Пластик

— Ну признай, тебе нравится запах. Нравится же? — Да не нравится мне наркота твоя, ты нормальный вообще?! Так, тихо, — Тяночкин набрал номер квартиры Алины в домофоне, и трубка была снята неожиданно быстро, даже двух гудков не успело пройти. — Антон? — прозвучал голос Алины, искажённый динамиком. — Эм, да, извини, чт- Малюсенький экранчик домофона, щелчок магнитного замка и характерный писк известили Антона, что дверь была открыта. Они с беловолосым, который насквозь уже пропах этой проклятой травой, прошмыгнули в подъезд и поспешили к лифту. Поднялись в нём, не расцепляя рук. Поспешили к двери. Но стоило им приблизиться к ней, как Антон остановился в нерешительности. — Ой. — М? — Мы расскажем ей, что Рома соврал? — Как хочешь. Но если скажем, то придётся говорить обо мне. Ты готов? — Нет. — Тогда не будем. — Окей, — Тоша коротко кивнул, выдохнув, и уже было занёс руку, дабы постучаться, когда дверь сама собой распахнулась. На пороге стояла напряжённая Алина. Антон так и застыл с поднятой рукой. Судя по всему, девушка стояла у двери и смотрела в глазок по меньшей мере последнюю пару минут. — Привет, — слетело с его губ. — Привет, — ответила Чайкина. — Почему ты не стучал? — Ну… Собирался с духом? Алина сделала шаг вперёд и осторожно осмотрела коридор. Не считая Антона с Собакиным, он был пуст. Она недоверчиво глянула на Тошу: — Ты с кем-то разговаривал? — С мамой твоей, — ответил Собакин. — …Нет. — Неважно, — девушка отмахнулась, — заходи скорее, замёрз наверное. — Хах, немного… ой, — Тошка шагнул в квартиру и невольно ойкнул, когда девушка схватила его за ладошку и сжала его пальцы. — Ну вот, руки ледяные. Что вы там так долго делали? — Ну… — парнишка замялся, стягивая куртку, — Рома мне Дыньку показывал. — Всё это время? — Ещё спрашивал про Ульяну. Что мы пили и всё такое. — Понятно, — Алина протянула и задумалась. — Странно, что он меня не позвал. Я бы тоже хотела повидать Дыньку. — Ага. — Потом Тоша поистерил маленечко, но уже оклемался, да, сладкий? — Собакин сложил руки за спиной и невинно улыбнулся — ну вылитый ангелочек. Антон напряжённо фыркнул: — Ага… Ему стало намного лучше, это правда, но, честно говоря, чтобы полностью отойти от всей этой ситуации, мальчику понадобится ещё пара-тройка дней без особых происшествий и потрясений. Стоило последним гостям, не считая Антона с Собакиным, покинуть квартиру, и из тихой и уютной она вновь превратилась в слишком большую, словно необжитую, с мертвенно-белыми стенами и таким же белым электрическим светом. По крайней мере, такое впечатление производила прихожая и коридор. Тяночкин знал, например, что в Алининой комнате значительно уютнее. Как минимум, стены не белые, а розовые, и имеются десятки котов Пушинов. Когда он повесил куртку и разулся, Алина раздобыла для него тапочки и поинтересовалась: — Чем займёмся? Можем посмотреть какой-нибудь фильм или… — Помоем посуду. Девушка улыбнулась: — …Или поиграем? Посуду я и сама могу помыть. Антон прикрыл глаза и твёрдо повторил: — Помоем посуду, — он прекрасно понимал, что если они сейчас засядут за компьютер или телек, то просидят так долго, что потом Антошке придётся бежать домой со всех ног, чтобы мама не убивала его за позднее возвращение домой. Ни о какой посуде тогда и речи идти не будет. — Хах, какой ты хозяйственный! Ну ладно, пошли на кухню, — она согласилась и повела парней на новую локацию — то есть, на кухню — по коридору, мимо комнаты брата. Антон мельком заглянул в приоткрытую дверь: там, в стенах, обклеенных синими обоями с самолётами, сидя на дорогого вида кресле перед не менее хорошо выглядящим ноутбуком, Максим упоённо убивал всяких нубов на сервере в майнкрафте. Что ж, не будем ему мешать. Кухня представляла из себя длинное помещение с современным интерьером с такими же белыми стенами, как и в большинстве других комнат. Вместо привычной Антошке газовой плиты — электрическая варочная поверхность, вместо большого обеденного стола — компактная барная стойка. Огромный холодильник, тостер, очередной электрочайник не вызвали особого удивления, но что просто не укладывалось в голове Тяночкина, так это один единственный стул. У них в семье что, принято, чтобы один сидел, а другие кушали стоя? И кому тогда выпадает честь занять стул: главе семьи или, наоборот, Максиму, как самому младшему? — Алин, а почему у вас один стул? — Вообще-то, их было два, — гордо заметила Чайкина. — Я забрала второй к себе в комнату, у меня на нём клетка хомяка стояла… — она вздохнула и накинула капюшон на голову. Ушки на нём печально повисли. — Надо уже спрятать её в кладовку и принести стул обратно. «У них ещё и кладовка есть?!», — Тоша удивился, но тут же взял себя в руки и осознал, что, вообще-то, у подруги сбежал любимый хомяк, а он ещё ни разу не посочувствовал ей! Нужно было быстро исправляться. — Скучаешь по Гарику, да? — он участливо спросил, спиной облокотившись о столешницу; руки спрятал за спину, пряча вместе с ними беспокойство. У него самого никогда не было хомяка, но если бы, к примеру, из дома сбежала Гречка и не вернулась, он был бы ужасно расстроен, так что приблизительно мог понять чувства Чайкиной. Та удивлённо зыркнула на него из-под капюшона. — По кому? — Ну, — Антон похлопал ресницами, размышляя, что он мог сказать не так, — …по хомяку? — Его не Гарик звали, а Цыган. Да, скучаю, конечно. Вначале думала, что он вернётся, но… Походу, ему капут. Блин, до сих пор не пойму, как он выбрался