Пластик

Судьба сжалилась над Антошкой, и следующие дни прошли без эмоциональных потрясений. Тревоги парня тогда главным образом сводились к школьной чепухе, по типу уроков химии и домашних заданий. Как бы то ни было, даже эти беспокойства сглаживались и притуплялись в присутствии Собакина. А Саша всегда был рядом. Ему даже не обязательно было что-то говорить: одного чарующего взгляда или беглого касания было достаточно, чтобы Антон почувствовал себя лучше. Спокойствие и любовь следовали за томным Собакином всюду; жили в его улыбке, тонких руках, ласковых словах и глупых шутках. И наполняли Тошину душу теплом. Как бы не было печально это признавать, общение с Алиной слегка изменилось. Девушку, наверное, перестало так сильно тянуть к Тяночкину, хотя они всё ещё быть друзьями. Так, Чайкина больше общалась с другими одноклассниками или подругами из параллели и не рвалась сидеть с Антоном за партой на каждом уроке, чем, кстати говоря, Саша был доволен — не всегда же на столах сидеть, иногда и на стуле хочется. Но они всё ещё время от времени созванивались по дискорду и играли во всякое-разное. И иногда Алина между прочим спрашивала, как поживает его загадочный молодой человек. В такие моменты Собакин вообще был счастлив: радостно рассказывал, как он поживает, а смущённый Антон, по возможности сокращая и опуская подробности, передавал. Кроме Алины и Саши, в школе Антон мог перекинуться парой слов с Ульяной и Роней — последняя стала чаще приходить к ним в класс на переменах, чтобы в лишний раз повидаться с Ульяной. И хотя Антошка всегда был рад обществу девушек, визитов в студию теперь избегал. Дело в том, что ему очень не хотелось попадаться Роме на глаза после их последнего разговора. Также в школе или, если не повезёт, за школой компанию Тяночкину и Собакину пару раз составляла и Женя, но ненадолго, да и складного диалога у ребят упорно не выходило. Что касаемо самих уроков, то начало четверти — время в основном безопасное, без множества проверочных и иной ерунды, из-за которой стоило бы нервничать. А если и получишь низкий балл, то это не смертельно, ведь впереди было много времени, чтобы отработать. Потому парни уделяли не так много времени домашним заданиям и зубрёжке. Обычно Антошка занимался домашкой ровно столько времени, сколько Саша мог выдержать. Потом беловолосый начинал мешаться, а Антон — поддаваться, и остальное время парни уделяли друг другу. В том числе, писали Сашины стихи. Тошка предлагал перейти в заметки на телефоне для удобства, но Саша настаивал на тетради — говорил, в этом есть особая эстетика, и, если бы у него в своё время были лишние тетради, он и сам бы писал вручную. Антон тогда согласился, вспоминая, что Собакин считанные разы приходил в школу с тетрадью, и то, обычно ему их дарили заботливые одноклассники или учителя, которым окончательно осточертело давать Саше листики. Зачем беловолосый вообще брал с собой на уроки рюкзак, если тот почти всегда был пуст? Это навсегда останется загадкой. Некоторые изменения в Антоне были замечены не только Ромой и Алиной. Видимая усталость, слишком редкие вылазки на кухню и общая отстранённость парня не скрылись также и от самых близких — родителей. С ними, однако, всё было проще: Тяночкин просто говорил, что устаёт в школе и много учится, и потому родители только рады были видеть его уставшим. Устал — значит, что-то делал! Молодец. Да и маме было спокойнее, когда сын занимается, предположительно, уроками в своей комнате целыми днями, а не шляется вечерами не пойми с кем пьяный. Иногда, конечно, спрашивала, чего Антон не приглашает Алину домой, и тот отвечал, что она тоже очень занята уроками, ещё и староста. В остальном всё было без изменений. А вскоре у всего семейства Тяночкиных началась белая полоса: обоим родителям на работе досталась достойная премия. На радостях мама не только потащила их всех в цветочный, но и уговорила отца выдать своеобразную премию и Антошке — мол, много учился, заслужил. Парень благодарно принял этот дар. И хотя в тот день они с Сашей перерыли Стим и пооблизывались на всякие платные игры, решили пока что не спешить с тратами денег и отложили их. Не всё, однако, было так безоблачно. Например, часто болела или кружилась голова. Кроме того, приступы бессонницы нередко портили мальчику настроение. Вставая утром по будильнику после таких ночей, он чувствовал себя совершенно разбитым. И кошмары посещали Антона ещё не раз. Впрочем, каждый раз, когда школьник просыпался в холодном поту с трясущимися руками, а голову переполняли пугающие образы, он не был один. И тогда ни одно успокоительное не могло усмирить его измученные нервы так, как это делали мягкие губы Саши. Полуночные поцелуи даже вошли в привычку. Нежные и ласковые, несмелые и трепетные. Такими были все их прикосновения. Антон не смел даже попробовать обнять, прижать Сашу к себе или углубить поцелуй, хотя бывало, что хотелось. Ведь призрачный Саша, самую чуточку прозрачный, был слишком невесомым, мерцающим и, может быть, сакральным. Тоша опасался, что неосторожное обращение могло бы спугнуть его светлый дух. В календаре была осень, но зима настойчиво вступала в свои права. Солнце едва ли грело, тем более, обычно оно было скрыто тучами, которые нещадно поливали город дождём или мокрым снегом. Последние неизменно оставляли слякоть. И хотя снег быстро таял, создавая куда больше грязи, чем праздничного настроения, холодными ночами лужи замерзали, а дороги, голые ветки деревьев и крыши домов покрывал искрящийся иней. Шагая тёмными утрами в школу, Тяночкин жался в тёплую куртку и до мурашек поражался беспечному Саше, щеголяющему, как всегда — в распахнутой зелёной кофте. Иногда Тоше чудилось, что Саша тоже был покрыт тоненькой корочкой инея: его волосы переливались также, как и окружающая их серебряная изморозь. Из