***
Вахит жмурится на утреннем ярком солнце, матерится сквозь зубы, морщится. Парни подтягиваются потихоньку, скоро нужно будет сказать что-то, с заявлением выступить, раз уж лидеру никакого дела до пацанов своих нет. А что говорить? Что отпиздили их вчера как шавок, что Киноплёнка поступили не по-пацански, ножи в рукавах пронесли? Что «Универсамовские», что скорлупа, что старшие вместо домов по больничкам разъехались? Что Турбо вчера до скорой дотаскивал, что кровь друга от куртки до сих пор не отстирана? Стыдно Зиме. Стыдно и гневно, да так, что глаза мутной пеленой застилает да кулаки до боли сжимаются. Не проследили вчера, младших своих не уберегли. Да чего младших, товарищей, блять, из этого Ада не вытянули. Да и лидер их хорош, нечего сказать. Сборы не назначил, – пришлось Зиме отдуваться, – не высказался, будто и дела ему нет никакого, бухает где-то по-черному, да только где – никому не известно. «Говно он, а не лидер» – думает Вахит, хмуро за пацанами наблюдая. А на тех и смотреть тошно – все, кто вчера в злосчастном ДК были, перебитые, забинтованные, угрюмые, носами злобно шмыгают. Отымели их вчера как щенков паскудных. «Видел бы это Вова Адидас, пизды бы дал» – проскакивает обидная мысль у Зимы. Да только Вова в Афгане воюет, пацанов своих защищает. А они… позорище жалкое, вот они кто. С такими мыслями парень и начинает речь. Старается спокойнее, дипломатичнее говорить, да только не получается: матом кроет, и пацанов ругает, и себя, обещает Киноплёнке «с добрым утром» устроить. А универсамовские слушают тихо, вякнуть боятся, только носами шмыгают угрюмо. Вахиту, признаться честно, закончить хочется эту тираду как можно скорее. Домой пойти, лечь на диван ничком да лежать целый день, жизнь собачью проклиная. Да только прерывает его девичий голос откуда-то из-за границ «коробки»: –Зима! Тот оборачивается злобно, готовый послать сие недоразумение ко всем чертям. Не важно, что девчонка. На сборы чужим нельзя – это на всех распространяется. Но застывает, против воли смягчается, когда видит Лерку Сафинову. Вид у неё, при всём уважении, жалкий. Лицо бледное, без макияжа кажется ещё более опухшим и болезненным, чем на самом деле; юбка светлая мятая, на блузку олимпийка накинута. Парень, строго зыркая глазами на пацанов, ловко через бортик площадки перемахивает, к девушке подходит, смотрит вопросительно. А та виновато длинными ресницами хлопает, а в глазах такое отчаяние, что у Вахита сердце сжимается. –Вахит, т-ты, – а голос то девичий дрожит, – ты не знаешь, где Валера? Он вчера сказал мне домой идти, сказал, что придет потом, и не пришел наверное, или я пропустила, – тараторит, через слово запинаясь, край олимпийки в руках теребит. Зима мрачнеет. Час от часу, блять, не легче. Одно дело говорить от таком пацанам своим, они-то привыкшие, а совсем другое – девчонке, за жизнь возлюбленного своего напуганной. –В больничке твой Валера, – хмуро шмыгает носом и тут же, увидев, как девушка шокировано рот рукой прикрывает, добавляет, – бошку пробили, но жить будет. Отлежится чуток и как новенький придёт. Ты это, навести его может, раз уж так волнуешься, хоть сама убедишься, что не вру. Насчёт «немного отлежится» Зима, правда, и сам не уверен. Тащил вчера друга, чуть ли не по локоть в кровище перемазанный. Но то, что жить будет, это точно. Он-то Турбо знает, тот пацан крепкий, и не из такого выбирался. Чудо, что их вчера менты не загребли, а то Валерке-то точно бы пиздец пришел. Номер больницы называет, Лерку успокаивающе по плечу хлопает. –Только ты это, Лерка, больше так не делай. На сборы чужим нельзя, пацаны не поймут. Лерка кивает, всхлипывая тихо, одним взглядом Вахита благодарит, на большее не способная сейчас. Но Зима и не в обиде, всё понимает же. Смотрит, как Лерка неровной походкой в сторону автобусной остановки удаляется, хмурится: сейчас ещё пацанам заминку объяснять, да так, чтобы Турбо не подставить. Не ходит же Лерка под им официально, никто объявления не давал.***