из клетки? Антошка решил пока не выдавать Максима, чтобы тому не влетело второй раз за день, и оставил вопрос без ответа. Тем более, у Гарика — или у Цыгана — была важная причина, чтобы сбежать. Наверняка он просто подговорил Максимку, так что вины мальчугана тут и не было. Собакин забрался на столешницу и, устраиваясь поудобнее, вздохнул: — М-да, сейчас он в лучшем мире… «Конечно в лучшем, — подумал Тошка, — на Кипре тепло и море есть». И добавил уже вслух: — Всё равно, два стула — это как-то мало, ещё же мама, как минимум. Алина пожала плечами: — Так мы все в своих комнатах едим. Это удобно, берёшь себе что хочешь и когда хочешь. — М, понятно, — Тяночкин кивнул, хотя на самом деле описанные девушкой преимущества показались ему спорными. Конечно, он и сам иногда утаскивал с кухни что-нибудь вкусное и хомячил в своей комнате в одиночестве, но хотя бы раз в день, за обедом или ужином, вся семья собиралась за одним столом. Даже Гречка в такие моменты приходила к ним похрустеть своими кошачьими горошками. А один единственный высокий стул, лишающий даже самой возможности разделить трапезу с семьёй, выглядел чертовски одиноко. Алина, видимо, догадалась, о чём думал Антон, и поспешила его успокоить: — Для меня в этом нет ничего такого, если что! Я привыкла. Мне было бы даже неудобно со всеми, знаешь. Мешали бы ютуб смотреть. А как можно кушать без видосика? — Хах, это точно, — Тошка устало улыбнулся. — Давай, я буду мыть посуду, а ты вытирать? — Давай, — шатен кивнул и тут же был одарен кухонным полотенцем, а также благодарной улыбкой именинницы. — А я буду сидеть на столешнице, — проворковал беловолосый. Антон многозначительно посмотрел на него: «мы поняли, что ты бездельник, Саш». Прежде чем начать, ребята не забыли обойти комнаты в поисках грязной посуды. И не зря, ведь нашли пару тарелок на подоконнике в гостиной, чашку за диваном и, конечно же, ещё штук пять чашек и стаканов на компьютерном столе Максима, за что тот был тут же отчитан. И так, Алина принялась за перемывание посуды, а Антошка старался как можно быстрее подхватывать каждую тарелку, чашку или вилку, вытирать их насухо и аккуратно расставлять на столешнице рядом с Сашей. Последний с интересом рассматривал это действо сверху, будто руководил процессом, и с важным видом кивал каждый раз, когда Антон приносил очередную сухую тарелку. В какой-то момент Тоше это надоело, и он шепнул парню: — Жопа ленивая. — Ничем не могу помочь! У меня лапки. Что ж, хотя оба — Собакин не в счёт — были заняты делом, а шум воды разбавлял тишину, Тошка чувствовал насущную потребность что-нибудь сказать. Изо всех сил прогоняя мысли о недавнем разговоре с Ромой, он попытался вспомнить что-нибудь интересное из сегодняшнего дня, за что можно было зацепиться. Вскоре ему это удалось. — Алин, помнишь, мы вызывали духа Чарли? — Помню конечно, — девушка весело подхватила. Казалось, она только и ждала, чтобы Антон завязал разговор. — Я немножко офигела, когда Чарли сказал, что я не сдам ЕГЭ. — Я тоже. Чарли бы так точно не сказал, это какая-то ошибка. — Кстати да, то были технические неполадки с карандашами, Алина сдаст ЕГЭ, — Саша, как представитель духа Чарли, поддержал. Алина рассмеялась и, немного помолчав, добавила: — Честно, мне так смешно было видеть, как Макс испугался. Знаешь, он обычно прикалывается с меня, что я боюсь в хорроры играть, а сам… Антон признался: — Блин, я тоже в хорроры боюсь. Только геймплеи смотрю, и то крипово бывает… — Ну вот мне тоже. Вытирая ту самую розовую кружку, из которой недавно пил Рома, Антошка задумался. И, чтобы не задумываться в лишний раз, вернулся к болтовне: — Слушай, а как ты так быстро успокоила Максима? Девушка пожала плечами: — Объяснила ему, как это работает. — М, — Тоша сделал вид, что всё понял, но всё-таки ничего не понял, и рискнул уточнить: — А как это работает? Алина пояснила будничным тоном: — Женя дует на карандаш, и он двигается. Обычно никто не замечает, потому что слишком внимательно смотрят на сам карандаш. — А. Понятно, — Тошка жалобно переглянулся с беловолосым. Парни уже думали в ближайшее время продолжить эксперименты с карандашами и другими предметами, чтобы расширять свои познания о способностях Собакина. А тут такая подстава: никаких способностей и не было, просто иллюзия. — А ты что, не понял? — Н-нет, — мальчик ответил, не тая. — Ну ты даёшь, Тош. Не будь таким наивным! — она сказала без злобы, и в голосе слышалась тёплая улыбка, так что обижаться парень ни в коем случае не стал. Дальше, однако, разговор не клеился. Алина, казалось, думала о чём-то своём, а в голове Антона, сколько бы он не старался сконцентрироваться на вытирании, сами собой появлялись пугающие образы. Теперь Собакин был в них не напуганным, а безмолвным; не замёрзшим, но холодным. Руки раскинуты, глаза застывшие, одежда порвана. Волосы, которые Тяночкин так любил, слиплись в грязи, а изящные пальцы, которые так нежно гладили его ладони какие-то десять минут назад, навсегда окоченели. Одним словом, тело, мёртвое тело. Неизвестно, кто найдёт его первым: какой-нибудь человек или голодная собака. Разум кишел этими страшными мыслями, от чего вся комната, казалось, наполнялась чем-то зловещим. А вытирание посуды было слишком простым делом: головы оно почти не занимало, руки двигались автоматом. — Слышишь, Антон? — Что? А, да, слышу. Чайкина уменьшила напор воды, бросила на обеспокоенного парня осторожный взгляд из-за плеча и душевно