Тридцать шесть и шесть

Кацуки возненавидел просыпаться по утрам. В кровати было пусто и холодно, потому что Киришима перестал спать с ним до последнего. Рюу у них уже неделю — и Бакуго сто раз пожалел о своем решении. Он просыпался либо от утреннего солнца незашторенных окон, либо от криков на другой половине кровати. Рюу была шелковым ребёнком — мало, с ошибками, говорила, искренне обнимала их за завтраком и делала круглые глаза, когда Киришима чистил ей яблоки или нарезал тарелку фруктов к молочной каше. Никто ее ни в чем не ограничивал — единственное, падать с лестницы нельзя было. За эту неделю Бакуго почти привык к тому, что они ни на секунду не могут побыть вдвоем, даже спят временами по очереди — Рюу не может привыкнуть к новому дому сразу. Киришима каким-то отцовским чутьем знает, когда Рюу ночью плачет или снова слезает на пол — ей непривычно спать на кровати, ее доводило до слез болезненное ощущение нового, почему-то мягкие родители, мягкая кровать, все новое и светлое. Они за два дня возвели ей из ничего красивую комнату. Первую ночь она ночевала на раскладном кресле, вторую — между ними. Кацуки боялся лишний раз повернуться, чтобы не задеть ее. Проснулась она у Киришимы на груди, очень яростно жамкая его грудь. Кацуки даже понимал почему — у них, судя по всему, любовь к этому абсолютно одинаковая. Вот и сейчас он просыпается в постели один. День уже разгорался солнцем за окном и сегодня надо обязательно поваляться на газоне. Что зря они его раз в неделю косят? Кацуки потягивается и садится, берет телефон в руку, включает интернет и лениво смотрит уведомления. За дверью раздается веселый визг Рюу и в приоткрытую дверь вбегает девочка и забегает за кровать, приседает. За ней громкими шагами пришел Киришима, пытаясь отдышаться, спрашивает, где девочка. Бакуго пожимает плечами, тут же раздается тихое «хи-хи», и Эйджиро идет на звук. Он приседает к ней и со спины хватает ее за плечи. — Поймал! Она смеется, и Эйджиро подхватывает ее на руки, пытаясь отдышаться. Она смеется — и Киришима целует ее в лоб. Она смеется — и Бакуго вспоминает предыдущие два дня в мебельных магазинах. Они дважды потеряли ее среди огромных шкафов и бесконечных интерьерных инсталляций. Бакуго искал ее просто ходя между рядами, Киришима же сразу направился к администрации магазина. Рюу подумала, что они играют с ней в прятки. Наскоро приобретенный браслет и телефонный провод решили эту проблему. Бакуго привязан ее браслет к проводу и затянул, чтобы не давило и не снять было, а Киришиме завязал просто провод на запястье. Теперь Рюу не могла убежать дальше 2,5 метра пружинистого провода. Кацуки был довольным собой, а Киришима ныл, что у него рука болит. Мебель выбирали по принципу «на пару лет сойдет». Рюу не умела выбирать — ее не учили, что может быть выбор. — Рюу, зайчик, ты хочешь ярко-розовую кроватку? Или вот такую беленькую? — спрашивал Киришима, указывая на две одинаковые кровати разных цветов. Рюу смотрела на него, потом за его рукой. Отвела взгляд. Подошла к розовой кроватке, положила руку на рельефный цветок на ее торце и спросила «можно?» Киришима поплыл. Бакуго ответил за него, мол, конечно можно. Она по такому принципу выбирала всю мелочь, они не скупясь покупали ей игрушки и постельное белье. Киришима вел машину, а Рюу сидела сзади с Бакуго. Она очень мягко держала его за руку и завороженно смотрела в окно. Кацуки ощущал себя самым нужным человеком в этой вселенной. Ему казалось, что есть всё и ничего — и если Рюу и Киришима были для него всем, то его должность, остальной