Здесь становится так одиноко

Тамамори бежит по темному, густому лесу. Туман вокруг сгущается, оседает пыльными белыми облачками и сбивается в комки под еловыми ветками. Луна высоко сияет где-то в ночном небе, но ее молочный свет едва пробивается сквозь плотно выставленные вразнобой деревья. Мрачно и тихо, и все, что может слышать Тамамори, это лишь собственное загнанное дыхание и громкое биение сердца. Он продолжает бежать. Ноги становятся ватными, непослушными, ниже коленей все болит и сводит судорогой. Его ступни молят о пощаде, он даже не помнит, сколько бежит вот так, по этому бесконечному, одинокому лесу, но точно не намерен останавливаться. Пути назад уже нет, и вернуться — значит подписать себе смертный приговор. В лесу подозрительно тихо. Здесь абсолютно ничего и никого нет, даже щебета случайных птиц совсем не слышно, и Тамамори предпочитает не думать о том, в какую же глушь он попал. Ну, вернее, есть здесь все же кое-кто, если Тамамори может так сказать о человеке, который его преследовал. А о человеке ли? Судорожные вздохи срываются с губ. Тамамори несомненно больно, тяжело, но он должен продолжать бежать, потому что из темноты на него смотрят чьи-то пытливые и внимательные глаза, сощуренные в мягком выражении лживой доброты и улыбки. Его преследователь ступает прямо за ним молчаливой тенью, но Тамамори не позволяет себе такой роскоши, как возможность обернуться и посмотреть. Он должен бежать. Бежать так далеко, как только сможет, так быстро, пока его ноги не сломаются от тяжести собственного тела, а колени не подогнутся от усталости окончательно. Он мог бы упасть навзничь прямо здесь, да умереть в этом глухом темном лесу, но до тех пор, пока он еще способен идти, до тех пор, пока одинокая бледная луна освещает его путь и прокладывает дорогу, он не намерен сдаваться. Тамамори запинается. Подол хакама цепляется за выступающий из земли корень, и Тамамори теряет равновесие. Ему кажется, что он вот-вот упадет, но это не страшно. Он не боится того, что столкнется лицом с холодной, сырой землей. Он боится того, что этого не произойдет. Ведь ему не дадут упасть. Его притянут в сильные, крепкие объятия, ведь он обещал всегда быть рядом, а он своих обещаний не нарушает никогда. Тамамори с отчаянно силой тянет за застрявшую ткань и, сглатывая тяжелый ком в горле, вслушивается в то, как его одежда с треском рвется. Ему не о чем сожалеть. Теперь, когда он наконец свободен, можно продолжать бежать. Только слезы горечи подступают на глазах, но он не позволяет себе обронить ни звука. Вокруг тишина. Он не знает, сколько времени прошло с момента его побега. У него нет часов, вокруг глухая темная ночь, которой, кажется, нет конца, и лишь луна, как единственное небесное светило, освещает дорогу. Тамамори на мгновение вспоминает, что его кожа на свету тоже отливала молочно-бледным. Перед глазами плывет — по крайней мере так кажется Тамамори. На его пути замирает, как незримый страж, указатель. От него тянут свои тонкие паучьи лапки четыре тропинки. Вернее, их пять, но последняя — та, по которой он сюда пришел, и какой вообще смысл разворачиваться и идти назад, если он проделал так много усилий для того, чтобы добраться сюда? Тамамори напрягает зрение. Таблички еще целые, почти что новенькие, и это вызывает приступ мурашек по спине. Тамамори думал, что он в лесу один, да еще и так глубоко, но откуда же тогда здесь указатель? Он не хочет занимать свой мозг этим. Теперь у него есть целых четыре варианта, и нужно решать поскорее. Ступни горят адским пламенем боли, легкие разрывает от недостатка кислорода, но эти секунды до принятия решения — лишь мимолетный отдых. Деревня. Военный корпус. Замок. Дом лесника. Выбор не густой. Тамамори закрывает глаза, делает глубокий вдох и снова начинает бежать. Да, деревня кажется ему действительно неплохим вариантом. По крайней мере хотя бы там он сможет найти людей, спрятаться от одиночества и всепоглощающего страха. Тамамори ускоряет шаг. Мысль о скором спасении занимает его всего, и он не может не думать о том, кого он встретит в деревне. На ум сразу приходит какой-нибудь молодой фермер, занятый своими делами в доме. У него будет загорелая кожа, грубые от работы по хозяйству руки и уставшая, но несомненно широкая и добрая улыбка. И он, конечно, не будет возражать против того, чтобы хотя бы временно взять Тамамори под свою опеку. Даст возможность принять теплую ванну, накормит вкусным супом и предоставит ночлег. Луна продолжает освещать тропинку. Она узкая, такое ощущение, что по ней уже давно никто не ходил, но дорога еще не успела зарасти травой, и Тамамори отчетливо может видеть проложенный кем-то ранее путь. И когда где-то на горизонте из тумана медленно возникают темные фигуры, очертания соломенных крыш домов, а лес становится все реже и реже, Тамамори не может не чувствовать прилив теплой надежды. Она растекается по его телу приятной негой, и он наконец ступает на освещенную полосу земли из своей тени деревьев, думая о том, какой он, должно быть, взлохмаченный и уставший с виду. Ноги болят, ноют просто ужасно, но теперь Тамамори держится хотя бы на этой остаточной, расцветающей в груди надежде. Он ступает спешно, взглядом окидывая и изучая крошечные домики, расставленные в хаотичном порядке. Со стороны выглядит просто очаровательно. Луна, теперь не прячущаяся за острыми верхушками сосен, свободно освещает пространство, придавая уверенности. Больше никакого страха. Больше никаких опасений за собственную жизнь. Но это еще впереди, а сейчас ему нужно найти место, где можно было бы устроиться ненадолго и переночевать. В деревне не горит свет. От слова совсем. Во всех окнах темно, но, наверное, жители просто спят. Тамамори с какой-то тоской, щемящей в сердце, думает о том, что у обычных крестьян, наверное, не так много денег, или продуктов, или, банально, места для какого-то блудного путешественника, посмевшего заявиться в столь уютное местечко поздно ночью. Но образ фермера с большими мозолистыми руками и теплой улыбкой, к которому Тамамори мысленно уже успел привязаться, кажется ему настолько добрым и приятным сердцу, что он не может не испытывать сладкую надежду. Он подходит к первому же дому. Чувствует себя немного неуверенно, но все же