Холод — самое первое, что Александр ощутил чётко и ясно, точно вживую. Откровенно говоря мужчина прекрасно понимал, что в сей момент спит и видит сновидение. И если факт пребывания в состоянии бессознательном был ещё относительно неплох, то вот наличие видения уже не несло в себе ничего даже относительно светлого. А всё дело по сути своей было просто, точно пятикопеечная монета — России обыденно не снились сны, однако, ежели случалось какому миражу проникнуть в мысли Брагина в процессе, то сие видение несомненно было вещим и сбывалось в ближайшем обозримом будущем.
Помимо какого-то гиперболизированного ощущения холода, русскому, успевшему оглядеться и понять, что находится он в их с Байльшмидтом доме, чудились чьи-то женские тихие всхлипы и еле разбираемые на слух вопрошания. В общем и целом их с Пруссией жилище в данном видении было несколько угрюмым и серым, точно выцветшее полотно безымянного художника. Свет в гостиной горел приглушённо, а лампочка на кухне иной раз точно подражала такой же лампочке, висевшей в прихожей, изредка помигивала, в ближайшее время грозясь и вовсе погаснуть. Но ни плач, ни полутьма так сильно не насторожили Шуру, как два наглухо закрытых чем-то тёмным зеркала.
Теперь же неуютный холодок и зябкое чувство нервозности ощущались мужчиной ещё острее, а любопытство затесалось где-то в веренице рассуждений. Просто стоять и ждать у моря погоды в своём собственном сне было бы в высшей степени бессмысленно, потому недолго думая, Россия направился в сторону кухни, чтобы выяснить источник этого тихого тоскливого плача.
Как оказалось, горевала в столь поздний час Настасья. Арловская облачённая в угольного цвета платье сидела за столом, подперев лицо руками, пытаясь при том утереть то и дело выступавшие слёзы. Не успел Саша вымолвить и слова, как младшая сестра обратила на него свой глубоко опечаленный взор и, казалось, расстроившись пуще прежнего, принялась реветь с новой силой.
Не пытаясь больше что-то спрашивать у сестры, мужчина вернулся в гостиную, подытоживая увиденное мыслью:
«—Что за муть сюрреалистическая тут происходит?..»
Очевидно, ответа на свой вопрос России получить было не от кого и для того, чтобы разобраться самому и опровергнуть некоторые свои скверные подозрения, он прошёлся к лестнице, ведущей на второй этаж. Прошёлся и не успев подняться больше, чем на пять ступенек вновь почувствовал всем естеством тот тревожный могильный холодок, незримо витавший всё это время рядом. Опомнившись, Брагин кое-что осознал — дом был гораздо больше, этажей в нём насчитывалось не два, а три, следовательно, сейчас ему видится не будущее или что-то близкое к настоящему, а именно прошлое. Только вот…никакой подобной гнетущей картины в своём недавнем прошлом Россия вспомнить не мог, как бы ни старался.
Казалось, он поднимался на второй этаж целую чёртову вечность и в процессе сумел различить на стене висящий на гвозде бумажный календарь за тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год. Ну вот же — точный год ему и снится, а значит разобраться что ж тут творится должно быть проще простого? Но никакой радости или на худой конец облегчения Александр даже и близко не почувствовал — только более напрягся. Пятьдесят восьмой год помнился русскому достаточно хорошо, ведь именно тогда мужчина решился на нечто доселе его не интересовавшее —
супружество. Именно в этом году он сделал Гюнтеру предложение, именно с этого года он начал действительно спокойно
жить, начал не спеша меняться в лучшую сторону в основном благодаря именно немцу…
Россия слишком хорошо помнил каждый день и каждый месяц тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, чтобы с нарастающим беспокойством и отчаянным раздражением умозаключить — всё, что ему сейчас виделось совершенно точно не происходило и не могло бы произойти, но этот чёртов календарь и старая планировка дома с наличием лишнего этажа для большого количества союзных республик явно давали понять, что это несомненно прошлое.
«—Прошлое, которое по какой-то причине не случилось…» — дельная мысль хоть и не принесла успокоение, однако ж многое прояснила.
Подниматься выше второго этажа было бы нецелесообразно ведь, насколько русский помнил, их с Байльшмидтом спальня находилась тогда, ровно, как и сейчас, на втором этаже, до которого мужчина уже успел добраться, преодолев ту бесконечную скрипучую лестницу. И действительно, тёмная дубовая дверь даже сквозь всеобщую темень жилища сразу же бросилась ему в глаза, ровно, как и дверь от его же рабочего кабинета, где Шура мог заниматься чем угодно, кроме самой работы.
Та самая вышеупомянутая дубовая дверь была легонько приоткрыта, а из щели струился более яркий чем общее освещение в доме, однако не менее тоскливый свет ночной лампы. Саша напрягся ощутимо больше, чем до сего момента. В голове навязчиво бились две мысли: о том, что всё это хоть и вещий, а всё ж не сбывшийся сон, потому и волноваться не о чем, и ярче всего была мысль о том, что русскому хотелось поскорее найти немца, ведь то скверное предчувствие было связано у Александра именно с Экс-Пруссией.