мир и работа — это ничего. Бакуго почему-то именно в этот момент почувствовал свое с ней единение. Свою привязанность к этой девочке. При любой трудности он готов был сдаться, но сердцем он знал и понимал, что никому и никогда ее не отдаст. Рюу медленно засыпала — у нее были какие-то свои биологические часы и время, в которое она привыкла спать, и она неизменно засыпала. Даже сейчас, завороженная видом из окна, она все реже моргала и все больше расслаблялась. Бакуго успел поймать ее голову и подложил ей под шею дорожную подушку с медвежатами, купленную только что. Киришима болтал о чем-то бессмысленно-важном, об агентстве, и Кацуки сам думал, что сейчас уснет. Спящий, совершенно умитворенный вид Рюу был заразительным, и он зевнул. Киришима глянул в зеркало заднего вида, и Бакуго увидел, как его глаза заулыбались. Больше всего в жизни он любил его глаза. Без слов понятны его мысли и чувства. Сейчас из червонных глаз сочилась любовь и нежность. Кацуки отвел взгляд снова на Рюу, аккуратно застегнул ей кнопочку за шеей и уперся головой в стекло. Киришима замолк. Дорога тянулась бесконечно. Он успел уже сто раз обо всем пожалеть и похвалить себя. Киришимины слова не давали ему покоя. А вдруг он и вправду потерял всю свою жизнь в погоне за чьим-то одобрением? Если бы мать его когда-нибудь любила или принимала, взял бы он Рюу? Пожалел бы он об этом? В своих мыслях он даже не замечает, как Киришима останавливается у дома. Кацуки вылезает из машины немного позже Киришимы, закрывает дверь, обходит машину и открывает дверь за которой сидела Рюу. Он слышал ее дыхание и сопение, аккуратно отстегнул ремень и взял на руки. Рюу заметалась на его руках, вдруг завертела головой и испугалась висящей на шее подушки, окружающего шума, хлопанья дверей, и Бакуго прижал ее к себе. Киришима уже где-то гремит ключами. — Доча, я же здесь, — неожиданно для себя произносит Кацуки. — Что случилось? Испугалась доча? Рюу обнимает его за шею крепко-крепко, хватает его волосы на затылке для надежности. Кацуки молча терпит до двери, Киришима оставляет ее приоткрытой, заходит и несет Рюу наверх, в ее комнату. По пути она обмякла на его руках. Доставка мебели должна была быть до вечера, и он уложил ее на кровать в их личной спальне. Сейчас Киришима выглядел настолько естественно, настолько увлеченно, что Бакуго не хотелось им мешать. — Встаешь? — спрашивает Киришима, чересчур сильно укачивая Рюу, она смеется и просит еще. — Приходится, — шепчет он, поднимаясь, откидывает одеяло и идет в ванную. Киришима остается с Рюу на ковре около кровати. Они уже давно позавтракали, и пора бы выйти на улицу. Но Кацуки их потеряет, поэтому Эйджиро сидит и смирно ждет пока тот покинет ванную. Бакуго же за дверью усиленно тер виски и стоял около умывальника, пытаясь проснуться окончательно и сполоснуться. Отпуск почти кончился. А они даже не придумали, кто будет сидеть с Рюу — для садика ей еще рано. Еще из минусов — она плохо говорит. Бакуго меньше всего хотел бы приглашать учителей и логопедов, нянек и сиделок, а еще больше не хотел оставлять круглосуточно Рюу с Эйджиро. Киришима хоть и создан быть отцом, но вот материнского в нём было ноль. Кацуки сомневался в его компетентности в обучении, если сам Бакуго тащил его на себе всю академию. Киришима умел и знал очень много, и вообще, много лет прошло с их обучения в Юэй, уже почти десять, и стоило бы доверять ребенка абсолютно зрелому и готовому на это человеку. Но что-то в Кацуки протестовало. Ему не хотелось пускать воспитание Рюу на самотек (вручать