— ОТДАЙ МНЕ СВОЙ ГЛАЗ, БАСТАРД!
Крик Эймонда раздается диким ревом, подобным песням Вхагар, по всему Штормовому Пределу. Неконтролируемое, ужасное безумие овладевает молодым принцем, он заливается смехом. Люцерис переходит на бег, хотя звуки за спиной практически не доносятся до его ушей из-за бушующего ветра и дождя, что беспощадно бьет в лицо тяжелыми каплями. Ему не нужно слышать, чтобы знать, что пришел конец, он чувствует всеми клеточками своего тела, Эймонд его не оставит. Бежать, только бежать, поскорее добраться до Арракса и взмыть в облака. Нельзя оборачиваться, иначе споткнешься, нельзя показывать монстру свой страх, ведь он именно им и питается. Эймонд желает видеть самый чистый животный страх в глазах, которые ранее никогда не покидали насмешки и гордость. Он должен поставить его на место, Люцерис больше не посмеет смотреть свысока, если вообще найдет в себе силы смотреть в его сторону. Эймонд быстрее и ловчее, у него получается ухватиться за плащ Люка прежде, чем они завидели на горизонте Арракса. Люцерис едва успел раскрыть глаза, как земля и небо перемешались. Затылок и спину обожгло немедленной болью, а сверху упало тяжелое тело. Что было дальше разобрать сложно — удар за ударом и вопли. Люцерис выбил кинжал из рук своего дяди, тем самым обезопасив свой дорогой глаз. Они перекатывались по мокрой земле, как свиньи в луже, песок скрипел на зубах, одежда мерзко прилипла к телу, а волосы напрочь спутались. Люцерис брыкался, пытаясь сбросить с себя Эймонда, но тот был сильнее. Тьма поглотила вокруг все пространство и душу принца. Он не видел и не слышал вокруг себя ничего. Только лишь желанные зеленые глаза Люцериса, блестящие от страха. Это разжигало еще больший огонь и страстное безумие, точно Эймонд собой больше не управляет. Кинжал возвращается в руки Эймонда и заносится над глазом. Он сидит на Люцерисе, вдвое меньше его самого, придавливая к земле всем весом тела. Мальчишка кричит, ворочается, толкается, но не может сбросить с себя чужое тело. Никто не придет на помощь, они одни в своем безумном мире. Валирийская сталь вонзается в лицо Люцериса, оставляя рваный шрам вместо зеленого глаза. Нестерпимая боль отражается яркой вспышкой в голове мальчика, его вопль разрывает пространство вокруг, сливаясь в один звук с раскатом грома. Люцерис хватается руками за потухший глаз. — Наконец-то долг уплачен. Горячая кровь льется по лицу мальчика сквозь его пальцы. Эймонд хватает племянника свободной рукой за щеки, наклоняясь к нему очень близко, и смеется в лицо. Запах чужой крови ударяет в нос, заставляя собственную вскипать в венах. Вот как, значит, пахнет победа — кровь побежденного драконьего бастарда. Нет, этого не достаточно. Эймонд не желает останавливаться. Он готов убить этого бастарда, только так он сможет сполна расплатиться за годы унижений. Окровавленный кинжал вновь заносится над Люком, готовый упасть невесть куда. Эймонд ослеплен своей победой, отчего не замечает, как тяжелый камень врезается ему куда-то в висок. Люцерису невыносимо больно, но он не готов прощаться с жизнью. Эймонд роняет оружие, хватаясь за голову, он не слышит ни раскатов грома, ни ревущего неподалеку Арракса, не чувствует, как отпускает Люцериса бежать. Он на мгновение проваливается в черную пропасть от пронзившей тело боли. Люцерис бежит из последних сил, пока алая кровь хлыщет из раны безостановочно. Арракс боится шторма, не слушается. Люк не чувствует боли. Потерять второй глаз сейчас не страшно, лишь бы добраться до дома живым. Мальчик взмывает в небо, но не видит перед собой ничего. Арракс, единственная надежда на спасение, несет своего всадника сквозь тучи со всей скоростью, что только есть в крошечном драконе. По бокам сверкают молнии, разбивая своим громом небо на тысячи частей. Они теряются в облаках. Но смерть их снова находит. Вхагар огромной страшной тенью накрывает маленького дракона в облаках. Люцерис хватается за поводья из последних сил и прижимается к Арраксу, старается держаться в сознании и молит Богов помочь добраться до дома. Люк не командует дракону, он сам знает, что делает. Арракс все чувствует и понимает — медлить нельзя. Нужно спасать своего всадника. Страх заставляет кровь бежать быстрее, отчего Люцерис теряет силы. Смерть вот-вот настигнет его с любой стороны — либо пламя Вхагар сожжет его дотла, либо свалится с дракона сам и утонет в бездонном море. Люцерис не помнил, как шторм сменился гладью чистого неба над облаками. Не помнил, как Арракс обдал огнем Вхагар, отчего чуть не оказался в ее пасти. Не помнил, как терял сознание десятки раз, обнимая своего дракона. Не помнил, как смог удержаться, когда Арракс умело маневрировал в облаках, снова погружаясь в бурю. Вхагар его больше не слушает, теперь безумие поразило ее. Пасти огромного дракона смыкаются в десятке сантиметров от внезапно оказавшегося так близко Арракса, оглушительный драконий вой раздается, кажется, на тысячи миль вокруг, и Эймонду на секунду кажется, что это конец. Сердце разрывается на миллионы осколков, в страхе увидеть перед собой лишь ошметки маленького дракона. Но Арракс чудом избегает смерти, вырывается вперед, изо всех сил взмахивая своими крошечными перламутровыми крыльями. Эймонд меняется в одно мгновение, лишается рассудка от боли, что разрывает его грудную клетку, когда Люцерис последний раз оборачивается — в его глазах больше не видно страха, видно, как угасает его жизнь. Жизнь, которую сам Эймонд посмел отнять у своей единственной причины жить. Чудовище. Эймонд желает отпустить поводья и разбиться о скалы. Пускай Семеро заберут его жизнь, только бы Люцерис добрался до Королевской Гавани. Пускай Вхагар его скинет в воду, пускай он умрет сам, лишит себя второго глаза, лишь бы только вернуть время назад. Монстр, страшнее черного ужаса. «Что ты натворил…» Слезы стекают по его щекам и обжигают кожу. Вхагар теряет Арракса, а Эймонд теряет себя. Он достает из-за пазухи окровавленный клинок, которым лишил глаза своего племянника. Слезы падают на острое лезвие, Эймонд видит в отражении стали свое лицо. Мерзость. Чудовище. Он кричит и сжимает в руках клинок, его острота впивается ладони и режет кожу. А после оружие падает, теряясь среди облаков, когда руки ослабевают хватку. Эймонд утонул в болоте, его тело отравил самый жуткий и страшный яд — ненависть. Ненависть убила в нем все живое. Люцерис враг, который должен платить за свои поступки. Эймонд, сколько себя помнил, жил лишь одной целью — отомстить. Но точно ли отомстить за отнятый глаз? Тысячи мыслей не отпускали его ни на минуту. Принц желал оставить своими руками вечное напоминание — след на теле Люцериса, чтобы тот никогда его не забывал. Ровно также, как и Эймонд не забывал его ни на час. Несправедливо, что только он страдает от мыслей. Теперь Люцерис будет всегда о нем помнить и ненавидеть. Он будет вспоминать его каждый раз, когда будет просыпаться и видеть мир только одним глазом, когда будет чувствовать повязку на своем лице, когда будет смотреть на себя в зеркале. Раз любить не может, пускай ненавидит. Только так чувства могут быть взаимны. Ненависть, которая взращена любовью.***
