбь немного стихла. Она сглотнула ком в горле, утёрла покрасневшие глаза воротником майки. Села вполоборота и дрожащим голосом шепнула – здравствуй, Ненаглядная.. ты как раз во время.. я одна совсем теперь осталась. сама видишь.. мне как раз ну.. если ты ну. поддержишь меня, то я.. мне немножко получше станет. как ты всегда делала, помнишь? В ответ ни звука. – чего же ты молчишь, ну. ты стесняешься что ли... тебе ли меня стесняться... ты ведь одна всегда была со мной рядом, даже когда никого больше не было. всю жизнь была. а мне так просто весело было до одного момента. ты прости меня за то. за то, что я сразу к тебе не примкнула. потом просто случай выдался... прицепились ко мне одна, а я ра... разонравилась мне она. ну и я воспользовалась твоим кровом. и не зря, видишь. ну видишь же, ты же всё-всё про меня знаешь... ты одна всегда знала, как мне помочь. сейчас только, Кого Угодно ради, можешь так сделать... п-пожалуста... Долина шумно выдохнула. Поднялись пылинки. Отбрасывали крошечные тени на столб тусклого, белёсого света, выглянувшего из-за тучи. Юлина кожа такого же цвета. Совсем слилась она с ним. Долина заметила это. Стала отвечать ей. – повернись ко мне, милая. дай поглядеть на тебя. за одно и ты меня в новом обличии увидишь. а это, поверь, стоит того. Юля покорно развернулась. Она осела, как оседают люди, когда их ударяют по затылку чем-то тупым и тяжёлым. Потёрла глаза, помахала рукой перед собой, ущипнула себя за ляжку. Нет, она точно не бредит. С ней всякое случалось за время, проведённое в этом отнюдь не обычном месте, но такое она видела впервые. Впервые в жизни ей удалось увидеть Долину. Прямо целиком. Прямо вот её саму, не её тень, не образы, которые она на неё насылала. Её силуэт был схож с силуэтом обыкновенной женщины. Невысокой, округлой, мягкой. Но из плоти у ней были только руки по локоть. Остальное же тело было как будто отлито из тончайшего стекла. Оно красиво блестело на солнце. Её черты были невнятными. Они плавно сменялись каждые несколько секунд, как рябь на воде. Юля пристально рассматривала свою собеседницу, когда её взгляд снова упал на Её руки. А руки почему только по локоть из плоти. Потому что по тот самый локоть испачканы в крови.. Юля подняла на Неё вопросительные, ужасно напуганные глаза свои. – спасибо, что развернулась. я ведь, признаюсь, впервые вижу тебя вот так. по-настоящему. я часто присматривала за тобой оттуда. но никогда внятно не могла тебя разглядеть. понимаешь... там. ну, я же всё-таки божественная сущность. ты должна понимать, что я имею в виду по словом "там". так вот. там зрение ощущается по-другому. не могу этого тебе объяснить достойно. мне вообще тяжело сейчас даётся что-либо объяснять. да и не приходится особо-то. в любом случае, видеть вот так мне гораздо больше нравится. повезло же живым людям, которые тебя хоть раз видели. ты просто чудесно выглядишь. ты, должно быть, напугана. или удивлена, как минимум. ну. это и так понятно. что за глупости я говорю... но меня теперь не стоит бояться. раньше, возможно, стоило. я ведь была куда более могущественная. от меня прежней и следа не осталось. теперь я жалкий, постепенно материализующийся призрак. я сама так решила. стоит тебе ещё напомнить, что ты не считай меня за высшую форму сущего. я не богиня. никогда ей не была. я ничего не создаю, как бог. я божественная сущность. недоделанный бог. поднебесный полуфабрикат. я даже жила всю жизнь не на небе. а где-то, где небо соприкасалось с землёй. это малюсенький клочок пространства. в нём было жутко тесно и неудобно. на отшибе, зато свой ккхх но я гордилась своим происхождением, своим началом, своими делами. а ведь я всегда только разрушала и управляла. и то, что я разрушала, я не могла уже вернуть. в этом была вся моя суть. мне надоела эта паршивая миссия. сколько лет я уже на свете есть, сколько жизней и тел я искалечила, сколько судеб я повернула вспять. ну сколько можно уже та а. я. я должна тебе ещё сказать. видишь кровь на моих руках? это янина кровь. это я её сгубила. потому на то был у меня