в руки Киришимы), и не хотелось, чтобы она попала под влияние наследственного сценария, в котором Бакуго не сможет себя контролировать, если дочь сделает что-то не так. Он наскоро умылся, принял душ и переоделся. Он вышел, видя, как у кровати сидит Киришима с вытянутыми ногами, откинутой на кровать головой и открытым ртом, на его коленях в точно такой же позе спала Рюу. Кацуки еле сдержал улыбку. Вот встают ни свет, ни заря, а потом спят весь день! Он аккуратно взял Рюу на руки, отнес в ее комнату. Киришиму же очень мягко растолкал. Коснулся его щеки, и вдруг заулыбался. Киришима на мгновение закрыл рот и зажмурился, и Кацуки сел на его бедра. — Просыпайся, — Бакуго пододвинулся поближе и поцеловал его сухие губы, запустил в волосы пальцы и стал гладить кожу на затылке. — Давай, Эйджи, зайчик… Тебе же не два года? Просыпайся. К Киришиме медленно возвращалась бодрость. Его заспанные глаза вдруг смотрели удивленно. — А где Рюу? — Я отнес ее в комнату. Спит, — улыбнулся Кацуки. — Так мы, получается, одни? — Угу, пока одни. — Тишина… — Угу. — Может… — Пососу, дай мне две минуты. Кацуки крепко обнял его за плечи и прикрыл глаза. Как бы успеть надышаться его запахом и энергией, чтобы хватило подольше? До появления Рюу у них было столько времени и возможностей потрахаться, но теперь они все растворились в быте, и секс для них это теперь такая роскошь, что Бакуго даже не верит сразу, что у них действительно есть такая возможность. Радионяня молчала, а значит, время есть. Киришимины руки сразу занимают любимую позицию — мнут ягодицы мужа без зазрения совести. Это единственный раз за пребывание Рюу, когда они действительно остались одни. Кацуки гладит его волосы и смотрит в глаза. Вдруг хмурится. — Мне знаешь, интересно, — говорит он. — У тебя была мысль меня когда-нибудь оставить? Чтоб всерьез. Забрать вещи и уйти? — Когда мы с тобой поссорились недавно в доме твоих родителей, — Эйджиро поджал губы и отвел взгляд, руки на ягодицах ослабли и упали на свои колени. — Я даже начал собирать сумку и поехал забрать у Сэро дополнительный ключ от его квартиры. — Почему вернулся? — Кацуки взволнованно вперился в него взглядом, будто если он моргнет, Киришима растворится или утечет сквозь его пальцы. — Потому что когда я остыл, — Киришима громко вздохнул. — Я остыл и понял, что ты не виноват, что вырос таким. Это была среда, наверное… И ты не можешь по-другому. — Но потом все равно, блять, сорвался на меня, — фыркнул Бакуго, обнимая его и носом тычась в ключицы. — Сорвался… А что оставалось, — Киришима прижал его к себе и прикрыл глаза, сухими губами касаясь теплой шеи. — Но ты не понимаешь, что людей нельзя брать как животных… — Не начинай, я понял все, Эйджиро. А еще хотел уйти когда-нибудь? — Когда ты динамишь, — Киришима очень грустно вздохнул. Бакуго расхохотался. — Ты серьезно? — он поднял голову и посмотрел ему в глаза. — Знаешь, когда единственный антистресс мне недоступен, я начинаю звереть, — фыркнул Киришима. — А еще? — Когда попадаешь в больницы, — Эйджиро замер. — А что с ними не так? Тебе не обязательно шароебиться около меня… — Кацуки огладил его шею. — Когда ты месяц в больнице откисал, я думал умру, как же ты мне надоел, а потом еще месяц дома… Я думал, что повешусь, — Киришима откинул голову, и Бакуго, улыбнувшись, втянул в рот его дрожащий кадык. — Ты мне тоже надоел. Думал, я тебя убью, — хмыкнул Кацуки. — Замочу по-быстрому и все. — И все? — Ага… И все! — Кацуки носом ткнулся в его шею. — Когда идешь в тяжёлые битвы один. Не понимаю, почему ты так