Эймонд был абсолютно уничтожен, он точно не был живым, но и среди мёртвых себя не ощущал, ведь не помнил, как мог умереть. Забавно, но Эймонд иначе себе представлял возмездие. Он потерял всю человечность в своих страшных мечтах о мести, считая правильным — Око за око. Но Эймонд заигрался. Драконы не играют в игры. Значит он ненастоящий дракон, не достоин им быть. Теперь он ощущал по-настоящему, каково это: лишить себя всего. Они ходили друг за другом, не ведая этого. Люцерис хотел внимание Эймонда в детстве, когда он того не хотел. Теперь Эймонд хочет в сто крат сильнее, но его нет. И он сам его лишился. Небеса обрушились на него своей страшной мощью, давили с гневом и ненавистью, путая мысли до тех пор, пока не лишили сознания. Мышцы обратились железом, до Красного Замка он добирался, едва переставляя ноги, словно кто-то сковал их кандалами. Мысли о том, что его на пороге тут же скрутят и лишат головы, даже не пугали. Пускай так и случится — думал он сам. Если же Рейнира не лишит его жизни, то он сделает это своими руками. Все в замке знали. Он не понимал, зачем вообще явился сюда. Жертва сама бросилась в руки охотника, попала в горящую клетку, глупо и бесстрашно. — Это сделал я. Эймонд сам не знал, с каким лицом произнес свою фразу, его голос звучал сухо и безжизненно. Окаменевшее тело в миг охватили руки матери, в глубине её зеленых глаз возникла тревога, губы дрожали, как от рыданий, хотя она не плакала. Алисента покрывала смазанными поцелуями его лоб и макушку, прижимая лицо сына к своей груди. Эймонд ощутил себя грязным, недостойным стоять сейчас рядом со своей матерью. Хотя именно ей он обещал чужой глаз. Видела она печаль или ненависть в его выражении, во взгляде, в напряжении тела? Выдал ли он, как разрывалась на части душа?***
Было жарко, словно в жерле вулкана, уничтожившего Старую Валирию. И ощущалась эта агония ровно так, как люди представляли себе Рок Валирии. Хотя Люцерис отчего-то знал, что не мертв, хотя, честно признаться, очень хотел. Время от времени сознание возвращалось вместе с нестерпимой болью. Он потерял слишком много крови и сильно ударился о землю при падании с Арракса. Каждая клеточка тела пульсировала и горела до тех пор, пока боли не становилось так много, что разум не выдерживал. Он засыпал и просыпался, каждый раз погружаясь сознанием в небытие, этот цикл повторялся неизвестно сколько раз. Мир Люцериса потух и схлопнулся ровно в тот момент, когда Арракс пикировал неподалеку от Красного Замка. Сознание его окончательно покинуло, а удержаться в седле было уже невозможно. В замке это был самый страшный день с момента его возведения. Казалось, война точно неизбежна. Обе стороны оппозиции находились во дворце, как бы это ужасно ни звучало, ожидая смерти Визериса. Эймонд заговорщически был отправлен в Штормовой предел, чтобы заранее заручиться поддержкой у лорда Баратеона. Как и Люцерис. Эйгон сбежал в преддверии своей возможной коронации, и Зеленым не удалось его найти. Эймонд совершил ужасное — теперь Они точно остались без своей короны, они обречены. И сейчас Красный Замок вот-вот будет охвачен пламенем, а у Зеленых нет и единого шанса на победу. Склонить голову или ее лишиться — выбор очевиден. Рейнира стала быть похожа на Балериона и выглядела как Черный ужас, когда Люцериса притащили в замок. В час совы дверь в покои Визериса с грохотом отворилась, Алисента испуганно дёрнулась в сторону, и задумала закричать, увидев на пороге Рейниру с валирийским кинжалом. Королева держала покойного мужа за руку, изливаясь слезами, как умалишенная. — Он умер. Это был не вопрос, а скрипучее утверждение. Голос Рейниры еле заметно дрогнул, а глаза блеснули в лунном свете из-за наступивших слез, пока руки сжимали оружие до боли в костяшках. Визерис точно умер. Его тело еще не успело остыть, но об этом уже шептали во всем дворце. Неясно, сколько времени Рейнира провела у покоев Люцериса, как неизвестная сила подтолкнула его и выкинула из агоний наружу. Когда он первый раз ненадолго пришел в себя, открыл единственный уцелевший глаз, тогда король закрыл свои. — Вы не посмеете отобрать у меня корону, — Рейнира старалась скрыть свою боль в интонации и держаться равнодушно холодно, — Если вы преклоните колено, вас не тронут. Я пощажу тебя и твоих детей. Я прощу вас, несмотря на то, что он сделал с моим сыном. Для Зеленых это был подарок несказанной щедрости. Деймон убеждал свою жену лишить Эймонда второго глаза или рук, пока та изливала слезы над сыном. И она почти согласилась. Но Рейнира не желала развязывать войну, хотя обязательно бы это сделала, стерла с лица Земли Зеленых и весь род Хайтауэров, если бы Люк погиб. Но мейстеры обещали, что он будет жить. Зеленым повезло.***
Следующие дни тянутся отвратительным долгим сном, что становится сложно отличить вчера от сегодня и завтра. Рейнира стала первой законной королевой Семи Королевств, народ принял ее, скрипя зубами, но Эйгона так и не нашли, поэтому оспорить ее право престолонаследия было невозможно. Королевство получило сильную и мудрую правительницу, которая избежала страшной войны, позабыв о гордости и желании отмщения. Пьяные лорды смеются и улыбаются на пирах, и разгорается череда турниров, а Рейнира лестно улыбается всем гостям, поддерживая атмосферу праздника, в душе мечтая поскорее покинуть это притворство и вернуться к сыну, что лежит без сознания под наблюдением мейстеров и бьется в агонии. Она горько плачет по вечерам, держа Люцериса за руку и молит Богов поскорее ему помочь. Королева не пускает никого в покои Люка, кроме Джекейриса. Старший сын, будущий наследник железного трона, на празднованиях не появляется. Последующие дни после случившегося слуги находят принца в Богороще, он приказывает не трогать его и молчит в одинокой глухой тишине. Джейс винит себя и также молит Богов. Эймонд не может спать по ночам. Вхагар несет его по небесной глади, разрезая невесомые облака тяжелыми крыльями. Ощущение легкой свободы, величественной независимости и чистого умиротворения — то, что приносит Эймонду удовольствие от полета. Приятное одиночество, когда целое небо принадлежит только тебе и твоему верному слуге и другу дракону. В облаках ты близок к Богам, как никто другой. И доступно это ощущение только Таргариенам. Как и обманчивое ощущение власти над целым мирозданием. Порой Таргариены могут спутать себя с Богами и поддаться своеволию управлять чужими жизнями — отнимать их и дарить. Умиротворение. Эймонд вдыхает небесную свободу, закрывает глаза, улыбаясь, и раскидывает руки навстречу ветру, полностью доверяя себя Вхагар. — Эймонд! Безмятежность. Звонкий ребяческий смех разносится нежной мелодией по всем небесам, заставляя Эймонда распахнуть глаза. Теплое солнце ласкает загорелое лицо юного принца, а темные кудри блестят золотом, кажется, словно он сам источает этот яркий свет. Невозможно красивый, до замирания сердца от одной лишь улыбки. Самый ценный из всех бриллиантов мира, второго подобного больше нигде не сыскать! Не существует! — Догони меня! Покой. Жемчужно-белый дракон с золотыми, блестящими на солнце, глазами и золотой грудью игриво уносит своего наездника вперед, предлагая Вхагар участвовать в гонках. Я догоню тебя, я догоню тебя Я догоню тебя, я догоню тебя Я догоню тебя, я догоню тебя Свобода. Драконы точно танцуют, то приближаясь, то отдаляясь, облетая друг друга сверху и снизу. Играют. Эймонд по-детски счастлив. Сейчас он догонит Люцериса и больше никогда не отпустит! Они останутся тут навсегда