Тридцать шесть и шесть

На кухне тихо раздавалась музыка. Бакуго аккуратно выполз из прачки, направился к кухне. За столом сидела к нему спиной Рюу, а около плиты колдовал Киришима. Девочка обернулась, отклонившись назад и не убирая руки со стола. — Что делаете? — спросил Кацуки, аккуратно садясь рядом с Рюу. Глубоко вздохнув, Рюу сказала: — Ням-ням, — она хлопнула в ладоши и посмотрела на Бакуго. — Сделает… — А кто сделает? — вдруг спросил Кацуки. — Иишима? — девочка задумалась. Киришима обернулся, улыбнулся Бакуго, который сдерживал хохот. — Может, папа? Киришима не твой папа? Рюу задумалась. — Не мой! — они оба замерли. — Мой… Папашима! Бакуго зажмурился на секунду. — Папашима? — переспросил Эйджиро, откладывая лопатку в сторону. — А я кто? — спросил Кацуки. Рюу снова задумалась. Белые бровки нахмурились. — Папа, влоде бы, — она пожала плечами, и оба замерли. Кацуки моргнул пару раз. Киришима заулыбался в зубы. — Рюу, ты молодец, — он подошел и чмокнул ее в щеку и приобнял. Кацуки тоже обнял ее сбоку и закрыл глаза. В объятиях Рюу расслабилась и засмеялась, потому что Эйджиро начал ее щекотать. Бакуго никогда не чувствовал в себе такой любви. Она была странно жгучей и приятной. Для него эта любовь была чем-то новым, и он сам для себя запутался, в чем же она измеряется. Измеряется ли чем-то вообще любовь? В чем отличие этой и любви к Киришиме? В руках Рюу брыкалась и смеялась, откинула голову назад и затылком впечаталась в уголок губ Кацуки со всей силы. Киришима застыл, Кацуки зажмурился от боли и сжал зубы, чтобы не сматерится, Эйджиро положил ладонь на ее затылок и заулыбался. Рюу не успела раскричаться, как Киришима засмеялся и ее намечающийся плачь сошел на нет. Бакуго прижал ее к себе и стал раскачивать в стороны. — Бовно? — она обернулась на него. Бакуго открыл глаза и покачал головой. — Нет, не больно, — произнёс он. — Эйджиро, у тебя ничего не горит? Киришима затих, прислушался… Вскочил и подошел к плите. У него ничего не горело. Кацуки пощекотал Рюу, пересадил к себе на колени, но через минуты две она завыла и попросила отпустить её, Бакуго опустил ее на пол, и она побежала в сторону гостиной. Киришима обернулся. — У тебя кровь идет, — сказал он. Кацуки коснулся уголка своих губ. — Если каждый раз мне будут разбивать губу… — хмыкнул он. — Я останусь, блять, без них. Это был уже второй раз, когда затылок Рюу ставит ему раны на губах. Бакуго вытянул салфетку из коробки и приложил к уголку рта. Киришима что-то упорно мешал в сковороде. Возможно, тушил. Рюу возилась около дивана. Это был последний вечер их отпуска. Весь день Кацуки занимался оформлением декретного отпуска до начала учебного года в детском саду, а Киришима параллельно пытался развлекать дочь. Рюу у них была уже две недели, и привыкала она быстро — научилась топать по лестнице, не делала чего-то, что могло бы беспокоить ее новых родителей. Но как сказал Киришима и их штатный психолог в агентстве — это ненадолго. И скоро период «идеального ребенка» закончится. Кацуки пытался скрывать свою тревогу за играми с ней или листая ленту новостей. Киришима завтра выходит за него на работу. И Бакуго уже сейчас чувствовал, как его мир и жизнь рушится по крупицам. Как очень медленно они отдаляются от того, с чего начинали две недели назад. И чем дальше — тем сложнее от этого отказаться. Кацуки понимал, что не сможет отдать ее назад — это скажется на его репутации, может дойти до скандала в обществе. И Киришима поступает