«Наши пьяные танцы
Несомненно плохая игра».
***
Сириус Орион Блэк никогда не верил в рождественское чудо. Так уж случилось, что отец не наряжался в Санта Клауса и не дарил ему машинку на радиоуправлении, завёрнутую с особым трепетом в блестящую обёртку; мать не готовила с ним имбирные печенья, позволяя в самом конце разрисовать уже остывшую сладость белой глазурью. Да и дом они украшали только в том случае, если в гости приходили их «друзья». Бывали моменты, когда в само Рождество они попросту уходили, оставляя братьев в компании старенькой и до ужаса строптивой гувернантки. Регулус, как самый младший, ужасно страдал из-за этого, поэтому в такие моменты он обычно запирался в комнате и прятался под одеялом. Сириус же пытался не умереть от скуки. Но так, в какой-то своей извращённой манере, было даже легче. Никто не напрягал. Не было ожиданий, не было и разочарований. Второй после «Toujours Pur» девиз благороднейшего семейства Блэков. Наверное, на французском звучало бы лучше. В какой-то момент Сириус решил отпроситься у родителей на Рождество к семье Джеймса Поттера, своего лучшего друга и компаньона по шалостям в стенах школы. Конечно, на тот момент он уже преодолел возраст, когда стоило желать той праздничной мишуры, которую ему не смогли дать родители, но, по крайней мере, это всё равно было очень приятно — проводить время в кругу таких прекрасных людей. Людей, которые искренне смеялись с его шуток, которые подкладывали картошку в его тарелку, обменивались подарками и запускали фейерверки на заднем дворе. Даже сейчас, спустя несколько, тянущихся, словно ириска, лет, Сириус мог воспроизвести каждую малейшую детальку таких вечеров в голове и собрать из них единый пазл. Звук вылетевшей из бутылки пробки, звонкий стук бокалов, освежающий запах еловых веток, и аппетитный аромат приготовленной миссис Поттер курицы с запечённой картошкой. То, как под столом Ремус Люпин сжимал его коленку, прикасаясь большим пальцем к коже через дырку на джинсах. Ох, уж эти джинсы. Сириус на мгновение отвлёкся от дороги и опустил взгляд вниз, просто чтобы убедиться в том, что на нём не они. Это было бы странно — надевать те же джинсы, которые он носил, когда они с Ремусом встречались, да? Он придаёт этому слишком много значения? Сириус не знал. На самом деле он до сих пор находился в лёгком потрясении от того, что сможет вновь увидеть его. После того, как они расстались, он решил покинуть их уютное гнёздышко, которое находилось неподалёку от центра Лондона, и переехать в Бирмингем. Да, наверное, Сириусу стоило выбрать что-то подальше, но вариантов было слишком уж много. То есть, насколько далеко это должно было быть? Китай? Америка? Да и сталкиваться лицом к лицу с новой культурой, языком и обычаями только по причине разрыва было не самой заманчивой идеей. Поэтому ему пришлось сократить радиус поиска до городов Англии. И они не виделись уже, наверное, сколько, лет пять? Сириус до сих пор не мог назвать истинную причину, по которой согласился на предложение Джеймса вновь собраться на Рождество в пустующем загородном домике его родителей. Наверное, одиночество. Переезд был самым импульсивным решением в его жизни, его сердце горело и изнывало от боли, а голова просила лишь одного — избавиться от мыслей о нём, от боли, такой, словно каждую секунду его жизни кто-то с большим удовольствием и поражающей усидчивостью втыкал в голову по острой ледяной иголке. Сириус не думал о последствиях и о том, что будет после. В Бирмингеме его никто не ждал. Это был чужой для него город. У Сириуса не было ни планов, ни идей, ни какой-либо цели. Первый год оказался самым противным. Он