Всё начинается с крови

Никто не знает, как пахнет жизнь и как выглядит смерть в своём первозданном виде. И то, и другое имеет одну расцветку, один ритм и один металлический привкус на языке. Всё начинается с крови и заканчивается ею. Красное течёт по венам, и Эдвард способен это увидеть своими глазами. Он наблюдает, как под кожей бьются сонные артерии, несущие по телу горячую кровь. Запах металла. Красные оттенки. Эти сонные артерии выглядят особенно красиво, когда море становится неспокойным. Это длится уже дня три. Один сплошной непрекращающийся шторм внутри и снаружи. Кракен голоден, так сильно голоден, что готов утопить свой собственный корабль на дне Карибского моря. На время утихомирить свои обострённые до предела чувства. А потом снова стать человеком. Найти другой экипаж. Взять в заложники пару-тройку людей, пока они не признают, что Капитан здесь он. Словом, начать всё с самого начала. Чем дольше Эдвард об этом думает, тем больше эта мысль кажется ему нормальной. Приемлемой в нынешних декорациях жизни. Море неспокойно вот уже как третий день. Эдвард не видит крови, наверное, день восьмой, а то и десятый. Для такого безжалостного существа, как он — это предельно много. До этого момента Эд даже не думал, что способен так долго ждать. «Ты всех нас погубишь» — читается в чужих глазах. И как же они правы. Как же, чёрт возьми, они правы. Ему не нравится такой расклад, но никто из этих людей никогда не ощущал тот голод, что способен чувствовать он ежедневно, вкушая эту стерильно чистую жизнь. Ни капли крови, но очень много фальши. Люди его боятся. Но боятся его, как человека, как того равного, которому пока что не могут противостоять. Но видели бы они его первозданный вид, тогда бы, может, говорили иначе. И увидели бы смерть такой, какая она есть. Без натянутой чести, красоты и трагизма. Нет ничего проще смерти и жизни. Все остальные явления способны удивить его гораздо больше, чем кровь и последний вздох. Они думают, что он забавляется, когда хватается за нож, когда отрезает пальцы за плохую работу. Но никто не смотрит на то, что он совсем не смеётся. А глаза горят, потому что голод неукротим. Его не утолить парочкой выстрелов или несколькими взмахами сабли. Эти люди с ним достаточно давно, чтобы ничему не удивляться. Но они недостаточно хорошо его знают, чтобы понимать всех причин. Чтобы видеть в нём монстра и человека не вместе, а по отдельности. Эта кожа… да, её легко пробить. У него такое же тело, как у остальных людей. В нём тоже циркулирует жизнь. Но взгляд выдаёт куда больше, этот взгляд способен заставить бушевать само море. Этот взгляд способен оголить человека до души. Добраться до костей и раздробить их сжатием кулака. Пять пальцев. Как удивительно ощущать их все. Один. Два. Три. Четыре. Пять. И на каждой руке. Все свободны, подвижны. Он помнит, какими мощными быль щупальца, утягивающие на дно очередной корабль. Сейчас он едва ли в силах проломить собой корпус. Но если этот голод продолжится — он сможет и не такое. «Капитан, ты нас погубишь». Море неспокойно уже третий день. Для здешних мест это что-то из ряда вон. Под тяжёлыми сапогами скрипит пол. Их корабль качает из стороны в сторону. Какая жалость, если никого не останется в живых, а он так и будет чувствовать жажду. Голод. Это невыносимое урчание, как внутренний голос, который говорит ему «убей». Убей. Убей их всех. Им будет хорошо в густой пене, им будет хорошо на самом дне, им будет хорошо ощущать это наполнение лёгких водой. Милосердно будет перед этим вцепиться зубами в шею. Перегрызть сонную артерию и попробовать жизнь на вкус. — Капитан, — зовут его снова. Эдвард медленно оборачивается. В его руки вкладывают охотничий нож. Очень осторожно, как бывает в моменты тяжёлого осознания, Эд поднимает на Иззи вопросительный взгляд. — Что ты задумал? — Ты погубишь нас, — говорит Иззи. — А в этом нет нужды. Нет никакого смысла убивать их всех. —  А тебя, значит, можно? — Эд удивлённо приподнимает брови. Корабль шатает из стороны в сторону. Со стола падает всё, что весит меньше десяти фунтов. — Я знаю тебя, — отвечает спокойно, но сглатывает так, что Эдвард замечает: страх есть. — И знаю правду. — Как самоотверженно, — Эд смотрит на нож. Смотрит на чужую шею, что так заманчиво открыта для удара. Раз — и всё. И не будет никакого больше шторма, никакого голода и жажды. Но где потом Тич найдёт хоть ещё одного человека, помнящего его истинное лицо? Иззи не понимает свою ценность, Эдвард пока не знает всех человеческих слов, чтобы объяснить ему на простом языке звуков. Что-то из разряда «я не стану тебя убивать». Либо всех, либо никого. — Ты ведь боишься, — Эдвард наклоняется к шее и делает глубокий вдох. — Зачем тогда подставляешься? — Я боюсь не тебя, а смерти. Видеть, как она приходит. Некрасивая, ранняя и опоздавшая одновременно. Ранняя, потому что столько всего ещё не успел увидеть человеческий глаз. Опоздавшая, потому что задержалась, и тело начало гореть в предсмертной агонии. Иззи уже представляет, как лежит в ногах и задыхается от крови в своей гортани. Или от пробитого лёгкого. Справедливости ради, Иззи не видел ни разу, как Эдвард пожирает людей. Но он слышал о Кракене, который не оставляет после себя следов. Ни одной человеческой кости. Ни одного звука или упоминания. Он как призрак на борту. Он есть, но никто его не видит и почти все, все о нём говорят. — Я не собираюсь тебя убивать, — нож остриём упирается в щеку. Иззи замирает, потому что лезвие гладит его по тонкой коже. — Если этот корабль пойдёт ко дну, как и прошлый, я вытащу тебя из воды. Ты будешь кашлять морем, ты будешь пропитан солью и скорбью, но ты будешь жив. — Почему? — Ты слишком рано хочешь от меня освободиться. Эдвард убирает нож. Его голод никуда не уходит. Корабль не плавает, а летает по высоким волнам. Одна толкает их к северу, другая пытается накрыть. Ох уж эти смертельные объятия. Нож заточен остро.  