Когда Лера врывается вихрем в указанную Зимой больницу, она уже и не помнит, как добиралась. Как сидела в автобусе, смотрела пустым взглядом на дорогу, теребила подрагивающими пальцами край отцовской олимпийки. Влетает в больницу, подбегает к стойке регистратуры. Светловолосая медсестричка смотрит на неё сонно, – утро раннее ещё, смена только недавно началась. –Доброе утро, – вырывается хрипло у девушки, горло пересохло, – я к Валерию Ту- – и осекается. Только сейчас доходит, что фамилии Турбо не знает. Сердце начинает стучать быстрее, тревожнее. –К Туркину? – монотонно переспрашивает медсестра, – да, вчера поступил. А вы ему кто? –Сестра, Лера Туркина, – на адреналине автоматически врёт Лера, а в голове 2+2 складывает: поступил вчера, фамилия чем-то созвучная с позывным. Значит, по адресу. Благо, сестра относится ко всему с долей человеческого равнодушия, даже документы не спрашивает, просто ведёт за собой в нужную палату. Лера следует за медсестрой, молится, чтобы действительно с фамилией угадала. –Интересно вы, Валерий и Валерия Туркины, – вежливо улыбается медик, стараясь начать светский разговор, но Лера лишь нервно плечом поводит: –У родителей с фантазией грустно. Лера всегда недолюбливала больницы, с опаской и долей омерзения к ним относилась. С момента, как в раннем детстве коленки била так, что зашивать приходилось. Эти белые стены, бесконечное коридоры, железные скрипучие, – почти казарменные, – кровати каждый раз заставляли холодок бежать по спине девушки. Ужасное место. Лера чувствует то же самое, когда заходит в палату и в этот раз, с больничным халатом на плечах. Только в этот раз к общей гамме негативных эмоций примешивается ещё и щемящий тугой ком в горле, когда видит Турбо на кровати, первой от входа. Он совсем не похож на себя сейчас: бледный, избитый, с глубоко залегшей под глазами синевой и перебинтованной головой. И Лере выть хочется, когда в голове мгновенно проносится параллель с Валерой вчерашним вечером, улыбчивым, раскрасневшимся, счастливым. Присаживается на поскрипывающий деревянный стул рядом с кроватью, осторожно берет парня за руку, сжимает легонько, глаза устало прикрывая. Сидит пару секунд в тишине, – лишь часы настенные тикают, – и вдруг слышит слабый голос: –Лер?.. Резко поднимает голову и видит, что Валера глаза открыл, смотрит на неё удивлённо затуманенными, тёмными в дефицитном при задёрнутых занавесках освещении, глазами. У девушки вырывается истеричный звук: не то смешок, не то всхлип. От сердца отлегает: живой. Смотрит на него глазами жалобными, а сама злится тихо. На него злится, что лезет в драки, на общество, что он вынужден это делать, на пацанов, на себя злится, что ушла тогда. Знает, что ничего не смогла бы сделать, но всё равно себя ругает, рядом должна была быть. –Боже мой, Валера, – шепчет, руку его посильней сжимая, – Я так испугалась… А Турбо потихоньку в себя приходит, моргает, пелену с глаз прогоняет, улыбается слабо рваными губами, руку её в ответ сжимает, смотрит ей долго в глаза, как пёс преданный. И столько в этих глазах веры, доверия, что у Леры мурашки по спине бегут. Смотрят друг на друга молча, лица усталые изучают. Лера замечает, что губы у парня изодранные, скула разбита. Опускает глаза, видит костяшки разбитые, морщится. У Валеры, конечно, руки на её памяти никогда целыми не были, но