засыпал под утро, потому что ночью на него нападала бессонница. Мысли, словно издеваясь, каждый раз прокручивались по кругу. И темнота забиралась в каждый угол его сознания, становилось страшно. Страшно от того, что никто не слышал его блуждающую душу. Ведь бетонные стены той грёбаной съёмной квартирки были такими толстыми, что можно было кричать, можно было выть, никто бы даже не пошевелился. Сириус просыпался где-то ближе к вечеру, веки были тяжёлыми, словно кто-то наложил на них свинцовые пластыри. Он пролистывал входящие сообщения на телефоне. Как всегда, около пятнадцати от Джеймса, семь от Питера и три от Регулуса. И становилось так дерьмово, ведь сил на какой-либо, даже вымученный ответ не было. Сириус чувствовал себя жалко, когда в первые минуты не понимал, где находится, когда заставлял себя подняться с постели и выпить хотя бы пол стакана воды. И ему пришлось привыкнуть видеть мир разбитыми глазами, сквозь трещины, щурясь от яркого солнца, проникающего в комнату через балконные окна. Второй год, кажется, был уже лучше. Джеймс тогда смог узнать, куда переехал Сириус. Его визиты стали частым явлением. Он помог ему. Через истерики, через ссоры и хлопки дверью. Сириус начал ходить на групповые сессии с психологом. Он не знает, забросил бы это дело, если бы сеансы были индивидуальными. Перед другими людьми, готовыми в любой момент выказать поддержку, на удивление было легче открыться. Сириус смог понять, что он не один в этой борьбе с собственной неуверенностью, навязчивыми мыслями и нездоровыми отношениями с родителями, точнее, последствиями от них. Он даже смог завести дружбу с некоторыми из них. Третий год, однако, стал переломным. У него наконец-то появились люди, с которыми можно было встречаться в баре в выходные, а иногда и в будние дни. Сириус даже смог устроиться на работу. Конечно, не по профессии — работа юриста любого загонит в гроб, а он только-только из него выкарабкался. Поэтому Сириус стал баристой в уже полюбившейся кофейне, находившейся в его районе. Но иногда одиночество всё же приходило навестить его. Оно достигло своего апогея на пятом году. Сириус безумно скучал по друзьям. Он скучал по Ремусу Люпину. По одному ощущению теплоты где-то под сердцем от их присутствия. Их просто не хватало рядом с ним. Наверное, именно по этой причине Сириус решил согласиться. И именно из-за этого он сейчас заворачивает к знакомым воротам, пытаясь разглядеть машину Джеймса. Изначально, они договорились встретиться у него на квартире и уже оттуда поехать к загородному домику, но планы поменялись. Поттер должен был забрать Лили из аэропорта и уже вместе с ней отправиться сюда. Джеймс пообещал, что они прибудут раньше Сириуса, и ему не придётся оставаться наедине с «ты понимаешь кем». Но его машины, блять, не было. Знаете чья была? Ремуса, мать его, Люпина. Сириус с тревогой закусывает нижнюю губу и ещё раз оглядывается, стараясь понять, как именно ему действовать в подобной ситуации. Через мгновение он, не найдя ответа, с раздражением ударяет запястьями по обитому кожей рулю. Блэк прислоняется лбом к холодному стеклу окна и достаёт телефон из держателя на панели. Сириус: «Джеймс, скажи, пожалуйста, что сейчас ты заворачиваешь за угол и уже скоро будешь на месте». Джеймс: «Я сейчас заворачиваю за угол и уже скоро буду на месте. Стало легче? Бродяга, крепись, на дороге авария, кажется, придётся объезжать. Зато, обрадую, я подхватил Хвостика. Будем вместе». Сириус: «Сохатый, я смогу порадоваться только в том случае, если машина, которая стоит возле дома, каким-то магическим образом окажется машиной твоего отца, а не Лунатика». Джеймс: «Что ж, думаю, что ты в заднице, Бродяга. Можете пока нарядить ёлку, в прошлые выходные я специально приехал и поставил её, возможно, вы будете настолько сосредоточены, что не сможете найти время на разговоры. Не кисни, мы скоро». Сириус глубоко выдыхает, пытаясь собраться с мыслями. Выходит, мягко говоря, не очень. «Так хорошо, действительно, мы будем заняты этой грёбаной ёлкой, поэтому наше взаимодействие снизится до необходимого минимума. Отлично. Наверное, для начала было бы неплохо сказать «привет», а потом что-то вроде дежурного «как ты?». Главное не говорить лишнего, ещё лучше не язвить. И, да, Сириус, главное, не пей, ты не умеешь», — думает Сириус, беря с соседнего места тканевый мешок с новогодними игрушками для ёлки, и вылезает из машины. Крупные хлопья снега ложатся на дорожку, которая ведёт к железной входной двери. Они приятно хрустят под ногами. Освещения нет, но это совершенно не мешает — сугробы отражают свет, позволяя свободно передвигаться. Сириус подходит и стряхивает с волос снег, который уже успел прицепиться к ним. Он нагибается и достаёт из-под коврика ключ. Слегка медлит, но в конце концов всё же решается и вставляет его, сразу же проворачивая. Внутри тепло, даже слегка душно после холодной улицы. Но от этого становится приятно на сердце. Сириусу нравится находиться в местах, которые не напоминают ему о доме на Гриммо. Он не знает, чего ожидал изначально, но, наверное, что Ремус выйдет на звук открывающейся двери или, допустим, звона ключей. Но нет. Было тихо. Довольно неуютно, если быть честным. Сириус проходит вперёд, переступает порог, разделяющий прихожую и кухню. Он видит четырёхместный стол из дуба, деревянную фурнитуру, плиту, холодильник и все остальные кухонные приблуды. Блэк долго не останавливается на одном месте и идёт дальше. Кажется, гостиная. Блять. Ремус Люпин стоит к нему спиной и, судя по запаху, который распространился по всей комнате, чистит мандарин, мешок которых стоит на небольшом столе. Блять. Сириус сглатывает и непроизвольно отходит назад. На минуту он теряется и забывает всё то, о чём совсем недавно думал. Блять. Ведь они так давно не виделись. Слишком много аспектов разводили их по разные стороны все эти годы, а теперь они рядом. И Сириус может подойти к нему на расстояние вытянутой руки и прикоснуться, прикоснуться хотя бы кончиками пальцев. И Ремус как будто бы совсем не изменился. Всё такой же. Высокий, угловатый и в каком-то смысле нескладный. Но невероятно очаровательный даже со спины, с непослушной копной каштановых кудрей, длинной тонкой шеей с выступающей косточкой посередине и широким разворотом плеч. Такой же, каким был, когда они встречались. И это очень плохо. Плохо, потому что воспоминания вновь накатывают на него волной. То, как они познакомились. Кажется, это было на первом курсе, тёплой и душистой весной. Ремус, который учился на рекламе, тогда искал модель для заказа от какой-то небольшой компании, продающей аксессуары для волос. Они решили встретиться уже на следующий день. И всё завертелось и закрутилось моментально; вот их руки впервые соединяются в робком прикосновении, вот они беззаботно целуются под лестницей, ведущей на третий этаж. Сириус знакомит его со своими друзьями, Ремус со своими. И нить обрывается. Костлявые руки вновь возвращают его в реальность, где они — не больше, чем бывшие, почти что незнакомцы. — Привет, — всё-таки выдавливает из себя Сириус, скрепляя руки перед собой в замок. Ремус поворачивается, и Сириус готов поспорить, что на долю секунды на его лице было слегка озадаченное выражение. Люпин натягивает на себя жалкое подобие улыбки, надеясь, что