Эдвард пальцем проводит едва-едва, и уже ощущает, что эта хлипкая кожа готова разойтись. Как жаль, что собственной кровью никак нельзя напитаться. Как жаль, что это всё так просто не остановить. — Я не стану ничего делать, — отрезает Эд и как жаль, что не ножом. — Тогда ты погубишь всех нас. Пока ты голоден, эта буря не утихнет. Наш корабль пойдёт ко дну. А такого ведь ещё никогда не было. Эдвард хмыкает, и его губ касается улыбка. — Может быть, если море поглотит меня с этим кораблём, всё закончится. Я вернусь к себе домой, в ту густую темноту. И ещё с век не буду просыпаться. Сколько людей у нас на борту? Иззи не отвечает, поэтому Эдварду приходится считать самому: Клык, Айвен, Иззи, он, двое новичков, Арчи, ещё двое людей сейчас в камбузе. И сколько это в сумме. Он загибает пальцы свободной руки, а Иззи его руку с ножом тянет к себе. — Хватит! — Чего именно хватит? Этих людей? — у Эдварда глаза горят. Он руку вырывает из хватки Иззи и сам его за нижнюю челюсть тянет к себе. Заставляет встать на носочки, испуганно сглатывая слюну. Её всегда так много, если бояться. Сердце ещё стучит так, будто Тич и без этого его не слышал. А сейчас оно как заполошное пытается к нему прорваться. Так и просит, чтобы его достали из грудной клетки. — Да, этих людей мне точно хватит. — Тебе хватит и одного, — Иззи на ощупь снова обхватывает его руку с ножом, только на этот раз осторожнее, чтобы Эдвард не дёрнулся с возмущением, не врезался в стол и не упал. Он медленно тянет его руку к себе. Медленно вжимает нож в свой живот. Лезвие упирается в жилет. Иззи слабо надавливает, так, чтобы ощутить это и смириться с тем, что дальше будет больнее. Потом агония. Потом смерть. Но Эдвард напор не делает сильнее. Через одежду он ощущает тепло. И ножом плашмя ведёт по жилету, срезая пуговицы на своём пути. Те со звоном отскакивают на пол. — Ты сделаешь это, — говорит Иззи. — А после никого не тронешь. Ты меня слышишь, Эд? — С каких пор ты у нас главный? — С тех самых, как ты перестал есть. — Я отрезал тебе два пальца, — напоминает Эд. И, видимо, съесть старпома по частям не вариант. Этого хватает только на пару дней, а потом голод возвращается с удвоенной силой. Он уже пробовал этого человека. И ему мало, слишком мало. А Иззи готов себя ему отдать — сначала одну часть, потом другую. Порубить себя на составляющие и отдать, как есть. Может быть, даже накормить Кракена с ложечки. Эдвард смотрит на раскрывшиеся полы жилетки и ножом ведёт по рубашке. Кончиком ножа стучит по мелким пуговицам. Он продвигается снизу вверх, в сторону отодвигая галстук. — Всегда было интересно, — задумчиво говорит Тич. — Что это за кольцо? Эдвард по кольцу стучит ножом. Иззи смотрит ему в глаза слишком уверенно и зло. Такого взгляда не бывает даже у дикого зверя. Этот человеческий глаз вмещает в себя слишком много эмоций. Эд не может считать даже половину. — Это памятная вещь, — подумав, отвечает Иззи. И как только кончик ножа надавливает ему на кадык, он прикрывает глаза. Но ничего не происходит. Ни спустя один тихий выдох. Ни спустя десять похожих. — Ты неправильно держишь нож, — выдыхает Хэндс. Он открывает глаза и руку Эдварда направляет параллельно полу. Он поправляет нож, чтобы тот острым лезвием широко давил ему под кадыком. — А теперь резким движением, словно хочешь оттолкнуть, — Иззи пытается вжать руку сильнее, но Эдвард не даёт. Он больше. И он сильнее любого человека. Но только физически. Морально Иззи видит, что он ни к чему не готов. Что он просто пытается рассмотреть человеческий мир вблизи. — Ты уже убивал, — напоминает Иззи, — неоднократно. Эд не может сказать, что не убивал кого-то похожего на Иззи. Весь этот список лиц — он без имён. Он собирал трофеи в море, он пожирал чужие жизни, как люди пожирают кроликов. Никто не спрашивает у него: эй, братец, тебя дома ждёт семья? Тебя как зовут? Разделанные туши не имеют имён. Они не стоят и не просят пырнуть их ножом. Эдвард смотрит на то, как вздымается в страхе чужая грудь и давит ножом на тонкую кожу шеи, и замирает так. В этом моменте, который может всё изменить. Путь может окраситься красным или синим. И то, и другое при цвете луны будет иметь один оттенок. — Я же сказал, — Эдвард медленно отнимает от шеи нож. Кончиком он надавливает под подбородком, и это единственный раз, когда на теле Иззи именно его кровь. Небольшая капля, что стекает по лезвию. — Я не стану тебя