***
Легкие шаги эхом раздаются в опустевшем соборе. Молодая женщина пугливо оглядывается и вздрагивает, когда за ней захлопывается массивная деревянная дверь. Растерянность навалилась на нее совершенно неожиданно для нее самой. Почему я вообще в этом месте? Что я надеюсь здесь найти? Она идет вдоль по проходу и разглядывает тусклые, монохромные витражи. На сером, мутном стекле выделяется белая фигура ангела с поникшими крыльями. В руках держит он ярко-красное яблоко, а ноги его обвивает огромный, черный змей. Эти изображения, почему-то, напоминают ей детство и воскресную школу. Тогда нам говорили, что ангел пожертвовал собой, чтобы научить нас отличать добро от зла. Забавно, что мы, видимо, так ничему и не научились. Девушка останавливается у широкого каменного алтаря и поднимает глаза на статую, возвышающуюся в углублении. Ей не удается разглядеть лицо статуи — если подумать, ни на одном из изображений не были прорисованы лица. Почему-то именно сейчас ей это кажется странным. Как глупо с моей стороны надеяться, что мои проблемы решит кто-то другой. — Мисс? Тихий голос прозвучал за ее спиной настолько неожиданно, что девушка подпрыгнула на месте. Это смутило ее, и она далеко не сразу обернулась. Впрочем, она, мысленно выругав себя за свою несдержанность, нашла в себе силы посмотреть, кто же окликнул ее. Перед ней стоял высокий мужчина, выше ее почти на голову. Длинные пепельно-светлые волосы были стянуты простой лентой. Точеное лицо можно было бы назвать красивым — но впечатление портил пристальный взгляд тусклых, будто безжизненных глаз. Длинные черные одежды, вышитые серебряными нитями, и тонкие перчатки из белой ткани выдавали в нем священнослужителя. — Извините, я… я не заметила, что здесь есть кто-то еще, — голос девушки слегка дрогнул, — извините, если помешала. Я уже ухожу. — Вы никак мне не мешаете. Мягкие интонации, с которыми говорил священник, несколько сглаживали его отстраненный вид. Он оглядел девушку с головы до ног так, словно оценивал искренность ее слов. — Мало кто приходит сюда без всяких причин, мисс... — Мюррей. Меня зовут Линн Мюррей. Мужчина едва заметно кивает и указывает на резные дверцы исповедальни. Линн смотрит сначала на его руку, затем на те же самые дверцы. И с немым вопросом в глазах переводит взгляд на священника. — Вам будет гораздо легче после того, как вы выговоритесь, мисс Линн Мюррей. Там же… ничьи взгляды вас не смутят.***
Линн закрывает за собой легкую резную дверцу и присаживается в задумчивости на небольшой деревянный выступ. Она молчит некоторое время даже после того, как с другой стороны слышится шорох одежд. Я даже не помню, как правильно молиться. Я совсем забыла. — Слава истинному спасителю человечества, — девушка говорит те единственные слова, которые помнит с ранних лет. — Он слышит тебя, — раздается приглушенный ответ, — говори, смятенная. Линн делает глубокий вдох и затем резко выдыхает. — Я... я совсем запуталась. Я больше не нахожу себе места. Я чувствую- мне кажется, будто я выброшена, как надоевшая вещь. Ответный вопрос раздается спустя несколько мучительно долгих мгновений. — Какое же место у тебя было раньше? Расскажи о том, что так не хочешь отпускать. — Раньше? — в голосе девушки отчетливо слышна неуверенность, — сложно сказать так вот сразу. Наверное, я думала, что построила наконец свою жизнь. Что впереди долгое и тихое семейное счастье. Что рядом со мной всегда теперь будет любящий муж и очаровательный сын, как в финале гребаной романтической комедии. Линн запоздало осознает, что бранные слова едва ли допускаются в святом месте и прикрывает рот рукой — хоть на нее сейчас никто и не смотрит. Не дождавшись никакого ответа, она переводит дыхание и продолжает говорить. — Только вот, видимо, думала так только я. Cын оказался не таким уж и очаровательным после десятков бессонных ночей и моих попыток его успокоить. Муж оказался не таким уж и любящим. Конечно, ему ведь неинтересна заспанная, злющая мегера, — в голосе явно слышится надрыв и попытка кого-то передразнить, — которая не может даже ребенка заткнуть! Девушка, сама того не ожидая, разрыдалась. Слезы душили ее, слова, которые она хотела сказать, превратились в бессвязные всхлипы. И только спокойный голос с другой стороны исповедальни прерывает ее. — И что же ты хочешь взамен прошлого, которое отпустишь? Скажи, и Спаситель услышит тебя. — В какой-то момент, когда мне становилось совсем тошно, я думала о том, чтобы Адам просто исчез, — Линн невесело усмехается, — но я была бы ужасной матерью, если бы и правда хотела навсегда лишиться единственного сына. Чего же я хочу теперь? Даже не знаю. Она думает и, неожиданно для самой себя, ясно отвечает на свой же вопрос. — Я хочу, чтобы Адам смог пережить этот кошмар, о котором твердят все вокруг. А я… я просто хочу покоя. Я так устала переживать за любую мелочь. Дверца исповедальни открывается, и высокий священник протягивает девушке простой белый платок. На его губах играет едва заметная улыбка, и Линн ловит себя на том, что улыбается в ответ. — Удивительно, но мне и правда стало легче. Спасибо, отец… — О'Брайан. Невежливо было не представиться с моей стороны, — мужчина коснулся руки Линн, и даже через ткань перчатки почувствовался легкий холодок от его пальцев, — впрочем, оно и к лучшему. Все же, не ко мне были обращены ваши мольбы, а к Спасителю. Идите теперь, оставив лишние мысли здесь.***
— Ты ведь все слышал, вор. Дверь едва успела захлопнуться за девушкой, а священника уже было не узнать: тихий и успокаивающий полушепот стал приказным голосом, мягкая улыбка искривилась в презрительный оскал. Но человека в темной неприметной одежде, появившегося будто бы из ниоткуда, это явно не смущало. — История стара, как мир. Люди бывают не готовы к появлению других людей. Она не первая и далеко не последняя такая. — Но она пришла сюда. Она попросила. И она, хоть и не поняла того, но предложила взамен. Священник смотрит на своего собеседника пристально, будто вознамерился прожечь в нем дыру. Некоторое время мужчина выдерживает его взгляд, но потом все же отводит глаза в сторону. — Как будет угодно. Хотя я и не вижу смысла в этом. — Тебе его и не нужно видеть, вор. Моей волей обретет смысл ее мольба и ее жертва, — священник широко улыбается, и на белой ткани перчаток проявляются черные пятна, — тебе всего лишь нужно принести ее дитя после заката.