спросила: — Расскажи, как твои дела? — Мои дела? Ну, нормально. То есть, хорошо. Сегодня было весело, хах, — он натянуто улыбнулся. Где-то Тяночкин слышал, что, если улыбаться достаточно времени, можно почувствовать себя счастливым. Пришло время испробовать этот лайфхак на себе. — Угу, — Алина кивнула, явно не впечатлённая ответом. Она протянула мальчику очередную чистую тарелку, не посмотрев на него, и задала ещё вопрос: — Что нового? — Эм… — Тяночкин невольно обернулся к Саше, как к источнику всего нового и интересного в своей жизни. Саша томно улыбнулся и склонил голову, виляя ногами. — Всё по-старому, вроде. Вот, четвёрку по химии получил… Девушка одёрнула его: — Я помню. Химичка всему классу оценки объявляла. — А, ну да, — Антон нервно сглотнул. — А как твои дела? — Тоже хорошо, Тош, — она ответила, тяжело вздохнув. — Я рад, — заметил Тоша. — Ага, — она равнодушно бросила. Хотя Антон не видел лица Алины, но настроение девушки едва ли можно было назвать хорошим. — Антон. — Что? — Мне кажется, ты что-то скрываешь. «Да вы что, сговорились сегодня?! Только не говорите мне, что Алина тоже считает меня торчком!», — Тошка мысленно ужасался. — Да не скрываю я ничего… — он промямлил, пряча взгляд в полупрозрачной тарелке из тёмного стекла, которую вытирал. Алина, в свою очередь, мыла посуду особенно тщательно, старательно тёрла каждый квадратный сантиметр стекла, пока подбирала слова. — Ты меня тоже пойми, Антон, — деланное спокойствие в Алинином голосе нещадно пугало. Она отчеканила: — Я уже потеряла одного друга из-за того, что он ничего не рассказывал. Тяночкина словно током пробило от её слов. Ведь Алина тоже потеряла друга. Он почувствовал себя последним эгоистом: всё это время его заботила лишь своя потеря, своя трагедия. И хотя он знал, что Алине тоже не всё равно, что она переживает, он содрогнулся от мысли, что в последнее время вообще не задумывался о чувствах подруги всерьёз, будучи слишком занятым своими личными проблемами. Она продолжала: — Я не знаю, что сейчас с Сашей, но всё могло бы случиться по-другому, если бы он не молчал о своих проблемах. Антон выдавил из себя ослабевшим голосом: — Да, Алин, ты права. Собакин насмешливо фыркнул: — Опять мои косточки перемываете, ребят? Антон нахмурился и одарил его порицающим взглядом. Они тут серьёзные вещи обсуждают, а ему всё хиханьки да хаханьки. Алина понизила голос: — И знаешь, Тош, когда ты молчишь, ты напоминаешь мне Сашу. Сердце Тяночкина болезненно сжалось. — Ты можешь и дальше молчать, если тебе так нравится, — выждав драматичную паузу, она добавила: — Но лично я не хочу терять ещё одного друга. Антону не нравилось, совсем не нравилось. — Блин, я щас расплачусь, — прошептал Собакин. Тошка прекрасно его понимал: сам был на грани. Кто бы мог подумать, что скрывать своего невидимого парня окажется так сложно? И что это вызовет столько неудобных последствий. Виноват в этом, естественно, был не Саша. Если Антон кого-то и винил, то, во-первых — сложившиеся обстоятельства. Во-вторых — себя. Именно он был тем дураком, который не мог придумать достойные отговорки, не сумел скрыть свои кипящие чувства и разбивал сердце Алины гнетущим молчанием, хотя знал, что та чувствует к нему что-то. Чем бы ни было это что-то — симпатией, влюблённостью или, не дай бог, любовью — но она определённо чувствовала к нему хотя бы что-то, и от этого Антон почувствовал себя невыносимо паршиво и виновато. Ведь и сам был влюблён по уши, но не в неё. С каждой секундой напряжение в комнате росло в геометрической прогрессии. Молчать дальше не просто нельзя, но и невозможно: иначе терпкое молчание заполнит комнату доверху, как вода аквариум, и оба захлебнутся в ней. Плеск воды, не метафорической, а настоящей, болезненно бил по ушам. Пришло время это кончать. — Так что, так и будешь молчать? — она спросила сдавленно. Маска спокойствия Алины беспощадно трескалась и разваливалась на осколки. — Я впервые поцеловался на днях, — Антон слышит свой нерешительный голос как бы со стороны. Открывает заблаговременно зажмуренные глаза. Вначале Алина никак не реагирует. Потом плеск воды затихает: девушка закрывает кран и поворачивается к нему. Она смущённо улыбается, посмеиваясь, и спрашивает: — Извини, Тош, мне из-за звука воды послышалось, ну, не пойми что! Ха-ха... Можешь повторить? — Ну, т-ты спрашивала, что у меня нового, — Антон с трудом выговаривает. Каждое слово резонирует с мёртвой тишиной в кухне. — И я сказал, что впервые поцеловался. Недавно. Тошины руки вытирают тарелку невероятно усердно — совершенно сухую тарелку. Улыбка сошла с лица именинницы. Антон, впрочем, этого не видел, вперив взгляд в тарелку, но почувствовал. Она отвернулась обратно к раковине. Снова зашумела вода, и Алина продолжила намывание чашек. — Поздравляю. И с кем? — деланное любопытство, за которым она пыталась скрыть бурю совсем других эмоций. — А вот с этого момента… начинаются проблемы, — Антон промямлил себе под нос. Стратегия Тяночкина была такова: приоткрыть завесу тайны, не соврав, но и не сболтнув лишнего. А потом молиться, чтобы Алина как минимум не возненавидела его сразу же, как максимум — продолжила хотя бы маломальское общение. Возможно, их взаимоотношения просто вернутся к той зачаточной стадии, когда большую их часть составляли вопросы о домашке. — Да ладно тебе, мы же друзья. Я никому не расскажу! Кто она? — улыбка в её голосе сливалась воедино со скрываемой угрозой. — Он… Я бы сказал, он — мой хороший друг. Собакин вытянулся в лице: — Тошенька, а мы же уже прошли стадию друзей, разве нет? М? Тяночкин сгорбился и поджал губы. «Придурок, помолчи хоть пять минут, умоляю». — Хм. Он? — повторила Алина, будто бы безразлично. Вода текла, чашки мылись. — Он, — она сказала ещё раз, на этот раз, утвердительно. Плохое предчувствие вмиг разлилось по венам и артериям мальчика, оставляя противный привкус на языке. Не останавливая поток воды, шокированная Чайкина оставила посуду и повернулась к побледневшему Антону: — Он?! — …Ага, — он пролепетал сухими губами, испуганно глядя на девушку. — Я даже… — она упёрлась руками в раковину и уставилась в одну точку, не глядя на Тяночкина, но повернув голову в его сторону. Вода так и лилась. — Я вообще не понимаю, кто это может быть. Почему ты мне ничего о нём не говорил? — Я не знал, как ты отреагируешь. Не зря, видимо, — последние слова Антошка добавил совсем бессильно, и не был уверен, что Чайкина услышала. Руки усердно тёрли тарелку. Алина думала. Когда она снова подала голос, в нём слышался лучик надежды: — Подожди, вы поцеловались, и тебе понравилось? — Ага. — Он что, нравится тебе? — Я люблю его, — Антошка ответил тихо и напугано, но сразу же, не задумываясь. — А-ав, я тоже тебя люблю, — заулыбался Саша. Алина простояла так молча ещё пол минутки. Антон перестал натирать тарелку, а просто вцепился в неё пальцами и стал ждать, что будет дальше. Морально готовился быть выставленным за дверь. Неожиданно Чайкина хмыкнула, открыла кран на полную и, не проронив ни слова, вернулась к мытью посуды. Вдруг, сунув Антону целую жменю вымытых вилок, сказала оживлённо и шутливо, хотя оживлённость и шутливость, конечно, были откровенно фальшивыми: — Раз вызвался помогать, то не отлынивай, вытирай давай! — Да! — парень поспешил оставить замученную тарелку и скорее схватился за кучу вилок. Не самая простая задача для его дрожащих рук, но удалось ни одну не уронить. — Чтоб я не вытирала потом после тебя, — она добавила в качестве напутствия. — Угу, — он кивнул. Алина мыла посуду самоотверженно, как никогда. Весёлые брызги рассыпа́лись, падали на стену, край столешницы и немного даже на плитку. Антон едва успевал подхватывать новые тарелки и чашки и с ужасом наблюдал, как посуды становилось всё меньше и меньше. Что будет, когда она закончится? Нужно хоть что-то сказать в своё оправдание, пока их с Сашей не вышвырнули во двор. Он осторожно начал: — Ты постоянно шутила, называла нас с Сашкой педиками. Алина затараторила: — Это другое дело. Одно дело шутить, и одно дело — Собакин, он вылитый полупокер. — Кто?! — возмутился Саша, только Алина его совсем не слушала и продолжала: — Я бы скорее удивилась, если бы он девушку завёл, хах. Но ты! Я просто не ожидала от тебя… Тошка похлопал ресницами и задался вопросом, нужно ли ему извиниться. Он опустил голову и проговорил: — …Наверное, из-за этих шуток я подумал, что ты относишься к такому нормально. Мне не стоило… — Нет, нет нет нет, не подумай! Я не осуждаю, я нормально отношусь. Я тебя поддерживаю. Любовь есть любовь, ориентацию не выбирают. Кхем. И так далее, — не нужно было обладать особенной эмпатией, чтобы понять, насколько неискренне Алина выдала несколько этих заученных фраз из интернета. Насколько ей было неприятно. Атмосфера достигла какой-то новой степени напряжённости: воздух был словно наэлектризован. — Прости меня. — Не извиняйся. Её голос был безжалостно холодным. И хотя Антон понимал, что поступает правильно, ведь нельзя было бесконечно давать Алине ложных надежд, в горле всё равно стоял противный ком, а глаза беспомощно мокли. Больно наблюдать за тем, как теряешь расположение одного из последних друзей. Алина действительно много значила для него. Несмотря на то, как тщательно руки Чайкиной тёрли оставшиеся тарелки, сама девушка целиком и полностью была погружена в свои мысли. Вскоре она покачала головой и вздохнула. Выключила воду, неряшливо отряхнула руки от пены и воды — во все стороны полетели брызги — резко развернулась, мгновенно преодолела расстояние между ними и крепко обняла Антона. Парень вздрогнул. Его рубашка вмиг намокла под её ладонями. — Дурень, ты из-за этого так сильно волновался? — она прошептала, уткнувшись ему в плечо. — Никогда, никогда не извиняйся за свои чувства! Сами слова не были настолько значительны для мальчика, как то обжигающее тепло, с которым они были произнесены. Это тепло, с которым Тошка уже готовился навсегда проститься, заполнило всё пространство кухни и пронзило его вымотанное переживаниями сердце. Он всхлипнул и, не выпуская из рук влажного полотенца, осторожно ответил на объятия. — Тош, честное слово, всё нормально! — она отстранилась и обняла снова, в этот раз, за плечи. — Ты не должен так переживать. Если тебя кто-то осудит, то не слушай их, они просто не понимают! — Ты злишься? — Нет! Ну конечно нет, Тош, я просто очень удивилась. Но как я могу на тебя злиться? — девушка прижала мокрые руки к его щекам и заглянула в не менее мокрые глаза. — Я рада, что ты мне открылся, но тебе стоило сделать это раньше! Я же видела, как ты мучился… — она снова прижала подрагивающего парня к себе, погладила его кудрявую голову и проговорила с невероятной добротой: — Ты мой друг, и я люблю тебя любым. Плечи школьника задрожали сильнее. Он был слишком взбудоражен перепадом эмоций. Сегодняшний день выжал его как лимон, а слова Алины, которые он даже не надеялся услышать, буквально