Тошиного рта вырывался пар, из Сашиного — нет. Под ногами Антона трещали подмёрзшие лужи, под Сашиными — нет, он был слишком воздушным. Эти морозные и туманные утренние часы, когда они шли вдвоём на уроки, казались мальчику по истине волшебными. Так проходили их дни. Дни плавно перетекали в недели. В пару недель, если быть точнее. Это был самый обычный день, пятница. — Ты чё, блин, до квартиры не можешь дотерпеть? — румяный Тяночкин шипел сквозь стиснутые зубы, пока пытался вставить ключ в дверной замок. — Могу, — ожидая, когда Антошка закончит возню с замком, Собакин кивнул и небрежно облокотился о стену. А затем уголки его губ растянулись в хитрой улыбке: — Но не хочу. Они ввалились в квартиру. Разгорячённый Антон продолжал шёпотом ворчать на нетерпеливого Собакина, которому пришло в голову лезть к нему целоваться в лифте прямо перед пожилой соседкой. Саша, не менее разгорячённый, отшучивался в ответ. Антон готов был поспорить, что не будь там соседки — Саша бы не стал лезть. В любом случае, оба были крайне довольны. Рюкзак полетел в угол: притрагиваться к нему и домашке в нём школьники не планировали, по меньшей мере, до воскресенья. Зашли в уборную: выгонять Сашу за дверь каждый раз было делом непростым и энергозатратным, и они пришли к компромиссу, что он может стоять рядом, но смотреть ему нельзя. Потом потискали Гречку. Вспомнили, что не помыли руки. Помыли руки и опять потискали Гречку. Поцеловались. Проверили, какие повыходили новые интересные сериалы. Поцеловались ещё раз. Выбрали, во что можно поиграть. Сделали чай и поговорили по душам. Посмеялись. Сели смотреть сериалы. А потом играть. Взяв пример с Алины, несколько дней назад шатен стащил с кухни стул. Точнее, не стул, а табуретку. Никто не был против: её использовали, только если нужно было лампочку поменять. Таким образом, теперь у Саши было местечко, помимо стола и кровати, где можно было посидеть, пока они с Антошкой что-нибудь смотрят, пишут домашнее задание или играют. Вот и сейчас, во время традиционного визита в их мирок в Майнкрафте, Собакин устроился на своей персональной табуреточке и оплёл Антошку. То есть это был самый обычный вечер самого обычного дня. — Знал, что Майнкрафт назвали в честь Майн Кампфа? — Ты прикалываешься. — Нет, я серьёзно, — состроив серьёзную мордашку, обхватив руку Антона и положив голову на его плечо, Собакин уверял парня. — О, Тош, а поставь вот там цветочек. Антон послушно поставил на блок перед собой глиняный горшок и воткнул туда первый попавшийся в инвентаре цветок. Зачем нужен горшок с цветком посреди шахты, он слабо представлял, но раз Саша сказал его поставить, значит, так надо. — Вот так? — Да, норм. — Так вот, Саш, — Антон вздохнул, взял кирку и продолжил копать туннель. — Насчёт названия Майнкрафта. Что-то мне слабо верится. — Я сам в шоке, прикинь? Разрабы так и собирались назвать, но цензура не пропустила, поэтому созвучное придумали, — заметив, что Тоша не ведётся, он добавил: — Это общеизвестный факт. — Ты это на РЕН ТВ услышал? — Нет, на Спасе, — беловолосый проворковал, прижимаясь к его плечу. — Я фигею… — шатен мягко улыбнулся в ответ на Сашину ласку. Вечер был не просто обычным, но ещё и очень уютным: вместе с сумерками на город опустился туман; выходить не хотелось, и складывалось впечатление, что парни скрывались от холодного и тёмного внешнего мира в комнате, как в крепости. Для того, чтобы возвести уровень уюта в абсолют, сверху на домашнюю футболку Антошка накинул мягкий плед. На Сашеньку тоже пробовал, но плед упорно проходил сквозь его — в общем, всё как всегда. — Ой, — Тошка вздрогнул, когда зазвонил телефон. Первой мыслью было, что это, должно быть, Чайкина. Второй мыслью — что это странно, ведь они ни о чём не договаривались на ближайшее время: ни о совместных играх, ни о встречах. Подняв телефон и взглянув на него, он недовольно поморщился. Саша тоже с интересом заглянул в экран. Антошка безуспешно всматривался в незнакомый номер, но от этого тот не становился более знакомым. Он убавил звук и обратился к Сашке с надеждой: — Может, не брать? — А вдруг это опять мошенники? Лучше ответить. Антон фыркнул. Действительно, не так давно Антошке позвонил незнакомый номер, и когда парню хватило неосторожности ответить, на другом конце провода незнакомый мужчина назвал Тяночкина своей мамой, представился его сыном и стал плакаться, что ему срочно нужно десять тысяч рублей. Антон вежливо отказал несчастному и бросил трубку, а Саша потом весь день угорал и называл Тошу милфой. — Ладно, может, Алина с другого номера звонит, или кто-то со школы… — Ну или так, — Саша вздохнул и разочарованно пожал плечами. Всё-таки ему было бы очень занятно поразговаривать именно с мошенниками. — Ало? Ему снова ответил мужской голос. В этот раз, впрочем, он не стал называть Тошу мамой или просить денег: — Ало, Антон? — кроме того, он показался Тяночкину слегка знакомым, только вот он не мог вспомнить, где именно его слышал. — Да. Здравствуйте. — Привет. Еле дозвонился до тебя. Удобно разговаривать? Вдобавок, мужчина знал Антона по имени. Всего вышеперечисленного было достаточно, чтобы заслужить Тошино доверие, и предположение по поводу мошенников отпало. Антон щёлкнул правой кнопкой мыши по виртуальной Гречке, которая ходила за ним по шахте, чтобы та сидела смирно и не мешалась. Подтянул одну ногу к себе на кресло и деловито ответил: — Да, удобно. — Отлично. Как там Аня? Нормально всё дома? — Э, ну, всё хорошо. Мама тоже в порядке. Правда работает много и устаёт сильно, — Тяночкин покосился на время, приближающееся к восьми: — Вот, только недавно домой вернулась. Было немного неловко рассказывать о семье, когда не понимаешь, с кем говоришь. И в то же время задорный голос из динамика слишком быстро располагал к себе, чтобы этого не делать. — Эх, ну Анька! Как