оясуми

странник смотрит на ту, кто была его клеткой. на богиню, подарившую ему свободу через строгие взгляды, прикосновения ко лбу во сне, через нежные улыбки. его наказание, его помилование. куникудзуши — дитя скорби и тоски, мстительный призрак в белых одеждах. скарамучча — бессердечная гроза, танец гневных молний. странник — безымянный ветер, сеющий и разносящий истории. он помнит древнее дерево ростком — сильным и в меру жестоким, но милосердным. госпожа мудрости не захотела расти сильно выше и всё ещё может опереться виском о его плечо, но белые волосы растут ниже пояса, вьются белым маревом у неё за спиной, а улыбка и глаза стареют даже без морщин в своих уголках. она меняется, хоть и не так заметно, как люди. странник — кукла. каким был создан тысячелетия назад таким и остался. его лица не касается время, только трещины оставляют свой след. и минует ещё множество тысячелетий: он провожает других странников в новый мир, хоронит тех редких людей, кто забирается ему под кожу, играет в шахматы, проигрывая и проигрывая бесчисленное количество раз. она смеётся. самая молодая из прошлых архонтов скоро тоже перестанет существовать. странник в ветре слышит песнь лиры и флейты, узнавая призраков прошлого, сжимает анемо видение на своей груди. он пережил каждого, кого когда-либо видел своими глазами. из всех, кем он дорожит — осталась только она. нахида увядает, держась с ним за руки. он чувствует, как эрозия в её теле касается его через прикосновения, как гадким шёпотом лезет в ухо, обещая: "скоро. скоро ты вновь останешься один". — спасибо, что был создан, — говорит нахида, целуя куклу в лоб, как делала это тысячелетия назад, одаряя его тёплыми снами. странник наблюдает, как она засыпает своим последним сном, держа в фарфоровых руках молоденькую веточку ирминсуля. новорожденное божество похоже на неё каждой ресницей и прядью, абсолютно идентично белизной. — мог бы ты подарить ей имя? — стихающий нежный шёпот ждёт ответа перед тем, как окончательно раствориться в земле. — так уж и быть. и земля благодарно светится под его коленями. он трогает почву ладонью, зарывается в неё пальцами, прижимая тёплое дитя к своей пустующей груди. — оясуми, нахида. возможно, он никогда не переставал быть её узником. странник клянётся ветвям: — я вернусь. берёт с неё обещание — когда его тело покроется мхом, срастётся с корнями, и горящее видение погаснет, имитируя упокой сердца, она обнимет его и поцелует в лоб перед сном, а вечность руками матери закроет ему глаза. оясуми,