особый резон. пресловутая закономерность. которую я сама давным давно составила. и заставила всех моих детей подчиниться ей. что за дура я была... я поняла это только после убийства Яны. мне эти руки плотские были даны именно за этим. они проводник. они как у людей. через них я могу почувствовать душевную боль, какую люди испытывают. а эта кровь. ты на Янино тело посмотри. на ней ни пятнышка крови. вся она на мне теперь. и её смыть нельзя, не получится. ты ведь моей любимицей была. а вы с Яной были в очень тёплых отношениях. когда я готовилась к этому, я сама не своя была. мне не хотелось делать тебе больно, ой как не хотелось. но я всё равно сделала это. потому что баланс. пфу. оглядываясь назад, это всё кажется таким абсурдом. таким чем-то архаичным, бессмысленным, жестоким... и так у люди достаточно страдают в этом мире. а я совсем добить их решила. не хочу так больше. есть ведь кто-то выше меня. кто-то, кто создал меня. Кто Угодно. я обратилась к нему. и он помог мне. теперь я постепенно становлюсь одной из вас, из людей. когда моё перевоплощение окончательно завершится, весь этот мир, весь этот пузырь, резервация, в который все мои дети существуют, всё это схлопнется. пройдёт эра моего величия. я стану обычной женщиной. я смогу наконец-то спокойно умереть. и, честно говоря, я хочу, чтобы это было больно. вам, людям, это, к счастью, доступно. вы способны испытать и пережить любую боль. как же мне радостно, что на закате своих дней я смогу разделить это поистине удивительное, уникальное чувство. это даже не душевная боль. я её уже испытала в переходном состоянии. это физическая боль. вот здорово будет. я почувствую себя живой. а потом сразу уйду в небытие. я знаю, что там наверху. мне не страшно будет умирать. все всё забудут. все, кто пропал, найдутся. будут, конечно, и те, чья участь уже необратима... но на тебя у меня были другие планы. я тобой особенно дорожу. и я бы хотела, чтобы ты меня помнила. но хочешь ли этого ты? ответь мне, только поторопись. я располагаю такой возможностью совсем недолго. скоро и она исчезнет... Юля сидела на размякших ногах, она молча рыдала, закрыв рот ладонью. Её грудь и плечи вздымались в такт плачу, вся она крупно тряслась. Человеческий разум в Долинной башке крепчал. Чувство сострадания уже не то что пересилило холодную божественную строгость, оно нахлынуло, как цунами, и вот уже сама Ненаглядная чуть не плача прижимает к своей хрустальной груди дрожащую Юлю, ободряюще похлопывает её по спине. Она шёпотом повторяет свой вопрос. – так что? сохранить ли мне твои воспоминания со мной в твоей памяти? ты так и не ответила... Она так и не получила ответа, лишь почувствовала, как Юля утвердительно кивает головой. Подумать только... Она уже может чувствовать. И такое тепло разливается по стеклянному телу. Похоже на тепло от горячего, ароматного чая в любимой кружке. Она ведь своего рода тоже любимая кружка... С улицы пахнет костром и грязью, древесными, маслянистыми почками, доносятся крики детей, а на душе такое приятное томление и такое непреодолимое желание с кем-то очень откровенно поболтать... Это весна. Самый разгар - середина апреля. Всё вокруг оживает, перерождается. Даже самый отчаянный вдруг задумывается, а может ну это всё? Пускай подождёт пока, а у меня ещё здесь дела остались недоделанные. А Долина вот бунтует. На пороге сладкой смерти. Так и хлынули горькие слёзы у неё из глаз, промочили насквозь юлины пушистые волосы, Ненаглядная сидела и поглаживала их. "Надо бы обнять покрепче её, прежде чем мы расстанемся. Последний раз а то" – подумала она... – ну. ты только давай, не раскисай, родимая. тебе ведь дольше без меня обходиться придётся. забыла ты уже, наверное, какого это... так долго у меня на груди просидела. ты давай, слезай. прости... просто ещё кое что осталось.. обернись. тебе не хочется этого делать, но не будешь же ты в самом деле вечно тут находится. обернись. видишь? Яна лежит. мёртвая... ты только не пытайся хоронить её. она не простой человек. она от меня рождена. и со мной вместе она