Obsession

      Том хочет его. Безумно. До боли в животе. До дрожи в пальцах. Хочет. Блять, боже, он никогда не хотел кого-то так же сильно. Даже когда он был едва ли не одержим какой-то одноклассницей, больше похожей на глупую куклу. Он не думал о том, как приведет ее к себе. Как запрется с ней в спальне. Как будет трахать ее отвратительное блядское тело. Даже мысль о том, что ему придется засунуть в нее член, вызвала отвращение. Потому что она доступная. Слишком. Не только для него. Для любого парня, что мог подкатить к ней на перерыве между занятиями.       Но он недоступен. Как чертов грааль. Такой восхитительный и столь же недоступный. Томасу с каждым разом все труднее скрывать стояк, когда он смотрит в его глаза. В его невинные глаза. Он, блять, взрослый мужчина, почему его гребаный взгляд столь чист и невинен, словно ему едва исполнилось пятнадцать? Как сильно Том хочет сделать его грязным. Опорочить его худое, кажущееся столь хрупким, тело. Прижать его к кровати и трахать до тех пор, пока он не потеряет сознание от изнеможения. Наслаждаться его громкими, восхитительными стонами. А когда он сорвет голос, его тихими отчаянными хриплыми вздохами. Чувствовать, как его ногти впиваются в спину, расцарапывая до крови. Испортить его идеальную бледную кожу своими засосами. Кровавыми укусами. Просто чтобы присвоить его. Сделать своим. Целиком и полностью. Чтобы никто не смел претендовать на него.       И однажды Том срывается. Просто не выдерживает. Он заходит в его спальню ближе к вечеру, просто чтобы позвать на ужин. Но обнаруживает его спящим. Таким вызывающе невинным и безмятежным. Томас чувствует, как член в штанах мучительно быстро твердеет, требуя действий. Хоть каких-то. И Том пользуется этим моментом. Таким идеальным и подходящим. Расстегивает ширинку, неторопливо подходя ближе, к его идеальному лицу, нежно касаясь пальцами щеки. Но он, казалось, совершенно не чувствовал. В конце концов, разбудить его всегда было той еще задачей.       Том опускается перед кроватью на колени, высвобождая твердый, влажный от предэякулята член и аккуратно поднося его к его вызывающе приоткрытому рту. Неторопливо проводит головкой по его пухлым губам и постепенно проталкивает член в рот, сразу же зажимая собственный рот рукой. Потому что он не может сорваться сейчас. Он так долго хотел этого. И когда ему выдается такая возможность. Нет, он не отдаст ее так просто. Ни за что.       Толстый член Томаса с трудом протискивается в его едва приоткрытый рот, но и этого хватает. Потому что слишком долго он ждал этой близости. Как же часто Том во время их бесед за кухонным столом представлял, как он соскальзывает со стула под стол и берет в рот его уже возбужденый член. Слишком часто. Непозволительно часто.       А теперь Том медленными движениями толкается в его невероятный ротик. Наблюдает, как его пухлые, нежно-розовые губы скользят по разгоряченной плоти. И Том хочет толкнуться глубже. Заполнить его глотку сперва членом, перекрыв доступ к кислороду, а после и своей спермой, вынуждая буквально захлебываться ей, но не позволять выплюнуть. Потому что он должен наслаждаться этим вкусом. Этим процессом. Тем, что его так грязно используют.       Но совсем скоро Том чувствует это. Чувствует столь желанный оргазм. И тогда он позволяет себя толкнуться чуть глубже. Совсем немного. С тихим, сдавленным полустоном заполняя его рот своим семенем. Наблюдает как он, быть может на автомате, проглатывает все до капли. И боже, как это хорошо. Не только испытанные ощущения, но и мысль о том, что его чистый и невинный старший брат больше не такой. Теперь он грязный. Опороченный. Но такой по-прежнему необходимый. Буквально физически.       