правильно, оставляя его с ней — он может все исправить, сможет осознать всю ответственность и подготовить Рюу к саду. Напряжение росло в его мышцах, будто бы он только выходит на стажировку в свои пятнадцать, но ему уже почти в два раза больше лет, и пора перестать трястись как осиновый лист перед новыми испытаниями. Кацуки сжал в кулаке салфетку и закрыл глаза ладонью. Ему проще было бы пойти убивать злодеев, чем оставаться в доме наедине с маленьким человеком, которого нужно понимать и учить. Киришима, кажется, нутром чувствовал его тревогу. — Папа, — неуверенно позвала Рюу, дергая Кацуки за штанину. — Ммм? — Бакуго посмотрел на нее. Она протягивала ему игрушку. Фарфорового слоника с маленькими черными глазками. Они покупали ее когда-то давно, несколько лет назад. — Пра… — она затихла. — Прасти пожавуста. Бакуго аккуратно взял фигурку. — Не беспокойся, я не обижаюсь, — Бакуго спокойно смотрел в ее глаза. Она потянула руки вверх и несколько раз сжала и разжала кулачки. Кацуки подхватил ее на руки, и она крепко обхватила его шею. Киришима обернулся, оперся на кухонную тумбу, заулыбался в зубы. Кацуки закатил глаза, обнимая ее в ответ. Бакуго глянул на Киришиму, прикрыл глаза, и понял, что в нем не так. Корни отросли. А завтра на работу. Рюу отлипла от него, и Кацуки погладил ее по голове. Ее волосы были будто бы шелком, и Бакуго хотел бы, чтобы у него были такие же. Они почти светились от белокурости, блестели и были легкими, словно перышки. Они до сих пор не сообщили прессе, что Бакуго останется с ребенком. До сих пор не сообщили родителям Бакуго о Рюу. Только киришиминым. Кацуки ненавидел с ними видеться — это скопление улыбающихся, счастливых людей, даже если их всего трое — два родителя и сам Эйджиро — они светятся как солнце, и Бакуго трудно было рядом с ними. Киришима не настаивал на присутствии Кацуки на встречах с ними, и он был безмерно за это благодарен. Он сам был иногда в шоке, что смог полюбить Киришиму, что его голова занята мыслями о нем почти сутками уже больше десятка лет подряд. Конечно, Кацуки ненавидел в нем что-то. Например — его идиотский звонок. Он не менял его с покупки телефона. Поставил себе дурацкую песню, и Кацуки не выносил, когда он звонил. Потому что если у Бакуго выходной, а Киришима уселся за кофейный столик работать из дома — начинается какофония из его телефонных звонков. Кацуки, спустя полчаса этого непрерывного потока дурацкой музыки, начинал закипать и сбегал на улицу валятся в палисаднике. Ненавидел его привычку лезть обниматься после тренировок. Он ощущался скалой. Ненавидел его рост — Киришима был огромным, почти на голову выше, Кацуки мог запрыгнуть на него со спины, а Эйджиро хоть бы хны — даже не чувствует его вес. Если Киришима несокрушимый, если Киришима стена, что никогда не упадёт — то Кацуки счастлив за ней прятаться. Эйджиро может поддержать его в самой идиотской идее и ситуации. Однажды они на выходные уехали в лес и заблудились в двух соснах. Бывали случаи, когда Киришиму напаивали коллеги на корпоративах, Бакуго на него орал, что он его домой такого не потащит, и они ссорились прямо посреди мероприятия. Эйджиро вышел из здания первым и сел на лавку, ждать, когда придёт Кацуки. Вместо Бакуго как будто вылетела бешеная искра и сразу же метнулась к нему. Кацуки застыл, скривив губы, и Киришима выглядел злым. Они стояли минуты две, собираясь наконец заговорить. — Поехали домой, — вырвалось у Бакуго. — Отстань, — махнул рукой Эйджиро. — Поехали