Наступает ночь.

Музыкальная школа давалась все сложнее, пальцы не правильно лeжали на клавишах пианино, а ноты стали не читабельными, будто Амиля их и вовсе никогда не учила. Такое развитие событий очень огорчало Людмилу Скворцову, учительницу по вокалу и игре на клавишах. Женщина в возрасте с крепко зачесанным пучком была в недоумении о проблемах с родителями, с появившимся парнем и со школой. Девочку она всегда хвалила и от нее ожидала только лучших результатов, но увы не увидела на занятии в понедельник после школы ничего хорошого. Амиля, как ей казалось, будто забыла все произведения и не чувствовала свои руки, что очень злило педагога. — Амиля, это легкая часть, — говорит очень огорченно она и переводит взгляд на девочку, ожидая хоть какой то реакции, но она продолжает играть дальше, фальшиво и не правильно, — с каких пор у тебя проблемы с пианино? Ты должна сердцем чувствовать ноты, дышать ими! — уже повышала тон Людмила Скворцова, привставая со стула рядом.  — Извините, я постараюсь лучше сыграть в следующий раз, — убирает руки с клавиш черно-белых и кладет их к себе на колени, опускает взгляд вниз, понимает, что если не будет учить ноты, то учительница скоро сообщит родителям, который как не странно все еще оплачивают занятия, или еще хуже пожалуется Надежде Пушкиной:соседке, которая расскажет об этом во всех красках оставшимся соседям, — я выучу, обещаю. — поднимает взгляд на суровую женщину, в которой не осталось ничего кроме любви к музыке. — Выучит она, ты себе обещай, не мне. — театрально приговаривает она и пальцем тыкает Сабировой в висок, указывая вниз, — Еще раз. — говорит она строго и садится на стул скрещивая руки на груди, вслушиваясь в каждый последующий звук, готовясь если что бить по рукам непослушную Амилю.  Музыка девочку вдохновляла, но после знакомства с Валерой занятия стали менее интересными и приятными, ибо на них нужна была полная концентрация, которая в последнее время у Сабировой полностью отсутствовала, ведь обстановка в жизни не была более привычной, а наоборот переменчивой и непредсказуемой.  Под конец занятия как всегда прощается с женщиной, на что получает лишь хмык, а после выходит из Дома Культуры, большего здания из светлого камня, спускается по мраморной лестнице с железными перилами и забирает пальтишко в гардеробе. Персональные занятие музыкой были дорогими, но к счастью семья на отсутствие или недостаток денег никогда не жаловалась. Странным было лишь то, что родители Сабировой до сих пор платили учительнице. Девочка себе это объясняла обыкновенной боязнью за свою репутацию, ведь для ее родителей это всегда стояло на первом месте. Именно поэтому они одевали ее в самые дорогие вещи, нанимали образованных и опытных репетиторов, учили уму и разуму. В этой семье никогда не было любви, были обязанности не упасть в грязь лицом, были жестокость и ненависть, бели наказания в образовательных целях и не постижимые ожидания. По всему этому Сабирова вовсе не скучала. — Привет, — кричит Андрей со стороны, как только девочка в светлой шапке на крыльцо выходит и папку с нотами пытается поудобнее под руку положить, — пойдем. — говорит и ответа не ждет, ведь забрать и проводить Амилю со школы или с занятий стало обыденным, в те дни когда Валера был занят. В последнее время девочка в его глазах изменилась, она стала тише и менее улыбчивой. Сводил он это к недавним и трагичным событиям с пацанами, но все равно кидался в догадках о ее душевном состоянии.  — Как у тебя с Ириной? — разрезает тишину девочка, вопрос задает жутко откровенный и Андрей обычно без эмоциональный, сразу в лице меняется и краснеет - явно не от холода. — Никак. — выдает правду неприятную и истощающую, о которой даже не соврать, не приукрасить нельзя. Шаг свой ускоряет, из-за быстрого бьения сердца и пульсирующей крови в виксках, ручку сумки девичьей в руке сильнее сжимает. — Все будет, всему свое время. — говорит слова мудрые и не чем не подтвержденные, не для своего возраста и жизненного опыта вовсе. Но, говорит с детской надеждой и любовью в голосе, что у Андрея, ее сверстника, улыбку до ушей вызывает. — Как с Валерой? — спрашивает вопрос похожий, ожидая ответ положительный услышать, но вместо этого получает взгляд неоднозначный и даже холодный, в ступр девочку вводит. — С Валерой сложно, вчера ночью ушел и до сих пор не вернулся. — выдыхает тяжело, глаза не снова слезами наполняются, а ребяческая радость сменяется гримасой грусти и тоски. — Как это не вернулся? Они с ребятами вроде на дорогу собирались, должны были к утру закончить. — Андрей останавливается, поправляет шапку на голове, в выражении Амили сомневается очень, но это ему нужный импульс дает дабы картинку сложить. Он срывается с места, сумку с нотами на заснеженную землю кидая и бежит что есть мощи, дабы к качалке успеть поскорее. Объяснятся не намерен и на вопросы Сабировой, которые она отчаянно ему в след кричит, не реагирует никак.  Девочка реакции Пальто удивляется и в голову мысли черные и печальные запускает, сумку с земли поднимает и от досады плакать начинает, тихо и без эмоционально, скорее как без исходное выражение своих чувств.

