****
Новый день встретил Валеру уже заранее подготовленными проблемами и стрессом. На рынке пока что пусто, солнце только занимает свою позицию на небе, а все торгаши готовятся к трудовому понедельнику. Слякоть на полу в перемешку с землей, куски картона, разные люди, изобилие советских товаров. Все знали, что рынок группировки так же делили, несмотря на то, что это «мирная территория», а значит - ничья. Тем не менее Разъезд, Универсам, Кинопленка, а теперь и Дом Быт были неотъемлемой частью данной экспозиции. Туркин к палатке подходит, снимает крепление с крючков и стол раскладной ставит, сигарету лишь ртом придерживает и дым мелкими клубами выдыхает через легкую улыбку. Он пытается в каждом своем движении спокойствие сохранять, нарочно зверя из загона не выпускать. Когда Зиму и Сутулого замечает, которые по дороге протоптанной в его сторону идут, то сразу об стол облокачивается и приветствовать готовится. Руки жмут, разговоры беспредельно коротки , раннее утро и отсутствие мотивации не лучшая комбинация для дельных предложений. Зима отнекивается, помогать не хочет и смеясь к соседним палаткам проходит, ребят из Дом Быта примечает и с ними разговор заводит. Много деталей узнает, из-за глупой доверчивости ихней скорлупы и их неумения врать. Шуля, мальчик лет двенадцати с рыжими волосами прямо до боли на Ералаша похож, но более наивный и обманчиво честным кажется. — Да, использованные чайники продавать будем, утюги, — перечисляет ему мальчишка и пальцы попутно загибает, но когда его Старший ближе подходит замолкает. — Цыган, — Вахит две руки протягивает и жмет крепко - с уважением, несмотря на сверлящий взгляд Турбо со стороны, который данному соседству и таким обстоятельствам вовсе не рад. — Зима, ну что, потеряли бизнес, — букву «с» почти что шипит, победу свою смакует и в ней не секунды не сомневается, ведь как одна из «близких рук» Желтого много о конфликте знает. — Как потеряли - так и найдем. — слегка взгляд отводя отвечает он, слишком колко для ситуации в которой они находятся. Брови изгибает и улыбкой серьезного парня напротив одаряет, а после сигарету об их палатку тушит, дырку в тонком пластике оставляя и уходит. — Договорятся ведь. — приговаривает Цыган себе под нос и встряхивает влажную куртку от снега.****
— «Высшая Комсомольская Школа», для теоретической подготовки и переподготовки руководящих кадров комсомола, сотрудников молодёжной печати — вещал строгий голос седого худощавого мужчины, заведующего казанской ВЛКСМ, на большую аудиторию Дома Культуры, — продвигать, работать и чтить. — поддакивал он слоганом, при этом кивая головой ожидая позитивной реакции среди молодежи. Амиля в первом ряду сидит, как и всегда рядом с Васей Соловьевым, которой ни разу за все собрание свой взгляд на нее не перевел, ни единого едкого слова не выдал и даже носом не шмыгнул при ее появлении. Место ее привилегированное, в первом ряду со старшими сидит, будто она уже одна из них, будто ей и вовсе не шестнадцать. На ежемесячное большое собрание ходить надо было, не отвертишься, да и Сабирова хотела пойти, хотела встретить друзей из других школ, которых редко видит кроме собраний, хотела увидить новое украшение большого зала, которое в детстве ее безумно завораживало, хотела узнать о новых задачах поставленых Союзом, хотела почувствовать атмосферу «прошлой жизни», теперь для нее навсегда перевернутой. Косички две ровно лежали на груди и были украшены двумя небольшими белыми бантами на кончиках, форма была выглажена старым Валериным утюгом, который она ненароком нашла при уборке в шкафу. Лицо свежое, впервые за долгое время без синяков под глазами. Все налаживается, несмотря на странное поведение Валеры и отсутствие какой либо коммуникации. В конце собрания все комсомолы встают как один, хлопают одинаково громко в ритм друг другу. Все к выходу из зала стремятся, как только мужчина средних лет напутствие