убивать. Голод неумолим. Почти, как и Хэндс, что с отчаянием пытается перехватить оружие. Он готов схватиться рукой за холодный и острый металл, но Эдвард резко убирает руку в сторону. — Всё равно ведь убьёшь, если эта буря не прекратится, — шипит Иззи. А они оба знают, что ничего не прекратится, пока Кракен не будет сыт. Пока Эдвард не будет сыт. Тич подносит лезвие к губам и медленно слизывает несчастную каплю крови. На языке она растворяется почти мгновенно, принося лишь отголоски металлического привкуса. Это как специи в еде. Вроде бы и можно потихоньку насытиться без них, но с ними всегда мало — слишком яркий вкус только нагоняет лишний аппетит. А по шее Иззи скатывается вторая капля. Ранка небольшая, скоро перестанет кровоточить. Но останется развод — более устрашающий, как напоминание смерти. Все живут счастливо, пока не вспоминают о ней. Незримый спутник любых приключений. — Эдвард, пожалуйста. Иззи переживает — по тону его голоса это легко понять. Его «пожалуйста» хрипло разрезает воздух в каюте. Упрямый и просящий взгляд. Вздымающаяся грудная клетка. Весь он подставлен на растерзание ему. Нож правильно лежит в руке. Эдвард молча качает головой. — Закрой глаза, — просит он. Иззи подчиняется, как, впрочем, и всегда. Наверное, это сложно — подчиняться монстру. Ещё сложнее его любить. И почти невозможно доверять. Но Иззи безропотно откидывает голову назад, и шея его становится, как на ладони. Провести по ней ножом даже проще, чем самому сделать глубокий вдох. Эд обманчиво лезвием без нажима обводит кадык. Нож прижимается пониже, а Эдвард, наклоняя голову, языком ведёт от подбородка к ножу. Иззи резко распахивает глаза и не дёргается только потому, что лезвие ещё слишком близко и в любой момент… в эту секунду… или немного позже… всего этого может больше не быть. — Что ты делаешь, Эдвард? Не «Капитан». «Эдвард». Это выдуманное за пять секунд имя намертво к нему пришито. И если Иззи зовёт его по имени — это уже о чём-то должно говорить, но разум затуманен жаждой крови, поэтому Эдвард лишь рычаще выдыхает «ничего». — Этого мало, — понимает Иззи. Он отступает на шаг, ощущая, как кожу стягивает от засыхающей на ней слюны. Эта тонкая дорожка должны была пролегать от низа живота до самой груди. И не языком, а ножом. Но у Эдварда свои мысли на этот счёт. — Мало, — соглашается Эд. Он ножом приманивает его ближе. Безоговорочная власть даёт ему преимущество. Шаг назад уже сделан. Теперь только два шага вперёд. Эдвард смотрит сверху вниз и нож плотно прилегает к шее сбоку. Рядом со сгибом. Чуть выше воротника рубашки. — Замри. Лезвие едва надрезает кожу. Первые капли выступают сразу, остальные копятся дольше, чтобы после одной горячей линией спуститься под рубашку. Эдвард не даёт этому случиться. Он примыкает губами к шее и пробует свежую кровь на вкус. Где-то там, если правильно сместить нож, если сделать верный надрез, кровь польётся фонтаном. Иззи не дышит (хотя по определению должен даже не задыхаться). Этот надрез слишком пустяковый, чтобы кому-то из них всерьёз начать волноваться. Но нож в руке — это вполне опасно. Эдвард от остальных людей отличается тем, что не даёт обещания. Он говорит, как есть. И он уже сказал всё, что мог. Иззи не слышит — это его проблема. — Твоя кровь, — Эдвард смакует её на вкус. Перекатывает на языке, как вино. Упивается этим, как пираты — ромом или победой. — Она стала другой. Хотя, может быть, изменился не Иззи, а он. И его голод... такой сильный. И становится ещё хуже. — Ты ел? — Да, Капитан. — Алкоголь? — Нет. Эдвард хмыкает, будто не верит. Но Иззи ему не врёт. В таких вещах это дело опасное. Важная мысль из-за сильного голода до мозга прорывается тяжело. Но когда до Эда доходит, он уже останавливает своим языком чужую кровь, и у него нет возможности отступить назад. Он понимает, что, быть может, стоит подарить образец своей слюны какому-нибудь врачу. Позволить людям совершить прорыв, сделать какое-нибудь лекарство или смертельно опасный яд, чтобы одна половина человечества смогла избавиться от другой половины. Впрочем, это голодная мысль. А верная мысль до него, собственно, доходит такая: — Ты держишь свою кровь в чистоте? — Эдвард ждёт кивка, чтобы продолжить. — Для меня? Хорошая еда, никакого алкоголя. Никаких лишних ран, которые могут занести инфекцию в организм. Иззи ходит в чистых рубашках, чтобы если в него попал маленький клочок ткани при пулевом ранении, он смог выжить. Гниение отбивает аппетит даже у морских чудовищ. А Иззи приготовлен для него с особой заботой. Эдвард чувствует на языке чистейший металл — вот он гораздо острее ножей. По крайней мере, нутро ему полосует, как следует. Даже гортань обжигает, что редкость для Эда, привыкшего смаковать любые ощущения в человеческом теле. Тич поднимает лицо Иззи и говорит: «посмотри». Посмотри на меня. Самые простые человеческие инстинкты в Иззи говорят бежать отсюда. Но он стоит упорно, с двумя царапинами на шее, потому что мысленно готов — сегодня он станет чьим-то ужином, чтобы спасти команду. И в довесок другие корабли, которых тоже настигла буря. Характер её неестественный. Ложный. Созданный чужим голодом и злостью. И как только на