Не собираясь более оттягивать момент, Россия спешно прошёлся от лестницы до двери в спальню, отворил её и вошёл, сразу же принявшись искать Гюнтера взглядом. Но долго искать и не потребовалось. Шура замер, не смея пошевелиться. Немец нашёлся лежащим на кровати, выглядел мужчина умиротворённо, даже слишком умиротворённо и заметно бледнее обычного. Точно мраморная статуя лежал Гюнтер, по пояс укрытый одеялом. Белоснежные волосы его слегка небрежно растрепались по подушке, а у висков были несколько вьющимися и влажными от проступившего холодного пота, небесно-голубые очи сомкнуты, а руки безвольно лежали сцепленные друг с другом на животе. На безымянном пальце левой руки мужчины виднелось кольцо, идентичное тому, что сейчас таилось под перчаткой у Брагина. Вся эта картина отдавала какой-то тревожной безмятежностью и покоем, точно немец крепко задремал в столь поздний час. Вот только Байльшмидт был не просто спокоен, а
абсолютно неподвижен. Грудная клетка не вздымалась, как это и должно было быть — очевидно,
Гюнтер не дышал вовсе.
Шуру начинало конкретно так мутить, к горлу подступил ком, однако он, пересилив себя, подошёл к кровати поближе и присел на край. Не сводя стеклянного взора своих янтарно-алых глаз с мужа, мужчина касается его левой руки, крепко сжимая — несомненно холодная и бледная, точно дорогой старинный фарфор, стоящий где-то в коробке на антресоли. Увещевания собственного ещё не основательно замутнённого разума о том, что всё это лишь отвратительный сон ситуацию не исправляло вовсе. Впервые за тысяча сто шестьдесят один год своей жизни Саша его не слушал.
Как вообще можно успокоиться и мыслить рационально, когда ты видишь мертвенно-бледное лицо человека, которому ты готов был посвятить всего себя?
Сумбурность мыслей прерывала всю логическую цепочку рассуждений Брагина о том, по какой причине такая вероятность событий в прошлом вообще могла произойти позднее сорок седьмого года. Казалось, из-за давящего чувства и немого ужаса Россия и сам перестал дышать, а после, перед глазами у мужчины вновь зарябило, как и в самом начале этого реалистичного кошмара.
* * * * * *
Пробудившись от скверного сна в холодном поту, резко приподнявшийся Александр первым делом зацепился взглядом за спящего справа от него супруга. Гюнтер кутался в махровый плед и непроизвольно посапывал во сне. России показалось, что немцу снилось что-то действительно увлекательное, ведь помимо сопения с трудом угадывались обрывки каких-то фраз на немецком, а иной раз даже на собственном диалекте Байльшмидта. Шура облегчённо выдохнул. Реальность ещё никогда не казалась мужчине настолько приятной, особенно в чёртовы четыре часа утра.
Вновь устроившись лёжа на кровати, Россия ближе пододвинулся к Экс-Пруссии — левой рукой он легонько убирает сползшую на лоб белобрысую чёлку немца, а тот слегка ёрзает на месте. Видимо, проснулся. Глядя на такого заспанного и несколько взъерошенного мужа Шуре почти стыдно за то, что он неумышленно послужил причиной его пробуждения.
Кое-как разомкнув свои очи и различив, что его благоверный не спит в такую рань, Экс-Пруссия с мягкой улыбкой на устах, еле подавив так и рвавшийся зевок, спрашивает негромко:
— Сашенька, родной, ты чего не спишь? Опять что-то вещее приснилось?
— Нет, Гю, не совсем… — на мгновение мужчина вновь замирает,
как и в тот самый момент смотрит немцу в лицо и различает тень живого беспокойства в его небесных омутах, потому спешно объясняется бархатным тоном — Так, что-то сродни кошмару наяву…
— Ох, niedlich, это было настолько ужасно? — не скрывая волнение ласково излагает Байльшмидт, нежно касаясь тёмно-русых волос Брагина, слегка ероша их.
Перед ответом Александр молчит недолго, отведя взгляд куда-то в сторону, а после вновь фокусируется на родном лице, отвечая:
— Хуже моей собственной смерти. Хотя такое мне тоже лет двести назад снилось… — иронический смешок, а следом лёгкая виноватая интонация — Прости, что разбудил, ты же и так рано встаёшь обычно, а тут я ещё со своими «нервяками»…
Гюнтер улыбается понимающе, льнёт к русскому ближе, приобнимая, а следом выдаёт:
— Саш, ну что ты такое говоришь? Всё хорошо. Я не могу спокойно спать и игнорировать тебя, когда ты так с кошмарами мучаешься. Ты мой муж и…
Неожиданно Россия обнимает Экс-Пруссию крепче, утыкаясь лицом куда-то в белобрысую макушку, чтобы не выдать очевидное — мужчина смутился. Шура перебивает Гюнтера еле слышно и чуть хрипловато:
— Скажи это ещё раз, пожалуйста.
Поначалу от подступавшей дремоты Байльшмидт не сразу различил, что же конкретно желал услышать его благоверный, однако после недолгих секундных размышлений всё же сообразил. Мужчина устало, но искренне улыбается вновь, вторя и дополняя свои же слова:
— Мой дорогой муж, которого я люблю всем своим сердцем.
Кажется, Сашкин шторм в голове окончательно стих, стоило только русскому вновь услышать родное тихое сопение. Брагин и сам недолго ворочался — уснул почти сразу же вслед за Байльшмидтом с полной уверенностью, что больше этой ночью никакая гнусная сновидческая ересь не заползёт ему в голову, сродни трупному червю.
Полное умиротворение, тепло родного человека рядом и осознание безмятежности настоящего.