домой! — повторил громче Кацуки, сжимая кулаки. Киришима сидел, зажмурившись от крика. Ну почему он не может отстать от него хотя бы на минуту?! — Уйди, пожалуйста, — цыкнул Киришима. — Ты че ахуел?! — Бакуго стоял и думал, как бы не вмазать ему за такие словечки. Грудь почему-то полая и болит от обиды. Это был уже не первый раз, когда Киришима устраивает такие представления. Его поведение под алкоголем никогда не предугадать — он то рыдал, что любит Бакуго больше жизни, и от малейшего крика начинал лить крокодильи слезы, то как сейчас — сидел злым, агрессивным. Кацуки чувствовал, что до драки недалеко. — Сам ты ахуел, — Эйджиро закрыл глаза и запустил в волосы ладонь. Его костюм помялся и выглядел ужасно. — Зачем пьешь, если не умеешь, идиот? — Да помолчи ты хоть минуту! Кацуки, затрахал уже! — Киришима поднял голову и не сразу смог сфокусироваться на глазах напротив. — Ты че… — Кацуки часто задышал, до белых костяшек сжимая кулаки. Злость снедала его изнутри, и он чувствовал, как заражается желчью от Киришимы. — Это ты мне все мозги выебал сегодня! — Заткни свой рот, Кацуки, пока я не втащил тебе, — Киришима встает, и Бакуго отшатывается. — Ты, блять, злишься, потому я сказал, что не потащу тебя домой? — Иди нахуй, — Киришима махнул рукой и побрел вдоль стены. — Заебал. Их счастье, что на улице никого не было, кроме ожидающего их такси. — Знал бы ты, как ты меня заебал, Эйджиро! Просто, блять, по горло твои выходки! Мы расстаёмся. Пока не бросишь пить — ты мне нахуй не усрался, понял?! Пиздуй к своим мамашам под юбки, бунтарь хуев! — закричал Кацуки ему вслед. — Пять лет насмарку, тварь ты патлатая! Кольцо свое ебучее тоже блять забирай! Урода кусок, блять! Бакуго снял кольцо и сел в машину. Киришима вернулся только под утро, и Бакуго стоял и смотрел на этот шедевр, что приполз под дверь вместо обычного протрезвевшего Киришимы, который готов был плакать от головной боли. — Ты где валялся, идиот? — Кацуки смотрел на него. Весь костюм был в пыли, кое-где подран. — Искал твоё кольцо… — Эйджиро смотрел на Кацуки. — Я его не нашел. Киришима закрыл глаза предплечьем, скрывая слезы. — Я не смог его найти, — повторил он. — Везде искал. Сэро помогал мне, но мы не нашли… — Я просто снял его, дурак, — тихо проговорил Кацуки. И не знал, смеяться ему или плакать. — Снял? — Киришима посмотрел заплаканными глазами. — Да, оно в кармане пиджака. Кацуки пропустил Киришиму в квартиру. Он сел на пуфик и снял обувь, пока Кацуки закрывал дверь. — Иди мыться. Грязным в кровать нельзя. — Ты меня жалеешь? И кольцо ты выкинул? Кацуки залез рукой в карман своего пиджака, висевшего в прихожей на вешалке. Показал ему кольцо из белого золота. С тонкой гравировкой внутри «KRBK». Киришима всхлипнул, утер слезы и побрел в ванную. Кацуки попросил его не закрываться. Принес ему одежду, погладил по голове, как пса, и заметил, что его корни отрасли. «Нужно будет покрасить, а не то забудет ведь,» — эти мысли объединяли Бакуго тогда и сейчас. С того вечера Киришима больше не пил ни грамма алкоголя. — Куфать надо, — вдруг сказала Рюу и Кацуки посмотрел в ее черные глаза и потом понял, что проморгал момент, когда перед ним и перед детским стулом для дочери Киришима поставил ужин. Кацуки усадил ее на стул, а сам развернулся к столу и едва ли мог сосредоточиться на еде. Киришима молился, и Бакуго отвел от него взгляд. Рюу тоже чего-то ждала. Как только Бакуго взял в руки деревянные лакированные палочки, Рюу, игнорируя любые