вдвоем. И где бы я ни был, он светит ярче солнца для меня Мы под покровом ночи связаны друг с другом навсегда Я убиваю свои страхи, он молча смотрит вдаль Не унывай, моя Селена, никому меня не жаль Эти густые облака закрыли мне его глаза Любовь. Люцерис оборачивается через плечо, заливая ангельским смехом небеса, и протягивает руку Эймонду. Расстояние между ними слишком большое, чтобы дотянуться, но Эймонд пытается ухватиться за воздух, командуя Вхагар лететь быстрее. Смерть. Тяжелые челюсти Вхагар в одно мгновение сомкнулись на теле молодого дракона. Сперва была тьма. Густая и бесконечно угрожающая. Хотелось окунуться в нее с головой, слившись с ней всем своим существом и черным сердцем, чтобы избавиться от мучений. Эймонд раскрыл глаза. Теперь все затихло, а солнце пропало. Крыло, голова, хвост дракона, чье-то тяжелое безжизненное тело и развевающийся на ветру плащ стремятся опуститься под воду. На небо явилась луна, а мир потерял краски. Эймонд шагает в пропасть, скрытую за облаками, пытаясь ухватиться за обрубленные крылья чужого дракона. Перед глазами двоится из-за слез — почти ничего не видно. Алые волны поглощают два тела сразу и затягивают на самое дно залива Разбитых Кораблей. Эймонд из последних сил обнимает неестественно бледное и безжизненное тело, пока море забирает их обоих, и больше не может пошевелиться. В час волка Эймонд просыпается в холодном поту, кажется, от собственного крика. Он верит в этот сон. Он убил Люцериса. Убил свою любовь. И нет ему прощения. Этот сон повторяется уже бесчисленное количество ночей подряд. Слезы, одна за другой, начинают катиться по его щекам, обжигая кожу и падая на и без того мокрое одеяло. Распущенные волосы прилипли к мокрому лбу, а тело облепила ночная рубашка. Мерзко и липко, хочется содрать с себя всю мокрую одежду вместе с кожей. Эймонд снова слышит его голос, но уже не так четко, как во сне. — Догони меня! Эймонд затыкает уши и морщится, повторяя одну и ту же фразу: «Уйди». Вскакивает с кровати. Ночи стали долгими и слишком темными, невыносимыми. Вокруг почти ничего не видно, в комнату пробивается лишь тусклый лунный свет через окно. В голове бездумье и невесомость. Ни одной здравой мысли, а вокруг ночная тишина, нет даже звуков за окном. Глаз улавливает отблеск стали валирийского кинжала на столе. Эймонд нащупывает его в темноте, подходит к зеркалу. В отражении мерцает сапфировый глаз, и почему-то улыбка наползает на лицо, возвращая это привычное безумное выражение. Эймонд заносит кинжал над единственным настоящим глазом и смеется. А что, если сделать это прямо сейчас — выколоть второй глаз? Зачем вообще теперь нужны глаза, если они больше никогда отныне не увидят любимую улыбку? Эймонд почти решается, но вместо этого острый кинжал отрезает копну длинных серебряных волос, и они падают вниз тяжелым грузом, а за ними звонким стуком об пол ударяется оружие, ускользая из расслабившейся руки и разбивая тишину на тысячи осколков. Волосы хранят воспоминания. Может теперь получится все забыть? Эймонд закрывает глаза, громко выдыхает. Сейчас он откроет их и увидит сияющие зеленые глаза, пылающие любовью. Любовью лишь к нему одному. Но, как только Эймонд распахивает глаза, осознание накрывает с головой. Темнота. Никого нет. Он накидывает плащ на плечи, прячась в тени бескрайней ночи, и выскальзывает в коридор. Замок спит. Эймонд двигается тихо и украдкой, чтобы не застать ночную стражу, долго петляет по ночным коридорам, словно вор, чтобы добраться до его покоев. У самих дверей стража не стоит за ненадобностью, лишь в ближайших коридорах, что Эймонд легко сумел обойти. Люцерис спит или лежит без сознания — непонятно. Принц долго не решается сдвинуться с места, застряв на пороге. Это первый раз, когда Эймонд видит Люка после случившегося, поэтому сердце так трепещет и разрывается то ли от волнения, то ли от угнетающего чувства вины. Возле постели стоит кресло — обычно Рейнира проводит на нем бессонные ночи рядом с сыном. Эймонд садится в него. Черное сердце бьется прерывисто, пропуская удары. Внутри грудной клетки что-то неприятно ноет. Лунный свет помог разглядеть изменившееся лицо Люцериса. Один глаз закрыт и потерян навсегда. Сердце Эймонда замерло и, казалось, перестало биться вовсе. Правую глазницу украшало множество свежих швов, не скрытых повязками и еще не успевших зажить. В воспоминаниях сразу всплыл момент из детства, когда самому Эймонду мейстер накладывал такие швы на глаз, и как это было больно. Но Люк, вероятно, ничего не чувствовал. Эймонд аккуратно взял чужую горячую ладонь в свои ледяные мраморные пальцы. Лед и Пламя. В этом и есть они. Пылкий и яркий, словно огненный дракон, Люцерис подобен Солнцу, излучающему свет и тепло. Он наполняет собой все пространство и превращает даже самый глубокий мрак в крупицу света. Там, где он появляется, тепло, не умолкает смех и веселье. Его присутствие согревает сердца окружающих. Каждое слово, каждый жест юного принца наполнены добротой и вниманием, он буквально олицетворяет надежду и величие. Он любим всеми. Его душа светлая и чистая, и она чуть не погасла от рук холодного, лишенного чувств безжалостного Эймонда. Луна. Его душа отражает глубокие страшные мысли, что вызывают у окружающих чувство непредсказуемости и некоторую тревогу. Пугающей была его молчаливость, отстраненность и чрезмерная жестокость. Создавалось впечатление, что все, чего касалась его рука, могло умереть. И даже его любовь. Луна и Солнце встречались на краю своих различий, чтобы создать прекрасное симфоническое сочетание, объединяя свет и тень, тепло и холод, радость и тайну. И только в их балансе — луны и солнца, льда и пламени — могла существовать вселенная. Если бы Солнца не стало, мир бы непременно погрузился в страшный бесконечный мрак, нарушая правильный ход событий. Пришла бы война и уничтожила весь мир, оставив бы вместо себя подобие Старой Валирии. Но этого не случилось. Солнце борется за свою жизнь, а Луна будет ему помогать. — Прости, любовь моя.***
Алисента утопает в своем горе. Разочарование и болезненное чувство потери окутывают ее сердце. Хайтауэры должны были обрести свою мощь, слишком много сил было в это вложено, чтобы одним днем все разбилось. Эйгон, сбежав в разгар событий, оставляет пустоту в сердце матери и горький страх. Говорят, что Солнечный Огонь улетел в сторону Старой Валирии, но это всего лишь сказки и слухи, на деле Эйгона видели последний раз по направлению к Вольным Городам, и то, ненадежный источник. Может, он вообще уже помер, нахлебавшись крепкого эля и свалившись с дракона в море. Никто не знал, и это пугало. Однако горе королевы-матери не ограничивается только бегством сына. Второй ее ребенок, совершив преступление, должен быть отослан в Старомест, что становится источником еще большей печали. Рейнира не отдавала приказа, такое решение принял Отто, ведь в замке теперь все смотрели на принца, как на прокаженного, и называли братоубийцей, за глаза, естественно. Сердце Алисенты разрывается между чувством материнской любви и необходимостью справедливости. Так будет правильно. Она понимает, что ее долг как королевы требует наказания за поступок, но в то же время она горько осознает, что будет лишена присутствия своего любимого ребенка. Когда-то она, обезумев, мечтала собственными руками выцарапать глаза