вид Эдвард остаётся спокойным? Иззи ощущает от него опасность. Ощущает эту безжалостность, на которую способны только хищники. — Ты готовился, — усмехается Эд, и эта мысль ему настолько нравится, что… не нравится сам факт. Сам факт того, что Иззи ожидает от его рук только смерть. Сам факт того, что это способно вызвать у него секундный восторг. Всё сменяется злым и недовольным рыком. — Ты пришёл, уверенный в том, что я тебя убью, как только ты сунешь мне в руки нож? Иззи не отвергает ни один из вариантов. Он пришёл готовый на всё, лишь бы увидеть море спокойным. Его Капитан, Его Кракен, Его Эдвард… никто не будет страдать так долго, пока находится на этом корабле. Ничто не начинается с моря, всё начинается с земли. Значит на ней и закончится. — Ты играешь со мной, — говорит Эдвард. Их взгляды пересекаются, чтобы потом разойтись. Иззи смотрит Эдварду за спину, а Эдвард смотрит на его шею. На то, как застывает на свежих порезах тёмная кровь. — Пытаешься мною управлять. Но теряешь контроль, Израэль. Полное имя с чужих уст звучит донельзя неправильно. Иззи дёргается, чтобы его лицо отпустили, и Эд опускает руку, позволяя быть рядом с собой... свободным. Насколько это возможно. На какой срок это выполнимо. — Ты сдерживал свой аппетит, и теперь ты голоден. Тебе скучно, тоскливо и у тебя… нет прежних сил, чтобы контролировать море. Всё твоё настроение выдаёт эта буря. Ты не закрытая книга для меня, Эдвард. Я знаю тебя столько лет. И я столько раз утолял твой аппетит. И каждый тот раз мог стать для меня последним. Как и этот раз, — Иззи слишком просто пожимает плечами, и усмешка у него выходит печальной. Неправильной. Кривой. Как и полное имя из уст Эда. — Если он станет последним, то я буду знать, что выиграл время для остальных. Дал им возможность ещё одного светлого дня. Как и тебе. Если же это всё не закончится сегодня, но ты сможешь успокоиться на время и хоть немного насытиться кровью… хотя бы на сутки, а у меня будет возможность придумать, как нам действовать дальше. Нам нужно немного удачи и смекалки, говорит он, чтобы натолкнуться на богатый корабль. А там Эдвард будет знать свою работу. Он отправит на морское дно людей и вещи. Очень много вещей, если корабль действительно будет богатым. — Не делай вид, что ты этим всем удивлён, — Иззи пожимает плечами. Из года в год жизнь слишком циклична, чтобы находить поводы для искреннего удивления. — Моя кровь на корабле самая чистая. Так было всегда. Это правда. Ни одна кровь настолько сильно не кипела в желудке Эда. Ни одна кровь так сильно не заставляла Эда истекать слюной. Он шумно сглатывает. Даже сейчас — он всё ещё чувствует отголоски этой крови. — Этого мало, — выдыхает Эд. В сумме не набралось даже глотка спасительной красной жидкости. — Тогда покрепче схватись за нож и возьми столько, чтобы этого стало достаточно. Достаточно никогда не будет, хочет возразить Эдвард. Но Иззи так смел в своих словах. Он так привлекательно стоит рядом, что Эдвард не может не восхититься. Ни один человек не вызывал в нём такого чарующего восторга. И не тянет напоминать, что, в общем-то, Эд не собирается его убивать примерно… никогда. — Иззи, Иззи, — тянет Эдвард. Охотничий нож в его руке разрезает пуговицы на рубашке, оголяя грудь. Один надрез под ключицей — это чисто ошибка в технике, но Эдвард припадает к ране языком, будто это часть плана. Его плана. Он губами обхватывает порез, втягивает мягко кожу, будто целует и хочет оставить след. И отрывается, когда понимает, что не будет никакого глотка. Снова лишь капли, отголоски. Снова то, что только сильнее его дразнит. Рубашку и жилет Эдвард стаскивает с Иззи рывками. Бросает на пол и снова целует под ключицей. Влажные губы поднимаются к шее. Ко второму порезу, который уже давно не кровоточит. А там — и к первому. Прямо под подбородком. Ещё поцелуй. И ещё. Легкий привкус металла заставляет Эда желать. Сходить с ума от этой странной нечеловеческой близости. Всё выходит по-людски, но слишком неправильно. Слишком жадно. Слишком влажно. И Эд слишком часто дышит. Его дыхание напоминает попытки утопающего насладиться воздухом в последний раз. Перед смертью не надышишься — говорят люди. Но Эдвард способен дышать и под водой, и на суше. Не может только на этом корабле, в своей каюте, когда Иззи подходит слишком близко. Одна попытка вдохнуть, а на вторую он находит губы Иззи своими, и всё случается быстро, само по себе. Как крик «на абордаж», когда абордажный крюк плотно цепляется за чужой корабль. Когда он находится в чужом теле и можно представить, что корабль, как человек, истекает кровью и умирает. Если его не подлатать, он будет на дне, как и всё, что люди бросают и отказываются чинить. Их губы сталкиваются в требовательном поцелуе. Глубоком, удушающем и долгом. Эд не теряется, хотя дурманящий привкус металла усыпляет всю бдительность. Но он изучает чужой рот. Он не ограничивается зубами и дёснами, он лезет под губу, пробует верхнюю уздечку, нижнюю, потом пробует язык. Это не романтично — это жадно до ужаса. И то, что поцелуй заканчивается укусом — предсказуемое действие. Но Иззи всё равно болезненно стонет и жмурится, потому что поцелуй