стучит. Несколько раз, надеясь, что не слишком разозлит жильцов из-за столь внезапного визита, а затем отступает на шаг. Неловко мнется на крыльце, прежде чем постучать еще раз. И еще раз. И еще. Ему не открывают, и Тамамори едва не вздрагивает от ужаса, когда незапертая дверь неожиданно с тихим скрипом приоткрывается. За ней никого нет. Дом пуст. Тамамори переводит дух, справляется с дрожащим от волнения дыханием, и идет к следующему дому. Ему не открывают. Ни в следующим, ни в последующем, ни через пять домов спустя. Тамамори, окончательно отчаявшийся, теперь просто бредет по пустынной улочке, чувствуя пробирающий до костей холод и страх. Эта деревня пуста? Нет, правда-правда, пуста? В кое-каких домах даже двери не заперты, и Тамамори с печалью и тоской осторожно заглядывает, осматривает пустые темные кухни и прихожие, а затем волочит усталое тело на ватных и больных ногах дальше. Не может же быть, чтобы здесь совсем никого не было! Но, оказывается — еще как может. И образ фермера медленно тускнеет в ослабшем сознании. Не будет ни доброго мужчины с большими мозолистыми руками и теплой улыбкой, ни уютного местечка где-нибудь под крышей, ни вкусного горячего супа. Ничего не будет. В деревне действительно никого нет. Ни единой живой души и, отчаявшись, Тамамори плетется к кладбищу. Старая каменная церковь возвышается над крошечными в сравнении с ней соломенными домиками, она не такая изящная, как храм для прихожан в столице, но величественная и вызывающая трепет. Рядом находится кладбище, аккуратные могилы, некоторые из которых еще совсем свежие, и Тамамори не хочет думать о том, насколько их количество непропорционально большое в соотношении с количеством живых жителей деревни. Он хочет оглядеть надгробия, вызывающие сладостный и благоговейный трепет в груди, но некоторые из них настолько старые, а вокруг так темно, что он не может разобрать ни слова. В любом случае, не это сейчас важно. Гораздо важнее то, что в церковь Тамамори еще не заглядывал, а это значит, что он, слишком одержимый мыслью о фермере с большими мозолистыми руками и теплой улыбкой, который приютит у себя и накормит, совсем не думал о том, что какой-нибудь монах или священник мог бы сделать для него тоже самое. Тамамори чувствует сковывающее изнутри волнение. Он держится неровной каменной стены, прячась от лунного света совсем как маленькая ящерка, и медленно, воровато, пробирается ко входу, как вдруг где-то со стороны кладбища слышится сначала шум чьих-то легких шагов, а затем и стук чего-то твердого о землю. Тамамори внезапно меняет свое направление. Между могил он замечает тонкий темный силуэт. Тот неестественно сгорблен, а в руках у него что-то остроконечное и блестящее. Тамамори пытается напрячь зрение, чтобы в темноте разглядеть хоть что-то, но так ничего и не разбирает. Зато вполне явно осознает, что силуэт этот копает яму — да до того отточенными и уверенными движениями, что аж страх нагоняет. Тамамори движется вдоль своей спасительной тени стены, прежде чем сделать робкий шаг вперед. Галька и трава под его ботинками шумят, издают неприятный звук, и силуэт резко останавливается, поднимается и, очевидно, разворачивается лицом к нарушителю своего покоя. Кончик чего-то острого в его руках опасно блестит, и Тамамори узнает в этом странном приспособлении обыкновенную лопату. Он понимает, что попался, и скрываться действительно нет смысла, и поэтому он неловко движется вперед, отводя взгляд. Сейчас, когда они на пару с силуэтом стоят под луной, он может рассмотреть лицо незнакомца. Незнакомец оказывается мужчиной. Даже не так — скорее молодым человеком, которому на вид, наверное, лет 20, не больше. У него очень приятные черты. Густые темные волосы, обрамляющие лицо с высокими скулами, острый нос и мягкий, но строгий взгляд узких голубых глаз. Высокий и худой, с утонченной, почти женственной фигурой, спрятанной под черной тканью одежд, напоминающих одеяния священника. С его шеи свисает простой деревянный крестик, а руки, облаченные в темные, грубые и местами порванные перчатки, сжимают рукоять лопаты. На щеке его остался какой-то след от грязи, но он не спешил его стирать, как будто и не замечал вовсе. Но вместе с этим вся эта неаккуратность, изношенность одежды и легкая тоска в каждой мельчайшей детали придавали ему какой-то неповторимый шарм и обаяние. Тамамори думает, что этот человек красив. Не так утонченно, как гордые и хамоватые мальчишки из его школы, например, но по-простому, по-деревенски и так очаровательно, что Тамамори не может отвести взгляда. Он делает еще один неуверенный шаг навстречу, а губы незнакомца растягиваются в улыбке. Холодной такой, почти жестокой и самоуверенной, но вместе с тем такой прекрасной, как рассыпавшиеся осколки фарфоровой чашки, о которые Тамамори непременно порежет свои тонкие и изнеженные пальчики. И, Тамамори, глядя на эту улыбку настолько ледяную, не может улыбнуться точно так же, но по-своему, тепло и нежно, чувствуя подступающий к щекам румянец. Тишина окутывает их, благословляя неожиданную встречу, когда незнакомец первым нарушает тишину. — Привет, — мягко и тихо произносит он. Голос его грубоватый, но мелодичный и приятный на слух. Тамамори краснеет как девица глупо влюбленная и покоренная, а затем здоровается в ответ. — Ты как здесь оказался? — спрашивает незнакомец. Немного дерзко, совсем невежливо, с нахальной улыбочкой, но Тамамори не особо возражает. Прошло так много времени с тех пор, как он имел возможность говорить с кем-то по душам, что он вываливает все, как есть, на духу. И об ужасной темной ночи, и от того, что сбежал, и от того, что пытался найти приют в деревне. Об упоминании о жителях молодой человек неожиданно хмурится и мрачнеет. — Здесь никого нет уже… Очень давно, в общем, — наконец произносит он. Тамамори думает, что улыбка незнакомцу куда больше к лицу, но, очевидно, эта тема какая-то печальная и болезненная для него. Тамамори интересно. Если этот молодой человек здесь один, то где же все остальные? — Болезнь. Неожиданно по всей деревне прошлась, никто так и не понял, что это было. В один момент все живы и счастливы были, а в другой… — незнакомец замолкает. Понятно, что он говорить особо не хочет, но в то же время что-то как будто тянет его