Сириус поверит. Но он не верит. И никогда бы не смог, слишком уж она вымученной получилась. Ненастоящей. Словно красивая обёртка, пытающаяся спрятать за собой невкусную начинку. И Сириус в действительности не знает, что было бы лучше. Если бы он притворился, что между ними не было ничего особенного, так, обычная интрижка, что всё это — пройденный, блин, этап, и они смогут быть друзьями, смогут смотреть друг другу в глаза и не видеть там желание. Или если бы Ремус всем видом показывал, что ничего не забыто, если бы он ходил на цыпочках и всякий раз отводил взгляд. — Будешь? — спрашивает Ремус, протягивая ему дольку мандарина. Сириус с минуты смотрит на его ладонь, рассматривая две маленькие родинки, находящихся на указательном пальце. «Я так любил их», — проносится в его голове. Он, испугавшись собственных мыслей, делает ещё один непроизвольный шаг назад. Сириус резко переводит взгляд на него, ударяясь о беспощадную проницательность зелёной радужки. Блэк делает это, желая убедиться в том, что Люпин ничего не понял. Но Ремус сжимает губы в тонкую линию, и ямочка на его правой щеке становиться заметнее. И это была груда камней, сброшенных прямо в желудок Сириусу, ведь чёрта с два он не смог бы в этот момент прочесть его, словно открытую книгу. Если честно, то одного только взгляда в его по глупому мерцающие глаза хватило бы. Блять. Сириус сильнее сжимает ручку тканевого пакета с игрушками и проходит к ёлке, стараясь не обращать внимания на его испепеляющий спину взгляд. Кто бы знал, что иллюзии так больно бьются. Блэк сглатывает вязкую, словно кисель слюну, и старается выровнять дыхание, чтобы окончательно не сдать себя с потрохами.***
Что же, они действительно делали всё молча. Но от этого, если быть честным, становилось только хуже. Намного. Сириус чертовски сильно нервничал, игрушки падали из рук, ему приходилось поднимать их и начинать заново. Он постепенно выходил из себя. Сириус, как бы ему не хотелось, не мог вечно топтаться на одном месте, потому что, признайте, было бы странно, если бы все двадцать игрушек висели на одной стороне. Поэтому приходилось ходить по кругу, надеясь не столкнуться с ним. И в такие моменты Сириус буквально сходил с ума. Он чувствовал его, стоящего совсем рядышком, каждой частичкой тела, словно все атомы в один миг почувствовали его тепло и решили устремиться к нему. Он не знал, что должен был делать в такие моменты. Моменты, когда их руки неловко соприкасались, когда тонкий мускусный парфюм окутывал его тонкой пеленой. И они сгорают. Сгорают, ведь Сириус позволяет Ремусу тот взгляд, с которым он смотрит на него. Раздробленный на куски воздух вокруг накаляется. И случается замыкание. И он хочет выпить. Сириус с трепещущим в груди сердцем преодолевает расстояние между ёлкой и небольшой тумбочкой, стоящей рядом со столом. Он тянет за резную ручку в форме львиной лапы, и та со скрипом поддаётся. На верхней полке стоит хрустальный графин с изящной крышкой и цветочным тиснением. Сириус ставит найденный в том же месте шот и наполняет его янтарной жидкостью, тут же опрокидывая её в себя. Она обжигает горло. Сириус морщится. И его «главное не пей, ты не умеешь» растворяется в духоте воздуха с последней каплей текилы, которая стекает с краёв шота прямиком в его рот. Он отодвигает деревянный стульчик и садится. Сириус чистит мандарин и сразу же закидывает дольку в рот. Ремус, после череды размышлений, подходит и встаёт напротив, облокотившись о спинку стульчика. И Блэк впервые смотрит на него без стеснения, видимо, текила дала о себе знать. — Текила? — предлагает Сириус. — На голодный желудок? Серьёзно? — без