сейчас они опухшие, сбитые чуть ли не мяса. Лера содрогается, представляя, что в ДК вчера творилось. И снова в глазах щипать начинает. Ненавидит она это всё. А Турбо смотрит на неё, замечает тени, залегшие под глазами, маленькие стрелочки, от слёз частых образовавшиеся, ресницы нервно подрагивающие. И стыдно ему становится, что девчонка, которая ему так нравится, плачет столько из-за него. По сравнению со своим обычным состоянием, Лера выглядит изможденной и замученной. Ни следа там от его весёлой подруги с горящими глазами и звонким смехом. Глаза покрасневшие, тусклые, волосы растрёпанные, после вчерашней дискотеки всё ещё на концах завитые. У Валеры сердце сжимается, больно щемит где-то под рёбрами. Хочется что-то для девчонки этой сделать, чтобы счастливой была, чтобы улыбалась как раньше лучезарно, чтобы улыбкой этой всё вокруг освещала как майское солнце ранним утром. Она же Весна, его Весна. А из-за него плачет. «Исправлять всё нужно» – мелькает мысль у Турбо, Привстаёт на локтях, морщась от головной боли, – вчерашняя травма даёт о себе знать, – смотрит на девушку пронзительно. –Валер, не надо, – шепчет Лера, руки ему на грудь кладёт, надавливает легонько, чтобы назад лёг. А тот её пересиливает, наклоняется ближе. Решил он всё для себя. С ней быть хочет. Защищать, любить, улыбку её вызывать. Счастливой делать. Смотрит на неё с секунду молча, и вдруг наклоняется к девушке, губы их соединяя. Совсем несмело, мягко, нежно. Лера цепенеет, сердце бьётся оглушительно, в виски отдаёт. Кажется ей, что с ума уже сошла, что чудится всякое. Что сейчас проснётся кажется. Но парень перед ней реален, и вкус его крови на губах реален, и поцелуй почти призрачный реален. Лера понимает, что её теперь ждёт, прекрасно понимает: жизнь девушки группировщика – дорожка скользкая и опасная, абсолютно не подходит Лерке, которая может острой на язык и была, но неприятностей себе никогда не искала. Всё понимает, но отдаётся этому поцелую, прижимается как можно ближе к любимому хулигану, поцелуй углубляет, бережно кладя руки на щеки парня. Потом отрывается, отстраняется, дыша тяжело, обессилено падает головой на грудь Турбо, плачет от переизбытка эмоций, тёплыми слезами на больничную сорочку Валеры капая. А тот обнимает её одной рукой, прижимает крепче, будто бы ища в ней утешения. Второй рукой девушку по светлым растрёпанным волосам гладит нежно, целует заботливо в макушку, шепчет: –Теперь всё хорошо будет, Лерка, я обещаю. И Лерка всхлипывает. Верит, теперь точно верит. Заплаканные глаза на Турбо поднимает, улыбается слабо, измученно, а глаза немым счастьем сияют. И чувствует, что ничего не имеет значения, пока этот кучерявый хулиган с глазами-льдинками и улыбкой Чеширского кота рядом. Девушка совсем счёт времени теряет, нежится в руках парня, посматривает на него украдкой, и понимает, что чертовски влюблена. В эти невероятные глаза, в кудряшки непослушные, в руки сильные, но на удивление нежные, в смех заразительный. В Турбо она влюблена. В Валеру Туркина. Опускает глаза на сбитые костяшки, хмурится чуть, снова на Валеру взгляд переводит. А тот глаза прикрыл, улыбается слабо, легко так, счастливо, пальцами со спутанными Лериными волосами играя. И той отчаянно хочется его защитить, спиной прикрыть от всех этих ужасов улиц, от драк, от крови, от смертей. Забрать его хочется из этого Ада, сбежать вместе, дать ему возможность жить нормальной жизнью. Да только примет ли он эту нормальную жизнь, сможет ли жить без всего этого? Лера не знает. Никто из них и не представляет, сколько времени проходит, – минута, пять, а может целая вечность, – перед тем, как Валера девушку бережно отстраняет от