сгинет. испарится, исчезнет, как по волшебству. она не истлеет, она останется тут лежать, пока не уйду я.. помнишь, я говорила, что есть деяния мои, которые непоправимы. вот это как раз оно... понимаешь, людей, которых я просто заманила сюда из внешнего мира, ещё можно спасти. тебя, например. а Яна. она родилась тут. я без ведома даже для самой себя воздействовала на всех нерождённых детей, которые оказывались во мне. в них часть меня. грустно, что среди таких людей Яна оказалась, ужасно грустно. родилась бы она в тот же день, когда я хотела похитить её мать, просто чуть раньше, то она могла бы выжить сейчас... я бы окончила своё существование, и она бы высвободилась из-под моего влияния.. прости меня, Юля, ещё раз прости. да всё без толку мои извинения. я обещаю, я постараюсь искупить все свои грехи, смыть всю ту дрянь, которой я помазала кусочек мира, выделенный мне так щедро. но останется ведь что-то, что мне уже никогда не искупить.. иди, Юля. тебе пора. и мне пора.. нам всем пора... ты только не вздумай расстраиваться, что меня больше не будет.. я это заслужила. да и чего жалеть безрассудное божество. какая глупость. я ведь и так, и так буду вечной... разница только в том, где. а ты ещё так молода. у тебя всё впереди. столько ещё удивительных людей ты встретишь... не знаю.. проверить в любом случае надо. не цепляйся ты за меня. i'll die anyway, как говориться. разница только в том, когда... успокойся и иди теперь к себе. там тебя один важный гость поджидает... Юля привстала. Совсем у неё ноги, оказывается, затекли. Ватные они, не слушаются. Подошла к Яне. Поглядела на неё, пригладила её раскиданные по подушке волосы. Поцеловала её в лоб. Она в последний раз её видит... Она старалась отпечатать в памяти каждый бугорок её лица и тела, каждую родинку, каждый волосок, каждый изгиб. Потом окинула взглядом всю комнату. Она теперь была залита не белёсым, а самым жёлтым, самым густым и ярким светом, каким только можно было. Будто всю комнату измазали растопленным сливочным маслом. Так тепло и прекрасно. Надо бы эту комнату тоже запомнить.. И Долину в ней. Последний взгляд в её нечёткие, мыльные, кажущиеся искусственными глаза, из которых льются такие настоящие слёзы.. И всё. Юля закрывает за собой дверь и неохотно поднимается к себе в комнату... А голова кружится. И всё длиннее становится пройденный тобою путь. И всё короче остаток лестницы. А вот уже и коридор. Он сейчас кажется таким незнакомым. Как встаёшь с мягкого, липкого кресла в стоматологическом кабинете. Свет такой пронзительно яркий, что слепит глаза. Гудит в ушах, ноги затёкшие и не слушаются, и ты не чувствуешь опухшую нижнюю челюсть. Только сейчас ты не чувствуешь вообще почти целиком своё тело. Будто ты призрак, а эта груда костей и мышц просто волочится рядом с тобой. И ты тут ни при чём. Требуется несколько секунд на то, чтобы вспомнить, что это за место. Ах да. Зрачки вправо лениво так перекатываются. А там справа кухня. А в кухне всё отделано неприветливым, блестящим, белым кафелем. А спереди твоя комнатушка. Чуть более приветливая. Но не та она уже, что была раньше. Не обитель, не гнёздышко, не укромный уголок, который спасёт от всех бед. Теперь это притон, бедлам, худшее место на земле. Это трущобы, горящий картон, старая подруга. Она покрылась корками, наростами, её зубы жёлтые, от неё разит мелочью, зажатой в потной ладони. Она лыбится, а улыбка её редким забором. Неприятно трутся и скрипят её торчащие кости о толстую, сухую кожу. Она была такой юной и свежей все эти два с лишним года. А тут в миг состарилась. И всё, на что не брось взгляд - всё обветшало, стоило ей только подняться наверх. Это страшно выглядит, инородно выглядит, но таков необратимый процесс. Надо только стиснуть зубы покрепче, вдавить нос поглубже в колени и ждать, пока всё закончится. Или, может, дело в в том загадочном госте, о котором упомянула Ненаглядная? Может быть это он наводит излишнюю смуту? Тут и так сейчас нестабильно. А он чего хуже делает... Хотя. Пускай делает себе на здоровье. Толку-то. Такое