Порох, прах и кровь

— Неблагодарный щенок! — рычит старый князь д'Орсей. — Бестолочь! Пятно на моей репутации! — Капелька слюны оседает на оконном стекле; снаружи все в тучах — скоро польет и дождь. Князь вздыхает. — Мне очень жаль, Аврора, что тебе опять приходится с ним возиться. Константин — сплошной недостаток. В то время как твой единственный недостаток — то, что ты не мужчина. Обижаете, думает она, это два недостатка. Которым, кстати, слегка тесно в новом корсете. — Ничего страшного, дядя, мне совсем не трудно. Я уже давно мечтаю погулять под дождем. Будет повод переодеться — так, чтобы не расстраивать маму: ее подарок снова не подошел. Туфли на прошлогодние именины так сдавили Авроре большие пальцы, что ногти отрастают до сих пор. Княжич д’Орсей, старший брат Константина, упал бы в обморок, если бы их увидел. — Возьми с собой Курта, — велит господин наследник, поправляя перстни на ухоженных руках. — Не хватало еще, чтобы порядочные девушки без охраны шлялись по улицам в поисках всяких кутил. Она улыбается и приседает в поклоне, стараясь не засмеяться над сходством слов «кутила» и «кутикула». Кому в этом дворце расскажешь такую дурацкую шутку? Учитель де Курсийон причмокнет толстыми губами и уведет разговор в языковедческие дебри. Курт, ворчливый наемник, ответит, что голова госпожи де Сарде не поспевает в росте за телом, смутится этого замечания и промолчит весь остаток дня. Княгиня, мать Константина, может оценить юмор, но предпочитает слышать от собеседников только эхо. — Опять? — издали бросает она, плывя по галерее навстречу. — Опять, тетушка. — Коль уж отправляешься в город, загляни заодно к госпоже Лаш и забери мои масла. — Сложенный веер княгини врезается Авроре в плечо. — Себе закажи тоже. Будешь столько ухмыляться — заработаешь морщины раньше времени. Тетушкина забота — просто мед. Не здоровье единственного сына, отрады позднего брака, ее волнует, а масла от собственных морщин. Старший княжич д’Орсей презирает мачеху, и Аврора не может его судить. Только дядя виноват во всем этом раздрае. А Константин не виноват, что родился в такой семье. Впрочем, все семьи Старого Света отличаются склочностью. Серена, столица Торгового Содружества, символ нейтралитета, — ее средоточие. В мужском платье, при оружии, с верным стражем за спиной Аврора де Сарде выходит в предвечерний город; пороховые облака над ним густеют и обещают ядовитые дожди. Только она всегда знает, где искать Константина д’Орсея после попоек. Только он, дорогой кузен, с полуслова подхватывает ее дурацкие шутки. — Шрамы опять ноют, — бубнит Курт. — Долбаная погода. На площади Князей Аврора протягивает пару медяков безъязыкому нищему; тот, благодарно кивнув, теперь укажет направо или налево. В этот раз, к счастью, первое: он видел Константина идущим не в сторону порта, а к таверне Монетной Стражи. Значит, кузен пока не сбежал, как грозился на прошлой неделе, и не придется донимать неразговорчивых навтов. Со Стражей же госпожа де Сарде обычно находит общий язык: она — подопечная и ученица Курта, одного из лучших наемничьих капитанов. — Иди домой, — предлагает ему Аврора, — отмокать в бадье. Я никому не скажу, что ходила по городу одна. — Ха. Будешь подавать мне милостыню, когда меня попрут со службы? — Конечно! Видишь, какая широкая у меня грудь? В ней обливается кровью огромное доброе сердце. Фыркнув, Курт устремляет взгляд под ноги и пинком отправляет дохлую крысу в канаву. Когда капитан особенно доволен — или недоволен — успехами Авроры на ристалище, он зовет ее зеленокровкой — из-за