отдаёт настоящей кровью, а не отголосками того, что разбавлено было чужой слюной. Эд языком облизывает рану, давит на неё, вызывая ещё один стон. И только потом отстраняется, ощущая себя оголодавшим зверем за королевским праздничным столом. Он не будет ждать разрешения Короля, чтобы вцепиться зубами в самое вкусное блюдо. — Эд, Эдди, — Иззи упирается руками ему в грудь, отстраняя. — Не дразни себя. Он ничего не понимает. Такой смышлёный человек, а не видит простого. Один из первых, кто понял его настоящую суть. Кто увидел его истинное лицо. Первый, кто не испугался и не сбежал. И всё равно не видит самого простого и очевидного. Не видит человеческого. Эдвард откладывает нож на стол и тянет к себе вплотную. Он голоден, так голоден. И он хочет попробовать ещё. Он оттягивает нижнюю губу, слизывает с неё разводы крови и ухмыляется. Вкусно. Как же вкусно. И как Эдвард до сих пор стоит на ногах. Он судорожно обнимает Хэндса за талию, вжимает в себя, и снова целует. От его губ, от всего его рта исходит приятный жар. Погружаться в него языком, как глотать свежую воду в пустыне. От сплетающихся языков у него начинает гореть в груди. Человеческое тело отзывается на эту близость даже лучше, чем изголодавшийся внутри зверь. Он рычит где-то там — в груди или голове, — но не берёт над ним верх. Он позволяет этому происходить. — Если тебя на этом корабле не станет, я потоплю его не от голода… Шёпот между поцелуями. Вопрос «от чего» не звучит, но Иззи будто бы слышит ответ. От скорби. Потому что тебя больше на нём не будет. А если на нём не будет Иззи, то на нём никого не будет. Он заберёт этот корабль, как сувенир. Как память о неплохих днях, проведённых человеком. И больше никогда он не вернётся к этой оболочке. Никогда не сможет полюбить по-человечески. Он не человек, он должен об этом, чёрт возьми, помнить. Но зверь внутри только рычит и не лезет, чтобы забрать своё, отданное на растерзание добровольно. Даже охотничий нож принёс, надо же. Теперь эта мысль вызывает ухмылку. — Может быть, сегодня я смогу насытиться тобой, — шепчет Эдвард. Его руки скользят по телу. Иззи подставляет шею под укусы и поцелуи. И он знает, что будет дальше. Знает, что чуть ниже надреза Эдвард сможет прокусить его кожу. Он пока что Эдвард только проводит своим языком. — Ты на вкус, как море. Как дом. Как то, по чему Эд совсем немного скучает. Море бушует, видимо, скучает в ответ. Беспокоится о нём. Он подарит морю ещё много кораблей, и в их числе не окажется этот. — Ты не в себе, — говорит ему Иззи. — Может быть. А, может быть, он всегда был таким. И его спокойствие — это редкое явление, которое он показывал всему миру. Эдвард прикусывает нежную кожу. Она такая тонкая. Такая нежная. Такая приятная на вкус. И как легко она поддаётся его зубам. Останутся только точки, которые Иззи сможет прикрыть рубашкой. Укус — тело в его объятиях вздрагивает рефлекторно. А потом будто бы обмякает. Эдвард держит Иззи двумя руками, когда делает первый глоток. На второй — Иззи обхватывает его в ответ. Его пальцы зарываются в длинные пряди волос. А Эдвард пьёт его, как в первый и последний раз. Это исключительно, даже если повторится. Даже если в прошлом он обходится с ним более жестоко. Даже для добра нужно время. Для любви её нужно ещё больше. — Эд, — шепчет Иззи. И это почти похоже на «остановись». Тич размыкает зубы. Ему становится намного легче. Кажется, что и корабль перестаёт трястись из стороны в сторону. Язык проходится по укусу раз, второй… и всё то тепло, что он испил, сосредотачивается внизу. Там, куда даже не хочется опускать взгляд. Иззи прижимается всем телом, потому что эти объятия не дают ему возможности отстраниться. И он чувствует своим бедром, насколько Эду становится хорошо. — Капитан? — зовёт Иззи. Безуспешно. — Эдвард? На имя он откликается не сразу. Сначала он делает глубокий вдох, чтобы смочь остановиться и не прижиматься к шее снова. Этот воздух бы вдыхать. Эту кожу пробовать бы на вкус. И так снова и снова. Пробовать бы тебя, Иззи. Каждый чёртов день. — Ты как? — Иззи обхватывает его лицо руками. Эдвард смотрит потемневшим взглядом в ответ и кивает. Ему сейчас хорошо. По его телу разливается человеческая кровь, которая так хорошо поддерживает его форму. На секунду ему кажется, что он становится к людям ближе, чем… ко всему остальному. Он сам почти что человек. Эта чаша весов наклоняется в сторону «человек», а не в сторону «почти». — Лучше. — Тебе нужно ещё? В прошлом Эдварду не хватило бы и целого экипажа, теперь ему нужно уметь чувствовать сытость за пару неполных глотков. Обжёг своё горло — и хватит. Эд качает головой, то есть, пытается, но Иззи держит его щеки в ладонях крепко и всё смотрит ему в глаза, которые всё меньше и меньше напоминают человеческие. — Эдди, — серьёзно зовёт Хэндс. Но выбирает самую невозможную форму его имени. — Если тебе нужно, то возьми ещё. Выпей ещё. Но только не до дна. Эдвард примыкает к губам, целует влажно и после переходит поцелуями на шею. Иззи стонет совсем иначе от таких влажных касаний к себе. На зубы он реагирует острее. А на это — расслабляется рядом с ним. Эти реакции приходится считывать. Учиться распознавать