притуплённое томление и отчаяние объяло нас. И ожидание, и наваждение. И нет той стеклянной тишины, какая обычно здесь присутствует. Немножко дрожит земля, откуда-то с улицы, из глубины, как будто из недр земли доносятся звуки. Такие размеренные, негромкие, но кардинально нарушающие незыблемый доселе покой. Это.. что же это. Голоса? Точно. Кто-то говорит там. Шаги? Да, раз кто-то говорит, он, вероятно, и ходит. Как-то чересчур шумно они ходят.... Фоном играет лиричный, немного отчаянный, протяжный мотив на чистой гитаре, память берёт в руки огромный молоток и крушит им белоснежные, мраморные статуи. Гладкие, идеальные, обнажённые, ни в чём не повинные тела падают, разбиваются в дребезги. Пустые, раскосые глаза полнятся отрешённости, рассыпаются в пыль монолитные гребни волос. Они не из мрамора. Обычный гипс. Они вовсе не такие особенные, какими они привыкли себя считать. Но перед концом света все равны. А статуи просто так легко и приятно ломаются... Как не поддаться такому соблазну? Ох и не нравится тебе это. Изнеженная ты. За столько мало лет, а уже привыкла. Что шумно тебе только по приказу. А тихо - когда угодно... Ну ничего. Можно же от этого спрятаться. Не даром ты себе именно эту комнату выбрала, хотя у тебя целых два этажа пустые были в распоряжении. В ней спрятаться можно от чего угодно. Сейчас она не столь уютная, какой была раньше, но всяко лучше, чем стоять тут посреди коридора, как вкопанная, и насиловать мозг. А между тем голоса всё громче. А мотив пронзительнее. Дамбу прорвало. Потекли отовсюду потоки человеческих существ. Безликих, ненужных, давно исчезнувших и забытых. Они как из-подо льда оттаяли. Медработники, пациенты, животные обычные и странные, дети с песком в руках, кто-то с мокрыми пятками пробежал, на полу теперь мокрые следы, ветер подул, высыхают следы.. Оглушительный грохот шагов и некрасивых голосов, сливающихся воедино. Оглушительный, как революция. Запах на секунду сахарный, фруктовый, дыма ещё чуть-чуть.. Такой знакомый.. Но отмахиваешься от него. Зачем тебе такое переживать сейчас. Скорее всего, просто показалось. В самом деле, откуда они здесь возьмутся.. Больше не оглядываешься. Взбираешься на кровать, подальше в угол. Вдавливаешь колени поглубже в матрас. От перевозбуждения ты забыла закрыть дверь.. Небо густого оранжевого цвета. Несколько часов оно уже остаётся неизменным. Как же ты могла его заметить, если взгляд воткнут в пол. За тебе будто кто-то другой смотрел. До этого уже давно нет дела. Это закономерность, а ты её составная. Раскрываются жвалы, разминают всё в кашу, а ты лучше уши навостри на секундочку. И ты услышишь ещё один знакомый голос. Самого человека ты, может, и успела позабыть, но не звуки, которые он издаёт. А того хуже запах. Два самых сильных триггера памяти: запах и звук. Глаза хоть и усваивают подавляющее большинство информации, но память хлеще всех щекочат почему-то другие рецепторы. Да какое это, собственно, имеет сейчас значение. Там же ведь твоя старая подруга на пороге стоит, разувается. Ты можешь сейчас с презрением поворотить нос, но просто вспомни. Вы ведь реально дружили когда-то... Какой-то сюр, согласна? Сейчас кажется, что этого не могло быть, что вы слишком разные. Ну. Это сейчас так. Несколько лет назад всё было совсем иначе. Погоди, ну куда ж ты так торопишься. Дай она хоть зайдет к тебе, тогда и порассуждаешь вдоволь... Ты осторожно переместила взгляд с пола на дверной проём, а с дверного проёма на внутренности коридора. Действительно. Стоит она там. Села вот теперь на скамейку в прихожей. Сидит, смотрит себе в никуда. Рассеянный такой взгляд у неё. Ты никогда раньше не видела, чтобы она так смотрела. Потом она поднимается с места, идёт в сторону кухни. Она сказала, что голодна. Но вдруг мельком глядит в твою сторону. Она забывает о всякой еде и направляется к тебе... Временная петля. Скручивает и бьёт насмерть. Чёрт бы её побрал. Весьма безуспешно пытается имитировать незаметность. Присаживается рядом с тобой, продавливая матрас так глубоко, что в нём теперь, кажется, можно