родимого пятна, тянущегося от левого уха до подбородка, как будто ей зарядили комом болотной грязи в лицо. Лучшие ученые Аль-Сада развели руками в ответ на вопрос, откуда пятно взялось. Не болит — и ладно, думает Аврора. Госпожа Лаш — как всегда, вместо приветствия — охает и говорит, что ее средства помогут скрыть даже столь заметное несовершенство кожи. Аврора, как всегда, вежливо улыбается в ответ. — Позовите Шарлотту, пожалуйста. Ах, да, и соберите тетушкин заказ. Княгине повезло, что умница Лотти Лаш — дочь ее любимой шарлатанки, иначе Аврора плюнула бы на чудодейственные масла. Сама Лотти из тех, кто, выполняя такое поручение, густо плюнул бы тетушке в пузырек. У Шарлотты нет тетушек, зато есть подружки в каждом увеселительном заведении города. Пока заказ собирается, она жестом приглашает Аврору в малый кабинет, поджав едва заметно накрашенные губы, и изящно склоняется над письменным столом. — Снова ты заявляешься ко мне в штанах. Аврора усмехается, палец за пальцем стягивая перчатки. — Выгляни в окно, — отвечает она и думает: бедный Курт. Дождевые заряды уже отбивают по крышам бодрый маршевый ритм. — Лучше мочить сапоги, чем шелковые подолы. — Я бы не только подол промочила ради того, что устроил вчера твой кузен. — Подув на чернила, Лотти протягивает Авроре бумажку с адресом. — Однако я все пропустила, ведь наш прекрасный княжич «блюдет древний пакт». — Теперь юная госпожа Лаш по-кухарски сдувает с лица прядь темных волос. — Не пойму, ты возражаешь из ревности или… — «Или». — Аврора облизывает край бумажки, скручивает ее потуже и прячет за ухом, прижатым к голове вышедшей из моды шляпой. — Долг есть долг, даже доставшийся по наследству. Мой отец обещал твоему фамилию из первой пятерки, а мне будет очень сложно выдать тебя замуж, если на ближайшем приеме Константин всем растреплет, какие у Лотти Лаш спелые прелести. Ты его знаешь. Он не способен пощупать и не растрепать. Лотти Лаш все знает и про Константина, и про свои прелести. Закусывает нижнюю губу. Уловка старая как мир, — иначе говоря, проверенная временем. Ладони тяжелеют, тянутся под проклятую юбку, а взгляд не отвести от греховно-черных глаз. — Иногда, — у самого лица Авроры произносит Лотти, — мне жаль, что ты молчишь о том, какие у меня ловкие пальцы и гибкий язычок… — Не сейчас… Я не за этим. — Вдруг меня сразу же взяли бы замуж, — скороговоркой добавляет она, отпрянув. Пожимает плечами, кивает на стопку листовок с изображением колбочек-баночек и надписями витиеватым шрифтом. — Реклама, знаешь ли, дело хорошее. Взяв одну из листовок, Аврора целомудренно чмокает воздух у щек подруги и глубоко засовывает ей в декольте рекламный свиток. Быстрый удар сердца замирает на кончиках пальцев. Лотти приподнимает уголки губ. Аврора касается шляпы прощальным жестом. Любой врач при осмотре признает их обеих невинными девицами, но нельзя вырасти в Серене и сохранить невинность. Так говорит Константин. — Куда теперь? — спрашивает Курт и хмурится, когда Аврора называет адрес. — Конфискованный особняк? — Он самый. Бывшее шпионское гнездо. Как так вышло, капитан? Не должна ли Монетная Стража дежурить у дверей? — Я за всех не отвечаю, — устало огрызается наемник. — Да ни за кого больше, кроме вас, детей. Константин говорит, что он уже не ребенок. Но действиями упорно доказывает обратное. Противный серый ливень будто продолжает собой городские стены, и те упираются в небеса. В такую погоду архитектурой не полюбуешься. Аврора лишь на мгновение рискует поднять голову — убедиться, что все этажи особняка на