и правильно интерпретировать. — Я делаю тебе больно? — в шею выдыхает Эд. Иззи качает головой и наклоняет голову в сторону, открывая заживающий от слюны укус. То есть, он должен заживать, но Эдвард снова скалит свою пасть, дышит в шею тяжело и громко, и пытается себя сдержать. На сутки или на двое ему этих глотков хватит точно. Море уже потихоньку становится спокойным. Иззи тяжело вздыхает, будто принимает сложное решение, и опускает руки вниз. Его ладонь накрывает пах, заставляя Эдварда зажмуриться. Перед глазами возникают тёмные круги. Они вращаются, куда-то забирают с собой мысли. Голос становится грубым и севшим: — Не надо, Из. — Всё в порядке. Тебе это нужно. Мне это нужно. Почему это нужно Иззи, Эд не совсем понимает. То есть, он совершенно этого не понимает, но отдаёт должное. Чужая рука, массирующая член через ткань штанов — это отличный стимул срываться и продолжать. Зубы цепляют кожу. Эдвард прокусывает её снова, стонет, глотая спасительную жидкость. Иззи в руках кажется гибким, мягким и таким податливым. Он словно просит: давай ещё глоток… ещё… и ещё один. Эдвард останавливается на трёх, потому что иначе тело в его руках начнёт слабеть. А ему нужно, что Иззи оставался непоколебимым, самостоятельным… и уверенным в том, что творит. Его счастье, что Тич знает, в какой момент человеческая жизнь в его руках начинает ускользать. Его счастье, что он математически знает, когда верно будет остановиться. И он останавливается, зализывая укус языком. С жадностью, рычанием, но он останавливает эту кровь, которую сам же и пустил. Рука на члене двигается увереннее. Иззи в какой-то момент начинает расстёгивать пуговицы на штанах и лезет ему за пояс, касаясь пальцами члена без всяких препятствий. Это как ещё один удар током. Как первый глоток. Как открывая рана, сделанная специально для него. Иззи сдавливает член крепко, всеми пальцами, прежде чем начать двигать по нему рукой. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Он старается. А штаны медленно с бёдер скользят вниз, до расставленных в сторону коленей. — Иззи… Он требует или умоляет продолжать. Или просто произносит это приятное имя. Такое редкое, такое искреннее, такое подходящее только Хэндсу. Эдвард не видит перед собой отчётливо его лицо. Но он чувствует его телом. Чувствует его дыхание на своих губах. Иззи вскоре целует его сам. И это намного приятнее, чем прижимать лезвие к его шее и наблюдать за двигающимся под кожей кадыком. Язык толкается в его рот, и он впускает его с удовольствием, делясь привкусом свежей крови. Такой чистой, такой настоящей. Человеческой. Вкус металла и сладости, которую способен распробовать только Кракен. Другие люди горчат, но Израэлем хочется упиваться. Растягивать его на долгие годы, длиною в человеческую жизнь. Эдвард пальцы запускает в волосы на его затылке, второй рукой он крепко держит его за талию. Они целуются, дышат друг другу в рот и снова целуются. Эта нежность Кракену не знакома, но откуда-то она в нём есть. И её слишком много для одного человека. Но Эдвард всё равно её вываливает. Всё равно массирует пальцами кожу головы. Гладит поясницу и бока. И толкается в кулак, чтобы ускориться и почувствовать больше. Пусть эта ночь не заканчивается так долго, как только может. Тянется, как и кровь по венам. У Иззи лицо становится чуть бледнее, но он всё равно красив. Всё равно смотрит своим преданным и верным взглядом. От одного этого вида член в руке возбуждённо дёргается. Тело знает всё лучше, чем сам Эд. Тело всё выражает правильно. Эдвард почти кричит, когда пальцы проводят по головке, собирая смазку. Когда дрочат только под головкой. Иззи что-то ему шепчет: вопрос или утверждение, но из-за шума в ушах Эд ничего не слышит. А пальцы, тем временем, переходят на уздечку. Грубая подушечка трёт её, ласкает, вырывая такие стоны, которые люди… ну, наверное, не издают. Эд не уверен, что слышал подобное хоть когда-нибудь от себя или кого-то другого. — Давай, Эдди, — повторяет Иззи. И вот бы ещё раз… ещё немного. Провести рукой снова по всей длине и пальцами вернутся к самым чувствительным местам. Перед глазами снова плывёт. А Иззи с усилием потирает уретру, рассматривая лицо Эдварда детально. Он меняется перед самым оргазмом. Резко напрягается, раскрывая рот, а после расслабляется, по мере того как заливает спермой кулак. Иззи дрочит ему дальше, ждёт, пока член начнёт обмякать в руке, но этого так и не происходит. — Эд? Сытость не может наступить так быстро, так резко, как наступает оргазм. Сытость можно осознать лишь в сравнении с дикой жаждой, и пока Тич ощущает только это злободневное «мало». Слишком мало. Мало Иззи, мало тепла, мало касаний, мало поцелуев. Мало смешанной слюны. Мало крови. Мало надрезов. Мало времени, что они проводят наедине. Так осторожно, как только может, Эдвард меняется с ним местами, подхватывает под бёдра и усаживает на своём столе. Иззи растерян, но не возмущён. Он ловит ещё несколько влажных поцелуев, а потом начинает осознавать, зачем чужие руки стаскивают с него штаны. Зачем они тянут вниз, обнажая его тело. В отличие от него, Эдвард почти одет. В отличие от него, Эдвард уже всё для себя на