приборы, стала есть почему-то руками. Эйджиро сделал ей замечание, протянул небольшую яркую ложку, но она даже не обратила на него внимания. Бакуго усмехнулся, цепляя кусок капусты палочками. — Приятного аппетита, — проговорил Киришима и только после этого стал есть. Кацуки ответил ему тем же, а Рюу не отвлекалась от своей тарелки ни на секунду. Бакуго вдруг сам поймал себя на мысли, что не может оторвать от нее взгляд — настолько он удивлен ее погруженностью в поглощении ужина, он никогда не замечал за ней такого. Наверное, потому что кто-то из них кормил ее, а не она сама. Кацуки отметил для себя, что с завтрашнего дня нужно начать работать с Рюу над этим. Кацуки спокойно ел, пока Киришима старался наблюдать и за Рюу. Бакуго мог доверить Эйджиро абсолютно все. Даже следить за ребенком, чтобы он не подавился. — Не торопись, — сказал Киришима, и Кацуки глянул на Рюу. Ее тарелка была практически пуста. — Заворот кишок будет, Рюу. Ноль реакции. Кацуки «случайно» задел ее предплечьем. Девочка не отвлеклась. — Рюу, — позвал он. Они вдвоем наблюдали за ней, в то время как она не видела ничего, видимо, кроме своей тарелки. Насколько же она была голодной? Киришима принимается за свою еду, пока не остыла, и Кацуки тоже больше не хочет акцентировать на нее внимание. Бакуго моет посуду после ужина, пока Киришима купает Рюу. Клонило в сон, но Кацуки берет с кухни пару пачек арахиса в пряной посыпке и банку Pepsi для Киришимы. Сидеть в ванной им сегодня долго. Дома всегда был стратегический запас осветлителя и красной краски, которую Киришима не менял вот уже несколько лет. Кацуки попрятал все в карман, банку за пояс и прикрыл футболкой, зашел в комнату Рюу. Киришима укладывал ее спать, включал радионяню. Эйджиро погладил её по голове и поцеловал в лоб. — Спокойной ночи, доча, — пожелал Бакуго. — Эйджиро, потом в ванную зайдёшь? — Хорошо. Кацуки пошел в их спальню и оттуда в ванную. Взял одноразовые миски, которые они всегда покупали заранее, замешал туда осветлитель. Киришима пришел через десять минут, и Кацуки оперативно усадил его на пол между своими коленями, надел виниловые перчатки и взял в руку плоскую кисть. Он наносил осветлитель только на корни после того, как футболка Киришимы была снята. — Я совсем забыл про корни, — признался Эйджиро. — Конечно, забыл, если бы любимый муж не напомнил, что бы делал завтрашний топ-1, м-м? — Кацуки подал ему банку Pepsi. — Я волнуюсь, — Киришима принимает напиток и тут же щелкает, открывая его. — Все будет хорошо, — голос Бакуго сосредоточенный, но даже так он чувствовал напряжение Киришимы. — Я же не ты… Я не такой сильный, как… — Эйджиро недоговорил, но Бакуго понял, о чем он хочет сказать. — Ты, может, и отступил, занявшись бумажной волокитой… Но ты был и остался сильнейшим танком, — Бакуго старательно размазывал осветлитель по корням. — Ты не заменишь меня, бесспорно. Ты будешь не таким же топом-1, как я. Потому что если бы не ты, я бы никогда им не стал. — Не неси чепухи. Ты сильнейший герой, — фыркнул Киришима как-то грустно. — А ну, блять, — Кацуки положил кисточку, и придерживая голову Киришимы, заставил его обернуться. — Прекрати. Ты справишься, я в тебя верю. Даже если ты вдруг где-то облажаешься, я встану на твою сторону. Это та же работа героя. Только теперь это будет немного сложнее. — Я давно не геройствовал. Не знаю, справлюсь ли. — Если что я помогу, — Кацуки чмокнул его в нос. Киришимины глаза почему-то были полны страха и какой-то неизвестности. — Может