утонуть. Какая же она жалкая. Но такая могущественная. Сидит смущённо, видно, что пытается заговорить, но жутко смущается. Столько лет всё-таки не виделись. Но начинает таки говорить. И тут ты понимаешь, что вернулась в тот самый рассказ, который начала всего несколько часов назад. Не несколько лет. И именно рассказ. Ты так увлеклась, что без устали проговорила с утра до самого заката. Тебя никто не прерывал. Ты ни разу даже не потянулась за стаканом воды, отчего твои губы теперь были сухими, а голос хриплым и уставшим. Что бы там ни говорила бывшая хранительница сего места, а оно по-настоящему сильно́. Оно удивительно. А ещё удивительней тот эффект, который оно продолжает оказывать. Ну это но так. На издыхании. В предсмертной агонии брыкается. Вот такую чушь выдаёт. Так забылась, что будто всё заново пережила. И не только ты. Твоя вольная слушательница тоже. Фух. Выдохнула. Ты просто когда говоришь что-то долго и увлечённо, то забываешь нормально дышать. Выглядишь неловко... Все прожитые тобою в этом месте события уместились в один световой день. Кажется , ой, так мало. Надо ли было вообще жить столько, чтобы это всё потом уместить в такой скромный хронометраж. А с другой стороны... Много так. Бывает, люди много десятилетий по свету скитаются, а как просишь рассказать, как они прожили, так они и в полчаса повествование уместят. Это всё ведь от рассказчика зависит. Она вот такая болтливая попалась, не лаконичная, всё ей надо в деталях, да в образах, да поподробнее. Ну, раз заметила, раз разорвала оковы сна, впала в осознанное сновидение, так давай же. Завершай свой рассказ. Всё уже выдала, нечего добавлять. Ты ведь ключ своеобразный. Без тебя не завершится начатое. Не догорит небесный костёр, не вывернется коленный сустав, не лопнут все стёкла и зеркала, не закричат невинные дети, не схлопнется Долина... – смотри. вот, как я прожила свою жизнь. и, кстати, прости, что тогда прервала тебя.. больше, боюсь, не будет такого повода. давай, Шорох, заряжай шоу. устроим Ненаглядной нашей красивую смерть, чтоб достойно ушла. сама завещала... как говорится, умрёт Её существо, но не Её идеи. надеюсь, я с тобой ещё увижусь, родимая, а пока прощай! Влажные юлины веки легко сомкнулись, рот расползся в блаженной улыбке, шея откинулась назад, руки сложились тяжёлым шпагатом на коленях. Задрожала земля. И всё вокруг с ней. Задрожало не как от землетрясения. Телом тряска не чувствовалась. Тело будто отделилось от души. И парило так в воздухе, в паре сантиметров над полом, держа под ручку свою невесомую спутницу. Холодок окутал плечи тонкой шалью. И печальное, пронзительное женское пение издалека смешивается со скрипом патефона и шума в ушах. Такая опустошённость царит. В мыслях, в позе, в окружении. Как попасть в самый центр смерча. Но не сгинуть в то же мгновение, а каким-то чудом выжить. И сидеть себе в позе лотоса внутри смертоносного, сокрушительно быстрого воздушного потока, и каяться в мыслях за всё, и думать о боге, или о космосе, или о горькой судьбе оставленных близких, или о любимом котике, или о жареной картошке, которую ты забыл вытащить вовремя из духовки... Земля, продолжай трястись! А вы зажигайте поярче огни! Огни, огонёчки. Маленькие, на чёрненькой верёвочке, в рядочек. Нам надо подсветить кое-что важное. Смотрите же! Вон они, видите? Страницы порванные, смятые, испачканные в крови. Их края в виде птичьих перьев. Чтобы они когда-то совсем недавно могли улететь в забвение. Всё правильно вы догадываетесь. Это всё юлины дети. Её персонажи, если угодно. а так-то дети по факту.. Две жизни, порождённые ею с такой заботой и трепетом, и ей же во благо уничтоженные. Теперь они явились перед нею. Перед всем светом. Как обещала Ненаглядная – все найдутся. Напомнить о себе лишний раз, а после навсегда попрощаться. Но явились не просто так. Сами по себе. Оглянитесь по сторонам. Пол весь окрасился чёрным, на нём краска разлита, пятна красные и ярко-зелёные. Валяются горсти скомканных листов бумаги, прядей волос, ножей. Целые горсти маленьких ножиков. По стенам