сегодня решил. Иззи знает наверняка только одно — в ближайшую минуту никто не станет его убивать. Даже по голодному взгляду видно «расслабься, я тебе не наврежу». Эдвард пальцами вжимается в разгорячённую кожу. Он чувствует это тепло всем своим телом и отдаёт в ответ похожее тепло, нечеловеческое, но приятное, потому что Иззи прижимается, Иззи целует его за ухом и пытается снова обхватить его член, чтобы провести рукой. От головки до основания. Коснуться поджавшихся яиц. Слюна вязкая во рту, вместо того чтобы проглотить её, Эд сплёвывает себе на пальцы. Снова и снова. Иззи приходится приподнять одну ногу, его тело такое послушное сейчас, такое податливое и такое желанное. Он всё понимает в движениях и без слов — и это хорошо, потому что Эдвард не знает всего, что люди в такие моменты друг другу говорят. Он только знает, чего хочет. И совсем не знает, как обречь это в слова. Первый палец внутри. Он будет его трахать, в это сложно поверить. Что среди всех желаний насытиться, есть жажда не смерти, а жизни. Жажда подарить что-то в ответ, а не поглотить подчистую. Хотя это так похоже. То, как он раскрывает нутро, как толкается внутрь. Это напоминает ему привычные процессы, только наоборот, не где поглощает он, а где… поглощают его. В какой жар его доверчиво впускают. Власть опьяняет, но не в этом случае. Эдвард хочет сделать то, что никогда с Иззи не делал, и это застревает в голове странной мыслью, почему это тоже похоже на жажду. Почему это стоит вровень с мыслями испугать, подчинить, заставить — попросить, обнять, сделать так хорошо, как никогда прежде. Губы целуют шею. В местах укуса. Выше и ниже. Два пальца внутри. Нож на столе слишком близко с ними. От Иззи приятно пахнет. Эдвард прижимается носом и дышит его кровью, его страхом, его возбуждением и его ответной жаждой. В нём обжигающе горячо. Как и пить его кровь — это слишком жарко. Сфинктер плотно сдавливает внутри себя пальцы. Обтягивает их, обволакивает, не даёт вытащить их наружу, зато даёт впустить ещё один. Третий палец. И он внутри. Прямо сейчас. Подумать только. Эдвард даже в самых смелых мыслях такого не представлял, но реальность всё равно лучше. В ней краски, запахи, звуки, тепло, холод. И металл. Очень много металла внутри и снаружи. Иззи стонет ему в плечо. Его нога дрожит, он держится за него и за стол, пока его не роняют спиной назад и не раскрывают шире. Блестящие от слюны пальцы выходят наружу. Эд смотрит на них, сплёвывает ещё и вставляет внутрь. Сразу на всю длину. Он проворачивает ими внутри, тянет к себе. Сгибает. И массирует стенки, уплотнение, давит ещё и ещё. Иззи вздрагивает, прижатый спиной к столу. Его руки упираются в дорогую древесину. А рядом лежит нож. Всё ещё острый. Всё ещё просящий воспользоваться им по назначению и разделать чью-то шкуру. Его шкуру. Кракен слишком голоден. Эдвард слишком голоден. Иззи чувствует свою вину: он должен был лучше за ним присматривать. Должен был выискивать хорошие корабли. Должен был рассчитывать маршрут на хороший улов. Но в море стало так много штормов и так мало кораблей. С тихим вздохом, Эд пытается вернуть себе контроль. Это всё ещё он, просто уплывающий сознанием подальше от этого места, где Иззи насаживается, стонет и пытается приподняться на руках, чтобы взглянуть… это не Кракен. Это Эд. Это всё ещё он. — Эдвард, — лицо у Иззи раскрасневшееся. Живое. Туда приливает кровь. Та самая, из-за которой у Эдварда во рту собирается слюна. Он хочет ещё. Хочет и не может. Пальцы внутри двигаются всё быстрее и быстрее, и он видит, как дрожит тело Иззи. Как оно готово взорваться от этих ощущений. И Иззи снова зовёт его: «Эдвард». — Я здесь, — Эд вынимает пальцы и тянет его к краю стола. Ноги обхватывают корпус. Ягодицы вжимаются в пах. Иззи требует. Иззи умоляет. Умоляет его! Он снова произносит имя, он снова своими руками обхватывает его член. Это похоже на фейерверк. Это похоже на взрыв их боеприпасов в трюме. Голод становится только сильнее. Эдвард целует раскрытые губы. Пристраивается, помогая Иззи направить сочащийся смазкой член внутрь. Туда, где ещё недавно гуляли пальцы, а теперь будет толкаться член. Хочется сразу быстрее. Сходу вбиваться в зажатое между столом и им тело. Но он ждёт, старается и вовсе не шевелиться, пока Иззи снова не начнёт дышать. — Эй, — Эд дышит в его раскрытые губы. Ещё немного и он подумает начать искусственное дыхание. Ещё немного… Иззи сам делает хриплый вдох. Потом выдох. Так жизнь снова возвращается в его тело. — Эдди… — Я подожду, — шепчет Эд. Когда он «Эдди», он может и забыть о том, что ощущает голод. О том, что он никогда не был человеком. О том, что вся его оболочка — это чья-то заслуга. Иззи гладит рукой его лицо. Он отталкивается от стола, насаживаясь на член полностью. И сам начинает эти медленные движения — неуклюже, но сам. Эдвард к его ритму приспосабливается. Не загоняет в нутро до шлепка, но плавно раскрывает стенки. И мысленно просит: не дразни. Только, пожалуйста, не дразни. Рука цепко хватается за бедро. Нужно терпеть, Эд, нужно ещё немного времени. Толкнуться до упора, подождать, выйти и снова погрузиться в жар этого тела, наполненного взаимностью… и