делаешь, но каждый раз говорю, что я тебя брошу, если ты выйдешь оттуда живым, — Киришима совсем погрустнел. — Ты бы смог жить без меня. А я без тебя нет, поэтому хожу один, — Бакуго большими пальцами разгладил взъерошенные брови. — Мы вместе почти половину наших жизней, как ты можешь говорить, что я смогу жить без тебя? Никогда не мог, и потом не смогу. Я же люблю тебя. Какой бы сукой и непроходимым упрямым козлом ты ни был, я не знаю, что я бы делал, если бы тебя не стало. Если ты умрешь раньше, я не стану просить меня спасать… И я не стал бы жить дальше. Не нашёл бы никого. Бакуго смотрел, как киришимины серьезные глаза наполняются слезами. В груди противно защемило. — Я не собираюсь умирать… Я всем обязан тебе, Эйджиро, и если мы не умрем в один день, — он еле держит улыбку. — Если вдруг, блять, не умрем в один ебанный день, то я погорюю месяцок другой, возведу нам памятник и умру тоже. Мир должен нас запомнить. — А Рюу? — Мы заработали ей на наследство еще до ее рождения… Этих денег ей хватит до смерти наших внуков… С ней все будет хорошо, я думаю… Кацуки аккуратно стер с щеки Киришимы слезинку. — Я рад, что тебе не все равно на меня, — улыбнулся Киришима. — Иногда мне кажется, что тебе все равно. — Ну пиздец, — Бакуго поперхнулся воздухом. — Тебя утешить надо теперь, м? — Хотелось бы. Кацуки вслушался в мерное дыхание девочки на радионяне и встал с Киришимы, помог ему встать, и они переместились на кровать. Бакуго подползает к Эйджиро и задирает его футболку, припадает к соску губами, а рукой сжимает другую грудь. Кацуки обожал его пресс, его кор и особенно — грудь. Обожал и не мог остановиться тискать и слюнявить. Киришима за волосы тянет его от себя. — Блин, больно же! — шипит Эйджиро. — Какие мы блять нежные, ахуеть. — У тебя рот не тем, чем нужно, занят! — Попизди еще, откушу и ахуеешь. — Без зубов ты останешься быстрее, потом протезы ловить на заданиях будешь, пф-ф! — Замолчи свой рот, красноволосое чучело. Бакуго лезет к нему в штаны и приспускает их. — Ничего лучше не придумал? — Рот закрой свой поганый, а не то сосать тут будешь ты и даже близко не хер. — И что же? — Мою руку перед тем как я по локоть тебе ее в жопу затолкаю. — Вроде это не я от такого слюни пускаю. И не только. — Я тебе сказал рот закрыть? Соси сам себе теперь! Бакуго цыкнул и выпрямился. Киришима вперился в потолок, сложил руки на груди и видимо молился. — Все блять! Не строй такое лицо, когда у тебя колом стоит. Сука, святоша нашелся. Эйджиро грустно вздыхает. Кацуки опускается и целует его чуть обросший лобок. Бакуго ненавидит щетину, и не понимает как она не бесит самого Киришиму, но сделать с ним ничего не может — спасибо, что вообще бреется. Целует блестящую красную головку, как вдруг член дёргается и шлепает Кацуки по губам. — Ты че ахуел?! — Твой рот просит, — полушепотом ответил Киришима. — Заткнись, блять, — Кацуки сжал в руке его яйца. — Иначе останешься без самого драгоценного. — Мне ты дороже яиц. — Ты ждешь, что я скажу «оу, Эйджиро, как это романтично?» Раздвинь ноги. Киришима послушался. Кацуки лег между бедрами и махом взял наполовину. По собственному телу табуном прошлись мурашки. Бакуго только года два назад обнаружил в себе любовь к минету. Именно делать его — на себе он относился к этому спокойнее. Если Киришима хочет, чтобы ему отсосали — он сделает что угодно, лишь бы эта сладостная пытка началась. Кацуки ненавидел сосать в Юэй — его гложили дурные воспоминания после того, как Киришиму стошнило на ковер в его комнате во время этого процесса. Он был похож на