за язык. Может, одиночество? — Жуткое это зрелище было. Те, кто заражались, с кровати встать не могли из-за сильнейшей лихорадки. Кожа их страшно бледной становилась, а тело покрывалось фурункулами с гноем. Умирали в течение трех дней. Один только я остался. Молодой человек вздыхает, как-то задумчиво глядя в небо. Затем стягивает одну перчатку, из внутреннего кармана достает чистенький белоснежный платочек и вытирает свое лицо от пота и грязи. Тамамори чувствует себя странно впечатленным и напуганным такой жуткой новостью. Выходит, все жители милой деревушки умерли от болезни? — Так и есть, — отвечает молодой человек, — Я один остался. Совсем-совсем. Никого нет, а я все продолжаю работой заниматься. Могилы рою, как мой отец, — произносит он, с какой-то трепетной гордостью глядя на свою лопату. Теперь-то понятно, что он забыл на кладбище. — За почившими ухаживаю. Это у нас что-то вроде семейного дела. Мой отец могилы копал, мой дедушка могилы копал, мой прадедушка, мой прапрадедушка… — затем он как-то себя осекает. Не то чтобы Тамамори возражал, на самом деле это довольно интересно, да и ему между деревьями или могильщиком в собеседники выбор явно очевиден. — Но ты извини, что я много болтаю. Даже не помню, сколько я уже тут вот так. Здесь становится так одиноко… Могильщик обрывает себя с тяжелым свистящим вздохом. Тамамори невольно как-то дергается, чувствуя накрывающее с головой дежавю. Разве он не слышал эту фразу раньше? Взгляд мужчины меняется. Теперь он смотрит не задумчиво печально, а как-то обеспокоенно. — Ты устал наверное, да, радость моя? — спрашивает он. Тамамори чувствует себя польщенным и смущенным такой заботой от такого человека, но все же неуверенно кивает. — Если хочешь, можешь остаться у меня на ночь. Домик у меня не большой, но на двоих нам места хватит. Тамамори натянуто улыбается. Он устал, ужас как. Ноги болят, колени ломит, но до этого, разговорившись с красивым мужчиной, он даже не замечал, как плохо себя чувствовал. Сейчас больше всего на свете ему хотелось бы оказаться в теплой постели и хорошенько вздремнуть. Могильщик широко улыбнулся, словно читая его мысли, а затем повел Тамамори к выходу с кладбища. Все, как он и сказал. Деревня была пустой. Заброшенной. Покинутой. Но теперь, когда Тамамори шел рядом с высокой, мрачной, но несомненно милой фигурой, весь страх испарялся. Он больше не был одинок. Ему больше не нужно было бежать и прятаться. Он наконец-то нашел место, где мог бы отдохнуть и расслабиться. Домик могильщика оказался совсем небольшой лачугой. Конечно, это была деревня, где кроме крестьян никто и не жил, но этот дом даже на фоне остальных домов казался слишком хрупким и неприметным. Низкие потолки, узкое помещение, от которого, того и гляди, клаустрофобия разыграется. Но, несмотря на это, здесь было чисто. Ясные оконные стекла, через которые хорошо просматривалась улица, полное отсутствие пыли, вещички, аккуратно разложенные по своим местам — совсем не так, как в комнате Тамамори, где всегда царил творческий беспорядок и хаос. Посреди этого странного жилища, к огромному удивлению, стоял костер, аккуратно обложенный камнями. Огонь горел, языками своего пламени пытаясь дотянуться до небольшого котелка над ним, и согревал все помещение. Наверное, в столь маленьком и бедном домике не было даже камина, поэтому могильщику приходилось изощрятся подобными методами. Зато… Зато здесь было по-своему тепло и уютно. Могильщик тихо и хищно усмехнулся, подходя к котелку и аккуратно мешая железной ложкой то, что было внутри. — Ты, наверное, голоден, — тихо произнес он, поднимая взгляд на Тамамори, — Будешь есть? Я приготовил суп. Тамамори на секунду замер. От слишком быстрого бега у него болели ноги, но он даже не замечал, насколько голодным был все это время. Рот наполнился слюной, а в животе позорно заурчало. Могильщик усмехнулся, явно издеваясь, а затем поднялся, подошел к кухонному шкафчику с покосившейся дверцей и достал две глиняные миски. Одна из них тут же перешла в руки к Тамамори и он трепетно сжал ее дрожащими от голода пальцами, а затем непреднамеренно облизнулся. Могильщик снял котелок с огня и аккуратно наполнил обе миски горячим супом, а затем предложил Тамамори кусочек хлеба. Еда выглядела непримечательно. Тамамори не считал себя слишком уж избалованным, но вид супа, его запах, все это вызывало скорее отторжение, чем желание съесть. Это даже не выглядело как суп, а хлеб был настолько сухим, что, казалось, им можно было убить кого-нибудь. В любой другой ситуации Тамамори бы, наверное, повертел носом, в упор отказываясь есть что-то подобное, но… Сейчас он был слишком голоден. Слишком голоден, чтобы хоть сколько-нибудь задумываться о виде еды, которую ему предлагали, еще и за бесплатно. И поэтому он съел все. Жадно, может быть, очень грязно и неуклюже, потому что когда он наконец оторвался от пустой миски с супом и бросил голодный взгляд на могильщика, тот лишь глухо и издевательски рассмеялся. Должно быть, Тамамори совсем о своих манерах забыл, еще и перед человеком из деревни опозорился, вот неловко-то как… Но во взгляде могильщика не было осуждения. Он только подтолкнул свой котелок ближе к Тамамори. — Понравилась моя стряпня? Тамамори неуверенно и натянуто улыбнулся. Такое себе, хотя голодному, уставшему человеку не на что жаловаться. А сейчас, когда он наконец удовлетворил все свои нужды, в нем пробивались ростки любопытства. Конечно, ему было интересно. Могильщик говорил что-то там про своего отца, верно? Его лицо на секунду просияло. — Да. Мой отец, так же как и я, всю жизнь занимался копанием могил. Это семейное дело, которое передается у нас из поколения в поколение. Хотя моя мать хотела, чтобы я стал врачом. Тамамори склонил голову в сторону. Семейное дело, значит? Разве даже в деревне нет занятий более интересных или прибыльных? — Конечно, есть. Но кому-то же все равно необходимо заниматься грязной работой. Люди рождаются, люди умирают, и кому, как не нам, могильщикам, с честью провожать их на тот свет? Возможно, Тамамори послышалось, но в голосе мужчины он уловил легкий намек на гордость. — Правда… Не думал я, что однажды умрут все. А вот это было сказано уже с горечью. Тамамори виновато улыбнулся и опустил пустую миску