всегда. Совсем не меняется. Ты хоть по дому помогаешь? — Конечно помогаю, — Антон тут же покраснел и взял на заметку действительно помочь по дому в самое ближайшее время. Саша тихо захихикал. — А учишься хорошо? — Ну да, стараюсь. — Молодец! Не придерёшься, хех, — мужчина усмехнулся и на секунду замолк. А потом выдал уже не так весело: — Ну, я по делу звоню… Антон напрягся. Он даже предположить не мог, какое такое «дело» к нему могло быть у малознакомого мужчины в столь поздний час. Но слушал внимательно. Мужчина продолжал: — …Это, помнишь, ты приходил ко мне с девочкой, и спрашивал про того, как его. Кобелёва? Антон поднял одну бровь и бросил взгляд на беловолосого. Тот улыбнулся и пожал плечами: наверное, тоже не догонял. — А, тьфу ты, ха-ха, не-е, того мы уже посадили. А ты про Собакина спрашивал, вот. Помнишь? Такая фамилия смешная, мне потому и запомнилась. Только с Кобелёвым путаю. Опера уже шутят, что нам Сукиного не хватает! — Юрий Алексеевич коротко рассмеялся. — Извини. Ало, ты тут? Тошино «Да» прозвучало неестественно спокойно. — Так вот, нашли мы твоего Собакина. Каждое слово разлетелось громогласным эхом в пределах черепной коробки Антона. Отдавалось болью. Он ненадолго закрыл глаза. А когда открыл, то всё ещё сидел в кресле в своей комнате перед экраном компьютера. Рядышком всё ещё сидел Саша. А из динамика возле уха всё ещё звучал голос участкового: — Он сейчас у меня сидит. Ну, не в кабинете, конечно, а в обезьяннике. Тот ещё кадр! Школьник отнял телефон от уха, поднёс к лицу, прищурился и рассмотрел. Вопреки его надеждам, телефон выглядел совершенно настоящим, звонок продолжался, а голос Юрия Алексеевича по ту сторону, судя по всему, не был плодом его воображения. — В общем, если хочешь, можешь зайти, сказать привет. Саша хмыкнул. На кухне запищал чайник. Гречка запрыгнула на стол, сделала пару шагов и улеглась на клавиатуре. Однако всё это стало невероятно далёким, незначительным и спутанным. На секунду Тоше показалось, что чайник пищал из телефона, а Юрий Алексеевич говорил с кухни. — А девчонку лучше не приводи. Нечего ей сюда нос совать. Если хочет с мальчиками гулять, то пусть нормальных выбирает, а не вот это вот! — Юрий вздохнул. — Хотя всё равно вам ещё рано, конечно. Сашенька вопросительно уставился на шатена и склонил голову, с любопытством наблюдая, как тот изо-всех сил щипает себя за бок. Антону было больно, но он не просыпался. По телу пробежала дрожь, когда он понял: это не сон. — Ало? Меня не слышно? Ёпт, да что со связью. Я сейчас перезвоню. Мальчик поспешил выдавить из себя: — Слышно! Не нужно, я слышу. В попытке лучше понять его слова, Тяночкин сильнее прижал телефон к уху, а второе заткнул пальцем, словно вокруг царил шум. Но это не помогло, ведь в комнате было тихо, а шумела всего лишь кровь в его ушах. Юрий добавил: — Слышал, да? А то я тебя нет. Так вот, я говорил, что ты можешь зайти. Тяночкин бросил на парня рядом ошеломлённый и душераздирающий взгляд, его приоткрытые губы изогнулись и дрогнули. Собакин нахмурил брови. Он явно не был в восторге от того, насколько эта новость взволновала Антошку. Последний, однако, едва ли это заметил. Едва ли замечал что-либо вокруг. — Так что, тебя ждать? — Да! Спасибо, спасибо вам! Я-я сейчас буду! — шатен резко поднялся с кресла и тут же пожалел об этом, потому что в глазах потемнело, комната начала вращаться, а колени подкашивались. Он схватился за край стола, чтобы не рухнуть. — Только не задерживайся, я тут и так с пяти утра торчу… Школьник не помнил, как закончился разговор. Кто из них положил трубку. Следующие несколько минут прошли в обрывках. Сердце гнало кровь по артериям и венам в бешеном темпе, а вместе с кровью в них бурлил адреналин. Он метался по комнате. Судорожно надевал первое, что попалось под руку. Собакин наблюдал за этим странным зрелищем, подняв одну бровь. По нему сразу было ясно, что он не горел желанием покидать полюбившуюся табуретку и бежать куда-то на ночь глядя. Он протянул: — Может, завтра уже сходим? Антон не слушал и не слышал. Он был занят тем, что пытался натянуть джинсы прямо на домашние шорты. Понял, что это было неудобно, попробовал стянуть с себя и джинсы, и шорты. Не сумел сделать это за долю секунды и, чтобы не терять времени, продолжил что есть мочи пытаться застегнуть пуговицу джинс поверх шорт. При этом парень не мог перестать нервно шагать по комнате. — Боже. Боже мой. Они нашли тебя. Нашли. Боже, — Антошка бормотал и вскоре дошёл до такой степени беспокойства, что прикусил губу и просто сдавленно застонал. — Да-а, нашли меня, я слышал, — Собакин проговорил чётко и слегка раздражённо. Вздохнул, глянул в окно и продолжил ворчать: — Поздновато. И холодновато на улице. Ты точно хочешь выходить? Антон ойкнул, запутавшись в собственных ногах и чуть не упав. Вскрикнул: — Надо набрать Алину!!! — Набери, — Собакин пожал плечами, опустив подбородок на руки. Шатен схватил телефон и продолжил мерить комнату шагами. — Боже. Боже, — он шептал, с трудом находя Алину в контактах и находя значок телефонной трубки. Комната расплывалась перед глазами, а символы на светящимся экране телефона весело прыгали. — Возьми трубку. Возьми трубку. Возьми, возьми, возьми, возьми, возьми, возьми, возьми! Возьми трубку, пожалуйста, возьми… — ему казалось, что с каждой секундой, что он медлит, вселенная становится на шаг ближе к концу света. — Антон?! Антон! Я давно взяла! — А… — действительно, Тошка даже не слышал гудков. Наверное, девушка взяла трубку моментально и слышала все его причитания. В любом случае, сейчас нет времени, чтобы смущаться: — Алина! — Что случилось?! Он выдал скороговоркой: — Сашу нашли, он сейчас сидит полицейском участке, я иду к нему, ты пойдёшь со мной?! — Сашу… чего-о… Сашу нашли?! В полицию?! Когда? — Сейчас!!! — Блин. Прямо сейчас я не