нам еще не поздно поменяться… — Ты сам сказал, что побудешь за меня номером один. Говорил, что будешь стеной, что никогда не упадет. Говорил же, м, Красный Бунтарь? — Бакуго развернул его назад. — Говорил… — Я столько лет защищал тебя… Защищал Японию… Дотяни эти несколько месяцев. И все вернется на круги своя. — Хорошо. Кацуки знал, что никуда напряжение Киришимы не исчезло. Бакуго наклонился к его уху, аккуратно, будто боясь чего-то, поцеловал его в ухо и громко произнёс: — А ты знал, что кто грустит, тот трансвестит? Киришима вздрогнул, заулыбался, отпивая из банки сладкую газировку. — Нет, не знал, — хихикнул он. Кацуки наклонил его голову вперед и приступил к затылку. — Всегда ведёшься, дурак, — улыбнулся Кацуки. — А как иначе, — Киришима встрепенулся. Бакуго кинул ему полотенце с сушителя. — Застудишь простату, ахуеешь, там уже нихера неприятно, когда я ее тебе буду натирать, — цыкнул Бакуго. — Мог бы просто включить теплый пол, Киришима подложил под себя полотенце и взял в руки ступни Бакуго. — Я почти закончил. Пей свою «пепсу» и смотри свои шортсы. — Да не хочу я. Волнуюсь. — Я же рядом, — Кацуки чуть дёрнул ногой. — Щекотно. — Забудь, — Киришима наклонил голову к груди еще сильнее. — Все, засекай тридцать минут. Киришима поставил таймер, и Бакуго слез к нему на пол, снял перчатки, взял его руку в свои ладони. — Блять, Эйджиро, — Кацуки глянул на него исподлобья. — Ну, ты же красивый и сильный. Ты разве не справишься? — Ты справляешься лучше. Я к этому. — Когда еще у тебя будет возможность покрасоваться в топе-1? — Кацуки придвинулся. Сам не понимал, как сохраняет самообладание. — Я только ради тебя был в топе. Ты меня туда вознес. Почему я не могу уступить это место тебе? — Потому что я не заслуживаю, — Киришима отвел глаза. — А что ты заслуживаешь? — Кацуки вздохнул. — Тебе ничего не нужно заслуживать. Я отдаю это место тебе. Я бы не стал, зная, что ты не справишься. Но ты же справишься. Я знаю тебя. Кацуки прикрыл глаза и ткнулся лбом в его грудь. Теплые ладони обхватили его спину и погладили по позвоночнику. — Я верю в тебя. Ты же мой несокрушимый, да? Киришима угукнул и поцеловал его в макушку. Кацуки отпрянул и заглянул в чистые алые глаза. — Как я могу в тебе сомневаться? Киришима глубоко вдохнул и задержал дыхание. Его щеки понемногу краснели тут и там. — Я не могу сомневаться в мужчине моих снов, — Кацуки опустил взгляд. Киришимины кисти сжали запястья Кацуки. Он выдохнул, зажмурился. — Можно я тебя расцелую? — Угу, — Бакуго поджал губы. Киришима сел на пятки и потянулся вперед, двумя руками держа его лицо, до ужаса аккуратно поцеловал его в губы, как будто сосредотачивал все свои чувства сейчас в этом поцелуе. Кацуки чувствовал его напряжение, продолжал смотреть в его полуприкрытые глаза и ждать. Киришима оторвался от него и поцеловал в щеку, задержался еще на ней немного, чмокнул еще раз. Кацуки закрыл глаза, руками обнимая его за голую шею, рискуя испачкаться в осветлителе. Бакуго казалось, что он знает действия Киришимы наизусть. Но сегодня его руки были какие-то особенно тяжёлые, а губы напряженные. — Как я могу… Помочь тебе?.. — Никак, просто будь рядом… Поспи со мной в обнимку, и я буду счастлив, — Киришима прошептал ему на ухо. — Присылай каждый час как там Рюу. Кацуки не покидало ощущение, что он провожает его в последний путь. — Не лезь на рожон… У нас теперь ребенок… Я не хочу… Я не справлюсь один. Таймер разрезал напряжение, и они отлипли друг от