Том больше не раздумывает. Не отговаривает себя. Он забирается на кровать, нависая над его все еще мирно сопящим телом и нетерпеливо срывает белье, наконец видя его полностью обнаженным. Абсолютно открытым. Наконец-то доступным. Естественно, у Томаса нет смазки. Он не то чтобы планировал это. Это произошло само. Так спонтанно. Но так хорошо. Поэтому он использует слюну, тщательно размазывая ее по члену, а после, без какой-либо подготовки, грубым и сильным толчком входит в его тело, даже не думая о том, чтобы закрыть его рот. Потому что его крик. Болезненный. Громкий. Срывающий голосовые связки. Как долго Том хотел его услышать. Впитать его каждой клеточкой своего тела.       Он трясется, не в состоянии действительно пошевельнутся. И даже не смотря на то, что Том не держит, он не пытается сопротивляться. Он просто смотрит. Мокрыми глазами смотрит на брата. Такого, казалось, юного и заботливого. Как он продолжает беспощадно проталкивать член глубже. Как в определённый момент он полностью выходит, совершенно игнорируя кровь, вытекающую из пульсирующей дырочки и входит вновь. Так же жестоко.       Том не ждет его понимания. Не ждет его согласия. Он просто хочет. Это импульс. Возможно, глупый. Вероятно, разрушительный. Но такой необходимый. Потому что это возбуждение, которое Том старался игнорировать, казалось, плавило черепную коробку, не позволяя думать больше не о чем. Только о его худых ножках и упругой соблазнительной заднице.       — Том… — шепчет он, пытаясь поднять совершенно не слушающиеся руки на плечи Томаса. Но тот лишь хмурится, отрицательно вертя головой, не желая слышать его слова. Его мольбы остановиться. Он просто хочет чтобы этот песочный замок постоял еще немного. Совсем чуть-чуть, пока прилив вины и сожаления не разрушил его.       — Нет. Нет! Заткнись, Уилл. Я не хочу слышать этого. Не сейчас. Блять. Не сейчас…       Но Уильям все же поднимает хаотично дрожащие руки на его плечи и сильно впивается в них ногтями, оставляя красные следы.       — Том… — вновь шепчет он, с трудом, но притягивая младшего ближе, хриплым, сорванным голосом шепча ему на ухо. — Не останавливайся… Прошу тебя… Я хочу… Хочу быть только твоим…       Томас вздрагивает. Чувствует, как по всему телу прокатывается импульс, заканчивая где-то в мозгу. Это ложь. Глупость. Галлюцинации. Он просто сошел с ума. Да, точно. Просто сумасшедший. Он так долго был одержим своим невероятным старшим братом, что аж крыша поехала.       Но Уильям шепчет вновь.       — Ну же, Томас… Умоляю…       И Тома не надо просить трижды. Потому что для Уильяма. Для такого идеального примерного старшего брата он сделает все. Он столь же грубым толчком входит до упора, чувствуя эту сводящую с ума узость. Эту сдавливающую тесноту. И начинает двигаться. Сначала медленно, с трудом двигаясь внутри и то, лишь благодаря крови, которая, прямо говоря, не лучшая смазка. Но с каждым мгновением. С каждым хриплым стоном. С каждым движением толчки становились все увереннее. Все быстрее. И намного жестче. Потому что совсем скоро Том откровенно вдалбливается в его заметно ослабшее тело, а комната наполняется безумно пошлыми шлепками.       Том целует его в шею. Лишь единожды, сразу после начиная терзать и шею. Он кусает, оставляя следы от зубов. Втягивает кожу, оставляя яркие засосы. Там, где все увидят. Там, где каждый, кто посмеет взглянуть на него, поймет, что он занят. Что он принадлежит другому. Своему любимому младшему брату, в котором он души не чает.       Беспощадные толчки не прекращаются еще долго. Потому что Том пытается оттянуть разрядку. Растянуть этот невероятный момент на подольше. Пытается насладиться им. Каждым его стоном. Каждой его с трудом произнесенной мольбой. Каждым его оргазмом, когда он, выгнувшись дугой, раз за разом изливался на свой живот. С каждым разом он все меньше реагировал на движения, все больше превращаясь в безвольную куклу. И тогда Том все же отпускает его. Заполняя его кровоточащую дырочку своей спермой и лишь тогда оставляя его. Совсем одного. Использованного и совершенно сломленного.       Но Том прекрасно понимает, что совсем скоро Уильям сам появится на пороге его комнаты. Что начнет тихо хныкать, умоляя сделать это вновь.       А потом еще.       И еще.       И еще.       До тех пор, пока Том не уничтожит его грязную опороченную душу.