себя, смотрит на неё мягко, а в глазах огоньки озорные играют. –Залежался я что-то, – хрипит, – Выписываться пора, – ноги на холодный пол спускает, оглядывает критично на предмет целостности, – поможешь? И Лерка молча плечо подставляет, ещё не понимая окончательно, что парень сделать пытается. А тот встаёт, покачиваясь немного, – девушка только ахнуть и поспевает, – тянется за своей одеждой, сложенной аккуратной стопочкой на втором свободном стуле. –Ты это, отвернись, – бубнит парень, впопыхах натягивая штаны. А девушку и просить не надо: уже в другую сторону смотрит, смущаясь и краснея ушами. –Ты бы отлежался, – ругается Лера в неопределенном направлении, – с травмами головы не шутят. А Турбо переодевается в привычный спортивный костюм, – одежда больничная совсем ему не идёт, – огибает девушку, коротко в губы целует, улыбаясь во все тридцать два: –Да нормально всё, до свадьбы доживёт, – смотрит на неё сверху вниз, любуется, – ты, кстати, как сюда попала? –Сестрой твоей представилась, – хмыкает девушка, – Лерой Туркиной. Турбо треплет её по волосам легонько. –А что, идёт тебе моя фамилия. Откуда девушка фамилию его узнала, парень предпочитает не уточнять. И так уже узнал достаточно, чтобы этой маленькой до неприличия доброй блондинкой гордиться. Хоть врать она, оказывается, умеет, и на том слава богу. А Лера снова краснеет, глядя, как Турбо кроссовки свои некогда белые надевает. Она и сама успела отметить, как идёт ей его фамилия, но эту мысль наивную девчачью подальше отогнала. Снова переводит взгляд на Турбо, план его понимая, хмурится неодобрительно. –Ты серьёзно сбежать собираешься? – спрашивает скептически. Это всё безумием ей кажется: Валера еле на ногах стоит, ему бы лежать и силы восстанавливать. А тот лишь равнодушно плечами пожимает: –Ну а что мне тут лежать? Надо к пацанам возвращаться, чтобы не радовались раньше времени, что сдох, – хмыкает. Лера выдыхает тихо, устало. Сил, чтобы с ним спорить, нет. –А если травма всё-таки серьёзная? – с тлеющим угольком надежды на благоразумие парня поднимает на него глаза, рукой тянется, треплет осторожно по кудряшкам, из-под бинта торчащим. –Ну вот заодно и узнаем, – Турбо Лерку за плечи берёт, заглядывает в глаза обнадёживающе, притягивает к себе, в лоб целует. И Лерка сдаётся, даёт Турбо взять себя за руку, палату вместе покинуть. Идут быстро по ненавистному белому коридору, девушка только и успевает проносящиеся мимо двери палат считать да за шагами следить, чтобы не споткнуться. Пролетают мимо регистратуры, блондинка-медсестричка глаза поднимает на шум и рот удивлённо открывает. –Туркин, куда?? – Бросает им вслед возмущенно, а Валера даже внимания не обращает, только ускоряется, практически на бег переходит, – Лера за ним еле успевает. Оборачивается на медсестру, смотрит на неё виновато. «Извините, я пыталась его вразумить» – глазами говорит. Медсестричка лишь вздыхает обреченно. Понимает прекрасно, что группировщик этот Туркин, а с такими спорить бесполезно, да и опасно временами. Не разгромил ничего, никому, кроме себя, не навредил, и на том слава богу. Видит, что Лера остановилась практически, руку парня отпустила, нагоняет девушку. –Вы хоть скажите ему, чтобы на перевязку завтра явился, – говорит устало, практически даже сочувственно, – меня Наташа зовут, если что на регистратуре ко мне обращайтесь. И Лера смотрит на неё растроганно, улыбается благодарно: –Скажу конечно. Спасибо вам большое. «Лер, идёшь?» – слышится голос Турбо дальше по коридору, и Лера, ещё раз кинув благодарный взгляд на Наташу, срывается на бег, чтобы бандита своего догнать. Из больницы вылетают, бегут по улице под удивленные взгляды