друга, Киришима потер покрасневшие коленки и поднялся, протянул руку Кацуки и помог ему встать. Киришима наклонился над ванной, Бакуго шлепнул его по ягодице и после этого только включил теплую воду, смывая осветлитель. Он потрепал его волосы, чтобы смыть его получше. Киришима отращивал волосы, но до сих пор не доверял никому их красить, кроме Бакуго. Методом проб и ошибок, они нашли идеальную формулу покраса его головы. Когда-то у Эйджиро волосы полезли клоками из-за постоянного тонирования, и он постригся чуть ли не налысо, Кацуки очень долго держался, но в итоге обиделся. Киришима нравился ему с любыми волосами, кроме коротких. Гладить бритый затылок было неприятно — будто бы он гладил собаку против шерсти, виски у Киришимы быстро отрасли и стали похожи на баки, макушка укладывалась неравномерно или делала Киришиму странным внешне. Кацуки отказывался от всех совместных интервью, чтобы СМИ не запомнили Киришиму с такой уродливой прической по его вине. Но обидется за свою ошибку — это святое. Это не Бакуго ошибся, это «у тебя башка тупая что ей не идут андеркаты!!!» — Садись, — Бакуго снова сел на закрытую крышку унитаза и стал замешивать красный. Он смешивал два разных цвета, чтобы получить что-то среднее. Иначе красный будет не тот. Киришима был как ласковый кот, щурился и покрывался мурашками, когда Бакуго пальцами проходился по коже его головы. Тревога снедала их обоих, и они наслаждались минутами покоя. Бакуго промазывал всю голову, пока Киришима трещал о том, что будет делать завтра. Проговаривал сценарии. Кацуки знал, что он быстро адаптируется и его потом с первого места будет не выгнать. Снова ожидание, снова мягкие касания ладоней. Эйджиро совсем разнежничался, прижался плечами к коленями Кацуки щекой и прикрыл глаза. Бакуго гладил его линию челюсти в щетине большим пальцем. Киришима был теплым, с пакетом на голове, с мягкой кожей и колючей щетиной. — Ну, чего ты? — Я вспомнил наш первый отпуск, — Киришима заулыбался. — Еле накопили, помню, — Кацуки поскреб ногтем жесткие черные волоски на щеке Киришимы. — А в этот раз никуда не поехали, вообще не хочу в город, — Эйджиро грустно вздохнул. — Съездим еще. С Рюу, вместе будете по пляжу носится. А не ты один, — улыбнулся Бакуго. — Да… Надо сделать что-то запоминающееся. Фотографии, и не покупать роуминг… — Киришима задумался. — Почему? — Чтоб твоя мама не звонила. Бабка Мицуки! Бакуго хохотнул и ущипнул его за щеку. — А она ведь действительно бабка уже. А еще не знает, пиздец, — хмыкнул он. Они замолчали, перебрасывались какими-то колкостями или шутками, Киришима уже начинал засыпать, когда зазвонил таймер снова. Кацуки толкнул его, встал сам и потянулся. Киришима поднялся, и они смыли тонирование. Волосы приобрели ровный гранатовый цвет, после сушки приобрели тот самый фирменный цвет Красного Бунтаря. Бакуго быстро принял душ и пошел ложится, но никак не мог уснуть. Киришима пришел позднее, когда тоже сходил в душ. От него пахло краской для волос, дезодорантом и гелем для душа. Бакуго закутался в свой край одеяла и прижался к Киришиме сбоку. — Будильник завел? — Да. — Ну смотри мне, если проспишь… — Тебе идет, когда ты молчишь. Бакуго ударил его по груди. — Рот закрой и спи. Киришима засмеялся и затих. Кацуки зарылся по одеялом в голую грудь Эйджиро. Как вспышки в памяти вспыхивал их первый отпуск. Бакуго, лежащего на груди Киришимы мерно укачивало, как на волнах. Эти минуты тянулись бесконечно. Кацуки никогда не хотел жить в городе.