****

В ушах звенит, а глаза рефлекторно зажмуриваются. Вокруг себя переполох чувствует и решается взглянуть, ситуацию оценить, а больше порадоваться тем, что пуля не в него прилетела.  На пороге, у железной двери стоит Кащей, в своем кожаном пальто и пушистой шапке, дышит тяжело, будто бежал километров пять, в руках его ствол красуется. Глаза его черные заполнены кровью, красные словно у быка на бойне. Тело напряжено, руки дрожат. Вова стоит в непонимании и даже шелохнуться боится. Все молчат, лишь последние вздохи раненого слышно в темном и сыром помещении подвала.  — Кащей? — вопросительным голосом вымалливает Турбо, в глазах читается большое удивление и знак вопроса, что его не опускают. На земле лежит труп Равиля, лужа крови, пуля в шею попала и насквозь прошла, из-за чего жидкость темно красного оттенка хлещет все быстрее. Состояние шока, сопровождаемое гробовой тишиной заполняет пространство, все переглядываются, в частности на Кащея смотрят, который в дверях стоит, пистолет вниз опустив, глаза его не выражают не единой эмоции, на лице спокойствие, что Валеру еще больше раздражает. Он в голове своей все возможные варианты событий прокручивает и понимает, что оставшимся Разьездовским выходить от сюда нельзя - растреплют, значит все узнают.  — Сука. — выдает один из них, когда к нему осознание всего произошедшего приходит и бьет Кащея в живот. Тот не внимателен и удар принимает болезненно, скручивается, пистолет на пол падает, он его ногой придавливает, дабы никому в руки не давать.  Опять драка завязывается, все по телу бездыханному топчутся, слышны бишь звуки ударов, мордобой - борются теперь больше со своей совестью, нежели с соперником. Исход таков: два трупа Разьездовских, трое связано изалентой монтажной, во рту тряпки половые.  Началась страшная суматоха, Валере казалось он грохнется в обморок от переизбытка событий, человека мертвого никогда так близко не видел, а его смерть на глазах вовсе не переживал. Ералаш слезу пустил, за что даже не получил по затылку от Вовы, детское сердце его разбилось, тело его трепетало. Зима стоял абсолютно бледный, совершенно потерявшийся от страха. Марат же разумно действовал, искал тряпку с ведром, дабы скорее лужи кровавые замыть. — Что ты наделал? — больше риторически спрашивает Адидас и на диван падает, закурить пытается, но спичка ему не поддается, из-за чего он ее в глубь комнаты выкидывает и лицо рукой закрывает, коряво выдыхает и морщится. — Что - должен был, пока вас тут умников не положили. — Кащей почти что кричит, снимая с себя верхнюю одежду, внутри него горит огонь, он чувствует неимоверную вину, даже несмотря на то что скрыть это пытается, теперь выбор свой не оправданный не понимает. Действовала на эмоциях и инстинктах: так объяснился. Каждую клеточку его тела по тихонько окутывал здравый смысл, пока он отрезвлялся от выпитого ранее алкоголя и заколотой черни, по рукам прошли мурашки, а голова начали вырисовываться навешанные статьи и их последствия. — Блять, — выдает Зима, на диван падает рядом с Туркиным, локтями в колени