Люцерису, поэтому Алисента остается одна со смешанными чувствами гордости за его независимость и боли от разлуки. Третья трагическая ситуация, с которой сталкивается бывшая королева, заключается в том, что ее единственная дочь вынуждена выйти замуж за бастарда. Полгода спустя Рейнира заключает союз, чтобы объединить семьи, поженив Хелейну и Джекейриса. Это жест милосердия со стороны новой королевы, попытка возобновить между их семьями связь, позабыв о прошлых обидах. А также устранить угрозу восстания в будущем, если Эйгон надумает вернуться. С одной стороны — это несказанная щедрость, возможность продолжения престолонаследия кровью Хайтауэров, а с другой — это значит выдать свою дочь за бастарда. Этот противоречивый брак, заставляющий их объединиться, символизирует сложность политических союзов и жертву, которую приходится приносить ради сохранения мира и стабильности. Горе и беспокойство охватывают Алисенту еще больше, поскольку она видит, как ее дочь становится пешкой в игре власти и интересов. Но на самом деле, это вовсе не было решением Рейниры. Джекейрис был уже обещан Бейле. С того момента, как Черные снова заняли замок, их взгляды пересекались издалека, и каждый раз сердца принцессы Хелейны и принца Джекейриса замирали. Внутри каменных стен дворца, где вражда и несогласие царили среди коридоров, существовало что-то особенное. В их глазах был трепет и уважение к друг другу. Хотя их семьи давно враждовали, они не могли удержаться от того, чтобы видеться в тайне, встречаясь по вечерам в укромном месте замка. Джекейрис был благородным и честным принцем, который всегда придерживался своих обязанностей и обещаний. Он знал, что перейти границу и нарушить честь помолвленной принцессы нельзя, он не смел ее даже коснуться. Однако, его чувства были слишком сильными, чтобы он мог просто отказаться от них. Хелейна и Джейс ограничились тайными свиданиями и долгими разговорами наедине. Они встречались в маленьком саду, где никто не мог их обнаружить. Они наслаждались присутствием друг друга, зная, что это все, что им позволяют обстоятельства, и единственный способ сохранить свою честь и уважение друг к другу. Хелейна была помолвлена с Эйгоном, и единственным ее спасением стал его побег. Теперь она снова свободна. И вот все изменилось. Джекейрис без промедлений отправился с Хелейной на Драконий камень, где они тайно обручились в присутствии лишь одного мейстера. Он нарушил свое обещание о браке с Бейлой, отчего Рейнира была вне себя от злости. Но дело уже сделано перед Богами, нужно было повторить венчание перед народом. Церемония свадьбы была пропитана атмосферой волнения и надежды на счастливое будущее и проведена величественно, а Септа ломилась от количества прибывших на торжество лордов. Хелейна и Джейс повторно обменялись клятвами любви и верности перед гостями и богами. Алисента и Рейнира, каждая по-своему, испытывали эмоции во время этого важного события. Они понимали, что их дети начинают новую главу в своей жизни, их собственную историю, и они были благословлены быть свидетелями их счастья. Рейнира наблюдала за сыном с огромной гордостью и восхищением, видя, каким он стал мужественно красивым и взрослым. Каждое движение, каждая его улыбка, наполняли ее сердце радостью. Она видела в нем свою семью, свою линию и будущее. Она благословляла его и желала процветания в совместном будущем. Ее глаза светились блеском гордости и любви, когда она видела, как он становится мужем и отцом. Джейсу шла эта уверенность, подобная настоящему королю. А вот будущий лорд Приливов после несчастного случая изменился в другую сторону. И в такой важный день Рейнира разрывалась на тысячи частей, одолеваемая множеством противоречивых эмоций. Она держала Люка подле себя, не давая ему ощущать себя не таким в тени брата. Это был его первый публичный прием после трагедии, и казалось, что все взгляды обращены не на молодоженов, а точно на его повязку, скрывающую потерянный глаз. Замечая подобные косые взгляды и перешептывания, Рейнира пресекала их своим суровым холодным взором, в ее глазах читалось: «язык отрежу». Свадебный танец принца и принцессы — настоящее зрелище для королевства. Держа друг друга за руки, они вальсируют по залу, словно сказочная пара драконов, гармонично кружась вокруг друг друга, отражая свою взаимную привязанность, согласованность и доверие. Гости не отводят глаз, а сердце Рейниры внезапно начинает биться быстрее, она крепко сжимает руку своего младшего сына, а в голове возникает теплая картина из юношества — ее танец с лордом Стронгом на собственной свадьбе. И вот спустя двадцать лет на том же месте танцует их общий сын и его возлюбленная. Они так похожи. — Когда-нибудь и на твоей свадьбе потанцуем, — Деймон хлопает по плечу Люцериса, утонувшего в своих мыслях, заставляя его вернуться в реальность. Люк изображает улыбку и послушно кивает. Нет, он точно не хочет устраивать такую пышную свадьбу, он вообще не хочет жениться. Поскорее бы матушка разрешила купить собственный корабль и уплыть подальше отсюда. Например, к Заливу Разбитых Кораблей. Люк хотел вернуться туда на Арраксе, но за полгода так и не решился. Кажется, он правда умер там в тот день, иначе как объяснить, что страшная ночь не отпускает его до сих пор. В своих покоях Люцерис завесил зеркала, чтобы не вспоминать, но оно само лезет в голову. Особенно не отпускает тот странный сон, в котором Эймонд, точно бред какой-то, сидит у его постели ночью и вымаливает прощение: «Прости, любовь моя». Первое время воспоминания приносили страх и обиду, но вскоре эти чувства сменились чем-то другим. Жалостью? Долг уплачен. «Интересно, как он любит, если так сильно ненавидит?» Первые дни в сознании были ужасны. Когда Люцерис впервые очнулся, он заметил, что вокруг все еще темно. В течение нескольких минут он ощущал страх перед тем, чтобы даже пошевельнуться, но затем к этому присоединились ощущения дискомфорта и скованности тела, и лишь тогда он решился дотянуться до лица. Рука, хотя и неохотно, послушалась и нащупала повязку на глазах, тут же ее сдернула. Ночь. Глаза стараются привыкнуть к темноте, но все равно что-то не то. Тогда решил подняться. Люцерис быстро понимает, что его движения ограничены и неуверенные, чувствует, как каждый мускул своего тела напрягается. Руки дрожат, и он находит поддержку, чтобы не упасть. Медленно переводит взгляд на свою руку, которая обхватывает край кровати, и замечает, что его зрение изменилось — он не ощущает пространство. Теряется глубина восприятия, и предметы рядом с кроватью кажутся смещенными и недостижимыми. В панике Люцерис пытается встать, но тело не выдерживает вес — Люк падает на каменный пол. Злость в нем смягчает страх. Чувства стремятся наружу слезами и воем. Дверной скрип, топот и кто-то поднимает его вверх, помогая вернуться в кровать. Через считанные минуты в покои врывается матушка и толпа мейстеров. Рейнира, готовая разрыдаться то ли от боли, то ли от счастья, падает подле Люцериса, целуя вперемешку его руки и лицо. — Зеркало. Горло царапало от сухости долго молчания, а наружу вырвался только глухой хрип. Кто-то вложил ему в руку зеркало. Один глаз закрыт. — Мы подберем тебе красивый камень, милый, — дрожащим голосом опережает сына королева. — Уйдите. — Люци... мейстеры должны осмотреть тебя и наложить новую