рядом с собой на пол. Выходит, здесь действительно никого нет. Кроме могильщика и самого Тамамори, разумеется. Но, погодите… Разве это не значит, что и отец мужчины тоже..? Могильщик вдруг нахмурился как-то совсем недружелюбно. Взгляд его стал колким, холодным, и Тамамори почувствовал пробегающие по позвоночнику мурашки. Почему-то злить этого человека совсем не хотелось, но он и сам довольно скоро успокоился. Виновато улыбнулся, пожимая плечами. — Мой отец уже давно мертв. Умер еще задолго до болезни. Ах… Вот как… Наверное, могильщику было тяжело. Остаться сначала без отца, а затем и остальную деревню проводить на тот свет. Но мужчина в ответ на это только усмехнулся. — Когда смерть прямо рядом с тобой, начинаешь привыкать. Хотя иногда здесь действительно… Слишком одиноко. С его губ сорвался разочарованный вздох. А затем могильщик как-то опасно сверкнул глазами в направлении самого Тамамори, заставляя его даже вздрогнуть неловко от неожиданности, улыбнулся широко и по хищному, но в улыбке было такое мягкое очарование, что сопротивляться ей было просто невозможно. — Но не сейчас, когда ты со мной. Все же, не каждый день сюда мальчики заглядывают, да еще и такие красивые. Тамамори почувствовал, как по щекам растекается румянец: не каждый же день его красивым называют! Если честно, его вообще никогда красивым не называли… Не то чтобы он сам себя уродом считал, так, серая обыкновенность, да и кто когда мальчикам комплименты по поводу их внешности делает, но, признаться честно, в глазах Тамамори могильщик выглядел гораздо красивее и очаровательнее, чем он сам. Было в его чертах что-то такое жуткое, наверное, так глянь — и вот тебе, смерть настоящая. Только вместо косы — лопата. Могильщик улыбнулся. Наверное, ему какое-то особое садистское удовольствие доставляла возможность дразнить Тамамори, но, кажется, он и сам немного уставшим себя чувствовал, а потому лишь тихо вздохнул и поднялся, собирая грязную посуду. Весь черный, как тень, он шмыгнул мимо стены почти незаметно в, наверное, свою собственную комнату, а вышел оттуда с уже какой-то растянутой, старой рубашкой. Молодой человек нервно протянул одежду Тамамори: — Держи. Другой пижамы у меня нет, будешь спать в этом. Она мне немного маловата по размеру, но тебе должна подойти. Тамамори благодарно улыбнулся. Улыбка эта вышла немного уставшей, измученной, но могильщик его и без слов понял. Улыбнулся в ответ, вложил комплект одежды в чужие руки и направился к совершенно противоположной комнате. Старый громадный ключ сверкнул в его руках, скрипнул в замочной скважине, и дверь отворилась. Внутри было прохладно и немного пыльно. Могильщик жестом пригласил Тамамори войти, а затем прикрыл за ними дверь. — Спать будешь в этой комнате. Я сейчас простыни принесу. И тихо, незаметно удалился. Как мышь какая-то, да еще и в собственном доме. Тамамори оглянулся, неуверенно ступая по скрипящему полу. Комнатка была узкой, совсем крошечной, и вмещалась в нее всего одна кровать, представляющая собой не более чем тюк сена, обернутый плотной тканью, да тумбочка, стоявшая прямо напротив узкого окна. Лунный свет разливался по полу, образуя подобие ковровой дорожки, и Тамамори беззвучно рассмеялся, присаживаясь на край кровати и снимая с себя туфли вместе с носками. Могильщик пришел спустя пару минут. Он передал набор чистых, пахнущих речной водой и ромашкой простыней, с легкой задумчивой улыбкой провожая Тамамори взглядом. А затем он остановился прямо в дверном проеме, обернулся и тихо, едва слышно, но неумолимо нежно прошептал пожелания спокойной ночи. Тамамори ответил ему тем же, застенчиво и тихо, прежде чем аккуратно застелить кровать. Рубашка и штаны, которые предложил ему могильщик, оказались даже великоваты. Тамамори затянул их поясом от своего кимоно, чтобы не спадали, а затем прилег. Эта кровать явно была не самой удобной, Тамамори у себя дома спал и лучше, но это было единственным, что он мог себе позволить, и он задумчиво улыбнулся, прикрывая глаза. Он так ужасно устал за всю эту ночь, и сейчас больше всего хотел провалиться в дрему, а проснуться уже завтра в полдень, и чтобы все-все теперь было хорошо. Но сон, словно назло, не наступал. Тамамори долго ворочался, ерзал под легким одеялом, а когда снова успокаивался и пытался отдохнуть хоть немного — из-под век всплывал образ жуткого, но такого милого могильщика. Тамамори не часто сталкивался со смертью, однако понять этого молодого человека он тоже мог. Помнится, в детстве у него была золотая рыбка. Красивая такая, с пестрым хвостом и выпуклыми глазками. Тамамори старался, хорошо ухаживал за ней и любил. Менял воду раз в три дня, кормил, но… Несмотря на это, рыбка все равно умерла. Сначала ему, конечно, было очень плохо, но затем он смог смириться с потерей любимого питомца и достойно, с честью ее похоронил. Правда, наверное, могилы его нового знакомого были вырыты с большей изящностью, чем его развороченный в детстве клочок земли. Проснулся Тамамори, когда солнце уже было высоко над землей. Всю ночь его мучали кошмары, и когда он наконец заснул, был неприятно удивлен тем, что проспал меньше обычного. Но, по крайней мере, по крайней мере, эта ужасная, наполненная страхом и болью ночь закончилась. Больше не надо было ни от кого бежать или спасаться, не надо было прятаться в тени деревьев и искать себе укрытие, и даже встреча с его новым другом оказалась не просто прекрасным сном, а самой настоящей реальностью. Тамамори даже на миг почудилось, что все воспоминания о прошлой ночи были лишь иллюзией, но вид разорванных хакам мигом привел его в чувство. Пришлось переодеваться и выходить из комнаты. В маленьком домике было на удивление пусто, хотя Тамамори уже отсюда мог почувствовать тепло от разожженного костра и запах готовящейся еды. Могильщик уже не спал, и поприветствовал Тамамори теплой улыбкой: — Хорошо спалось, радость моя? Нет. Совсем нет. Тюк сена оказался совершенно неудобным, грубым, твердым, Тамамори всю ночь видел кошмары, но в ответ на невинный вопрос молодого человека, заданный, казалось бы, совсем как издевка, Тамамори лишь виновато улыбнулся и покачал головой. Могильщик усмехнулся и отвернулся. Совсем скоро миска, заполненная неприятным на вид супом — потому что, кажется, ничего