могу. Эм, — по голосу Алины, слегка дрогнувшему, можно было догадаться, что она тоже была взволновала новостью, — встретимся через пол часа в парке и пойдём вместе? Антон шумно выдохнул, и этот надрывный вздох красноречиво говорил о том, что парень не был способен подождать даже минуту, не говоря уже о тридцати. — Окей, — Алина тоже вздохнула, — тогда иди без меня. Не поскользнись только, там всё замёрзло поди! И под машину не попади!!! Понял?! — Да! Пока, — мальчик собирался бросить трубку, когда крик Алины его остановил: — Стой!!! Может, с тобой он сходит? Тош, я боюсь, что ты не дойдёшь сам, — особенно выделенное он, конечно же, означало его таинственного возлюбленного, то есть Собакина. Тошка напряжённо повернулся к беловолосому, безразлично восседающему на своей табуретке. Опустил телефон и прошептал: — Ты… пойдёшь со мной? В ответ Собакин опустил ресницы, насмешливо усмехнулся: — Ты от меня так легко не отделаешься, — и поднялся. Антон выдохнул с облегчением и снова поднёс телефон к уху: — Да, мы пойдём вместе. — Супер! Пусть присмотрит за тобой. — Ага. Пока! — Вы вместе сейчас, да? Пусть передаст привет, я хоть… — Я потом перезвоню, пока! — когда Антон говорил это, то уже пролетел коридор и остановился в прихожей, чтобы обуться, и первым закончил звонок. Завязывая шнурки с необычайной быстротой, он заметил, что надел разные носки, но, конечно же, это его не волновало. Волновал только худощавый бледнолицый юноша, который коротал свой вечер пятницы в КПЗ. — О, Антон! Представляешь, сегодня Юра просил твой номер, даже не знаю, зачем ему… — мама выглянула из кухни и уставилась на сына с непониманием. — Так, а куда это ты собрался?! — Мам, я быстро! — Туда и обратно, тёть Ань, туда и обратно, — уверял её Саша. Тоша, однако, не слушал. Ждать лифта было невыносимо, он рванул к лестнице. Никогда раньше Тоша не перепрыгивал столько ступенек за раз. Пролёты мелькали, рябили в глазах. Парни выбежали из подъезда. Проскочили подмёрзшие ступеньки на чистом везении и бежали, бежали, бежали дальше. Саша не поспевал и кричал Тяночкину вслед, чтобы тот не гнал так. А Тяночкин не чувствовал ноги под собой. Холодный влажный воздух обжигал глотку, горло и лёгкие. Полы незастёгнутой куртки били по рукам. Он не узнавал знакомые улицы. Они едва ли были похожи на самих себя, светлые и простые, которыми Антон привык их видеть. Сейчас их освещал лишь тусклый свет фонарей, с трудом пробивающийся сквозь густой туман. Пустые, загадочные и окутанные туманом, они казались неким злым двойником обычных мест. Зазеркальем. Антон не узнавал их, но продолжал бежать: подсознание, интуиция или запыхавшийся сзади Собакин подсказывали, где повернуть, в то время как сознание мальчика было занято совсем другим. Одной мыслью. Это, должно быть, какая-то ошибка. Сашу с кем-то спутали. Наверняка в мире живёт немало Собакиных, так ведь? Сколько ещё на свете Собакиных Александров? Высоких и бледных? С белыми лохматыми волосами, с добрыми серыми глазами, нежной улыбкой и серебряными колечками на губе, с чёрным лаком на ногтях и с изящными пальцами, тонкими запястьями? Пугающий ответ тут же приходил к Антону сам собой: таких мало, слишком мало. Такой может быть всего один. И он сидит в местном отделении полиции прямо сейчас; и он бежит за ним по скользким улицам прямо сейчас. Скоро из-за призрачных деревьев и перепутанных улиц перед ними предстало оно — пугающее здание с угрожающе огромной надписью «ПОЛИЦИЯ» над входом, обведённой красной линией. Антон взлетел по ступенькам и, замешкавшись всего на секунду, потянул на себя тяжёлую дверь. Прошмыгнул внутрь. Оказался внутри просторного зала. И сразу врезался в несколько работников. Двое мужчин и женщина в форме обступили его и смерили такими уставшими и злыми взглядами, что у Антошки в миг отнялся язык. Горло пересохло ещё давно. На полицейских была верхняя одежда: похоже, они заканчивали свою смену и как раз собирались идти по домам. Разбираться с трясущимся Антоном в их планы точно не входило. Женщина отчеканила: — Мальчик, ты к кому? — Я… Я к Юр-… — на языке крутилось имя Юрия Алексеевича, но воздуха катастрофически не хватало. Ноги дрожали, глаз не только дёргался, но и слезился. Расстояние, которое в норме Антон прошёл бы минут за двадцать, было преодолено за пять. — Говорить научись, щенок, потом в участок приходи. — Не мешай работать! — Закрыто. График приёма у входа. На потерянного Антошку посыпались упрёки, и трое полицейских принялись выталкивать его за двери. — П-подождите! Несчастного и правда вытолкали бы, если бы не сильная рука, которая вдруг схватила его за шиворот и вытянула из столпотворения полицейских, словно котёнка. Перед затуманенным взором мальчишки очутился герб с двухглавым орлом, вышитый на галстуке. — Антошка, ты что ль? — А? — напуганный школьник захлопал ресницами, поднял глаза и обнаружил себя в полувисячем состоянии перед участковым, которому и принадлежал галстук. Именно его спасительная рука крепко сжимала Антошкину куртку. Он зажмурился, виновато опустил голову и звонко поздоровался: — З-здравствуйте, Юрий Алексеевич! Юрий Алексеевич строго зыркнул на трёх подчинённых. Те, очевидно, уже осознавшие, что перешли дорогу старшему по званию, выстроились по струнке и боязливо затихли. Один из них, который только что назвал Антошку щенком, выдал тоненьким голосом: — Извините, Юрий Алексеевич, мы не знали, что это к вам. — Свободны, — участковый сказал им таким суровым тоном, что у Антона по телу пробежали мурашки. Не теряя ни секунды, полицейские быстро отсалютовали и бросились вон из дежурной части. Рука Юрия Алексеевича к тому моменту уже отпустила мальчишку, так что он опустился на свои подгибающиеся ноги и отчаянно пытался отдышаться. В светлой дежурной остались четверо: он, Саша где-то за его спиной, участковый да один