упирается, думает тяжело, впервые не толкует, что предложить и как ситуацию разрешить. По голове лысой проводит несколько раз, надеясь проснуться от внеочередного пьяного кошмара. В главной комнате у ринга слышны мычания связанных парней, которые буквально в паре метров от своих мертвых старших сидят. Глаза из наполняются влагой, то ли от боли в теле, то ли от душевной раны, которая их потихоньку полностью изнутри съедала. Скрип двери металической опять в пространстве раздается, на что Турбо дергается и резко встает, но его за руку хватает Вахит, обратно вниз тянет, ибо у стены серой и ободранной видит лицо знакомое. — Свои. — предупреждает лысый и Кащей усмехается, на что взгляд тяжелый и волнующий от Суворова получает. Андрей вздыхает, тело его окутывает страх и непонимание, он Вахиту в глаза смотрит вопросительно, на трупы всякий раз взгляд опускать не хочет, снимает шапку в знак потери и проходит к каморке, о косяк дверной облокачивается.  — Здесь, — слов сложить в предложение правильное попросту не может, — что? — вопрос один и тот же в мыслях крутится, он его и выдает. Глазами по опущенным и будто искусственным лицам пацанов водит, Марат в стену смотрит, Ералаш лицом в угол дивана зарылся, Турбо напряжен через чур, Вахит губы сжал, Вова курит нервно и прерывисто, Кащей улыбается. Ему казалось он попал в сумасшедший дом, не более, хотелось верить, что это сон.  — Маратка, слышь, — слова подбирает голосом слабым, — иди к Желтому в кафе, проси придти, — Кащей рукой на дверь указывает судорожно, пальцы его тресутся очевидно «отходняк» демонстрируя, в глазах читается непонятное уединение, эмоции сменяются одну на другую, заставляя всех окружающих напрячься, — бегом, блять. — рык вырывается из его гортани и Марат с места спрыгивает, Адидаса взглядом ищет и кивка его ждет, перед тем как дверь за собой закрыть. На улице, где уже светает, он позволяет себе крик истошный выпустить и ладонями лицо закрыть, боясь лишние эмоции показать. Куртку свою пуховую поправляет, шарф на шее завязывает грубо, попутно себя предугить пытается. О смерти думал часто, знал и том, что это неотъемлемая часть уличной жизни, но по правде это была неотъемлемая часть превращения в нелюдя. Сев в автобус он откинул голову на сидение кожаное, не хотелось трясти с кого то денег, не хотелось думать, хотелось умереть в том подвале, такой же гнусной и вялой смертью. Ситуация произошедшая грузила всех, всех по разному, но оставляла глубокий и вечный отпечаток внутри. 

****

— Да, Гуль, — трубку звонящую  в коридоре поднимает, за провод сразу хватается машинально, слова девичьи с другой стороны телефона не разбирает сначала, а потом почти что прибор из рук выпускает от прилива волнения. — Забрали наших, в милиции все, — говорит Гульнара обеспокоено, — слышала за убийства, но точно не знаю. Что же делается такое? — говорит очень невнятно, со всхлипами и вздохами, что Амилю только больше за сердце берет. — Как, — больше и слова из себя выдавить не может, фыркает и трубу кладет, не прощаясь, а дальше все как в тумане.