добили его подорванное состояние. Перед глазами всё расплывалось — их заливали горячие слёзы. Он зажмурился и залепетал срывающимся голосом: — А-Алин, я!.. Я п-просто, я н… н-не… — Тоша и сам едва понимал, что именно хотел сказать. Но это точно было что-то невероятно благодарное. У него в любом случае не вышло бы: мешали всхлипы. — Тшш, не плачь, Антошка, говорю же, всё хорошо... — она похлопала его по спине и вдруг крикнула: — Кыш отсюда! Антон удивлённо всхлипнул и поднял на неё свои красные, припухшие глаза, даже плакать перестал. Алина, однако, обращалась не к нему. Проследив за направлением её взгляда, Тошка увидел в дверях застывшего Максима, не менее удивлённого, чем он сам. Братец девушки с полным непонимаем смотрел то на раздражённую сестру, то на заплаканного парня. А потом растерянно протянул: — …Вообще-то, мальчики не плачут. Алина крепче прижала к себе смущённого Антошку и отчеканила: — Как видишь, тоже плачут. А теперь иди отсюда. — Да я воды хотел… — Я сказала — кыш!!! Максим что-то проворчал и, недовольный, отправился в свою комнату. Антон почувствовал себя страшно неловко, но Чайкина снова взяла его лицо в свои руки, заставляя посмотреть на неё, ободряюще улыбнулась и мягко проговорила: — Не переживай, не думаю, что он что-то слышал. Он в наушниках постоянно, вообще ничего не слышит вокруг. Тоша потупил глаза. — А… ага. Она усмехнулась, хитро прикрыла глаза и, понизив голос, по-заговорщицки прошептала: — Хочешь рассказать мне о нём? Тошка всхлипнул: — Н-нет. — Оу. Ну ладно, — Чайкина заметно удивилась и убрала ладони с его мокрых щёк, но отнеслась к личной жизни парня с уважением и давить не стала. — Ты только скажи, он тебя не обижает? Шатен покачал головой: — Нет. — Хорошо, — девушка вздохнула с облегчением и положила руку на сердце. — Для меня это самое главное. — Ну, как «нет»… — Антон замялся, сжав ладони в кулаки и стискивая губы, пока пытался заставить их не дрожать, а слёзы — не литься. Он отчаянно хотел окончательно успокоиться, но не мог сделать это так быстро. Алина нахмурилась. — Так, давай выкладывай. Тяночкин начал негромко в надежде, что, если будет говорить достаточно тихо, не расплачется опять: — Если ч-честно, он… Он меня… Беловолосый изрядно забеспокоился и заёрзал на своей столешнице: — Эй, Тош, ты чего наговариваешь? — Что он тебя? — Чайкина беспокоилась не меньше Саши и на всякий случай сжала подрагивающие ладони Антошки: — Говори! — Он… Он меня дос… достал уже с этим тик… Тик-током про капусту, Алина-а… — когда парень, раз пять всхлипнув, с трудом выговорил это, а потом снова разрыдался, он убедился в том, что ему с его расшатанной психикой жизненно необходим отдых, много отдыха. Девушка едва сдержала смех — она бы расхохоталась в открытую, если бы ей не было так грустно видеть рыдающего Антошку — снова прижала его к себе и похлопала по спине: — Фух, ты меня напугал. Насчёт капусты, это даже я делаю, так что ничего страшного… Главное, чтобы он тебя не бил и не принуждал к чему-нибудь, чего ты не хочешь делать. Понял? — Да-а, — он тихонько провыл, уткнувшись в её плечо. Она задумчиво добавила, пока осторожно гладила парня по спине: — Иначе это не любовь, а абьюз. — А-ага... Когда Антон добрался домой, он пребывал в странном настроении: с одной стороны, совершенно разбитый, с другой — удовлетворённый. Было приятно хоть немного открыть душу подруге, а ещё приятнее — знать, что она не возненавидела его. Иногда мальчику казалось, что Алина была слишком хорошей для этого мира. К счастью, Собакина не пришлось развлекать всю ночь. Даже он, наверное, вымотался, и не удивительно: сколько раз за сегодня ему приходилось успокаивать Тяночкина? Саша, впрочем, не жаловался. *** Яркое солнце освещало безлюдные тропинки и перекрёстки, скамейки и потёртые ограды, надгробные камни и кресты. И хотя где-то в глубине сознания Антон помнил, что зима была на носу, могилы и пространство между ними пестрили нежной весенней травкой, а густые кроны деревьев шелестели зелёной листвой. На Саше, как обычно, не было ничего теплее распахнутой зелёной кофты, да и Тяночкин не мёрз в ветровке. И хотя раньше идея погулять на кладбище казалась Антошке полнейшим безумием, почему-то сейчас ему совсем не было страшно. Парни наслаждались свежим воздухом и тишиной, с интересом рассматривали памятники, бегло читали замысловатые эпитафии, смысл которых Антон никак не мог уловить. Саша время от времени отпускал шуточки, и Тяночкин, нарушая все возможные негласные правила приличия во время кладбищенских прогулок, громко смеялся, и Сашка вместе с ним. А как не смеяться, когда беловолосый такой забавный и красивый, когда вокруг никого, а на сердце радостно и свободно? Окинув взглядом многочисленные ряды, в основном заросшие всякой растительностью, из-за которой и надгробные камни не всегда было видно, Антон обратился к бледнолицему юноше с таким вопросом: — Слушай, а Женя тут? Сашенька пожал плечами и игриво улыбнулся: — Не знаю. А она что, померла уже? — Саша! — Тяночкин цокнул языком и толкнул Собакина в плечо. Каким бы он не был обаятельным, некоторые шутки всё ещё были, мягко говоря, дебильными. — Я имел в виду, мы же собирались вместе погулять… Стой, а это что? Взгляд Антошки зацепился за одну из могил возле перекрёстка, которая заметно отличалась от других. Пока что он не мог разобрать, что было изображено на могильном камне, но странной была сама могила: по бокам от неё возвышалась целая гора