несчастный работник за стеклом, заполняющий бумажки. Парню не верилось, что за одной из дверей был он. — А ты быстро! Шустрый. Ну, пошли, скажешь другу привет, — Юрий бросил, улыбнувшись, и повёл Антона вглубь здания. Сердце мальчика, что только начало успокаиваться, опять ускорило темп. В ушах зашумело. Затаив дыхание, он зашагал за мужчиной. Ему казалось, что пол был мягким, и гудящие ноги проваливались, слегка продавливали его. Воздух в мало освещённом коридоре был густым, от него веяло чем-то тяжёлым и опасным. За каждой дверью таилась тайна, страшная тайна, о которой обычные люди не только не знали, но и не догадывались. И вот, одна из этих дверей открывалась перед Тяночкиным. Он чувствовал себя избранным. Юрий Алексеевич бесстрашно шагнул в такую же слабо освещённую комнату, и заламывающий руки Антон — за ним. Новизна ремонта комнаты значительно уступала дежурной части, хотя и там он был не первой свежести. Из обстановки: серые стены, несколько стульев, стол с лампой и парой папок на нём, и, что самое главное — решётка. За решёткой, на маленькой скамеечке вида не особо удобного, разлёгся крупный мужчина, абсолютно непохожий на Сашу. Вначале это был единственный, кого Антон видел из-за спины участкового. А потом, когда тот пошёл дальше и обошёл решётку с дальнего угла, смог рассмотреть и второго обитателя клетки. Он сидел на самом краю скамейки, навалившись боком на металлические прутья. Голова опущена. Нельзя было рассмотреть лицо. Спутанные белые волосы наспех завязаны резинкой, хотя половина выбилась их хвостика. Руки скрещены на груди, прижаты к туловищу. Из-под рукавов зелёной кофты с белыми полосками виднеется какое-то тряпьё — складывается впечатление, что долговязый беловолосый обвязывался абсолютно всем, что у него было, чтобы согреться: его всего била мелкая дрожь. Костлявые ноги-палки прижаты друг к другу, тоже дрожат. Под дырявыми чёрными джинсами — а дырки были не только на коленях, но и на других местах, более оригинальных — виднелись стёртые колени, покрытые толстой коркой из спёкшийся крови. Кое-где тёмная корка была надорвана. Там виднелись алые следы свежих ран. Всё это нелепое тело сотрясала не только дрожь, но и тяжёлое, быстрое дыхание, словно парень только что пробежал марафон или хотя бы забег по типу того, который только что совершил Антон. Последний при его виде застыл посреди комнаты, ошеломлённый, и не смел сделать ни шага больше. Юрий Алексеевич, нисколечко не ошеломлённый, провёл связкой ключей по прутьям над головой беловолосого и зычно проговорил: — Подъём! К тебе пришли. Мужчина, лежащий на скамейке, поёжился и неразборчиво заворчал. Впрочем, этим и ограничилась его реакция: видимо, он знал, что это не к нему. Беловолосый же вздрогнул и, не поднимая голову, прохрипел: — Не… пуфкайте… ко мне… никого, — каждое слово давалось ему с трудом. Антон не мог узнать в этом осиплом хрипе голос Саши. Но, вглядываясь, увидел до боли знакомые кольца, хотя их и стало меньше. Чёрные ногти, хотя и ободранные. И подошву одного из чёрных берцов, которая заметно отваливалась. Хотел зацепиться взглядом за браслетик с перевёрнутой восьмёркой, но не смог. То ли он скрывался где-то под тряпьём, то ли был потерян также, как и кольца. — Это тебе что, отель?! Друг к тебе пришёл, говорю! — У меня… нет… дружей, — парень шмыгнул носом и выдал слабым голосом. Сердце Антона очень болезненно сжалось. В то же время всё вокруг казалось слишком отдалённым, чтобы быть реальностью. И в Юрии Алексеевиче, и в предположительном Саше, и в стенах вокруг Антон ощущал необъяснимую фальшь. Даже в собственном теле. — Собакин, не паясничай!!! — участковый рявкнул, схватил со стола папку и с размаху ударил ею о прутья решётки прямо над лохматой макушкой. Похоже, его нервы были на пределе, и внушительная их часть ушла именно на общение с непробиваемым Собакиным. Если это вообще был он. Потому что стоило участковому назвать парня по фамилии, как тот замотал головой, отчаянно захрипел и закашлялся: — Я, кхе… не Шобакин! Кхе-кхе… Кроме этого, когда Юрий Алексеевич в воспитательных целях врезал папкой по прутьям, трясущийся парнишка за ними испуганно дёрнулся, и Тяночкин вместе с ним. Вообще, от его вида сердце Антошки обливалось кровью. И тут он осознал, что Саша никогда раньше не шепелявил. В голову начали закрадываться страшные мысли. «Они ему тут что, зубы повыбивали?!». Он прижал дрожащие ладони к грудной клетке, пытаясь унять дрожь. Нервно сглотнул. Его глаза были сухими, но прутья и кашляющий юноша за ними расплывались в глазах. — Ну чё с ним делать… — Юрий Алексеевич не стал больше бить по прутьям, вздохнул и задумчиво почесал затылок. — Саша, — мальчик не решается подойти к клетке, но наклоняется к ней и осторожно зовёт его по имени. Саша похож на загнанное в угол дикое животное, и Антон ведёт себя соответствующе. Дрожащий юноша вздрагивает в который раз, мешкает, но наконец-то поднимает голову. К счастью Тяночкина, он не видит в коже парня ни одного червяка. Однако лицо Собакина оказывается осунувшимся и до ужаса измотанным. Скулы впалые, под глазами — чёрные круги, на лбу — капельки пота. Ему требуется время, чтобы сфокусировать взгляд не на решётке, а на школьнике за ней. Мутные глаза кажутся стеклянными от нездорового блеска. И всё же, в них загорается искорка надежды: — Тофенька? Это ты? Он спрашивает и протирает глаза. Антон усмехается про себя, потому что тоже не верит глазам, но знает, что протирать их бесполезно. — Да. Да, Саш, это я. — Ох, — Саша перестаёт так сильно дрожать, судорожно натягивает рукава кофты до кончиков пальцев, складывает руки на груди, прячет ладони в подмышках. Его лицо белое, как мел, а губы, растянувшиеся в улыбке, беспощадно покусаны и обветрены. Он устремляет на Антошку полный радости взгляд и весело хрипит: — Прифет! Как дела? Перед