отхаркивающего шерсть кота, и Бакуго для себя решил, что больше никогда не будет практиковать это на себе. Рвотный рефлекс Киришиме было побороть до сих пор трудно, да и Кацуки не то что бы нравилось, когда его членом задыхались. Киришиме это доставляло какое-то эйфорическое удовольствие, а Бакуго вполне нравилось легкое головокружение и темнота в глазах из-за нехватки воздуха, плюс временами Эйджиро заводился из-за этого настолько, что едва мог держать рот закрытым — вот и плюсы большого загородного дома. Ори не ори — никто не услышит. Кацуки в свое время пользовался этим и хорошей акустикой. Ему чертовски нравился голос Эйджиро, многократно отражающийся от голых светлых стен и стекол рам их совместных фото. Кацуки не помнит, когда последний раз он чувствовал чужое возбуждение так остро, когда возбуждался до ужаса сам, когда киришимино желание перекидывалось на него. Бакуго сгибает одну ногу в колене и подтягивает ее вверх, тут же тазом скользя по смятой простыне и скручивая поясницу, натягивая ткань шорт. Опустил голову чуть ниже, и Киришима вздрагивает, чуть приподнимаясь. Для него отдельное удовольствие смотреть, как Кацуки задыхается от его члена, искренне старается взять глубже, но всегда делает все слишком быстро, от чего сам же и страдает. — Не торопись, — еле дыша произносит Киришима, и Бакуго снова едет бедрами по простыне. Эйджиро кладет руку на затылок, прямо на проходящую шишку после того, как они устроили траходром в машине, и Бакуго дергается — видимо, еще болит. Он аккуратно гладит эту область, и Кацуки начинает равномерно двигать головой. От пальцев Киришимы ползут мурашки и дрожь. Он соскучился. Они замирают, слыша громкий вздох на радионяне. Киришима жмурится — видимо снова молится, а Кацуки внезапно ускоряется. Он выпускает изо рта член, кусает выпирающую тазовую кость и Киришима дергается вверх, вместе с бедрами Кацуки, проезжающимися по простыне. Футболка Киришимы чуть задралась вверх, и руки Кацуки сразу скользнули к торсу по бедрам. Он интенсивнее проходится бедрами по простыне и замирает, выдыхает, опускается до конца, задерживается на секунд пять и выпускает член изо рта, шмыгает носом и размашисто лижет с основания до головки. Киришима тыльной стороной ладони зажимал себе рот. Бакуго чувствовал, как пальцы Киришимы все нетерпеливее гладят его волосы, как сжимают их, и снова начал работать ртом. Эйджиро подается вверх, скользит по небу в глотку, и Кацуки кашляет, отстраняется, но Киришима держит его голову. — Потерпи чуток, Кацу, — нетерпеливо вздохнул Киришима. Кацуки зажмурился, нахмурил брови, и вжался носом в лобок. Киришима заполнил его до предела, и Бакуго пытался совладать с собой, то напрягая глотку, то расслабляя, пытался проглотить скопившуюся слюну. Все тело было словно испещрено иглами, и Бакуго вцепился в его бедра, елозя по простыне и пытаясь сесть. Его лицо раскраснелось, а из зажмуренных глаз срывались слезы. Киришима отпустил его. Кацуки выпустил его член изо рта и секунды десять вбирал воздух ртом, опустив голову. С его нижней припухшей губы стекала ниточка вязкой белесой слюны. Он ладонью стер ее и поднял взгляд на Киришиму. — Я тебе разрешал? — зарычал он. — Прости, сладкий… — Киришима протянул руки вперед, и Бакуго слез с кровати, ушел в ванную и закрыл за собой дверь. Эйджиро, натянув штаны обратно, пошел за ним. Кацуки сидел между унитазом и ванной. Киришима выпрямил его колени. — Давай я тебе от… отсосу, а потом поговорим, хочешь? — Киришима аккуратно снимает с него шорты, но Бакуго скидывает его руки. — Не