****

— Товарищ, мы не виновны, — объясняет Синий и за решетку руками разбитыми хватается, — обвинения ложные. — диалект и слог свой меняет намеренно, образованным казаться хочет. — И два трупа с пистолетом тебе подкинули, во-дурной. — выговаривается мужчина в форме и садиться за стол неподалеку, начинает заполнять формуляр шмыгая носом. — Договоримся? — вдруг подпрыгивает Пашка Мамедов, парень лет шестнадцати от силы, с короткой стрижкой и ямочками на лице, говорит голосом звонким и через чур лучезарным, за что подзатыльник грубый получает от одного из старших.  — Да, договоримся, не волнуйся. — иронично приговаривает себе под нос мужчина и допивает холодный горький чай из белой кружки. Ручкой вырисовывает ситуацию на бумаге, описывая все по протоколу. — Имена свои, каждый, быстро. — голос его грубеет и он привстает со стула, взгляд поднимает на всех за решеткой. — Белый, — говорит Синий и усмехается ненароком, — Владимир Беляков, — продолжает он свои выдумки. На ум ничего лучшего не пришло, из-за тягучих мыслей утраты и картинок меняющихся друг за другом словно пленка. Трупы Равиля и Ваньки, с которыми он так близок был, будут ему в кошмарах самых страшных снится. И он пообещал себе и всем пацанам слово дал, что Универсам за это все ответит, Кащея на кол посадит, а остальных порежет. — Не наш что ли? Белый, что за фамилия такая. Документ при себе? — наводяще спрашивает милиционер и вызывает новую волну смеха у младших присткпников. — Шутки шутить решили, ну хорошо, — выдыхает тот и кидает папку с листами на стол с характерным звуком, — еще двое суток посидите. — говорит он и улыбаясь выходит из помещения. — Вот же тварь. — желчно вырывается у одного из Разъездовских. 

****

— Валер, Валера, — кричит Амиля в холодный воздух, на пустыре замечает несколько знакомых силуэтов, пальтишко расстегнуто, сапоги вовсе неправильно одеты, а шапка с шарфом дома на полке красуются, уши красные, а ноги стерты, но она бежит, — Валер, — выдыхает она уже из последних сил и останавливается у края хоккейного поля, держится за бортик и отдышаться пытается. — Мәхәббәтем минем, что ты здесь делаешь? — спрашивает Туркин почти что раздраженно, подходя к девочке; вид ее оставляет желать лучшего, глаза на мокром месте, вся кожа красная от мороза, а руки окоченели. — Дура. — говорит он себе под нос и начинает застегивать стеганные пуговицы на пальто, ткань его рукам быстро поддается и он девочку в свои объятия теплые заключает, не желая больше ничего слышать в ответ. — Я думала тебя посадили, — плачет ему Сабирова в район груди, не обращая внимания на пожирающий холод и на пацанов стоявших в середине поля, — Я боялась за тебя, там Гуля об убийстве говорила, — шепчет ему на ухо, настолько тихо, будто боится, что это правдой горькой окажется. Глаза карие еще сильнее слезами наполняются, когда Туркин ее грубым взглядом одаряет, слова ее ему вовсе не по вкусу приходятся и он не в состояние сейчас разбираться в чьих то рассказах. На уме совсем другое.  — Турбо, долго лобызаться будешь? — кричит ему Кащей, противный голос перебивает звук женских всхлипов и слез. Взгляд Кащеевский на девочку хрупкую устремлен, остальные же в другую сторону смотреть пытаются.   Свежий воздух дарит иллюзию спокойствия, к которому все в кругу так стремились; перебивая сигаретами воспоминания и впечатление о недавней «случайности» - так это объяснил Вова. — Мне идти надо, сейчас сложно всё. — решает объяснится он, выдыхает тяжело и после себя в воздухе пар оставляет, отходит и руки девичьи, уже почти теплые отпускает, — Дома буду позже. — разворачивается и уходит, своими глазами голубыми разбивающиеся мечты и сны о вечной любви в глаза напротив видит, но сделать ничего не может, да и не хочет. Сейчас важнее пацаны, важнее преступление которое совершил их Страший, важнее его настоящая семья. — Валер, — лишь проговаривает губами, хочет схватить его за куртку, или наоборот ударить посильнее маленьким кулаком в грудь крепкую, или прижаться посильнее, нет, хочется убежать от него навсегда, но на самом деле хочется прицепить его к себе наручниками. Хочется забыться. Хочется всего и сразу.