особой уверенности тянет Ремус. Он не торопится соглашаться, но понимает, что она — текила — кажется, жизненно необходима им в этот момент. И, чёрт возьми, Сириус хочет узнать, что последует за этим. — Может, подождём остальных? Они должны привезти продукты и прочее. — Моё дело предложить, твоё дело отказаться. Если не хочешь, не настаиваю, но ты уверен, что сможешь продержаться… — начинает Сириус, но прерывается от внезапно пришедшего на телефон уведомления. Он достаёт его из кармана и несколько секунд смотрит в экран, а после продолжает уже более уверенно: —Продержаться ещё три часа таким образом? Джеймс написал. Они застряли из-за снегопада, ждут помощи или чего-то подобного. Под «таким образом» Сириус разумеется подразумевает «со мной наедине». Ремус вновь демонстрирует ямочку на правой щеке, поджимая губы. Сириус может поклясться, что слышит, как шестерёнки в его голове начали работать с удвоенной силой. — Я хочу, — выпаливает он слегка встревоженно, совершенно неожиданно повышая вздрогнувший голос. — Но, знаешь, текила в твоём обществе всегда заканчивалась для меня одинаково. — А что? Не хочешь трахнуться? — Трахнуться? Серьёзно? — с некоторым недовольством в голосе спросил он, приподняв бровь. — Раньше ты называл «это» по-другому. Сириус намеренно пропустил замечание мимо ушей и приподнял уголок губ, незаметно сжимая шот в руке чуть крепче, чем стоило изначально. Он прекрасно понимает, о чём говорит Ремус. Прекрасно понимает, но отступать уже некуда. Дальше обрыв. И Сириус прыгает. — Хорошо. Предлагаю альтернативу. Игра «Правда или выпивка». — Мы что, снова студенты? — бурчит он. Ремус, несмотря на недовольство в голосе, садится и толкает свой шот ближе к середине стола. — Хорошо. С твоего позволения, я начну. Расскажи мне о своих планах на ближайший месяц. — Всё довольно просто. Ещё неделю я проведу тут. Думаю, пожить у Лили с Джеймсом. Навещу Реджи и Андромеду. Погуляю по Лондону, зайду в любимое кафе и сделаю пару фотографий на память, — перечислял Сириус. На мгновение он задумался. Стоит ли показывать Ремусу другую сторону своей жизни? Ту, из-за которой они расстались, — потом вернусь в Бирмингем. Хочу сменить район и род деятельности, может, попробовать себя в искусстве. Продолжу занятия с психологом. — Джеймс не говорил, что ты ходишь к психологу. Тебе становится легче от этого? — робко спрашивает Ремус. Он словно не до конца уверен в том, имеет ли вообще на это право. Блять. Сириус так не хотел, чтобы сегодняшний вечер, который обещал быть чертовски пьяным, но в то же время весёлым, становился таким наигранным. Он выпить-то предложил только чтобы избежать этого. По крайней мере, это было первостепенной целью, второстепенные не так важны. Неловкость ложилась на их шеи давящей удавкой. Ведь они, кажется, зашли на опасную территорию. И замятая правда, как старый чек на дне кармана джинс, отныне продолжит покоиться там же. — На самом деле ничего серьёзного, — быстро бормочет он, опуская взгляд на руки, которые, в этот момент, если честно, интересовали его меньше всего, — по крайней мере, да, мне действительно лучше. Сириус прочищает горло. Он почувствовал странную нужду оправдаться. Она вязала под языком самым противным образом, словно хурма. Но от этого не стало легче, напротив, он почувствовал себя просто никчёмным. Куда это всё завело их? Зачем было ступать на полосу, которую изначально страшно пересечь? Что же, была не была. Карты на руках. Осталось сделать ход. Стараясь унять нервную дрожь в голосе, Сириус незаметно убирает руки под стол, сжимая их в замок: — У тебя остались ко мне чувства? Ремус с секунды сверлит его