развешаны страницы покинутой истории. С них стекает кровь и вода. Бьются о рамы оконные ставни, вылетают злосчастные стёкла, не бьются о пол, а рассыпаются в мельчайшую пыль, попадают в нос и неприятно щекочут лёгкие. Юлина старая подруга распахнула дверцы одежного шкафа. Там висели вещи тех детей. Длинный шарф, короткий белый халат с множеством красных крестиков, чулки, парики, цепочки, подвески, километры шатров, прозрачного шёлка, рук из фарфора, просто какой-то визуальный шум, как ощущается речь в сновидениях. Захлопнула шкаф. Подбегает к горе тумбочек. Выдёргивает из них ящики один за другим. А из них высыпается ничто иное, как всё те же листы всё того же произведения, но сложенные аккуратными стопочками, будто их погладили утюгом. Потом. Раз. Один раз только глядь в пол. Снова в пол. Снова вверх. Снова вокруг себя. Снова ничего этого нет. Нет даже роскошного заката и света от него. Нет даже окон. Не то что стёкол в них. Самих дыр в стене нет. Есть уже что-то другое. Есть стены. Белые, как яблоневый цвет. Или побелка на тех яблонях. Это уже как посмотреть.. Есть пол. Но теперь не чёрный и запачканный. Теперь шоколадно-коричневый, благородный, чутка скрипучий, паркетный, идеально чистый и матовый. Шкаф и тумбочки из того же. И цвета такого же. И абсолютная тишина. Только яркая лампа, слепящая глаза, висит под потолком и тихо жужжит. И почему-то слышно размеренное тиканье часов. Хотя у Юли в комнате никогда их не водилось. Старая подруга снова подходит к шкафу, к тумбочкам. Опять распахивает дверцы. Опять бумага. Но не страницы. Просто идеально белая, офисная бумага. Под самый верх. У старой подруги губы дрожат, у неё глаз дёргается. Она стоит, впившись ногтями в дорогое дерево, скрежетает зубами, колотится и нервно всхлипывает. Глазные яблоки её вытащили из зениц, протёрли со всех сторон тряпочкой в уксусе и обратно положили. Всё так щипается, чешется, хочется упасть навзничь и завыть со всей дури как простреленное животное. Лечь на перину из острых кольев и тупых лезвий и розовых шипов и ножей для хлеба. Чтобы в клочья, чтобы в пух и перья, чтобы насмерть. Чтобы всё разодрало, чтобы безумие изнутри переключилось на безумную боль снаружи. Но щелчок пальцами. И земля дрожит сильнее. Сейчас вместе с телами. Дрожат с ней кирпичные, обгорелые стены, плоские крыши. Трескаются и обрушаются. Обращаются в клубы пыли и красного песка. Песок опускается, за ним виднеются бесконечные просторы. Зелёные холмы, прохладные низины, непролазный лес. Сирень. Никогда она тут не росла. А сейчас кусты её вырастают из земли как на дрожжах. Вьётся как морозный узор на окне крепкий клубок ветвей, сразу же набухают почки, не успели они набухнуть, как раскрываются листья, и через секунду же распускаются ароматные цветы. Время начинает бежать в десять раз быстрее. Солнце встаёт и садится много много раз подряд, вырастают и усыхают целые сады цветущих деревьев, рушится и строится заново, а потом снова рушится детский замок из песка, сломанные стены восстанавливаются из руин. Вдруг резкий толчок вперёд. Как при внезапном торможении на большой скорости. Солнце останавливается на том же проклятом закате, сирени постепенно отцветают, часы больше не тикают, комната выглядит по-прежнему. То есть так, как когда ты впервые туда зашла. Юля перед тобой сидит. И смотрит на тебя. Как-то странно смотрит. Хитро, радостно, отчаянно и пусто одновременно. Вздыхает и медитативно повторяет – вот так я прожила свою жизнь... аэхх.. Она уже совсем не та, что была минуту назад. Нет больше пушистых и коротких чёрных волос, больших, уставших глаз с огромными кругами под ними, тихого, хриплого, бархатистого голоса. Нет больше той Юли. Её не вернуть. Сколько не тешь себя иллюзиями. Время, которое было законсервировано Долиной, набежало за считанные секунды. Долина-то схлопнулась. Теперь всё, да. Так долго готовилась к этому, а разрешилось всё так быстро. Юля больше не подвластна ей. Так непривычно, однако. Вид совсем другой. Ход мыслей совсем другой. Как животное, которое содержали детёнышем в