повязку, — Рейнира обеспокоенно сжимает чужую ладонь в своих руках. — Уйдите. Королева с разрывающимся сердцем приказывает всем выйти и уходит сама, напоследок обернувшись на пороге. Люцерис, сгорбившись в исхудалой спине, рассматривает в зеркале свое лицо, освещенное лунным светом. Дверь закрывается. Люцерис с размаху бросает зеркальце куда-то в глубь комнаты, и оно разлетается на тысячи мелких осколков со звонким лязгом. Заваливается на бок, скрючившись и прижав колени к груди, укутывается одеялом и тихо плачет. Слезы текут только из одного глаза, а второй почему-то сильно болит. Всхлипы и рыдания разносятся по всей Королевской гавани ревом Арракса — ему тоже больно. Со временем Люцерис свыкся и почти принял необратимое. А сегодня точно не до этого. Нужно показать себя в лучшем свете перед незнакомыми лордами, поразить их умными беседами на ужасно скучные темы и хорошими манерами, подобающе настоящему лорду Приливов. Молодожены активно принимали поздравления от гостей, и явно от этого устали. Люцерис подобрался сквозь толпу, выудил Джейса за локоть подальше и всунул полный кубок в руки. — Да уж, народу столько, лишний фарс. Нравится тебе? — Что? Пир или жена моя? — Еще бы я про жену спросил, — Люк, знающий про тайные свидания, ухмыльнулся брату и многозначно кивнул, — Помнишь свадьбу матушки? Вот она, настоящая свадьба драконов, ничего лишнего — кровь и плоть. И без лишних глаз. Случайная фраза прозвучала странно. Джейс поспешил сменить тему, но внезапно затихшая музыка его перебила. По залу побежал заинтересованный шепот, прежде чем герольд успел объявить прибытие опоздавших гостей: — Принц Эймонд и принц Дейрон Таргариен, прибывшие из Староместа! И теперь все взгляды прикованы к ним — гости позабыли, по какому поводу собрались. Эймонд гордо идет впереди, и лишь стук от каблуков его сапог заполняет стены замка. Глаза, что должны алеть от стыда изнутри, черны и спокойны. Взгляд никак не отражает покорность, а лишь привычный вызов в них можно разглядеть и гордыню. — Моя королева, — первым, склонив голову с еле уловимой ухмылкой, Эймонд подходит к Рейнире, — простите, что задержались, дорога выдалась нелегкой. Спасибо, что пригласили, несмотря... — Мы рады вас видеть, — притворно вежливо улыбаясь, прерывает сладкую речь королева. И Люцерис теряет вдох, слишком легко срывается нарыв с недавнего шрама, Эймонд расковыривает рану, где под толстой коркой, оказывается, еще болит. Он не должен тут появляться. Еще слишком рано. «Отдай мне свой глаз, бастард.» Слова все ещё вертятся внутри, беспокойно перекликаются, бьются друг об друга. Последним образом, который Люцерис помнил, был сапфировый глаз дяди, отражающий раскаты молний, и настоящий, расширенный при свете полной луны. А затем боль —острая, ломающая, повреждающая, оказывается, слишком тонкую кожу — затем ничего: пустота, темнота — полное отсутствие чувств и мыслей, словно ночное небо, усыпанное углями. К прибывшим принцам слетаются поздороваться практически все — горько соскучившаяся Алисента в их присутствии веселеет, нежно обнимает принцесса Хелейна, сдержанно кивает Джекейрис, отвечая на поздравления. Люцерис стоит в стороне, и только принц Дейрон удостаивает его вниманием. Эймонд подойти не решается. — Рад встрече, лорд Стронг. Без скверных намерений, с доброй улыбкой пожимает руку Люцерису и встречается с резко изменившимся, возмущенным взглядом. Рейна, оказавшаяся рядом, давится вином, а сзади раздается смешок, и благо, никто более этого не услышал. — Принц Дейрон? — тактично вмешивается леди, — ваш племянник носит фамилию Веларион. Кто донес до вас такие слухи? Растерявшись в неловкости, Дейрон оглядывается по сторонам в поисках старшего брата. Эймонд поглядывает краем глаза издалека, пряча ухмылку в кубке с вином. Он все слышит. — О Боги... я не пытался обидеть.. — Все в порядке, дядя, — Люцерис с улыбкой кладет руку ему на плечо и наклоняется ближе, — Передайте тому, кто ввел вас в заблуждение, что подобные слухи равноценны королевской измене и караются лишением языка. Вас подло подставили. Люцерис недоразумением задет не был, в голове лишь усмехнулся бесстыжим попыткам Эймонда его задеть. И оставшийся вечер не имел удовольствия льстить дяде вниманием. Потеряв репутацию, Эймонд не утерял женского внимания, и сейчас каждая уважающая себя леди стреляет глазками неженатому принцу, холодному и слегка пугающему, и жаждет его внимания, он не отказывает. В своем величии Эймонд хочет казаться правильным и уверенным — у него получается чересчур плохо, потому что участвовать в беседах с дамами мешает собственный взгляд, то и дело цепляющийся за юного лорда и пытающийся поймать хоть единый взмах ресниц, адресованный ему. Ну посмотри же ты... В толпе женских лиц не хватает лишь его мимолетного взгляда. Эймонд, ты гребаное пустое место. Идиот... Снова, не владея собой, устроил нелепый фарс. Гордыня его самый страшный грех, абсолютно разрушающий его жизнь. Хочется бежать. Подальше. Спастись от наступающей мглы, стать дневным светом защищённой, словно согретой тёплыми объятиями матери — главное, не попасть в этот чертов сон снова. Выколоть себе второй глаз. Убить себя. Хоть что-нибудь. Смотрит в зеркало, повторяет кривую ухмылку, коей пытался играть с Люцерисом — кулак запускает прямо в стекло, разбивая отражающееся мерзкое лицо. «Ты должен был на коленях вымаливать прощения.» Эймонд думает, что снова стремительно сходит с ума, уже окончательно — его смерть во сне с каждой долгой голубой луной все ближе, больше, подступает нагло, заставляет верить. Нужно просто отдать за него свою черную душу, ведь если Люка на самом деле нет рядом — весь мир становится лишь идиотской выдумкой, смысла не имеющей. Эймонд наконец добирается до истины — он любит Люцериса. Сильно. Горько. Вечно. Как любят подданные свою Королеву, а пес хозяина. Это что-то въевшееся в голову до самых мозгов, неотъемлемая часть существования, без которой — тьма.***
Каждый путь, как порез на венах, словно нить судьбы тянет в разные стороны. Треклятые Ступени снова взывали к войне. И Люцерис откликнулся. Будущему лорду Приливов пора учиться управлять флотом и воевать. Теперь его сердце отдано морю. Ни один из них долгие годы не посещал Королевскую Гавань, но почему-то встреча состоялась именно там. Там, где уже четвертый год правит первая в истории королева, Рейнира, первая своего имени. Там, где Джекейриса провозгласили наследником железного трона. Там, где не появлялся уже четыре года Эйгон. Там, где у Джекейриса и Хелейны родилось двое детей — Джейхейрис и Джейхейра. С последней встречи прошло четыре года. Эймонд устал скитаться по вселенной, пытаясь найти утерянный покой. В путешествиях Эймонд нашел отдушину, но почему-то все пути сводились в одну точку — к Заливу Разбитых Кораблей. А Люцерис бывал там сотни тысяч раз — Арраксом, кораблями, ветром, дождем и солнцем. Песок Дрифтмарка знал наизусть все его мысли, когда темными ночами он лежал на берегу, рассматривая облака. Снимал повязку, скользил холодными пальцами по своему лицу, изучая неровный шрам. Искал в волнах отблеск собственного сапфира — такого же, как у страшного монстра. И находил. Сейчас его характер преображен спокойствием, искусно переплетенным в сеть сиреневых вен под загорелой кожей, и абсолютным отрешением от прошлого. Почти. Ступени снова отвоеваны, и воины могут с достоинством и гордостью возвращаться в свои дома. Где дом Люцериса? В Дрифтмарке, Красном Замке или на Драконьем камне?***