взглядом, а после залпом осушает налитый заранее шот. Сириус, недовольный таким разворотом событий, слегка откидывается назад и кладёт ноги на стол. Он приподнимает бровь в ожидании вопроса. — Задавай. — Задаю. — Он наклоняет голову влево, смотря на Сириуса исподлобья. — Какой твой любимый цвет? Сириус сжимает губы в тонкую линию и резко встаёт со своего места, скрипя ножками стульчика по полу. Он выходит вперёд и гневно разводит руками: — Серьёзно? Ты даже не стараешься! Ремус обходит стол и становится почти вплотную к Сириусу — их разделяет шаг. Глаза, ставшие тёмными, недобро мерцают в полумраке комнаты. Блэк сглатывает. Сердцебиение моментально ускоряется, а в голове набатом стучит только одна мысль: «Так не хочу, чтобы он начал трезветь». — Я не стараюсь? — спрашивает Ремус, сводя брови к переносице. Он тяжело дышит, пытаясь держать себя в руках. — Это ты в один момент просто бросил меня, уехал, ничего не сказав! Ты хотя бы сообщение оставил! Сириус, ты заблокировал меня, ты не сказал, куда переезжаешь, всё это время ты молчал! Я не знал, искренне не знал, что с тобой происходит всё это время! Я сидел и думал: «Где он? Как он? Почему он сделал это?». Ты не представляешь, каким облегчением для меня было «он в порядке» от Джеймса. Ты бросил меня, бросил, и сейчас говоришь, что я не стараюсь? В какой-то момент я начал думать, что ты мне приснился, что ты нереален. Знаешь, что я почувствовал, когда Джеймс сказал, что ты приезжаешь? Но сейчас мы сидим здесь и играем в какую-то идиотскую игру, в которую играли, когда были студентами, — говорит Ремус на одном вдохе, переходя на шёпот в конце. Его голос дрожит, он судорожно выдыхает и мягко прикасается кончиками пальцев к его шее. Весь мир сжимается до момента, когда Люпин зарывается пальцами в его вьющиеся волосы. И руки Ремуса такие тёплые в этот момент, что по коже вдоль позвоночника бегут мурашки. — Почему даже сейчас мы не можем просто поговорить о нас? Сириус кладёт свою руку на его, пытаясь поймать взгляд. И когда получается, он рассыпается на миллионы частичек. Потому что в его прекрасных, зелёных глазах (не таких зелёных, как яблоко, скорее, как молочная трава на поляне), кажется, собралась вся мирская грусть. Сириус осторожно целует его, мягко прислоняясь обветренными губами. — Да. Да, мы поговорим, Рем, — шепчет Сириус, отстраняясь. — Но, полагаю, позже? — Да, для начала, я бы хотел продолжить целовать тебя, потому что я невероятно по этому скучал. — Ох, уж эта текила, — слегка поддевает он, второй рукой прикасаясь к его подбородку. — Я тоже скучал. И Люпин вовлекает Сириуса в поцелуй, притягивая к себе. Рукой Ремус аккуратно надавливает на его щёки, заставляя приоткрыть рот, в который вторгается языком. Он напирает, прижимая Блэка к соседней тумбочке и одной ногой разводя его колени в стороны. Сириус спускается руками вниз и поддевает низ его свитера, запуская под него руки. Кожа горячая, словно кипяток, и мягкая под его пальцами. Он проходится по впалому животу, по рёбрам и поднимается к груди, наслаждаясь тем, как Ремус протяжно выдыхает в его губы. Ремус притягивает его к себе ближе за ягодицы. Сириус криво ухмыляется и слегка оттягивает его нижнюю губу зубами, почувствовав эрекцию, упирающуюся ему в низ живота. Люпин в отместку прижимается бедром к его промежности, заставляя вздрогнуть. Сириус разрывает поцелуй, только чтобы снять свитер Ремуса, и когда он заканчивает с этим, то тут же с готовностью льнёт обратно. Блэк припадает губами к оголённой коже. Ремус довольно выгибается, откидывая голову назад. Он зацеловывает шею, острые плечи и оставляет небольшое пятнышко рядом с