мысленным взором Тоши проносятся последние недели со всеми наполняющими их болью, страхом и безумием. Он не может подобрать слов. Неуверенно пожимает плечами: — Ну, нормально. — Это хорофо, — Саша нежно шепелявит в ответ. Опускает глаза, рассматривает бетонный пол под собой с таким живым интересом, словно видит его впервые. С губ не сходит лёгкая улыбка. Антону ужасно непривычно из-за того, что Саша не светится и совсем не прозрачный. Прямо-таки некомфортно. Он заламывает руки с новой силой и задаёт самый важный вопрос ослабшим голосом: — Что с тобой случилось, Саш? — М? Фто-то шлучилось? — Сашка окидывает себя быстрым взглядом и останавливает его на разбитых коленях, вытягивает ноги: — Ты об этом? Упал профто, — виновато улыбается, отводит взгляд и, чуть погодя, добавляет: — иж окна. — Из окна?! — Антон, не веря, переспрашивает, и Саша гордо кивает. Шатен несмело поглядывает на участкового: тот перебирает бумаги в папке и качает головой, поражаясь Сашиным словам не меньше, чем Тяночкин. И от этого последнему становится не по себе. От осознания того, что он не единственный, кто слышит Собакина. Он удивляется этому даже больше, чем самому факту, что Саша выпал из окна. Собакин, видя замешательство присутствующих, спешит их успокоить: — Фсё нормально, всего лишь шо второго этажа. Шатен пропускает это мимо ушей и шепчет: — Где ты был вообще? Саша молчит, хлопает белыми ресницами. — А? — А… Я спрашиваю, где ты был? — Антон так привык к тому, как его Саша слышит каждое его слово, даже не сказанное, что забывает говорить достаточно громко. — О, ну, у меня была шложная неделя! Ха-ха… Где я только не был. Тяночкин наклоняется ближе, щуриться и пытается рассмотреть рот беловолосого на предмет выбитых зубов. Ему не удаётся из-за слабого света и суеверного страха подойти ближе. Саша продолжал: — Шъеждил в родной город, нафол новых дружей, повидался ш мамой, подлечилша в больнице… Антон выхватывает единственное слово, от которого его передёргивает: — С мамой? — Ну да. Она профто… не живёт шо мной, ну… профти, я тебе не говорил раньфе, — Собакин, заметно смутившись, шмыгает носом, опускает глаза и объясняет. Это объяснение не помогает. Насколько известно Тяночкину, Сашина мама не живёт в принципе. Оба молчат. — Фто? У меня фто-то на лице? — беловолосый наконец-то заметил пристальный взгляд Антона, прикованный к его рту. — Ты чего это шепелявишь? — А-а-а, а это шамое крутое. Зацени! — не отрывая рук от груди, Саша подаётся вперёд, широко открывает рот и показывает парню свой опухший язык. В нём красуется металлический шарик — новый пирсинг. — Болит пиждец, но шкоро пройдёт! Прикол? Всё вокруг кажется Тяночкину одним большим приколом. Но он не улавливает юмора. Осматривая Сашу снова и снова, замечает всё больше следов «шложной недели», и всё его существо сжимает жалостью и злостью на всех и всё, из-за кого или чего Саша такой измученный. Отвечает отрешённым шёпотом: — Да, прикольно. Саша, удовлетворённый ответом, прячет язык. И пока в тяжёлой голове Антона вертится тысяча и один вопрос, который жизненно необходимо задать Саше, беловолосый первым нарушает молчание: — Рашкажать анекдот? — Анекдот? — Да, короче, — он говорит, чередуя каждое слово с тяжёлым дыханием, — шидит панда на рельшах… — тут парня прерывает очередная волна дрожи, сотрясаяющая всё его измождённое тело. Он зажмуривается и крепко сжимает зубы. — Тебе холодно? — Антон делает шаг к прутьям и уже собирается скинуть с себя куртку, когда осознаёт, что не доберётся до дома живым в одной домашней футболке. Сил на ещё один забег длиною в пять минут у него в любом случае не было. — Нет-нет, Тофенька! Вшо… хорофо. Так вот. Шидит, жначит, панда на рельшах… Юрий Алексеевич закончил перебирать интересующие его бумажки, стукнул папкой по столу, от чего Антон вздрогнул, и властно проговорил, пребив Сашу: — Так, вещи передавать нельзя! Поговорили — и хватит. Свидание окончено. Сашенька состроил щенячьи глазки и залепетал, обращаясь к участковому: — Товариф полицейфкий, может, отпуштите уже, а? Под Тофыну… — он с трудом выговаривает: — ответштвенношть. — Эм?.. — вначале Тяночкина слегка напугала такая вот ответственность, но он решил не отказываться и бросил вопросительный взгляд на Юрия Алексеевича. Тот, впрочем, остался равнодушен: — Ещё чего! Привыкай, Собакин, ты тут надолго. — он объявил и направился к выходу. — Пошли, Антон, надо обсудить кое-что с тобой. На Сашином лице промелькнул страх. Оно и не удивительно: Тошу пугал сам факт присутствия Собакина за решёткой, а от этого «надолго» кровь стыла. Антон медлил покидать сероглазого, но Юрий Алексеевич не собирался его ждать, и Тяночкину оставалось только последовать за ним. Из обезьянника послышалось горькое прощание, тихое и хриплое: — Пока-пока, Тофенька… Шатен обернулся и, подгоняемый участковым, с чувством воскликнул: — Я ещё вернусь, Саш! Я буду приходить! Ответом послужило протяжное мычание мужчины, лежащего на скамейке — все эти разговоры изрядно мешали ему спать. А Саша к тому моменту уже опустил голову, подтянул к себе согнутые разбитые коленки и облокотился на прутья — в общем, принял то же положение, в котором Антон увидел его здесь впервые. В голове шумело, пока Тоша шагал за участковым, не чувствуя ног. И ни одной ясной мысли: только болезненно поблёскивающие серые глаза и тёплое, трепетное, бесконечно печальное «Тофенька». Мужчина привёл его в свой кабинет. Антон остановился на пороге. Юрий Алексеевич сел за стол, указал Антошке на стул перед собой. Тот сел. Мужчина положил локоть на стол, облокотил голову на руку. Окинул быстрым взглядом пачку бумаг перед собой, отодвинул к краю стола, собираясь с мыслями. Антон готовился к наихудшему. Он пытался сидеть спокойно, но одна из ног отбивала быстрый ритм практически против его воли. То, как долго