другого этот парень готовить не умел — оказалась в руках у Тамамори. Он принял ее с нервной улыбкой и снова съел все, что было. Оказывается, жизнь вдвоем с могильщиком в одинокой, пустой деревне была неплоха. У Тамамори теперь была крыша над головой, еда — в конечном счете он отобрал у хозяина право готовить в этом доме и занялся домашним хозяйством сам — приятная компания и собеседник, который, пусть и старался это проявлять как можно реже, но все же глубоко заботился о своем новом сожителе. Они были двумя одинокими людьми, которые все же нашли друг друга, и Тамамори не мог этому не радоваться. Он уже даже не помнил, сколько жил здесь. Знал только, что встретил с могильщиком уже три полнолуния, видел отцветающую сирень и как теплое солнышко ласкало прибрежные камни у реки. Рядом с могильщиком было по-домашнему тепло и уютно. Он хоть и был холодным, мрачным с виду, в душе был глубоко привязан к Тамамори, и точно так же, как и тот сам, наслаждался их новой совместной жизнью. Ночью, правда, кошмары продолжали терзать Тамамори. Они навязчиво преследовали его, не давая спокойно сомкнуть глаз, но рядом с могильщиком весь страх уходил. Рядом с этим молодым человеком Тамамори чувствовал себя уверенно и тепло. Тамамори вытащил нитку и воткнул иголку в крошечную подушечку. Сегодня он решил сделать могильщику подарок и зашил его старые ободранные перчатки. Оказалось, молодой человек со швейными принадлежностями совсем обращаться не умел, а Тамамори всю жизнь прожил с бабушкой, которая, в силу возраста и проблем со зрением, не всегда могла помочь ему с дырявыми носками или порванной рубашкой. Вот и пришлось научиться. Сейчас зато это умение хорошо так пригодилось. Тамамори поднялся с насиженного теплого местечка у костра, поправил котелок с супом — теперь своим собственным и, несомненно, очень вкусным — и аккуратно сложил легкий плед, которым укрыл его могильщик перед своим уходом. Поясница слегка покалывала и болела, так что Тамамори несколько раз потянулся, прежде чем выйти на улицу. Снаружи было удивительно тихо и приятно. На его губах отразилась задумчивая улыбка, когда он двинулся по направлению к церкви. Деревня была совершенно пуста, так что найти могильщика можно было только в одном из двух мест: либо кладбище, либо его собственный дом. Еще даже не дойдя до калитки, Тамамори услышал стук железной лопаты. Он попытался осторожно подкрасться к могильщику сзади, но тот почти сразу его заметил. Он воткнул лопату в землю и обернулся с уже знакомой и привычной улыбкой. Тамамори ответил ему тем же, протягивая залатанные черные перчатки. — Это мне, радость моя? — тихо поинтересовался могильщик, принимая столь неожиданный подарок. Дразнящая улыбка на его лице стала нежнее, когда он протер руки платком, а затем надел перчатки. Тамамори с готовностью и гордостью кивнул несколько раз, смущенно отступая назад, как только почувствовал краткий поцелуй на уголке своих губ. Могильщик мягко и благодарно кивнул. — Спасибо. Теперь они выглядят гораздо лучше, — сказал он и тут же снова ухватился за свою лопату. Тамамори было интересно. В деревне больше никого не было, но, не смотря на это, могильщик продолжал рыть могилы. Каждый день, с раннего утра до позднего вечера, отрываясь от своего занятия лишь ненадолго, чтобы перекусить или провести время с самим Тамамори. А от того возникал вопрос: кого могильщик-то хоронить собрался? Молодой человек улыбнулся. — Не так важно, есть ли здесь кто-то еще, кого я мог бы похоронить. Это моя работа — и я бы хотел продолжить выполнять свой долг до тех пор, пока вообще могу это делать. Тамамори с пониманием кивнул. На самом деле, у него все еще было много вопросов, но спрашивать так невежливо сейчас казалось неправильным, и поэтому он сделал вид, что все понял. Могильщик взял свою лопату, отряхнул от земли, и вместе с Тамамори направился к их дому. Они вместе накрыли на стол. Могильщик с благодарностью принял миску супа из рук Тамамори, но почему-то есть сразу не стал. Он окинул каким-то задумчивым взглядом своего соседа, а затем вздохнул. — Кажется, я забыл свой платок на кладбище… Можешь сходить и принести, пока не стемнело, радость моя? Тамамори с готовностью кивнул. Если честно, он вообще многое для могильщика был готов сделать, а платок это так — всего лишь мелочи. Поэтому конечно он мог! Снаружи уже вечерело. Закатное солнце сияло ярко-алым, покрывая своими розоватыми лучами землю. Тамамори думал, что это ужасно красиво. Цвет небесного марева напоминал ему о его золотой рыбке, похороненной под кленом. Он бы хотел вернуться домой, может быть, даже позвать могильщика с собой, но вокруг ничего не было. Ни других поселений, ни других живых людей. Зона абсолютной пустоты, высеченная неизвестным вирусом. Тамамори забрал с надгробного камня платочек, оставленный здесь могильщиком, и поспешил вернуться обратно. Дома его встретили с чашечкой зеленого чая. Тамамори поел и с благодарностью принял приятно пахнущий травяной отвар. Пока он пил, могильщик устроился у его ног, положив голову на колени. Тамамори зарылся пальцами в приятно пахнущие ромашкой и шелковицей волосы, пропуская их через пальцы, а в ответ могильщик издал удовлетворенный вздох и закрыл глаза. Это был один из тех обыденных вечеров, которые они проводили в комфорте и утешении друг друга. Неожиданно могильщик открыл глаза. Его небесно-голубая бездна, напоминающая океан, призрачно сверкнула, впиваясь прямо в черты лица Тамамори. — Слушай, радость моя, ты уверен, что тебе со мной нравится? — голос его прозвучал тихо и неуверенно. Тамамори, на самом деле, не очень понял, что это могильщик сейчас имел в виду. — Ты ведь мог бы уйти. Найти место, где тебе не будет так одиноко… Здесь же никого, кроме меня, нет. Ты ведь общаешься со мной не только потому, что здесь больше никого нет? Тамамори тихо и ласково рассмеялся. Он наклонился ближе, прислонил свою голову ко лбу могильщика и мягко взъерошил его волосы. Это была неправда. Тамамори нравилось, очень нравилось с ним. Честно-честно. Кажется, могильщик, наконец убежденный чужими ласковыми словами, поддался и трепетно выдохнул, снова закрывая глаза. Спустя несколько минут они оба поднялись, чтобы прибраться в комнате и лечь спать. Чашки и глиняные миски