свое заканчивает. Вася Соловьев все таки на Амилю заглядывается, рассматривает ее спину прямую и натянутую будто струна, длину ее юбки оценивает желая больше кожи увидеть, волосы ее черные и аккуратно заплетенные манят его как никогда. Он губы облизывает, мысли самые грязные в голове крутит и при этом улыбкой одного из старших комсомолов провожает. Глаза его горят, несмотря на последствия в виде избиения после его прошлой выходки. Он лишь злобой окрепчал, в голове его точный план сложился и точное представление осталось даже тогда, когда он макушку Амили в толпе на лестнице потерял. Сабирова к гардеробу стремится, попутно с Женькой Синюшкиным разговаривая, которого давным давно не видела. Они близко друг к другу идут, протискиваясь через толпу молодых комсомольцев. В толпе знакомый голос слышит, значения не придает и лишь номерок милой женщине в гардеробе отдает. Пальтишко быстро набрасывается, шарф с шапкой в руках держа и из здания выбегает. На крыльце почти что в спину Динары Сабировой врезается, себя чуть останавливая и шаг замедляя. Женщина поворачивается, на ней шуба коричневая с коротко стриженным мехом, волосы черные как обычно аккуратно собраны и вид на лицо серьезное, да сережки серебрянные открывают. В руках сумку держит черную, на Амилю смотрит сверху вниз, взгляд ее претупленным кажется, вовсе не родным, веки уставше на глазах лежат, а брови вскинуты ко лбу. — Иля, — выдает мать непоколебимо нежно и ближе подступает; девочку в толпе с самого начала заметила, но бегать за ней не собиралась, хотя встречи желала больше всего на свете, несколько раз уже пожалеть о своей грубости успела, несмотря на злость и принципы свои нарушенные. — Мам, — коротко отвечает Сабирова младшая, глаза в пол уводя, себя чувствует маленькой девочкой, которую вот-вот снова отчитают, начинает шапку в пальцах перебирать и словно язык глотает. Сердце ее сжимается с неимоверной силой, заставляя все плохое и хорошее в миг вспомнить, глаза жидкостью горячей и соленой наполняются и она следующего слова материнского досадно ждет. — Возвращайся, — говорит тихо и неожиданно для самой себя, от глаз лишних пытается скрыться, разговором давольно странным внимание лишнего привлекать не хочет, всеобщих слухов и так хватало. Женщина в лице меняется когда реакцию Амили неоднозначную видит, в глазах дикий испуг и слезы наворачиваются, подобно свободному жаворонку которого пытаются загнать в клетку. Она приблизится пытается и руку тянет вперед, по родным волосом дочери провести хочет, но та руку отдергивает. Амиля понимает, что такие нежности ее к согласию привести могут, понимает, что попадя обратно больше не уйдет. Мамины слова и улыбка кажутся настолько искренними, что Сабирова почти верит, но уловки материнские знает в точности, в деталях. И когда мать отказ получает, то в лице меняется снова, брови ее к переносице сползают, глаза наполняются яростью, а губы в тонкую линию сжимаются. — Неблагодарная, удачи тебе на улице, ты теперь шавка - не моя дочь, — выплевывает это с такой желчью, что Амиле пуще плакать не хочется, а наоборот дать отпор. — За-то я свободна, а вы и дальше будете оставаться заложниками идеализации. — говорит сугубо свое мнение, чем мать напротив поражает, та разворачивается на платформе зимних сапог и уходит, не оборачиваясь и пуще ничего не говоря. Душа внутри тела сжимается, прося спокойствия и любви, вместо чего получает разочарование и отвергнутость. Хочется свернуться колачиком и вновь заплакать, разрешая себе расклеится, но не в этот раз. Не сегодня. Сабирова младшая чувствует себя впервые отлично после ссоры с мамой, в голову ударило чувство победы и она хотела бы заликовать во весь голос, если бы не Вася Соловьев, который ее сзади двумя руками за плечи вдруг схватил. — Ну, что, наигралась? — говорит он с усмешкой, наблюдая за попытками Амили выбраться из его крепкой хватки, — Думала я не