Юрий Алексеевич подбирал слова, сводило его с ума. — Ну и намучились мы с твоим Собакиным… — наконец-то начал полицейский, вздыхая. Антон нервно сглотнул и вцепился в стул под собой — боялся, что иначе упадёт, когда услышит ответ на вопрос: — А что он сделал? — В общем, дежурные встретили его на улице — идёт, шатается. Дай, думают, документики глянем. Ну подходят к нему. А он знаешь что? — Что? — А он как заорёт: «Это не моё! Мне подкинули, подкинули!». Представляешь? — участковый улыбнулся. Ему, в отличие от Тяночкина, ситуация казалась забавной. — Ну и пришлось его вести в отделение. И обыскать. Хорошенько обыскать. И как ты думаешь, что мы нашли? У Антошки дух перехватило от ужаса. Кровь отлила от лица и он, наверное, стал похож на бледные стены кабинета. Мужчина пожалел его и сам ответил на свой вопрос: — Ничего не нашли. Он у тебя что, — Юрий Алексеевич покрутил пальцем у виска, — с приветом? Такой ор тут устроил, чуть ли не кусался, со всеми спорил, а потом твердил что-то о защите свидетелей. А когда его закинули в обезьянник, чтобы успокоился, заигрывать с уборщицей начал. Представляешь? Антон тяжело вздохнул. Он и сам не был уверен в психическом здоровье парня, как и в своём. Однако ему очень сильно полегчало от того, что каким-то волшебным образом у Саши ничего с собой не оказалось. — Чтоб ты понимал, Антон, — заметил Юрий Алексеевич, и его лицо стало более серьёзным, — за незаконное приобретение и хранение наркотиков можно отъехать на три года. Это касается вас, сопляков. А когда стукнет восемнадцать — то уже не на три, а на все пятнадцать. Статья 228 Уголовного Кодекса. Это понятно? Тошка напуганно кивнул: — П-понятно. — Это ещё не всё. — мужчина одёрнул его. — За употребление — штраф до пяти тысяч рублей. А за склонение к употреблению… — Сколько? П-пять тысяч? — Антон потянулся к недавно полученной «премии», часть которой на всякий случай носил с собой в кармане куртки. Он достал несколько купюр, то есть всё, что у него было с собой, и принялся судорожно пересчитывать их, но пятью тысячами там и не пахло. Стоило участковому увидеть в руках Антона деньги, как у него глаза на лоб полезли, и он рявкнул: — Ты что делаешь?! Собрался расплачиваться за этого наркошу Анькиными деньгами?! А ну, спрятал!!! Антошка вздрогнул и запихнул купюры обратно в карман также судорожно. — Из-звините! — Хоспаде Иисусе, Антон, — раздражённый и уставший Юрий Алексеевич хлопнул себя по лбу, — я не для того распинаюсь, чтобы ты мне сувал Анькины деньги. Если тебе некуда их девать, ты бы лучше… лучше… пошёл да цветов купил маме, во! — участковый просиял, донельзя довольный своей благородной идеей. — Х-хорошо, — Антошка пролепетал и весь сжался, шурша купюрами в кармане. — Я тебе просто объясняю, какие бывают последствия. Тоша поспешно закивал: — Понял. — Это что касается криминальных последствий. И административки. Но есть и другие. Ты его видел? Антон кивнул: — Видел. — Шляется, где попало. Грязный, вонючий, как бомж. Антон кивнул, опустив глаза. — Дохляк полнейший. Кожа да кости, ветер сдувает. Еле ходит, еле языком шевелит. Антон снова кивнул. — Вести себя не умеет. То ли его вообще никто не воспитывал, то ли родился идиотом. Хотя, скорее всего, был нормальным мальчиком, а потом скурился, обкололся, и всё, безмозглое теперь. Тяночкин беспокойно перебирал пальцами. Почему-то ему казалось, что это его отчитывали, а не Собакина. В любом случае, как бы груб не был участковый, ему было до боли жалко Сашеньку. Пусть даже Собакин сам был виноват в том, что пристрастился к веществам. — И это всё из-за наркотиков. — Да, — Антон тихонько согласился, не отрывая глаз от собственных пальцев. Вдруг Юрий Алексеевич стукнул по столу кулаком, отчего Антошка подскочил на своём стуле: — Ты тоже так хочешь?! Напуганный школьник яростно замотал головой: — Нет! Мужчина всмотрелся в его лицо и вскоре спросил: — Колись, Антошка, только честно. Он тебе предлагал? Антон снова замотал головой: — Нет, никогда! Это заявление, впрочем, уже не могло отбелить Сашину репутацию. Участковый махнул рукой: — Не проблема. Значит, ещё предложит. И если хоть раз согласишься, Антон, обернуться не успеешь, и станешь таким же. Мне-то ничего: одного больше в колонии, одного меньше. А представь, какого будет твоим родителям? Антон даже представлять не хотел. Он молча дрожал, хлопал ресницами и смотрел на мужчину глазами полными такого ужаса, что тот, видимо, остался доволен. — Так, надеюсь, ты меня понял. А что насчёт этого… — он взял одну из бумажек на столе и всмотрелся в неё, — Александра Олеговича. Он останется здесь. Антон был готов протестовать, но дар речи временно покинул его пересохшее горло. — …На ночь, для профилактики. Ему будет полезно. А утром выпустим. Дар речи вернулся к мальчику: — Спасибо вам! — Но учти и ему передай: в следующий раз оформим как закладчика. Оперативно и без лишних вопросов. Это в лучшем случае, если не попадётся на чем-то посерьёзнее. Тоша кивнул: — Я понял! Юрий, похоже, окончательно утомился проводить воспитательную беседу. Поморщился, провёл рукой по лицу и махнул: — Всё, шуруй отсюда, пока цветочные не закрылись. — Спасибо вам! Извините за неудобства! До свидания. Спасибо! — Антон с жаром раскланивался на каждом шагу, направляясь к двери. — О, ещё кое-что, Антон! Взволнованный мальчик, уже готовый выскочить из светлого кабинета, обернулся. Участковый тем временем успел достать из ящичка под столом пачку сигарет, а также ловким движением достать одну, стукнув пачкой по столу. Он понизил голос и проговорил: — Такие как он не меняются. Однажды встают на скользкую дорожку — и всё, пиши пропало, — закурил, выдохнул облачко дыма и добавил: — Маме привет. — Обязательно передам! Всего доброго! — Антон быстро ответил, вышел из кабинета, закрыл дверь. И бросился к выходу. Краем глаза