месте — и забегает под козырек. Помятый часовой выглядит так, словно в качестве платы за прикрытие увеселений его приглашали к ним присоединиться. «Госпожа де Сарде, — хрипит он, — сдаюсь». Курт остается снаружи, побурчать и на стражника, и вместе с ним. Уже на пороге Аврора едва не спотыкается о ведро с отходами. Снимает и отряхивает над ним шляпу, чтобы освободить место для новой порции воды. Ковер на лестнице скручен в жгут. Аврора идет на запах вчерашнего праздника. В большом зале плотно задернуты шторы, догорают на люстре две последние свечи, а вдоль стен сложены друг на друга десятки коробок из-под сладостей — будто тут строили укрепления из битых кирпичей. Константин порой жалуется на слабый желудок, но почему-то помнит о нем исключительно дома. В самом сердце этой мрачной крепости обретается ее временный хозяин. Аврора щелкает пальцами, жестом прогоняет двух женщин, ползающих по залу, как голодные падальщицы. Кряхтя и потягиваясь на лежбище из подушек, до пояса укрытый собственным камзолом, Константин страдальчески прижимает ко лбу пустую бутылку. Съехавший на сторону воротник рубашки оголяет ключицу и плечо. Аврора вздыхает. Блестящие глаза Константина останавливаются на ее лице. — Дорогая моя, — восклицает он, — прекрасная златовласая кузина! Солнце послало ко мне рассветный луч!.. — Уже вечереет, дорогой кузен. — Ах! — Приняв протянутую руку, Константин садится и не глядя выуживает откуда-то одежду. — Значит, тебя послал отец. Снова ругался? Брюзжал? Говорил, что лучше бы мне остаться пятном на простыне? — Когда ты не ночуешь дома, это вредит его бесценной репутации. Пятна упоминались. — Надеюсь, не при матушке! — ужасается он, будто услышал только последние два слова. — Ее там не было. Рывком натянув одну штанину, Константин вдруг выбивается из сил. — Разумеется, — с обидой высказывает он в стену. — Зачем ей присутствовать. Речь ведь шла обо мне. Аврора впускает в зал тусклый уличный свет и осматривается: какие из разбросанных тут сапог — самые дорогие? — Ты сам не знаешь, чего хочешь. — Чего я точно не хочу, так это ссориться с тобой! Поэтому Шарлотту Лаш не приглашали. — Знаю. Я только что от нее. — Так вот кто сдал меня! — Константин уже на ногах. Гневным движением одергивает наполовину застегнутый камзол. Да где же обувь?.. — Маленькая змеюка. Не попасть ей теперь в мои объятия, пусть даже на коленях станет умолять! — Аврора не отвечает, только бросает взгляд через плечо. — Что смотришь? Между прочим, были прецеденты. — Охотно верю. Кажется, она соврала Лотти. Ревность тут тоже замешана. Только ревнует Аврора вовсе не ее. — А как мой брат, Не-Константин д’Орсей? Кстати о ревности. — Завидует, — дежурно сообщает Аврора. — Теребит кутикулу. Обзывает тебя кутилой. Константин хохочет, как хохочут безумцы и храбрецы. — А «Шарлотта» похоже на «шарлатанка», — замечает он и ловит в полете свои дурацкие сапоги. Почему речь опять заходит о Лотти Лаш? Это раздражает. Она ведь не просто долг, а сокровище под подушкой, припрятанное печенье с щепоткой чего-то… такого, что Аврора не хочет смешивать с Константином. Одетый и обутый, он берет ее за руки и подносит обе к губам. Щурится, как на солнце, улыбается. Человек, на которого невозможно злиться. — Забудь о Шарлотте, — говорит Аврора. Скорее просит, чем велит. — Конечно! — Константин цепляет ее под локоть и направляется к лестнице, словно они на балу. — Как я могу забыть такой строгий запрет! Помню-помню: не трогать твою протеже. Но я ведь не единственная девичья погибель в городе! Верно, дорогая