питомнике, выпускают на волю. Ему страшно, ноги подкашиваются. В грудь закрадывается такой пьянящий дух... обыкновенной жизни? Никогда бы не подумали, что закономерные вещи могут так будоражить сознание. Это что же получается, всё кончено? Не на словах, а на деле? Да нуу. Как же дальше жить-то, если под боком нет наставника. Ну. Это мы потом придумаем. Может, другого найдем. Неужто в самом деле среди людей не найдётся кого-то подобного... Юля пока думает, подруга её молчит. Но недолго длится эта пауза. Поднимается знакомый грохот, и стук, и смех, и неустанная болтовня. В комнату врываются они. Друзья... Долина их выплюнула. Как она обещала - все найдутся... Толпа шумных, молодых людей, одетых во всё цветастое, такого высокого роста, что у них невозможно разглядеть лица.. Нет, постойте. Она может видеть их лица! Ура! Наконец-то! Они теперь не такие уж и высокие. И не такие уж и цветастые. Они всё ещё шумные. Но всё равно не настолько, насколько прежде. Как всё тут поменялось. Это что, получается, друзья не всегда такими были, какими она их знала? Любила лишь их обработанную копию? Как несправедливо. И фальшиво. Так ведь и она сама такой была. Фальшивой. Застывшей. Так что нечего злиться. Друзья стали проходить внутрь один за другим, по очереди, и класть каждый по одному огромному пакету, доверху набитыми теми самыми цветастыми бутылками с газировкой. Уходя, один из них произнёс, обращаясь к юлиной собеседнице – эй, подруга, там тебя твоя компания на улице ждёт, иди к ним. Обе девушки проводили их всех взглядом. Юля лениво достала одну бутылку и в мгновение её осушила. С наслаждением выдохнула. Но сразу же нахмурилась, почувствовав лёгкость в ладони. Вместо бутылки там лежал скомканный листок бумаги. Пфу. Какая досада. Даже газировка вся и то Долине подчинялась. Она стала заглатывать литры эфемерной газировки, опустошая одну бутылку за другой, и все они становились комочками бумаги. Юля отодвинула всю эту кучу от себя, встала на ноги. – пошли, провожу тебя. Она кивком головы указала на дверь. Подруга последовала за ней. Спустились по лестнице, отворили тяжёлую, скрипучую дверь, вышли на улицу. На улице пахло весной. Мокрой почвой, маслянистыми почками, цветами и первой летней пылью. Сладкими, ванильными духами, жареным мясом, бензином и шоколадом. По главной дороге шли вереницы людей. Они шли почти маршем, затылок к затылку. И всё подтягивались и подтягивались со всех домов. Это освобождение. Это освобождённые. От самого ласкового и самого беспощадного крыла на свете. Среди них в самом хвосте мелкими шажочками перебирала одна девушка. Не слишком миниатюрная, с холодной, сияющей, почти прозрачной кожей, одетая в одно только убогое платьице. Это была Ненаглядная. Сейчас она мало чем выделялась среди других девушек. Никак нельзя было догадаться, какая только судьба у неё до этого была... Юля смахнула слезинку и ещё долго смотрела ей вслед в полном очаровании. Когда на горизонте оставалась только тонкая тёмная полосочка, отдалённо напоминающая шествие, Юля снова обратилась с весьма странной просьбой к подруге, протянув ей горсть длинных спичек и приглашая присесть на траву – на вон, подожги. закури. это ж спички, чего тебе будет. Юля сама зажала между пальцев одну подожжённую спичку и вдохнула. Подруга сделала тоже самое. – за Ненаглядную! за вечную жизнь! за Кого Угодно! век буду странствовать, а такой, как она, не найду. давай хоть с тобой теперь жить буду. всяко лучше стыдливого одиночества... Она подняла руку в торжественном жесте, после перехватив ею руку своей подруги. Закостенелый закат оттаял, потихоньку уступая место сумеркам и кромешной тьме. Всё ждал, чтобы они сели, отвлеклись на него. Вот сидят они теперь вдвоём, на ядовито зелёном холме, и курят спички, и думают о боге, о космосе, о друг друге. Им ведь что-то точно теперь мешает, так? Непонятно чему и что. Это уже не суть. Пока что они вместе. Всё у них впереди. Расстаться или продолжить общаться это уже как карты лягут. А пока они сидят на холме в обнимку и курят спички. Вот такой вот сон