Люцерис, некогда боявшийся своего долга перед морем, после долгой войны мечтал отправиться в плавания, посмотреть Волантис и Летние острова, достичь далеких земель И-Ти, но теперь он связан новыми клятвами, он должен жениться на Рейне и как можно скорее. Война утихла, все распри в замке закончились, а в народе снова стали поговаривать о неправедности королевы, нарушившей обещание о женитьбе своих старших сыновей с внучками Морского змея. Рейнире долгое время приходилось оправдываться перед Рейнис за старшего сына, тайно обручившегося с Хелейной, что едва ли не привело к очередному расколу внутри королевства, и она не могла допустить, чтобы вторая свадьба была сорвана таким же образом, поэтому торопилась сыграть ее, пока Люцерис не повторил деяния брата. Сестры в брак не спешили, наслаждаясь свободной жизнью, но по всем традициям им уже было положено оставить по десятому наследнику в таком возрасте. Вопрос встал остро, Бейла все еще оставалась незамужней, как и Рейна, а недовольство Рейнис росло. Алисента внезапно предложила кандидатуру Эймонда, чем успокоила Дрифтмарк и очень выручила Рейниру, ставшую ей снова подругой. Узнав о помолвке с Эймондом, Бейла не могла перестать смеяться несколько минут. — Вы серьезно решили обручить меня с ублюдком, что украл дракона моей матери? Отчего-то Бейла единственная хранила детские обиды, может потому что Эймонд при любой возможности продолжал осыпать сестер колкостями, и абсолютно с ними не считался, впрочем, как и с остальными. Но выбора у сестер нет. Люцерис и Эймонд лучшие партии из тех, что может предложить весь Вестерос. Другое дело, что самой вспыльчивой и своевольной из сестер достался не менее темпераментный муж, в то время как спокойной и тихой — подобный ей. Каким может быть брак, если муж и жена друг друга ненавидят? Спокойным, ведь Эймонд останется в Староместе, а Бейла в Дрифтмарке, и увидятся лишь дважды — на собственной свадьбе и в покоях, чтобы заделать наследника. А если повезет, то произойдет все это в один день. Сыграть свадьбу решили в ближайшие месяцы, а сестры настояли, чтобы у обеих она была в один день, для королевской казны, и без того опустевшей после долгой войны, это был отличный ход. Люцерис на время остался в Красном Замке, и Эймонд не планировал возвращаться в Старомест даже под постоянно испепеляющим взглядом Рейниры. Нет, она его не выгоняла, но очень хотела. Люцерис не отказывал себе в удовольствии проводить время с младшими братьями и почти каждый день тренировался с ними на мечах в свободное время. Они все живут тут — Джекейрис, Джоффри, Эйгон и Визерис — в Красном Замке, а Люцерис в море, далеко от семьи и совсем один. И он знал, что сразу после свадьбы отравится в плавание и снова не будет видеться с родными долгие годы. И, если повезет, с женой тоже. Рейна, на удивление, страдала от морской болезни даже во время короткого плавания через Черноводный залив и жаловалась на Люцериса, что корабли ему нравятся больше, чем она. С Эймондом Люк виделся в замке нечасто, а во время общих семейных ужинов их разговоры походили больше на состязание, у кого острее язык, под которые Алисента и Рейнира то и дело обеспокоенно переглядывались. Все присутствующие боялись пламени, что может вспыхнуть между этими двумя, а для них это была всего лишь игра. Они не пытались задеть друг друга, как в детстве, а наоборот, контролировали свои высказывания, не переходя границ. — Вы сегодня можете посоревноваться в изысканности наряда с вашей сестрой, — Кажется, никто больше этого не услышал, Люцерис начинает это сражение, так ехидно и бесчестно, он целый день ждал вечера, чтобы снова поиграть. — Не думал, что вы знаете толк в моде, племянник. И со временем разговоры становятся горячее, превращаясь буквально во что-то наподобие флирта. Они переглядываются насмешливо весь вечер, Эймонду от внимания становится уже жарко. — А вы долго по утрам укладываете волосы, сколько служанок требуется, чтобы вышла такая идеальная прическа? — Люцерис захмелел и позволяет себе больше обычного, а Эймонд в ответ ухмыляется в свой кубок, — Все мы помним, какие непослушные кудри были у тебя в детстве. — Ну это ты можешь плюнуть на ладонь и провести один раз по волосам, чтобы уложить, а я за ними ухаживаю. — Ухаживаешь, — со смешком повторил Люцерис и наклонился ближе к дяде, чтобы остальные их не услышали, — Вот именно, что мне достаточно плюнуть, чтобы выглядеть шикарно, а не сидеть часами у зеркала, как леди. Может у вашей матушки все-таки две дочери? — А что, больно хочется залезть мне под юбку? — Эймонд придвигается еще ближе, практически опаляя своим дыханием ухо Люцериса, — Мой лорд Стронг. — Странные у вас наклонности, дядя, — отодвигается Люцерис. Пока на его лице не дернулся ни единый мускул, шея покрылась мурашками, — То-то я смотрю, вы не женитесь и наследника не оставляете. В покоях юбки примеряете? Огонь утих. Эймонд смеется, принимая свое поражение.***
К свадьбе готовились долго. Декорации были подобраны с особым вниманием к деталям. Под золотыми тканями и цветочными композициями, залы Красного замка преобразились в сказочные пейзажи, изящно украшенные фигурами драконов, символикой дома Таргариен, Хайтауэр и Веларион. Эймонд и Бейла исполняют танец улыбок и взаимных взглядов, скрывая внутри себя ледяную неприязнь. Их радостные лица подчинены чувству долга, но их сердца — несмиренной вражде. Мимоходом переплетаются их пальцы в знак благословения, но внутри их душ — затаивается горький запах непонимания и отвержения. В этом торжественном представлении каждый взгляд, каждая улыбка — словно акт исполнения роли в чужой пьесе. Они принимают поздравления, скрипя зубами и выдавливая улыбки. Один вечер потерпеть. Один только вечер... Кажется, на свадьбе Джекейриса и Хелейны было меньше народу, но то и ясно, это торжество — самое странное из всех, что проходили в Королевской Гавани, и все хотят посмотреть. Эймонд и Люцерис женятся в один день? Как они могли согласиться на такое? Среди захмелевших лордов звучат только их имена, словно на свадьбе нет их невест. Они же лишили друг друга глаза! Никто не мог понять, как такой топор войны можно было зарыть. Люцерис пьет Дорнийское вино кубок за кубком, кажется, он выпил уже несколько бочонков. Тошнота подкатывает к горлу, стоит ему только вспомнить, где он находится. Он ненавидит этот день. Нет, не то чтобы он ненавидит Рейну, абсолютно нет. Он считает ее хорошей подругой, ему повезло, но сам факт, что вольного дракона сковывают цепями брака, убивает. Люк залпом выпивает содержимое кубка, смотря на растворяющегося в толпе Эймонда. В голову вдруг приходит непрошенная мысль, что Эймонд хорошо смотрелся бы на троне. Он гордо вскидывал бы голову, из-под длинных ресниц смотря на своих подопечных, которые с видом побитой собаки склоняли бы головы. И был бы он гораздо более жестоким правителем, чем Рейнира. Скорее, Эймонд больше походит на Деймона, больше, чем его собственные дети или сам Деймон. Люцерис ухмыляется этим мыслям, продолжая отыскивать крошечную белоснежную голову в противоположной стороне зала. Корона его точно была бы похожей на корону Эйгона Завоевателя, только