редких прохожих. Несмотря на солнце ранним утром, небо оказывается затянуто серым покрывалом туч, дождик монотонно накрапывает, тёплый ещё, летний, будто небо плачет, с тёплыми деньками прощаясь. Парень с девушкой забегают в ближайшую подворотню и только там останавливаются. Турбо дышит тяжело, к стене прислоняется, глаза прикрывает. В висках пульсирует, в глазах темнеет, боль расползается вязким мазутом по затылку, но при Лере слабость показать категорически нельзя, она же изведётся от тревоги. Да и не по-пацански это, ныть и жаловаться. Поэтому улыбается, глаза вновь открывает и видит, как Лера смотрит на него пристально, искорки тревоги играют в этих ореховых радужках. –Валер, всё точно нормально? –Да нормально всё, жить буду, – улыбается обнадёживающе. Видит, что девушка будто бы успокаивается. Знает, что на самом деле волноваться не перестаёт. Вот так они и врут друг другу, два влюбленных идиота. Один про то, что всё в порядке, вторая – что верит. –Что вчера было-то? – негромко спрашивает Лера, прислоняясь спиной к кирпичной стене рядом с Валерой. А сама себе признаётся, что не уверена, что знать хочет. –Да Киноплёнка сволочи, ножи притащили. Знали, суки, что мы придём, – Турбо хмурится, сплёвывает на землю сквозь зубы, – контры у нас с ними. Ну и получилось, что отгребли все. И мы, и они, – последняя фраза выходит как-то жалко. Обидно Валере и злостно, что вчера ломанулись. Не готовы были, расслабленны, никак не ожидали, что враг с оружием придёт. Представляет, как Кощей сегодня будет пацанов отчитывать. Надеется только, что без летальных исходов обошлось вчера. Остальное не страшно ведь, даже Лидер в своём обычном состоянии. Турбо-то Кощея уважает, растил тот его, отца заменяя, к уличной жизни готовил. А за вчерашнее и пиздюли справедливыми чувствуются, действительно же ломанулись. За себя Турбо стыдно, слишком быстро из драки вышел, не знает даже, чем закончилось, какими жертвами обошлось, живы ли все пацаны. По голове получил, и всё – темнота. –Ну мне швы наложили, жить буду, – усмехается, видя, как Лера смотрит на него жалобно, в голове кровавые картины рисуя, – главное, что пацаны все целы, остальное решаемо. А Киноплёнке устроим ещё «с добрым утром». Девушку же значение последнего выражения не интересует даже, явно же оно ничего хорошего за собой не несёт. Болит сердце девичье, трепещет, волнуется. И скрыть это не удаётся, Турбо всё замечает, каждую залёгшую на лбу мелкую морщинку. Молчит с секунду, вверх смотрит задумчиво. Вдруг в глазах искорка озорная появляется, парень резко разворачивается, легко девушку на руки подхватывая, кружит её да надеется, что не уронит, сам не упадёт: в висках-то предательски кровь стучит. Лера взвизгивает тоненько, испуганно: –Дурак, отпусти! – отбивается легонько, а парень лишь покрепче её держит. –Видишь, говорил же, что всё нормально, – Турбо улыбается по-мальчишески озорно, из подворотни девушку выносит под дождь, смеётся. А Лера смотрит на него и против воли сама улыбаться начинает. В глубине душе тревога сидит, но ничего девушка поделать с собой не может, когда перед ней эти глаза искрящиеся, когда держат её сильные нежные руки, когда дождик тёплый на лицо капает, волосы мочит, про детство напоминает, когда они с девчонками со двора под дождём бегали, наперекор родительскому запрету. И так хорошо девушке становится, что хочется смеяться. И Валере эта картина душу греет. Пусть в висках кровь шумит, пусть голова под бинтом больничным раскалывается, пусть вернётся он сегодня под вечер домой, где отцу-алкоголику до него дела никакого нет, – никакого смысла это всё не имеет, когда Лера так улыбается. Она ведь его Весна.