узнаю? Я в милицию пойду, побои уже сняты были. — говорит с большой уверенностью, каждое слово будто шипит, ненависть наружу выпуская, всю вину перекладывает на девочку дрянную, несмотря на свои собственные бездумные поступки. В Сабировой закипает кровь, агрессивно просится наружу вместе со слезами, которые уже давным давно накопились в уголках глаз и скоро прорвутся, скатываясь по холодным щекам. — Пусти. — шепчет она, несмотря на то, что могла бы закричать и попросить о помощи. Не принято. Не поймут. Оклевитают, мол повод дала. Черные ресницы слипаются от влаги, голова мерзнет от ледяного вечернего ветра, а проходящие мимо люди кажутся как никогда чужими - отчужденными. — Ага, конечно, пошли, — иронизирует Соловьев и тянет девочку за собой, вниз по широкой лестнице, но не доходит до конца. — Ты чего? — охает он когда чуть ли равновесие не теряет, видя перед собой Андрея, которого вовсе не знает, для него это незнакомый мальчик - ребенок. — Отошел от нее, чушпан. — резко проговаривает Андрей и отпихивает Амилю, давая понять, что той пора идти домой. Андрей драться перед всеми комсомолами не станет, статус потерять не хочет, многое ему приносит данная делегация, а уважения маминой просьбы заставляет остаться и вести себя прилежно. — О, и ты оттуда? Что-же вас так много. Трахаешь ее тоже? У вас там группой ее? — ужасные слова позволяет себе высокий парень, скалится и взглядом Амилю уходящую провожает, получает легкий удар в живот и скручивается с тихим всхлипом, но когда он поднимается, то не видит перед собой никого, лишь одну пожилую женщину, которая вопросительным и опасеным взглядом смотрит. — В порядке ты, сынок? — Да. — выдает Вася спокойно, спускаясь по ступенькам и ступая ногами на хрустящий снег, поднимает голову вверх и разрешает себе подумать о плохом, подумать о мести, о животных инстинктах, которые прилежные манеры вытесняли и принципы морали извращали. «Убью» - проносится у него в голове, слово одно, с огромным значением и последствиями заполняет разум, напоминая о том, что мир не идеален и полон несправедливостей.****
— Блять, лично пристрелю, — кричит Валера, когда Андрей запыхавшийся ему новость приносит. В подвале душно, все спортом занимаются, тренажеры скрипящие и уже ржавые в пространстве неприятный белый шум создают. Туркин потный, в майке серой уже растянутой от ручной стирки, в спортивных штанах синих из плащевки, с гантелей в руках. Волосы на теле встают дыбом от мыслей о противном и избалованном Васе, о его наглой роже, о его характере глухом и невоспитанном, о его манере поведения двоякой. Турбо сразу же в голове картинки рисует, представляя, как снова парня хлипкого отделывает, представляя себе кровь его на полу и на кулаках своих, представляя покалывание в теле от перенапряжения. Предвкушение пораждает новые идеи. Парень кудрявый во рту уже смакует предстоящую драку. — Нет-уж, давай без стрелять, мне и двух трупов хватает, — саркастично выдает выпивший Кащей, который только вышел из каморки. Во рту его сигарета почти что полная красуется, волосы неуклюже на голове лежат, а свитер в катушках с закатанными рукавами заставляет потеть. — Сам разберусь. — кидает в ответ Турбо, бросая гантель на пол и подходя к своей куртке, накидывает ее на потную майку и так выбегает на улицу, что грозит либо фарингитам, либо ангиной. Но воля действия побеждает в нем абсолютно все, от остатка здравого смысла до мыслей о собственном здоровье. — Дурак-дураком, — приговаривает себе под нос Кащей, смотрит на Андрея потерявшегося в пространстве и усмехается, — ну, иди за ним давай, пацан пацану помогать должен. — показывает рукой в сторону двери, попутно подмигивая первым глазом, а когда Пальто все же выбегает в след за Турбо, то присаживается на диван. Себя хвалит и смеется громко, не то от пьяного угара, не то от больной психики, а больше от их глупости молодежной, которая ему так знакома.