местами переплавленная. А к железному трону прибавились бы натертые до блеска кости жертв и бунтовщиков. И кем тогда был бы Люцерис? Все также Лордом Приливов или его гвардейцем? Может советником? Десницей, посещающей его покои каждой ночью? Люк ловит себя на этих мыслях и испуганно выбрасывает их из головы. Могут ли они считаться королевской изменой? Пора прекращать пить. Люцерис выпивает залпом еще один кубок и откидывается в кресле, прикрыв глаза. Благо, сейчас Рейна отвлекает на себя все внимание, принимая поздравления гостей где-то в центре зала вместе со своей сестрой и отцом. Сзади незаметно подкрадываются племянники, с визгом набрасываясь на жениха с объятиями. Джейхейра забирается на колени к Люцерису и дергает его за уши, пока он пытается удержать Джейхейриса. — Джейхейрис! — подоспевший Джейс пытается оттащить сына, вцепившегося в ногу Люцерису. — Джейхейра! — Хелейна хотела взять на руки дочку, чтобы она не докучала виновнику торжества, но Джейс остановил ее одним жестом, положив руку на сильно округлившийся живот. — Все нормально, я всегда рад своим племянникам, я провожу с ними слишком мало времени, — Люцерис придерживает Джейхейру за спину, когда она обнимает его за шею и хихикает в плечо. Джейс поднимает Джейхейриса и свободной рукой притягивает к себе жену. — И несмотря на это они тебя очень любят, — Хелейна одаривает своего деверя теплой улыбкой, поправляя воротник сыну. — Правду говорил Деймон, теперь на твоей свадьбе пляшем, — Джейс тряхнул младшего брата за плечо, но не заметил более на нем улыбки, — Так, поиграете с бабушкой, ладно? Джекейрис опустил сына и снял Джейхейру с колен Люка, многозначно кивнул Хелейне. Она поняла его без слов и, взяв детей за руки, повела прочь. — Мне не так повезло, как тебе, брат, — Люцерис обернулся убедиться, что Рейны поблизости нет, и она это не слышит. — Вряд ли ты сильно интересен Рейне, — пытался подбодрить Джейс, — Не все так плохо. Будешь плавать в море, а в Вольных Городах знавать кого хочешь. — Я не знаю, какой жизни я хочу. Я не знаю, кого хочу. Пьяные мысли вырывались наружу и звучали слишком странно и двузначно. Взгляд случайно снова устремился в толпу, чтобы отыскать его. Джейс это заметил и словно все понял. — Лежать под мужем не так постыдно, но неужели... — Джейс перешел на шепот. — Что ты говоришь такое!? Мужем?! Люцерис говорит это так громко, что стоящие неподалеку лорды и леди оборачиваются. Джекейрис извиняется перед ними и тактично улыбается, оттаскивая захмелевшего Люцериса в сторону за рукав. — Люк, брат, ради твоего же блага, прекращай сегодня пить. — Никогда больше не открывай рот ни про каких мужей. Я не мужеложец. Кажется, Люцерис сейчас на треть головы выше Джейса, он отпустил его воротник, за который схватился, произнося последнюю фразу, и отправился куда-то прочь. Джейс опешил, не успев ничего сказать, он никогда не видел брата таким. Люцерис минует гостей и жену, пытаясь выбраться из зала незамеченным. Петляя по коридорам, Люцерис находит балкон, а на нем — свежий воздух, который сейчас так необходим пустым легким, и может быть, сможет протрезвить. Луна красуется на чистом небе, кажется, сейчас час угря. Люцерис облокачивается о каменные ограждения, протирает лицо руками, пытаясь вернуть себя в реальность. Он снимает повязку, а за ней спадает тягучая пелена, ограждающая от воспоминаний.«ОТДАЙ МНЕ СВОЙ ГЛАЗ, БАСТАРД!»
Нет. нет, нет, нет. нет.... Эймонд выиграл. Он хотел оставить вечное воспоминание на его лице, и Люцерис действительно его не забывал. Не забывал ни на минуту, но сумел простить. И Люцерис же думал обо всем, и хотел всего, и паниковал, потому что, возможно, собственными руками резал последнюю нить, позволяющую держать свои необузданные и неизвестные ранее чувства в узде. И природу этих чувств не понимали даже Боги. — Сбежал с нашей свадьбы? Голос за спиной заставил тело Люцериса вздрогнуть, как от удара молнии, но он не обернулся. «Нашей». Не будь у Люцериса мыслей минутой ранее, он бы даже не обратил на это внимания. — Видеть тебя не могу. И знал бы кудрявый юноша, как стойкого Таргариена вдруг пробивает дрожь после этой фразы, с каким звоном разбивается его сердце о каменный пол. — Понял, — вскинув руки в жесте "сдаюсь", скучающе выдал Эймонд и собрался ретироваться, — ухожу. — Не смей, — воздух прошибло громом, и голос его звучал страшно неестественно, — останься. Эймонд не привык слушать приказы, а тем более их выполнять, но ноги окаменели, не дали уйти. Люцерис оборачивается, и его сапфировый глаз, точь-в-точь как у Эймонда, блестит в темноте. У Эймонда в волосах спит седая луна. И так хочется зарыться в них пальцами и целовать. — Знаешь, дядя, все, кто любили, перестали верить в тебя тогда. Матушка, Деймон, все мои братья. Они не хотели верить так, как я хотел верить в тебя я. Мать не хотела тебя убить, она хотела лишить тебя второго глаза. Чтобы ты мучился всю жизнь. И я ее остановил. Но отчего-то всю жизнь мучаюсь я. Эймонд молчит и смиренно слушает. Они оба сейчас пьяны, никто из них не посмел делать такие признания вслух, не отравив свой мозг дюжиной кубков эля. Люцерис подходит к Эймонду почти вплотную и вскидывает подбородок. — Ты хоть раз в этой жизни любил так, как ненавидишь? Где-то в глубине души Люк знал ответ на вопрос, хоть картина полностью и не складывалась. — Любил. И люблю. Губы прижались к губам так страстно и ненасытно, как только может изголодавшийся в Красных Пустошах странник к фляге с прохладной водой. Этот поцелуй обжигал и клеймил под кожей обоих, оставляя навек несмываемый след. Слыша, как колотятся сердца в груди, можно было подумать, что от таких поцелуев умирают, но в действительности они возрождают. Как напомнить себе о том, что правильно? Люцерис, он мужчина и должен прекратить это безумие — но вместо этого раскрывает свои губы в ответ, дрожа от нетерпения. И о Боги, он позволяет Эймонду всё: остервенело целовать, водить руками везде, докуда те дотянутся. Ладонь Эймонда вспорхнула, чтобы невесомо коснуться завитков шоколадных волос, а Люцерис замер. Не дай Семеро, чтобы кто-нибудь бы подслушал, увидел, донес, что творят два дракона, сокрытые пологом ночи. Люк медленно отпускает Эймонда и смотрит в его лицо так растерянно. Лучше бы он начал бросаться оскорблениями, выпустил свои острые зубы, окатил презрением и ушел, приняв за похотливого мужеложца. Но нет, в глазах Эймонда плескалось возбуждение и нежность, и Люцерис испугался. Они всё ещё стояли слишком близко, смешивая дыхание. Эймонд положил руку ему на грудь. Люцерис сжал ее, и отпустил, делая шаг назад. — Эймонд, не... — Нам некуда торопиться, — Эймонд схватил Люцериса за плечи. Он ничего так не страшился так сильно, как отпустить его снова, — Только не уходи, пожалуйста. Они подождут, они все подождут... эта ночь будет длиться столько, сколько мы захотим. Смотри на меня, Люцерис, — пальцы ласково скользнули по щеке, — они думают, что все и о всех знают. Но только мне известно, на кого ты смотришь на самом деле. Неправильно. Нельзя. Как объяснить ему — и себе? Где найти слова, чтобы прекратить безумие и охладить хотя бы разум, раз уж тела не подчиняются никакому контролю? Прямо на собственной свадьбе. — Эймонд, ты пьян... Люцерис боится, не понимает. Таких их не видел свет ранее. Эймонд, доселе непоколебимый и