****

— Желтый все обрисовал, — объяснял Кащей, только что положивший трубку, — пацаны своих сами убили, получается. — говорит он четче, на себе немые взгляды ловит, а за ними много осуждения и неприязни. — Ну, че как неродные. Харэ трястись, все позади. — наливает в стакан «Столичную», залпом выпивает и морщиться, в ушах звенит, а щеки гореть начинают. — Да, отблагодарить надо будет. — говорит Адидас подтверждающие, тоже себе наливает и выпивает глоток, передает надколотую кружку Марату и кивает на его взгляд удивленный. Сегодня все по другому, теперь они не только пацаны и друг за друга горой, а братья по недугу, вместе связанные этой историей. Навсегда. — Да, я уже. — отвечает Кащей, на что Турбо вопросительно хмыкает, — Теперь палатки наши, все кроме одной, Дом Быту принадлежат. — хлопает обеими руками по ногам и улыбается несколько странно, понимает, что реакции позитивной ожидать не стоит. Новую сигарету в уголок рта вставляет, подкуривает табак и попутно содержимое стакана пополняет. — То есть всё это, за то, что бы наше дело этим гастрономам досталось? — Валера в ярости, мягко говоря в шоке, глаза его почти что на лоб лезут, брови изгибаются ненатурально и он готовь порвать, — Мы здесь все чуть, блять, не сели, ради того что бы ты всё отдал? — кричит откровенно громко, плюет на то, что рядом скорлупа сидит, плюет на все, но молчать больше не собирается. — А как ты хотел? — спрашивает ехидно Кащей, и привстает, готовясь на такую наглость ответить. — За бесплатно? — начинает он, бой принимает и нежно дым выдыхая, в Валеру глазами стреляет. — Хотел бы другого старшего. — плюет ему под ноги демонстрируя неуважения, поднимается с дивана и куртку захватывает с собой, выходит из каморки так быстро, что слова в след сказанные не слышит вовсе, дышит рвано, все болит и колет, а досада до самой глубины души добралась. Сигарету подкуривает на улице, идет в сторону дома, ногами быстро по снегу перебирая, куртка кожаная от минусового мороза не спасает; может оно и к лучшему, ведь ветер вечерний дает взбодриться, даже затрепетать от переизбытка эмоций.

****

— Я ненавижу его. — делает вывод Туркин по приходу домой и сразу же в объятия Амили измотанной падает, головой больной к ее груди вздымающейся прижимается. Не разуваясь в прихожей ее на свои колени усаживает, в волосы ее черные и густые зарывается лицом и целует в шею нежно, ищет тепло материнское, ищет защиту, ищет утешение, которого он - изверг, не заслуживает пуще. — Я люблю тебя. — говорит она ему с такой теплотой и радостью, что Валера расплывается в улыбке. Девочка гладит его по волосам русым и к себе ближе прижимает. На душе у обоих кошки скребутся, а в головах беспорядок, но это не мешает любить. Это Туркин понял сразу же, после первой встречи с Амилей в подъезде, когда после внеочередной драки возненавидел себя самого и весь его окружающий мир. Она была надеждой, она была любовью, которой он не достоин, и никогда не будет.