оказались собраны в одну кучу и тщательно вымыты. Костер был потушен, а пыль протерта с полок — все же, пожив с могильщиком, Тамамори тоже приучился хоть немного прибираться за собой. Правда, в собственной комнате, куда его попечитель предусмотрительно нос не совал, обстановка была гораздо хуже. Тамамори почувствовал, как его клонит в сон. Может быть, он просто плохо выспался до этого, хотя вроде весь день себя прекрасно чувствовал, но сейчас его глаза слипались, а тело казалось налитым свинцом. Он широко зевнул, как-то слишком расслабившись и непреднамеренно прислоняясь к плечу могильщика. К его удивлению, тот резко дернулся, вывернулся и испуганно схватил Тамамори за плечи, грубо и резко встряхивая. — Радость моя? Ты в порядке? Его глаза широко раскрылись. Встревоженный взгляд хаотично бегал по лицу Тамамори, пытаясь найти хоть какой-то признак болезни или недуга, но Тамамори от него отмахнулся, пытаясь стоять ровно самостоятельно. Он просто устал, ничего критичного. И нечего так волноваться. После этого Тамамори, пошатываясь, двинулся в свою комнату. На самом деле, все же это было немного странно — в конце концов, он, вроде, не делал ничего такого, что могло бы привести к такой жуткой усталости. Спал он нормально, столько же, сколько и обычно, разве что теперь часто мучался от кошмаров; физической активностью тоже не увлекался, в отличие от того же могильщика, но вместе с этим чувствовал себя гораздо хуже, чем другой мужчина. В любом случае, размышлять над этим особо не хотелось. Хотелось поудобнее устроиться на своей кровати и крепко заснуть, думая лишь о том, как завтра он проведет свой день. Кимоно и хакама были сброшены в сторону, а затем аккуратно сложены на краю кровати. Тамамори переоделся в свою ночную рубашку, от которой пахло чем-то знакомым. Вроде, сигаретный дым, хотя Тамамори точно помнил, что никого, кто мог бы баловаться никотином, среди его знакомых и уж тем более близких не было. Хотя, подобный запах он однажды уловил от могильщика, а может, ему просто показалось. Тамамори устроился под одеялом и прикрыл глаза. Лунный свет, как и всегда, проникал сквозь грязное окно и разливался в целую молочную лужу под ногами. Тамамори не смог сдержать тихий зевок, расслабляясь. Как вдруг в дверь постучали. И это, конечно, мог быть только один единственный человек. У Тамамори не было причин ему отказывать. И поэтому уже спустя пару секунд дверь со скрипом приотворилась, а из темной щели, как самая настоящая тень, в комнату, прячась от лунного света, проскользнул могильщик. Он двинулся к кровати Тамамори и аккуратно присел на корточки прямо рядом с ним. Его по-паучьи длинные, холодные пальцы осторожно потянулись к лицу Тамамори и осторожно обхватили обе щеки. Могильщик его осматривал. Долго, тщательно, как настоящий врач — наверное зря он все-таки свою мать не послушал. И только когда убедился, что никаких следов болезни на Тамамори нет, облегченно вздохнул и улыбнулся. Тамамори, слишком уставший и изнеженный мягкими прикосновениями, не нашел сил ему ответить. — Спасибо, что впустил меня. Как ты себя чувствуешь, радость моя? — тихо спросил могильщик. Голос его был встревоженным, чутким, но вместе с тем мягким. Тамамори вновь от него отмахнулся. Ничего страшного с ним не происходит. Просто устал. Сейчас спать ляжет, а завтра утром как новенький будет. Но могильщика это не убедило. Кровать рядом с Тамамори прогнулась под чужим весом. Могильщик присел рядом с ним, касаясь рукой чужого лба и темных взъерошенных волос. Тамамори широко улыбнулся и поднялся, свешивая ноги с кровати и шлепая босыми ступнями по холодному полу. Лунный свет плескался под ними, а Тамамори разводил по комнате брызги, но могильщик наблюдал за ним с нежной улыбкой. Правда, все же в его взгляде читалось что-то тревожное и затаенное. Тамамори не мог этого не заметить, а потому спросил. — Не бери в голову, радость моя. Я просто… — могильщик запнулся. И если раньше его голос был тихим и нежным, то сейчас он сменился на сломленный, дрожащий и хриплый. Тамамори протянул к его плечу руку, не совсем уверенный в том, что ему сейчас делать. Могильщик измученно улыбнулся и на прикосновение никак не реагировал. — Я просто боялся, что ты заболеешь. Тамамори нахмурился. Так вот о чем думал могильщик? Он думал о том, что Тамамори, так же, как и остальные жители деревни, заразится этой ужасной болезнью, а затем сляжет в кровать с лихорадкой, пока его тело будет покрываться гнойными фурункулами? Это, конечно, было преувеличением. Тамамори просто устал, он просто случайно воспользовался могильщиком, как опорой, но, учитывая то, как это его взволновало… Тамамори было действительно жаль. Укол вины пронзил его сердце. Он не хотел так сильно расстраивать человека, который так сильно о нем заботился. Тамамори попытался его утешить. В конце концов, он ведь не заболел на самом, на самом деле? — Я знаю, радость моя, я знаю… — тихо прошелестел, как летний дождь, над ухом голос могильщика. Он говорил мягко, нежно, так что было не совсем понятно, кто здесь еще кого успокаивал. — Просто… Здесь так давно никого не было… И если бы ты оставил меня… Я бы не пережил. Тамамори с пониманием кивнул. Теперь и он чувствовал себя ужасно. Для него это была просто усталость, недосып, а для могильщика это был страх перед неизвестной болезнью, которая унесла жизни всех его родных и близких, и которая — в его мыслях — забрала и Тамамори. Последнего живого человека, который остался рядом с ним. Судьба просто не могла быть настолько жестока к кому-то настолько прекрасному, как могильщик. А Тамамори неожиданно поймал на себе его внимательный и изучающий взгляд. О чем он думал? Могильщик что-то от него хотел? Но мужчина вдруг тихо и хрипло рассмеялся. — Что мне от тебя нужно? Совсем ничего, радость моя. Думаю о том, как сильно хочу расчесать твои лохматые волосы. Тамамори почувствовал прилив крови, подступающий к щекам. Он бы хотел сказать, что надеется на то, что это просто лихорадка, но рядом с могильщиком это будет звучать просто неуважительно и грубо. Поэтому он остановится на том, что действительно признает это смущением. — Я принес расческу. Можно? — тихо спрашивает могильщик. Тамамори ярко улыбается и с готовностью кивает несколько раз, пока