кузина? Нигде не обнаружив шляпу Константина, Аврора нахлобучивает на его русые космы свою, а он хватает двумя пальцами выпавшую из-за уха записку, подносит ее к глазам и цокает: — Какой безыскусный почерк. Не то что твой. — Лизнув краешек бумажки, Константин снова скручивает ее, пристраивает обратно и возвращает Авроре шляпу. — Побереги прическу. Мою все равно не спасти. Тучи, кажется, выдыхаются. Увидев подопечного, Курт говорит: — Представь, что я отвесил тебе подзатыльник. Константин со стоном хватается за голову и устремляется домой на якобы заплетающихся ногах. Ему всегда очень быстро надоедает паясничать. Уже за углом Константина д’Орсея видят на деловой прогулке в сопровождении свиты из двух человек. Городская стена словно ползет за ними — влажная, скользкая, как в тот день, когда Аврора впервые спасла кузену жизнь. Отец сказал ему: «Не будешь слушаться — никогда не достигнешь никаких вершин». Маленький Константин понял эти слова буквально, и Авроре пришлось доставать его со стены. Он сломал пару ногтей — главное, что не шею — и на правах раненого избежал серьезной взбучки. Напротив наемничьей таверны Константин вдруг ойкает и придерживает Аврору за рукав, будто предчувствуя взбучку от компании парней, которые заворчали и пришли в движение, стоило господину показаться на их улице. Надежда, что они пройдут мимо, угасает тем стремительнее, чем ярче становятся маленькие фонари. — Что ты им сделал? — Не помню. Вряд ли что-то хорошее. Курт демонстрирует готовность вынуть из ножен меч. Аврора думает, следовало отдать пистолет кузену, просто чтобы он чувствовал себя увереннее. Она поднимает руки в миролюбивом жесте; воздух вокруг них слегка нагревается магией. Дело в деньгах, как обычно. За женщин и вино. Вообще-то парни не правы: последнее, в чем можно обвинить Константина, — скупость. Но Аврора безропотно открывает кошелек и потом желает наемникам хорошего вечера. Она несколько часов проходила в тесном корсете — на сегодня, пожалуй, хватит с нее насилия. На следующей улице Константин вновь шумен и весел, благодарит за счастливое избавление. Жаль только, что самая большая опасность всегда поджидает дома. — Константин, — окликает Аврора с нижней площадки лестницы, — будь осторожен. Он перегибается через узорчатые перила. — Если я вдруг примусь вести себя хорошо, тут все поумирают от скуки. Все, начиная с тебя, дорогая кузина. Что-то странное есть в том, как он произносит «дорогая». Или что-то новое в том, как Аврора это слышит. Она провожает Константина взглядом. Пойти с ним? Выгородить, как тогда, в детстве? Князь д’Орсей ждет: двери наверху открываются, пыхтение доносится сюда. — Все в порядке, доченька? Аврора оборачивается. Мама, опять побледневшая после своих процедур, опирается на руку учителя де Курсийона. — Да… Да, конечно. Здравствуй. Здравствуйте, господин де Курсийон. Мама грустно улыбается. — Мне кажется, ты здесь чахнешь. Князь д’Орсей орет так, что дрожат стены. Заслышав голос брата, даже мама порой вздрагивает, как теперь. Кто из них тут чахнет? Проклятье, бедная мама. Бедный Константин. От всех этих мыслей у Авроры вырывается неучтиво тяжелый вздох. — В университете Аль-Сада, — говорит учитель, словно продолжая прерванный урок, — хотят взглянуть на ваше родимое пятно. Они что-то узнали на том острове, которым все сейчас увлечены. А вы, насколько я помню, интересовались новейшей артиллерией Альянса. Не желаете съездить туда? В Аль-Сад. — Может, позже, — рассеянно отвечает она. Может, позже. Когда Аврора де Сарде поймет, чего хочет на самом деле.