свежевырытой земли. Кроме этого, другие места захоронения были покрыты цветами: букетами, свежими и увядшими, или хотя бы похоронным венком. Рядом с этой же — ни одного цветочка. — О, вот прикол! Идём посмотрим поближе! — Саш, может не надо? — когда Антошка разглядел за горой земли очертания разрытой могильной ямы, ему стало весьма не по себе. Захотелось как можно дальше обойти эту жуткую разрытую могилу. — Не ссы в компот, сладкий, всё норм будет. Просто глянем, интересно же? Кокетливая улыбка Саши подбодрила подростка. В самом деле, что самое ужасное они могут увидеть: крышку гроба? Это не так уж страшно. Тем более, пока рядом Саша, Тяночкин вообще мог ничего не бояться. Мог же? Не дожидаясь однозначного ответа, беловолосый беспечно рассмеялся и побежал к разрытой могиле. Его образ среди множества крестов и надгробий, такой беспечный, солнечный и живой, отпечатался в сознании Антона. — П-подожди!! — мальчишка бросился за ним. Когда он приблизился к могиле, беловолосый остановился немного поодаль от неё и с любопытством рассматривал надгробный камень. Тошка нерешительно подошёл и тоже взглянул на него из-за Сашиного плеча: чёрно-белый портрет показался ему на удивление знакомым, а даты, особенно дату смерти, мальчик никак не мог разобрать. — Только не толкай меня туда пожалуйста, ладно? — Угу, не буду, — Сашка кивнул, не глядя на Антошку. Набравшись смелости, парень подошёл совсем близко к могиле. Ему померещился знакомый противный запах — так пахнет гнилая картошка. Он нервно сглотнул, осторожно вытянул шею и заглянул в глубину ямы через гору земли. Оцепенев, Тоша прошептал: — К-как… Могила была глубокой. Внутри не было гроба, зато было много чего другого: стопка пыльных книг, смятое одеяло в углу и леопардовая ночнушка, замызганные землёй. И, что самое главное, Собакин. Первым делом Антон обратил внимание на белоснежные волосы, которые маячили на фоне чёрной земли. Саша расшагивал по весьма скромному пространству: каждые три шага парнишка разворачивался на 360 градусов, делал ещё три шага и снова разворачивался. Таким образом метаясь по могиле, он что-то бормотал и набирал текст в заметках в телефоне — стихи, наверное. Ошеломлённый Тяночкин бессильно упал на колени, схватился руками за край ямы и выкрикнул: — ДУРИК, ТЫ КАК ТЫ ТУДА ЗАЛЕЗ?! Саша в миг остановился и удивлённо поднял глаза на Тяночкина. Спустя секунду его губы растянулись в улыбке, и он воскликнул: — О, Тош, привет! Как тебе моё новое местечко? — Саша гордо раскинул руки и окинул взглядом свои так называемые владения, давая Антону минутку, чтобы тот вдоволь осмотрелся. Осматривать, впрочем, там было нечего. Зато Тяночкин смог лицезреть грязную, изорванную и, кажется, промокшую одежду парня. — Ужас… Саша удивлённо моргнул: — Почему? До метро недалеко. За коммуналку платить не надо, прикинь? — он нежно улыбнулся: — Мне нравится. Антошка взмолился: — Саш, блин, вылезай оттуда! — Вылезать? — Александр поднял одну бровь и смерил Тяночкина непонимающим взглядом. — Нет, Тошенька, я уже не могу вылезти. — Почему?.. Блин, да когда ты успел туда свалиться?! Собакин грустно усмехнулся: — Давно уже, Тош. Вот, там написано, — Собакин указал пальцем на надгробный камень. Снова взглянув на него, Антон всё ещё не смог разобрать цифры, зато узнал лицо на камне. Сашино лицо. В масочке. На голове повязка с бантиком. Весело подмигивает горюющим прохожим и соседям по могилам. Та самая фотография, которую ему показала Милена. — Оказалось, это была моя последняя фотка. Прикол, да? Антон содрогнулся. — Н-нет, Саша, этого не может… не может быть… — он медленно перевёл взгляд на беловолосого, печально улыбающегося, запрокинувшего голову и смотрящего на него снизу вверх. — Ты же только… Мы только что гуляли. — Мы? Нет, ты что-то путаешь. Не знаю, с кем ты был. Я тут давненько, ну-у, дней десять, а может, месяц. Или год, — он почесал лохматую макушку и пожал плечами. — Забыл уже. Полуденное солнце, которое ещё недавно казалось парню радостным, теперь пугало. Обдавая светом каждый кусочек этого бессчётного количества могил, оно не оставляло ни одного укромного уголка. Освещало побледневшего Антона и растянувшиеся в улыбке обескровленные губы его друга-мертвеца. От запаха гнилья Тяночкина замутило. Он пролепетал: — Как ты живёшь тут с гнилой картошкой… — выбор слова «живёшь», наверное, не был удачным, но на тот момент Антону показался уместен. Саша коротко рассмеялся: — Не-ет, то не картошка воняет, — он указал пальцем куда-то вбок от Тяночкина, приложил вторую руку ко рту, так, чтобы тот, на кого он указывал, их не услышал, и шепнул Антону: — Это от него. — От кого?.. — Не знаю, что это такое, Тошенька, — Саша хрипло прошептал, осторожно глянув в сторону некого «это», и со страхом попятился к дальнему углу могилы. Тогда мальчик заметил, что рядом с ним действительно кто-то был. Тайком подобрался, присел поближе к Антошке, пока тот говорил с Собакиным, и теперь застыл. Точнее, ещё пару минут назад сомнений в том, кто это, не возникло бы: краем глаза Антон видел зелёную кофту с белыми полосками, белые волосы и ноги в чёрных джинсах. Он стоял на коленях перед могилой, как и Тяночкин. Его рука была на земле рядом с Тошиной, мертвенно-бледная, с изящными пальцами, кольцами и чёрным лаком на ногтях. Но это не мог быть Саша. Потому что Саша прямо перед ним, боязливо жмётся к углу своей могилы. И, что ещё важнее, он сказал, что не знает, кто или что сидело у Тошиного