другой мужчина пересаживается за его спину. — Наконец-то хоть в порядок твои волосы приведу. — звучит его тихий, грубоватый голос, и Тамамори хотелось бы возмутиться, но слов подобрать он не может, потому как грубые от тяжелой физической работы пальцы могильщика мягко начинают перебирать его пряди. Он поглаживает чужие волосы мягко, трепетно, как будто держит в руках дорогой шелк. Тамамори чувствует, как гребень касается его спутанных прядей, могильщик давит чуть-чуть и проводит от корней до самых кончиков. Приятно, осторожно, Тамамори закрывает глаза и удовлетворенно урчит. Его никогда не расчесывали. По крайней мере — ни разу с такой нежностью и заботой, или, может, Тамамори просто не помнит? Он всю свою жизнь жил с бабушкой, и ей очень часто попросту не хватало времени, чтобы расчесать или обстричь эти длинные неаккуратные пряди. Тамамори не видит лица могильщика, но чувствует его нежную улыбку: — Теперь понятно, почему ты такой лохматый. А как на счет мамы? А у Тамамори нет мамы. Она ушла, когда он был еще совсем маленьким, несмышленым ребенком, исчезла. И отца у него тоже нет — его разорвал медведь еще задолго до рождения самого Тамамори. Вот и получилось, что всю жизнь его одна только бабушка растила, и Тамамори ее, конечно, за это любил безумно. Могильщик мягко и с сочувствием выдохнул, касаясь губами чужих волос. Его рука скользнула по предплечью, коснулась ладони и мягко сплела свои пальцы с чужими. Тамамори грустно улыбнулся, слегка разворачиваясь лицом к могильщику. Он не печалился по поводу своей матери или отца — все же их он знал не так долго, чтобы ему было что терять, но иногда ощущения полной и любящей семьи страшно не хватало. — Я тоже своих родителей не особо помню, — тяжело вздохнул могильщик. Плечи его осунулись, совсем как тогда, на кладбище, когда Тамамори с ним впервые о жителях деревни заговорил. — Мать сбежала в другую деревню вместе со своим любовником. Помнится, когда болезнь только пришла, я тогда страшно им обоим такой же участи желал. Брови Тамамори изогнулись в легком выражении удивления. Он не мог и подумать, что могильщик окажется таким злопамятным, но понимал он его прекрасно, хотя вот лично на свою мать он ни капельки не злился, и даже не мог представить, чтобы желал ей чего-то подобного. — Понимаю. Мне тоже теперь за эти мысли стыдно. Получается, практически всю жизнь могильщик о своей матери ничего не знал? А тогда что насчет отца? Выражение лица молодого человека изменилось. Тамамори, пусть и не мог видеть его, сидящего позади, все же явно чувствовал, как мышцы могильщика напряглись, а зубы сжались. Эта тема была какой-то неприятной для него, но своего любопытства Тамамори не мог сдержать. Наконец, спустя несколько минут, проведенных в глухой тишине, могильщик вновь заговорил: — Моего отца убили. Задушили. Тамамори кивнул с пониманием. Он не особо разбирался в том, как вообще людей поддерживать, но, кажется, у них с могильщиком было довольно много общего. Молодой человек кивнул. Он выпустил из рук гребень, положил его на тумбочку и одним легким движением вновь растрепал волосы Тамамори. — Нехорошим он человеком был. Я даже радовался поначалу, когда это только произошло. А теперь жалею. Может, не было бы так… Голос могильщика ломается. Тамамори, не уверенный в том, что ему можно, оборачивается и сочувствующим взглядом наблюдает за тем, как могильщик склоняется, закрывая руками лицо. Он плачет, горячие слезы выступают на его глазах. А что Тамамори-то делать? Обнять? Так может могильщику немного личного пространства нужно. Положить руку на плечо? Кажется, что слишком сухо… Потрепать по голове? Вроде они оба давно уж не маленькие мальчики. Но все решается довольно быстро. Могильщик, словно почувствовав чужое покорное смятение, резко выпрямился и в отчаянии вцепился в чужие плечи. Его хватка было крепкой, объятия — почти удушающими, но Тамамори улыбнулся, не смотря на преследующее его чувство ломающихся ребер. Если это то, что нужно было могильщику для того, чтобы успокоиться… то Тамамори вовсе не возражал. Он даже наоборот — несмело положил руку на чужую спину и медленно провел от самых лопаток к пояснице в удивительно нежном жесте. Он и сам не знал, что может быть таким добрым и спокойным, когда кто-то рядом с ним находится в столь подавленном состоянии. Могильщик громко всхлипнул, используя чужое плечо как подушку. Его тело сотрясалось от рыданий, но Тамамори не отстранялся. Пальцы его зарывались в черно-смолянистые волосы, разбирали по прядке и нежно гладили по голове. Он не знал, что ему сказать и стоит ли вообще. Они просидели так довольно долго. Теперь же могильщик ткнулся носом в его шею. Он наконец пришел в себя, больше не плакал и не дрожал, но отпускать Тамамори в упор отказывался. Его тело сдвинулось чуть в сторону и он, не разрывая крепких, нежных объятий, уложил их обоих в постель. Его губы мягко коснулись лба Тамамори, пальцы убрали прилипшие и спутанные пряди, а на лице отразилась такая любящая и добрая улыбка, что Тамамори самому захотелось расплакаться. Он обнял могильщика за талию и уткнулся носом в его грудь, вдыхая запах сырой земли и ромашки. Они уснули, держа друг друга на руках. Раньше Тамамори иногда просыпался от холода, а теперь ему было так тепло, что он, наверное, смог бы спать и без одеяла. Ночь больше не была такой темной и страшной. И вот что интересно — это был первый раз, когда Тамамори не видел кошмаров. Но его пробуждение было отнюдь не таким радостным. И когда Тамамори открыл глаза, он поначалу даже не понял, что происходит. Вокруг него было темно. Рядом с ним не было ни одеяла, ни могильщика. Возможно, Тамамори просто прямо посреди ночи решил куда-то отлучиться? В туалет или на кухню, за стаканчиком воды, например? Он довольно часто видел галлюцинации и иллюзии, щедро подбрасываемые собственным сознанием, так что точно не удивился, если бы вдруг оказался лунатиком. Но нет. Ничего из этого не подходило. Тамамори попытался поднять руки, и даже не смог до конца разогнуть их в локтях, как ладони тут же уперлись во что-то твердое. Тамамори осознал, что все это время лежал уже не на своей пусть и жесткой, но уютной кровати, а на чем-то грубом, холодном, почти как каменная плита. Две половинки чего-то целостного