кровью. Он дышит этим металлом. Он ощущает его сильнее. Эд языком проводит по шее. Ещё раз и ещё. — Как же ты… пахнешь… одуреть можно. «И как же сжимаешь». Иззи находит рукой нож. Эдвард так теряется в своём контроле, что не успевает его остановить. Но лезвие оставляет красную полосу на груди. Она размером в длину с его ладонь. Края раны раскрываются. Проступает кровь. Эдвард вжимается бёдрами в задницу и язык его по свежему порезу проходится с особой любовью. Он зализывает его рану, утробно рыча. Его терпение заканчивается на этом моменте. На привкусе жизни на языке. И он толкается поглубже. Сильнее. Во влагу, в жар, в человеческое тело, что в руках ощущается… равным. — Эдвард, чёрт, — Иззи говорит шёпотом. У него не хватает сил говорить даже вполголоса. Эд толкается в него всё чаще. Он ускоряется с каждым движением вглубь. А Иззи принимает его сейчас, потом и после, после, после… Он держится за плечи, немного откидываясь назад. Настолько близким Эд его ещё не видел. Но это зрелище прекрасно в любом виде. Эдвард нож откидывает в сторону, чтобы больше не видеть новых ран, но по той, что есть уже, он скользит губами. Он языком дразнит воспалившиеся края. Его слюна… она всё это исправит. Понадобится ещё немного времени, но раны затянутся. Иззи восстановится.  Море перестанет бушевать. Иззи что-то говорит (или просто зовёт его по имени). Его голос доносится до сознания слишком тяжело. Эдвард слизывает с губ кровь, смотрит ему в тёмные глаза и выгибается в спине. Напряжённые слёзы на чужом лице не вызывают ужаса или восторга. Это кажется чем-то нормальным. Эдвард слизывает и их. Неужели у людей всё именно так? Настолько спонтанно, хорошо… или дело в Иззи, которому Эдвард за столько лет доверяет не просто свою жизнь, а весь свой разум. Иззи, которого он не просто имеет, а спасает от самого себя, удерживая при этом на расстоянии не больше вытянутой руки. Вжать в себя, но спасти от ножа. Трахать его, но в голове своей исключительно любить. Раз за разом. И ещё. И ещё. Загонять член с силой, но целовать нежно. Разбавлять кровь слюной. Затягивать раны. И снова трахать, как в последний раз. Эд рычит, короткими толчками забивается внутрь, пока низ живота и позвоночник прошибает как током. Иззи кончает на его члене, Эдвард кончает после, заливая его внутренности спермой. Загребая в охапку после и не давая упасть на стол. Поцелуй в подбородок, щеку, губы. Иззи снова дышит. Эдвард дышит вместе с ним. Или это кровь, или это ещё один оргазм всё его тело наполняет жизнью. Эдвард не ощущает жгучей жажды чего-то, будто всё, что он мог только желать, он получит прямо сейчас. Правда, что-то тоскливое всё равно скребёт внутри. Будто он получил всё, что мог хотеть, но кражей. Не оставив в ответ даже записки, даже сухого «спасибо». — Посмотри на меня, — просит Иззи. Он чистой рукой с его лица убирает выбившиеся пряди волос, чтобы погладить щеку. — Вот так. Молодец. Хороший мальчик, смог расслабиться и себя отпустить. Ты чувствуешь сытость теперь? Наверное, да, хочет сказать Эд, но вместо этого пожимает плечами. Он восстанавливается быстрее людей, но, если честно, ему не хочется возвращаться в свою голову и быть там одному, не после того, как маленький мир взорвался перед глазами, чтобы погрузить его в приятную темноту. Будто снова оказался ближе ко дну океана, куда уже не достигает солнечный свет. Из-за молчания Иззи немного напрягается: — Тебя всё ещё тянет убивать? — Всегда, — напоминает Эд. Но ощущая, как тело в его руках напрягается, он снова начинает гладить Иззи по пояснице. — Но не сейчас. Сейчас ему спокойно и хорошо. Как и морю за бортом. Корабль не швыряет из стороны в сторону. Иззи выигрывает день, неделю, месяц — кто его знает сколько. Но выигрывает. Люди остаются живы. И даже он сам — он жив. Эдвард прижимается к его лбу и всё же говорит «спасибо». Благодарность от капитана — это ещё хуже извинений. Что-то настолько редкое и нереальное, что лучше пропустить мимо ушей. «Это моя работа». Это его работа. Его выбор. Его жизнь. И она, сколько он помнит, всегда была в чужих руках. С того самого дня, когда он увидел человека и подумал, что он не может быть настоящим. Не может быть реальным. Что таких людей просто не существует. И он оказался прав. Эдвард не человек. Он нечто большее. Но это в их случае больше плюс, чем непоправимая ошибка судьбы. — Спасибо, — повторяет Эдвард. Он ещё ощущает привкус металла на языке. И чужие руки на своём теле, что он позаимствовал у чужой крови. Когда-то давно он спас утопающего человека с глубоким ножевым ранением. И с того самого дня он живёт не свою жизнь. И с того самого дня он не хочет возвращаться глубоко в море, и не хочет с ним расставаться насовсем. Иззи уходит из капитанской каюты ближе к рассвету. В новой рубашке. В новом жилете. И ждёт, что солнце начнёт подниматься из-за горизонта на четвёртый день, словно никакого шторма с ними не приключалось. Разве трое суток неспокойного моря — это не выдумки? Выдумки. Как и Кракен, покинувший свой дом, чтобы жить среди людей. Это всё выдумки. Это всё плохой сон. Правдивы только укусы на шее и охотничий нож, что он оставляет у себя для следующего раза.