плеча. То, что в Сашиной кофте и джинсах. С Сашиными волосами, руками и кольцами. Безотчётный ужас подкрался незаметно и накрыл школьника с головой. Он чувствовал, что, если двинется или хотя бы посмотрит на него в открытую — ему несдобровать. Его взгляд был прикован к краю могилы и белой ладони с чёрным лаком на ней. И тут откуда-то сверху на неё упал большой дождевой червь. И следом за ним, в сантиметре от руки Тяночкина — ещё один. Антон взвизгнул, инстинктивно отдёрнул ладонь, резко развернулся и заглянул ему в лицо. Но то, что он увидел, едва ли можно было назвать лицом. Перед ним предстало кровавое месиво, в котором копошились черви. Стеклянные глаза смотрели на Антона в ответ любящим, но невидящим взглядом; серую радужку нельзя было отличить от помутневших белков, и те были красными, но не от наркотиков, а разорванных капилляров. Под глазами чернели не круги, а, скорее, мешки, при чём полные червей. Нос объеден, а в приоткрытом рту — губ уже не было, одно колечко висело на последней нитке — суетились мягкотелые опарыши. Кое-где влажное мясо скрывалось за остатками чёрной от гнили кожи — похоже, даже черви брезговали её доедать. Хотелось завопить, вскочить и бежать сломя голову куда глаза глядят, но тело Антошки его не слушалось. Видимо, не он один испытывал такие трудности: из груди гнилого тела вырвался сдавленный, хриплый стон; локти, на которые труп опирался, с щелчком согнулись, и он бессильно упал прямо на Антона. Мальчику оставалось только зажмуриться, что он и сделал. Через мгновение он ощутил, как к его лицу прижалась мокрая плоть, и собственной кожей почувствовал, как в ней роились червяки. Впервые за последние десять лет Антон проснулся с криком. Он быстро сел, ещё не совсем осознав, где он и что происходило, и стал панически отряхивать лицо. Ощущение, что на нём что-то копошилось, прошло не сразу, и Тоше даже померещилось, что парочку червяков он успешно сбросил. Потом до него стало доходить, что червяков больше не было — они остались там, в кошмаре. Сердце колотилось, как сумасшедшее, дыхание сбилось, а в голове царил животный страх. Как только Антон окончательно понял, что был у себя в комнате, он выбрался из-под одеяла и включил свет — гирлянду, если быть точнее. Сразу увидел на подоконнике Гречку: бедняга так разволновалась от его крика и непонятной возни, что выгнула спину, распушила хвост и напугано уставилась на хозяина своими большими жёлтыми глазами. Мальчик вернулся к кровати, сел на неё, забрался обратно под одеяло. Сжал его край трясущимися руками и осмотрел комнату: мягкий свет гирлянд, Гречка, недописанная алгебра на столе. В общем, всё в порядке. Можно успокаиваться и спать дальше. Он положил голову на подушку и укрылся с головой, чтобы ни одна бабайка не достала. Антон, конечно, в бабаек не верил, но так было спокойнее. По крайней мере, должно было быть. Стоило ему закрыть глаза, и перед глазами тут же появлялось изуродованная, кровавая и червивая мешанина, которая когда-то была Сашиным лицом. Картинка была такой яркой, что, стоило ей появиться в голове, Тяночкин испугано вздрагивал, распахивал глаза и переворачивался на другой бок. Очень быстро Антону это надоело, и он принял стратегическое решение пойти на кухню попить воды. Выходя из комнаты, он помедлил и прислушался: тишина. Значит родителей криком не разбудил, уже хорошо. — Не разбей… Только не разбей… — он шептал себе, пока доставал стакан трясущимися руками. — Чего не спишь? Парень пискнул от неожиданности, дёрнулся и круто развернулся. Стакан, к счастью, не разбил. За кухонном столом сидел его дорогой и слегка светящийся призрачный Саша. Никаких червей, крови или гнили, только бледная кожа, аккуратный нос, осмысленный взгляд и лёгкая улыбка с колечками. Антон судорожно выдохнул. — Фух… Ты меня напугал. Саша фыркнул: — Я такой страшный без макияжа? — Просто плохой сон, — Тошка прошептал, наливая себе водички. — М-м, — Собакин сочувственно протянул. — Расскажешь, о чём? — Да там… Странный сон, — Антон стоял к Саше спиной и прижимал к себе стакан. — Мы гуляли по кладбищу, нашли разрытую могилу, а там был ты, а потом… Тебе всё лицо черви сожрали, — плечи Антошки дрогнули, и он поспешил выпить немного воды. Собакин задумчиво согласился: — Странный сон. — А то. Юноша продолжил исключительно серьёзным тоном: — …Потому что глисты обычно не на лице, а в попе живут. Тяночкин вздохнул, а Сашка продолжил свои размышления: — Интересно, к чему такое снится… Тошка пожал плечами, наблюдая, как на поверхности воды в стакане дрожало отражение люстры, и сухо ответил: — Я не верю в вещие сны, — мальчик готов был поверить или не верить во что угодно, лишь бы не возвращаться в кошмар, от которого до сих пор трясло. — Я тоже не особо. Но сны не снятся просто так, это должен быть какой-то знак, — Саша замолчал, видимо, глубоко задумавшись. — Тебе бы на глистов провериться. — Саш, ты совсем дурачок? — Дя, совсем. — Понятно всё с тобой… Вскоре послышались осторожные шаги. Собакин остановился у шатена за спиной. Отбросив шутливый тон и понизив голос, он обеспокоенно заметил: — Ты весь дрожишь. Парнишка никак не ответил на замечание. Только бросил через плечо: — Дай мне минутку. Можешь идти в кровать, я скоро вернусь. Он и сам не до конца понимал, зачем отгоняет от себя Сашу. Наверное, чтобы подумать обо всём в гордом одиночестве. Собакин тем не менее не ушёл, но сделал то, чего Антону по-настоящему хотелось. Его изящные руки оплели