устрашающий, дерзкий укротитель самой Вхагар, смотрит на свое сокровище такими жалким взглядом, умоляющими не бросать. Он знал, чего хочет. Он хочет Люцериса, хочет принадлежать ему, чтобы Люцерис сам принадлежал ему, никогда больше его не отпускать из своих рук. Эймонда как только ни называли при дворце: братоубийца, одноглазый, так и мужеложца стерпит. Он был на все готов после долгих лет мучений. Он достаточно настрадался. Эймонд готов гореть в драконьем пламени — все, лишь бы забрать свое. Люцерис понял, что именно таких прикосновений он ожидал от Эймонда всегда, но не был в силах осознать этого. И сейчас хотелось бежать, забыть, как страшный сон, никогда не вспоминать. Но он не мог. — Мой милый Люк... — Эймонд невесомо провел пальцами по шраму, который сам ему и оставил, — Возьмем драконов и улетим, пожалуйста... В Вольные города, там Эйгон, он жив, и мы выживем! — Эймонд... — Ну что? — глаза его забегали в отчаянии и страхе, словно его мечты вот-вот разобьются, как происходит каждый день во снах, — Не говори «нет». Не бросай меня, молю. Теперь ты знаешь, все знаешь, Люцерис. — Если мы улетим, твоя мать сбросится с башни, а следом — моя. Эймонд отпустил Люцериса и сделал шаг назад, воспринимая его слова, как мягкий отказ. И сердце его разлетелось на тысячи кусочков, утопая в ничтожном одиночестве. Да, Эймонд сейчас выглядит крайне жалко, любому было бы тяжело напрямую сказать «нет». — Оставайся в Дрифтмарке, — внезапно строго выпалил Люцерис, — Мы сможем видеться так. Я поговорю с Бейлой и Рейной, но сперва — мне самому нужно все обдумать. Это большее, на что вообще Эймонд мог надеяться. — А как же брачная ночь? — так глупо и двусмысленно прозвучал этот вопрос, что Эймонд сам толком не осознал, что имеет в виду, и усмехнулся. — Что? Ты хочешь со мной ложе разделить? — почти рассмеялся Люцерис, — Я не возлягу с Рейной, обещаю, как и ты с Бейлой, — Эймонд кивнул, — Надо возвращаться, иначе подумают, что мы и правда решили устроить брачную ночь без наших жен.***
— Матушка, я не хотел жениться. Люцерис крутит перстни на своих пальцах, стыдливо склонив голову в покоях королевы утром следующего дня. Рейнира и сама переживает. Смотрит на сына с искренним сочувствием, вспоминая, как когда-то также не желала выходить замуж, целует Люцериса в висок. — Я тебя понимаю, милый. Скажи, Рейна тебе не мила? Хоть она тебе и была обещана, если бы ты сказал раньше... — Рейна замечательная партия и моя хорошая подруга, но.. — Но она женщина? Рейнира понимающе складывает губы в улыбке и крепко сжимает руку сына. Ее взгляд ни капли не меняется после стыдливого кивка, не теряет любви и гордости, глаза начинают светиться ярче в благодарность за доверие. — Ты не расстроена? — С чего бы я должна? Ты дракон, Люцерис. Дракон не должен загонять себя в рамки и сидеть в клетке, правильно? Драконы любят свободу. И Рейна поймет тебя, я уверена. — Тебе он не понравится. — Это было очевидно всегда. Люцерис, мне он не нравился долгие годы, после того, что сделал с тобой, и я не понимаю, как ты можешь его простить, но ты уже слишком взрослый, чтобы я тебя поучала. Люцерис часто задумывался, как сильно ему повезло с такой понимающей матерью, и сейчас он убедился в этом в тысячный раз. Она права, он — дракон, самый настоящий. И попробует кто встать у него на пути — сразу будет предан пламени Арракса. И сейчас ничего не казалось настолько правильным, как позволить себе любить. Любить, кого хочешь. Люцерис давно простил Эймонду его порочность и был готов даровать ему искупление. Показать, что он не должен всю оставшуюся жизнь корить себя за содеянные грехи, помочь исправить все, научить жить счастливо. Вечером Люцерис нашел Эймонда в комнате двойняшек. Джейхейра воевала с волосами дяди, пытаясь заплести неумелую косу, пока Джейхейрис играл с игрушечными драконами, атакуя рыцаря Эймонда. Люк выдал свое присутствие смехом, и племянники тут же набросились на него, упрашивая поиграть вместе, и он не смог отказать. Было поистине неловко молчать о вчерашнем, и Эймонд не знал, что и думать, но сохранял полное холодное спокойствие в присутствии детей. Их взгляды подолгу многозначно цеплялись друг за друга. — Принц прощает прекрасную принцессу и забирает ее в свой большой замок, где им никто не помешает любить друг друга. Люцерис невзначай коснулся запястья Эймонда, и завуалированный отрывок игры был адресован точно ему, и Эймонд тепло рассмеялся, когда понял, что его назвали принцессой. Им многое предстояло обсудить. После заката они встретились в покоях Люцериса. — Так значит, принц заберет прекрасную принцессу в Дрифтмарк? — Заберет, если принцесса пообещает вести себя уважительно, — Люцерис сделал акцент на этом слове, — с жителями в Дрифтмарке. Со всеми. — Ну только если они не будут докучать принцессе, — Эймонд скрестил руки на груди и театрально закатил глаза. Эймонд так и стоял почти на проходе, Люцерис смело подошел и притянул к себе за запястье так по-хозяйски. — Ты снишься мне почти каждую ночь, Люцерис. Мне снится, что ты умер там. И ты называешь меня чудовищем. Я не могу больше видеть эти сны. — Я живой, — Люцерис проводит рукой от предплечья Эймонда к самой шее, лаская кожу поверх одежды, — И ты не чудовище. — Я не заслужил тебя. — Не говори т... — Но позволь мне заслужить, — Эймонд обрывает его на полуслове, прижимая пальцы к чужим губам, — Ты увидишь, на что я готов ради тебя. Люцерис в ответ прижимается своим лбом ко лбу Эймонда, держит его за щеки, из уст вырывается тихое "Хорошо". В этом мгновении, словно всплеск света во мраке, они осознают, что их души давно уже были переплетены, но теперь их сердца, словно созвездия на небесах, отчетливо расцветают в новых оттенках любви. Этот момент — словно перерождение, новый этап в их общей жизни, полный любви, и под этим общим вдохновением их души сливаются, создавая что-то совершенно особенное и вечное.***
Полеты на драконе вернули себе былую свободу, теперь они часто разрезали облачную гладь вместе. Там, где Вхагар пыталась уничтожить Арракса, сейчас они летали вместе, пытаясь догнать друг друга в танце, а не в погоне. В том месте, где Люцерис лежал ночами на песке вдали от чужих взглядов, сейчас с ним лежал и Эймонд, перебирая его шелковистые кудри. — Эйгон правда жив? — Да, и он заплатил немаленькую сумму, чтобы эта информация дошла только до меня. — Тогда мы можем навестить его, когда отправимся в плавание. Ты же пойдешь со мной? — Куда ты — туда и я, мой лорд Стронг. Люцерис усмехается. Он привык, что Эймонд называет его так, несмотря на то что он просил так не делать. Но "мой" означало слишком многое, чтобы злиться. — На свадьбе Джейса и Хелейны, я помню, твои волосы были по плечи. Тебе очень шло. — Значит завтра же отстригу их снова. Эймонд целует Люцериса в щеку, украшенную неровным шрамом, а затем в уголок рта, подбородок, и когда Люцерис протягивает губы, чтобы поймать поцелуй, Эймонд отстраняется. Он вытягивает губы, Люцерис приподнимается на локтях, чтобы поцеловать, но он снова не дает это сделать, ехидно ухмыляясь. Эймонд в одно мгновение оказывается прикованным к спиной к песку с прижатыми руками по обе стороны от головы. И теперь Люцерис целует его так, как хочет, где хочет, не спрашивая разрешения, ведь оно было давно получено.«Делай со мной, что угодно, мой лорд Стронг»