ключицей. Блэк нетерпеливо трётся о его бедро, сжимая от удовольствия губы. В брюках, на самом деле, уже давно стало невыносимо тесно. Ремус проводит языком по его нижней губе и цепляется за ремень, принимаясь расстёгивать. Когда Сириус сглатывает, его кадык судорожно двигается. Люпин оттягивает резинку трусов и, просунув руку, с внезапным для себя восторгом подмечает то, насколько влажными они оказались. Он нежно обхватывает рукой вставший член. — Блять, — резко выдыхает Сириус, когда Ремус наконец-то делает первые движения, и прижимается лбом к ямке между шеей и плечом на его теле. Ремус хватает Сириуса за волосы и, слегка сжимая, притягивает к себе, впечатываясь в губы. И он целует его с таким напором, таким напором, ведь как по-другому, когда Сириус выглядит как грёбаное божество в этот момент? Люпину нравится, каким уязвимым и податливым Сириус становится в такие моменты. Как его губы в стоне размыкаются в идеальное «о»; как руки хаотично сжимают белую кружевную скатерть до побелевших костяшек; как опрокидывается голова и длинная чёлка спадает на лоб; как ресницы отбрасывают на впалые щёки трепыхающуюся, словно крылья бабочки, тень, а на острых скулах цветёт нежный румянец. Ремус проводит по всей длине, оттягивая крайнюю плоть и распределяя предэякулят. Сириус отрывается от стола и подносит руку к его промежности, начиная невесомо поглаживать. Люпин кусает внутреннюю сторону щеки и, поразмыслив, перехватывает его руки и скрещивает их над головой, пристальным взглядом как бы говоря: «У меня на тебя ещё есть планы, не торопись». С каждым движением рука скользит всё быстрее, заставляя Сириуса вздрагивать и толкаться невпопад в его кулак, прося о большем. Ремус дразняще сбавляет темп и с вызовом заглядывает в переливающуюся похоть его глаз. Сириус проводит дрожащей рукой по его лицу, убирает прядь за ухо, а после переходит на макушку, грубо сжимая волосы у основания, как бы говоря: «Ты не охренел часом?» Ремус хватает его за руку, отводя от своих волос. Он с нежностью целует тыльную сторону ладони, а после переходит на шею. Люпин губами чувствует, как его сердцебиение ускоряется, когда он вновь наращивает темп. Сириус мычит от удовольствия. И, боже, Ремус мог бы, как какой-то жалкий школьник, кончить лишь от этого. Ремус кусает его за мочку уха и полностью переходит к чувствительной головке. Сириус вздрагивает, когда он начинает поглаживать её внутренней стороной открытой ладони. И он уже на грани, его член пульсирует с каждым движением руки Ремуса. Движения становятся рваными, быстрыми и резкими. — Люпин, мать твою! — выкрикивает Сириус и обильно изливается в ладонь Ремуса. — Боже, у меня звёздочки перед глазами, — бормочет он неразборчиво, обмякая в его крепких объятиях. Ремус ласково проводит кончиками пальцев по его позвоночнику, придерживая одной рукой за талию. Люпин зарывается в волосы Сириуса, чтобы спрятать лицо, на котором непроизвольно с каждой секундой расплывается всё более и более по-идиотски счастливая улыбка. Сердце стучит, как тонкие крылышки колибри. — Знаешь, я слышал, что в Бирмингеме есть неплохие фотостудии, я мог бы снимать одну из таких для своей работы. — Я был бы рад, Ремус, правда, — отвечает он, а после хмыкает: Я же слышал, что на втором этаже есть комната с кроватью с ортопедическом матрасом. — Я только что подрочил тебе на этой тумбочке, но, конечно, давай позаботимся о наших позвоночниках и пойдём заниматься любовью на кровати с ортопедическим матрасом. — Пошли? — Пошли, — соглашается он, сплетая их руки воедино. Возможно, Сириус Орион Блэк сможет наконец-то поверить в рождественское чудо этой святой ночью.