надо, я уже кончил. — Когда успел? — Пока ты мне в горло заканчивал, — цыкает Кацуки. — Я тебя вылижу. Дай снять! — фыркает в ответ Эйджиро. Кацуки приподнимается на руках, и Киришима стягивает на бедра шорты. Языком проходится по вязким застывшим каплям на нем, по внутренней части бедер и окончательно снял с него одежду. Кацуки застонал — от киришиминого языка он мог едва ли не умереть. Эйджиро за столько лет знал его наизусть, и вот сейчас снова целовал его любимую родинку на внутренней стороне бедра, прямо под мошонкой. Кацуки смотрел, будто в слоумо, как Киришима берет его белье, и языком ведет по ткани, собирая остатки семени. — Ты че делаешь, Киришима?! — Кацуки схватил его за руку. Одно дело — тело, другое то, что на него было надето. От неожиданности даже забыл его действующую фамилию. — Это искупление, — пожимает плечами он, проходясь еще раз. Кацуки вспыхивает весь до лопаток румянцем. — Ты идиот! — рычит хрипло он, пряча лицо в ладонях. — Конечно, я идиот, — Киришима откладывает белье и стелится, мнется и садится рядышком. — Фу, не трогай меня, — Кацуки отполз от него. — Это ты грязный извращенец, что кончаешь, когда тебе в глотку пихают, а не я… — Заткнись нахуй. — Заткнусь, только… Дай сесть рядом с тобой… Кацуки позволил ему опустится на холодный кафель. Они сидели, Бакуго будто бы никуда не смотрел — все мысли были заняты только что провернутым Киришимой. Эйджиро положил свою голову на его плечо. — Обижаешься? — затих Киришима. — Нет. Устал, — выдыхает Кацуки. — Ты же только что проснулся, — киришимина улыбка почти его ослепила. Бакуго вздохнул еще печальнее и еще более устало. — Ты меня уже достал, — Бакуго закатил глаза и скривил губы. — Ты вообще думаешь не о том, чем надо! — Откуда ты знаешь? — Потому что я ставлю всю свою зарплату на то, что ты не думал, с кем оставить Рюу, когда мы выйдем с отпуска! — рявкнул Бакуго. — С тобой, — Киришима вдруг стал серьезнее. Кацуки вперился в плитку. — Я блять? — прошептал он. — А кто? — Как я… Я же… — Ничего страшного! Лучше будет, если она останется со мной? Или с твоей мам… — Я останусь, закрой свою пасть, блять! — Кацуки подскочил и нашел свои шорты. — Но мы могли бы нанять няню! — И смысл мы брали ребенка, если с ним будет чужая тетка? — А я ей не чужой? — Ты ее дочей назвал. — Стой, блять, какие, нахуй, мы?! — Не смущайся, сладкий, — Киришима прильнул к его ноге. — Я побуду за тебя номером один, пока Рюу не пойдет в садик. — Ты и так для меня номер один, мразь ты, — Кацуки скрывал смущение за матами. Киришима притерся к его ноге и щекой скользнул по бедру с легким светлым пушком. — Хватит, — Кацуки попытался его стряхнуть, но Киришима вцепился в его ляжку зубами. — Ах ты, блядь! Бакуго зажал себе рот рукой. Эйджиро жмурил нос и глаза в ожидании удара. Кацуки скулил себе в ладонь. — Все эти дни мечтал это сделать, — Киришима отстранился от Бакуго и глянул на свое творение. — Я вообще думал, что затрахаю тебя в этот отпуск… А затрахали мозги только мне. — Подбирай слова. Киришима слизнул выступающие капельки крови и улыбнулся. — Я хочу быть с тобой. Даже если ты не всегда принимаешь неверные решения. Для Кацуки эти слова сильнее простого «люблю». Для него это важно. Для него это настолько же весомо, сколько и его место в топе героев. Он готов отдать свое место Киришиме. Если это значит быть хорошим отцом и мужем, если семья это небольшие жертвы — Бакуго готов на это пойти. — Заткнись. И выйди нахуй отсюда. — Промоешься? — Киришима жадно облизнулся. — Если через секунду не исчезнешь, я передумаю.