были найдены, и Тамамори раздвинул руки в стороны, отчаянно пытаясь нащупать по бокам границы того места, в котором он находился. И снова он далеко не ушел, как пальцы тут же уперлись во что-то твердое и до щемящего сердце ужаса ледяное. Это была коробка в полметра шириной. В этой коробке было темно и холодно — что, если не настоящий подарок для клаустрофоба? Тамамори почувствовал подступающие к горлу ужас и страх, но ему нужно было держать себя в руках. Во всех книжках, которые он читал, излишнее волнение приносило лишь больше несчастий, и поэтому Тамамори, собрав все свои силы, попытался толкнуть пласт какого-то грубого материала над собой. Но, как и ожидалось, ничего у него не получилось. Наверное, не стоило и рассчитывать — учитывая то, насколько худым и щуплым был Тамамори сам по себе, едва ли он мог сделать хоть что-то с такой плотной и хорошо сколоченной конструкцией. И Тамамори внезапно пришел к осознанию, причем далеко не радостному. Вокруг него твердые, холодные стены, которые он никак не мог сдвинуть. Он лежит на чем-то холодном, по ощущениям — каменном. С другой стороны, его придавливает крышка чего-то тяжелого. Он в гробу. И стоит ему это осознать, как сверху слышится какой-то странный, до жути знакомый звук. Как будто идет сильный дождь или пальцы огромного великана стучат по крышке коробки. Но нет. То не дождь, и даже не пальцы огромного великана. То земля. Мокрая, гадкая земля, плюхавшаяся на крышку гроба. Тамамори чувствует подступающую к горлу тошноту, как только в полной мере осознает, что его сейчас, прямо, прямо сейчас хоронят заживо. И, что приводит в еще больший ужас — ведь в этом месте, в деревне есть только один человек, который способен это сделать. Могильщик. Наверное, он просто ошибся. Наверное, он все же решил, что Тамамори заболел и умер, что теперь он действительно остался совсем-совсем один и решил похоронить пока еще теплое тело, чтобы как можно скорее справиться с утратой. Верно. Он просто не знал, что Тамамори еще жив. Поэтому Тамамори набрал как можно больше воздуха в легкие и закричал. Если сейчас могильщик его услышит, то непременно обрадуется, откопает гроб и вытащит Тамамори отсюда. Тамамори будет спасен. Хаотичный шум от сыплющейся земли стихает. Тамамори облегченно выдыхает и натянуто улыбается. Сверху, так тихо и приглушенно из-за слоя почвы между ними, доносится знакомый хриплый голос. — Уже проснулся, радость моя? — спрашивает могильщик. Но в его голосе нет ни намека на раскаяние, или счастье, или что-нибудь еще, кроме какой-то усталости и недовольства. — Я уж надеялся, что ты проспишь дольше. Не хотелось, чтобы наш с тобой последний разговор… был таким. Тамамори дергается. Слова могильщика отточенные, твердые, и Тамамори с ужасом понимает, что тот знает. Знает, что хоронит живого человека. И его это совершенно не смущает. Почему? Зачем ему вообще хоронить Тамамори живьем? Какой смысл?! — Ну, я ведь могильщик, радость моя, — доносится откуда-то сверху. Тамамори может уловить в голосе мужчины намек на веселую улыбку, такую острую, как края разбитой тарелки, но она больше не вселяет возбужденный трепет, больше нет, — Моя работа — копать могилы и хоронить людей. И вот, совсем недавно я столкнулся с небольшой проблемой. Ведь здесь же нет никого, кроме нас с тобой. А вырытых и готовых могил уже много. И поэтому он решил похоронить Тамамори? Звучит до жути логично. И есть во всей этой цепочке умозаключений лишь один маленький нюанс — Тамамори еще жив. Еще. Пока что. Но если могильщик прямо сейчас не остановится, это тоже будет скоро исправлено. Гроб маленький, воздух здесь скоро закончится, и либо Тамамори умрет от недостатка кислорода, либо от голода — обе эти смерти в одинаковой степени мучительные и жестокие. Тамамори не хочет умирать вот так. — Может сейчас ты еще и жив, радость моя, но ты тоже человек. И у меня нет гарантий того, что в один прекрасный день ты не умрешь от болезни или какой-нибудь травмы, например, — неизменно мягким голосом продолжает могильщик. Слова Тамамори ни капли его не убеждают, и теперь он снова берет свою лопату, принимаясь за работу, — Или ты можешь уйти. Ты ведь сказал, что ты писатель, разве нет? Вы, писатели, люди ужасно непостоянные… Что, если однажды ты решишь уйти и оставишь меня здесь одного? В этих утверждения все еще есть отголоски разума. Но до того слабые, что Тамамори сводит челюсть от ужаса и желания расплакаться. Уходит несколько секунд на то, чтобы подобрать нужные слова. Могильщик в этот раз заговаривает первым: — Но ты не переживай, радость моя. Я выделил тебе самое лучшее место, прямо рядом с моим домом. Я буду тебя навещать. Посажу самые красивые цветы на твою могилу. Тамамори не видит, но чувствует его влюбленную и счастливую улыбку. Могильщик думает, что делает ему одолжение, когда хоронит таким образом. Тамамори думает, что он его убивает. В каком-то смысле, они оба правы, только в совершенно противоположных плоскостях. Тамамори вновь стучит по крышке гроба. Костяшки пальцев саднят, а верхняя панель не сдвигается ни на дюйм. Он кричит. Снова и снова, умоляет могильщика одуматься и выпустить его на свежий воздух, но могильщик его уже не слышит, а может и слышит, но внимания совершенно никакого не обращает. Его руки двигаются уверенными, отточенными движениями. Он определенно знает, что делает. Земля закрывает собой гроб, лишая заключенного внутри последнего шанса на спасение. Но вы не можете осуждать меня, если я не испытываю к Тамамори ни капли сочувствия. В конце концов, это именно он принял целый ряд неверных решений, которые привели к подобному исходу. Я его предупреждал. А сейчас есть только два варианта. Сдаться или, хм… Что такое? Тамамори-кун хочет воспротивиться своей судьбе и начать все сначала? Так уж быть. Я не в праве его винить — концовка и правда мрачная. Такую даже врагу не пожелаешь, а Тамамори же мне куда дороже. Что ж, посмотрим и начнем все заново. Только вот, надеюсь, он не умудрится снова оказаться погребенным заживо. Видите ли, выслушивать его очаровательные крики — удовольствие не из приятных. Я бы может и промолчал, но зрелище правда жалкое. Мы возвращаемся обратно к указателю. Теперь судьба Тамамори вновь в его руках. Куда он решит направиться в этот раз?