заметил работника за окошком: он сидел в точно такой же позе и также заполнял бумажки, как это было, когда Тяночкин только зашёл в здание. Странно было знать, что для кто-то за последние десять минут ничего не изменилось, в то время как жизнь Антона успела перевернуться с ног на голову, а сердце грозилось разорваться и перестать биться бесчисленное количество раз. Он оказался на крыльце. Леденящий воздух в миг заполнил лёгкие, и из них вырвался пар. Чувства распирали. Было и больно, и страшно, и волнительно, и радостно одновременно. Выпуская одно облако пара за другим, Антон развернулся к тяжёлым дверям лицом и попытался постигнуть тот факт, что Саша был там. Не в канаве, не в далёком городе, не в могиле — он был там. — Тоша-а-а… Но это было не совсем так. — Тош, ну чё ты на дверь вылупился? Ведь Саша был за его спиной. — Хм… — Собакин выступил из-за Тошиного плеча, сделал шаг к двери. Пригнулся, почесал подбородок. — А чё, прикольная дверь в принципе, ахах... Я и сам залипаю. Антон застыл. Его просто заклинило. Проводка замкнула, и запахло жаренным. — М-да, прикольного торча мы посмотрели, конечно… Но он какой-то стрёмный был, надеюсь, мы больше не будем туда ходить. Саша не умер. Значит, перед ним не призрак Саши. Хотя он слегка прозрачен, бестелесен и, в чём Антон свято уверен, определённо является Сашей. — Жаль только, что так и не узнали, что случилось с пандой на рельсах, — беловолосый вздыхает. Нужно сделать решающий выбор, прямо сейчас. Но варианты спутаны между собой, размыты. — Да, Тош? — он оборачивается к нему, всегда улыбчивый, всегда томный Собакин. Его скулы не впали, на его губах нет кровавых корочек, его глаза веселы и игривы. Его не трясёт. Антон делает шаг назад. Голова невыносимо кружится. Он что-то теряет. Он теряется. — Тош? — Саша волнуется и делает шаг навстречу Антошке. Заглядывает в его глаза. — Что-то не так? Тоша хватается за поручни одной рукой, второй — за голову. Мысли путаются. Глаза щиплет. — Солнышко, что случилось? — Собакин наклоняется и щебечет. — Ну же, милый, поговори со мной. Антон отрывает руку от головы, смотрит ему в глаза и говорит, как есть: — Саш, я н-не понимаю: ты сейчас сидишь в обезьяннике или стоишь передо мной? Собакин весело усмехнулся. Прищурился и склонил голову: — Глупыш, ну как я могу сейчас сидеть в обезьяннике, если стою перед тобой? Ну конечно! Ответ пришёл сам собой. Всё очень просто: есть два Саши, один из них сидит в обезьяннике, второй же — стоит перед Антоном. Всё очень просто! — Да, да, точно! Сашка опускает свой похотливый взгляд на грудь парня, указывает пальцем туда же и ласково приказывает: — Застегнись. Антона не нужно просить дважды: он застёгивается, и они бегут домой. Несмотря на то, что вопрос с прозрачным Сашенькой, вроде как, решён, оставалось ещё огромное множество других вопросов, которые касались другого Саши. Антона переполняли они, эти нерешённые вопросы и загадки, а с ними — сотни догадок, множество эмоций и чувств. Хотелось плакать, кричать, бить что-нибудь кулаками — так много он чувствовал тем вечером. Поэтому, пока парни бежали к дому, они смелись. Просто смеялись. Смешного ничего и не было, даже анекдот про панд не был окончен — но им этого и не надо было. Переизбытка чувств и друг друга было достаточно, чтобы хохотать от всей души. И как же удивлён или даже напуган был любой несчастный прохожий, которому посчастливилось встретить этих двоих тем холодным ноябрьским вечером, бегущих и хохочущих на всю улицу. Парни заметили всё ещё открытый цветочный по пути и поспешили туда. Ворвавшись внутрь, однако, запыхавшиеся подростки обнаружили флористку, которая уже готовила магазин к закрытию. Она была не очень рада видеть посетителей в столь поздний час, и предложила им убраться по-хорошему. Тоша проявил удивительную стойкость и стал уговаривать её продать ему цветов, и в итоге девушка согласилась по доброте душевной. Впрочем, увидев, каким скудным бюджетом располагал школьник, она послала парней к чёрту. И всё-таки, Антон просил так настойчиво и жалобно, что девушка дала им несколько больших ромашек, кроме того, в красивой упаковке с ленточкой. Антон сердечно благодарил её, но не больше, чем извинялся, и они с Собакиным продолжили пробежку. Вышло, конечно, не так быстро, как в прошлый раз, но парни здорово вымотались. Они добрались до квартиры едва живыми, особенно Тяночкин. И пока он скидывал с себя кеды, а за ними и куртку, свет в кухне казался ему необычайно далёким, пусть и был всего в нескольких шагах. Дело в том, что ни кухня, ни мама в ней, ни коридор, ведущий к ним, не знали, что Саша вернулся. Тяночкин с Собакиным уже пронесли эту благую весть по улице, пока бежали и смеялись, так что улица знала. Дом же прибывал в неведении. Между ними — целая пропасть. Антошка осторожно шагает к кухне, заглядывает в неё и останавливается на пороге. Он всё ещё тяжело дышит после бега. Держит перед собой цветы. Слышит шум телевизора из другой комнаты. Смотрит на маму, которая капается в ноутбуке. Рядом с ней начатая коробка с конфетами, подаренная родственниками на какой-то праздник, и чашка чая. Гречка прогревает свой пушистый живот на батарее. От всего этого Антону становится так радостно и тепло на душе, что в уголках глаз собираются слёзы. Он пытается что-то сказать, но всхлипывает. Наконец-то мама отрывает взгляд от экрана и вопросительно смотрит на Антошку. Она сразу замечает цветы в его руках и слёзы в глазах. Выводы делает незамедлительно: — Не вышло свидание с Алиной? Антон смеётся и всхлипывает ещё пару раз. Он выглядит сумасшедшим: смеётся и плачет одновременно. Но ему хорошо. — Антон, что случилось?! — мама волнуется, встаёт из-за стола и спешит к сыну. — Мам! — Антон кидается к ней и заключат её в объятия. Чувствует, как по щекам скатываются горячие слёзы. — Сашу нашли!