талию парня, и Саша прильнул к Антошке всем своим фантомным телом. Нежно прошептал: — Это не твоя вина, Тошенька. Тошино сердечко ёкнуло, и он невольно скривился. Накрыл Сашины руки своей ладонью. — Не твоя, — повторил беловолосый. — Чья тогда? — Моя. Я во всём виноват. Антон грустно покачал головой: — Не может быть, чтоб ты был виноват во всём. — Могу. Из-за меня началась инфляция и все войны мира. Парни коротко рассмеялись и затихли. Тошины пальцы гуляли по обнимающим его Сашиным рукам, вырисовывали замысловатые узоры. Вдруг Антон тихо спросил, хотя и не надеялся получить ответ: — Ну что ты натворил, Саша? Куда ушёл? Почему? Стоило Антону задать последний вопрос, как Саша радостно усмехнулся и прошептал парню на ушко: — Потому что я дурачок, — дальше следовали какие-то непередаваемые звуки, которыми Саша пытался доказать, что он действительно был тем ещё дурачком. — Бля, это точно, — Антон печально усмехнулся. Прикрыл глаза, вдумался в Сашины прикосновения. И почувствовал, как сердце забилось реже, а панику и страх в нём вытеснило другое чувство. Оно согревало, как тёплый бок Гречки, когда она забиралась на него и дремала, тихонько мурча. Оно было светлым, почти белым; таким большим, что распирало грудную клетку. Оно пахло каннабисом и лесом, и кружило голову не хуже наркотиков, заставляло улыбаться и краснеть. — Знаешь, Саш, ты правда дурачок, но я всё равно тебя очень люблю. Саша сразу же уточнил: — Больше Ромы? Тоша рассмеялся и поспешил его заверить: — Да, больше всех. — Ладно тогда. Я тебя тоже люблю, — беловолосый сказал как-то обыденно, а потом, немного подумав, добавил уже более чувственно: — Даже сильнее, чем ёжиков. Тошка мотнул головой и насмешливо фыркнул. Разве могло быть что-то более романтичное, чем ёжики? Саше же подумалось, что Антон романтики не оценил, и он поспешил хрипло добавить, понизив голос: — И сильнее травы. А вот это Тяночкина по-настоящему впечатлило. Он оцепенел на мгновение, а потом повернул голову к Саше и переспросил с ноткой недоверия: — Правда что ли? — Конечно правда, дорогой. Парниша потупил глаза, а к его щекам прилил румянец. Он отчётливо почувствовал, как Саша прижимался к его спине. Руки Собакина тем временем не стояли на месте. Ладонь слегка погладила живот. Ушную раковину обдало его горячее дыхание: — Люблю тебя сильнее фена. Антон прикусил губу и задержал дыхание. И не только из-за слов Собакина: белые руки вдруг скользнули под домашнюю футболку Тоши, прикоснулись к голой коже. — Сильнее герыча, — беловолосый трепетно прохрипел над его ухом. Окончательно раскрасневшийся Антон сжал в пальцах краешек футболки и, отбросив стеснение, поднял её. Так он с замиранием сердца мог наблюдать и яснее ощущать, как любопытные Сашины руки касаются его груди, гладят рёбра, проводят по впалому животу. Какое-то время в кухне царила полная тишина, не считая их дыхания. — Хах, смотри, почти не дрожишь уже. — А? А, ну да, — парень смущённо улыбнулся и склонил голову в сторону Саши. Он бы, может, и не дрожал вовсе, если бы не волнующие прикосновения. — Знаешь, что мы сейчас будем делать? — Сашка вдруг горячо прошептал, широко улыбаясь. — Что? — Мы пойдём в твою крова-ать… — пока Саша игриво растягивал слова, его руки спускались всё ниже. — А-ага… — И будем спать, потому что ты из-за кошмаров совсем не высыпаешься. Мне это удобно, но тебе надо хоть немножечко спать, а то коньки отбросишь, — Собакин похлопал Тошу по бёдрам, словно лошадь, и направился к выходу из кухни. — Идём! — А… — Антон разочарованно выдохнул, отпустил футболку, расправил её и отправился за ним. — Ну да, ты прав, наверное. Парни забрались в кровать и легли лицом к лицу. — Тебе не мешают гирлянды? — спросил Тоша. Не то чтобы он боялся темноты, но ему нравилось видеть, как Сашины волосы поблёскивали под их светом, так что выключать не хотелось. — Мне норм. — Хорошо. Что ж, Собакин закрыл глаза и мирно засопел. Тяночкин же, когда ему надоело разглядывать парня, тоже попробовал заснуть. Потом повертелся, снова предпринял попытку заснуть. И, так как попытка не увенчалась успехом, продолжил пялиться на Собакина. Вскоре тот открыл один глаз: — Не можешь заснуть? Антошка смущённо улыбнулся: — Ага. — Спеть тебе колыбельную? Антон удивлённо хмыкнул. Собакин, бывало, напевал ему какие-то песни из тик-тока в голосовых, но чтобы колыбельные — никогда. — А давай. — Как там было, — парень прочистил горло и протяжно пропел: — Спят усталые Антошки, Сашки спят… Они не выдержали и рассмеялась. Антон клялся, что вначале даже не заметил, что Саша поменял слова, а Саша божился, что там так и пелось, и он ничего не менял. — Ладно, я не помню, как там дальше, так что спим. — Спим, — согласился Антон и, что очень кстати, зевнул. Несмотря на волнующее и весёлое времяпрепровождение с Сашей, усталость наконец-то давала о себе знать. — Спокойной ночи, дорогой, — помурлыкал сероглазый. — Спокойной ночи, — Антон замялся и, улыбаясь наиглупейшим образом, робко добавил: — м… милый? Собакин одарил его томной улыбкой и насмешливым взглядом из-под полуприкрытых век. А потом и вовсе привстал на одном локте, приблизился к Тошиному лицу и оставил на его лбу лёгкий поцелуй. Молча лёг обратно и закрыл глаза. Кажется, заснул. Когда бушующее море чувств в душе Тяночкина утихло, он тоже закрыл глаза и принялся засыпать со спокойной душой. Теперь, если мысли мальчика невзначай возвращались к кошмарам, они перестали казаться ему такими страшными.