Звери

Утро всегда громче, чем ночь или вечер. Крики разлетаются, ударяясь о белые стены, гомон не смолкает до самого обеда. По этой причине Эзоп старается не соваться дальше своей комнаты и сидит до того момента, пока его не потеряют окончательно, заставив кого-нибудь проверить, жив ли он. Глаза в потолок, руки каждый раз нервозно проводят по тканям простыни: такой вид не внушает доверия пациентам. Эзопа трудно назвать новеньким, и дружелюбным его не назовёшь. Он не новенький ни в каком из возможных смыслов. Сколько он проработал тут? Несколько лет, несколько действительно неплохих лет, пока... пока не случился этот инцидент, после которого приходится оглядываться по три раза через каждое плечо, когда идёшь по тёмному коридору. Не новенький он и в списках пациентов: прожив тут уже 7 месяцев, начинаешь верить, что находишься тут всю сознательную жизнь. Это можно списать на действие таблеток, которыми его пичкали в далёком прошлом, где он не мог отказаться открыть рот. Он не смог вернуть свои отношения с бывшими пациентами. Причина тоже покрыта большим слоем пыли, краски, заделана кривыми досками. Его психическое состояние, как он уже в первый месяц понял, пошатнулось слишком сильно, а лечить себя Эзоп не смог. Конечно, жалеть себя он тоже не стал, пробуя найти ответы в белых стенах и закрытых дверях. И так прошли все последние месяца, когда его единственным спутником был голос в голове, умолкающий внезапно, пугающий своим резким появлением, а позже вовсе пропавший. Не на всегда, конечно же. Где-то в укромных уголках слышится тяжёлый вой дикого внутреннего зверя. Эзоп встаёт, упираясь локтем в спинку кровати. Все скрипит и прогинается, нарушая целостный покой этой комнаты. Стопы опускаются на пол, не находят теплоту даже простого ковра, оставляют отпечатки на полу. Его обувь пылится под кроватью, потому что выходить отсюда не было ни единой причины до этого момента. Пальцы нащупывают твёрдую подошву, вытягивают ботинки и помогают втиснуть ноги в обувь. Всё это происходит до жути медленно, но никак не расслабленно. Ощущения такие, словно бьёшь стенку молотком без единого звука, пугающего своей резкостью. Эзоп хотел бы сказать самому себе, что в этом нет его вины, но запинается о реальность. Таблетки он не пил больше недели, а значит все, что происходит с ним сейчас, происходит по его вине. Дальше лишь обычный обряд, когда вытаскиваешь пилюлю из-под языка, кривишься от мысли, что мог это выпить, а после забрасываешь в небольшое отверстие под вентиляцией. Там пропадали все вещи, увидеть которые другим было нельзя. Там лежат и старые таблетки, и новые, и какие-то ненужные пока отмычки, а ещё поблекшие от времени конфеты, подаренные доктором давно. Они просто появились в один день на столе и пролежали там несколько суток, пока Эзоп не встретился с недовольным взглядом Джозефа. Но тот ничего не сказал, предпочитая вернуться к обсуждению лечения, а когда конфеты были наконец спрятаны, лишь довольно огляделся. Слишком хищно для обычной эмоции, которая должна бы была быть на его лице. Видимо, уже прошёл обед. В комнате часов нет, поэтому отследить время можно только по голосам снаружи. Собственное ощущение времени умерло вместе с прошлым Эзопом и не решает вернуться. Эзоп же не решает вернуть. За дверью тихо, обманчиво спокойно для такого места. Это помогает набраться сил перед выходом в светлый коридор. Он не ослепляет лишь по причине, что и в комнате всегда включён свет в дневное время. Эзоп вдыхает воздух полной грудью, осматривая коридор. Длинный, противный, как собственные мысли. Он не выходил несколько дней, но по ощущением сидел взаперти десятки лет, считая дни до момента, когда и вовсе сойдет с ума. Несколько шагов по коридору в сторону столовой, слушая собственное приглушенное дыхание и разговоры за дверьми. — Говорят, он считает себя врачом, — тонкие стены редко скрывают нашептывания, просвещая всю больницу о чужих планах и мыслях. Исключением являются только доктора, совладавшие с этим зданием, договорившиеся со стенами не раскрывать их маленькие секретики. — Я слышала, он даже пытался убить врача, — гнетущая пауза, пока Эзоп задерживается на пару секунд рядом, — и себя тоже. Громкий звон из церкви заставляет людей наконец замолчать. Голоса больше не слышно, как не слышно и собственное дыхание. Только звонкий цок каблуков где-то у самой двери в столовую, вроде у кабинета доктора Джека. Ноги слегка трясутся, но точно не от страха. Страх ушёл четыре месяца назад на проклятом электрическом стуле, страх ушёл вместе с уходом Джозефа, когда он оставил его там в темноте совсем одного терять сознание и умолять вернуться. Страх не вернулся даже тогда, когда он держал в руках нож, но это навязчивое воспоминание каждый раз откидывает назад, поэтому вспоминать не хочется. Последнее, чего Эзоп мог действительно бояться в этой больнице, — улыбки Джозефа. Поглощающей разум, стирающей твои рамки, создающей свои. Когда-то давно эта улыбка заставляла сердце Карла биться быстрее. Что же, изменилось действительно мало: сердце все так же бьётся быстрее, но уже по другим причинам, которые озвучивать ни вслух, ни в голове не хочется. — Мистер Карл, рад вас видеть, — Джек появляется из-за поворота, чуть не задевая своим халатом Эзопа. Улыбка как всегда чуть натянута, хотя под маской её не видно. Эзоп просто уверен, что доктор улыбается, щуря свои глаза. Как кукла. В этом месте и правда у всех привычка прищуривать глаза, присматривая за пациентом. Еще Эзоп уверен, что Джеку слишком все равно на него, чтобы тратить свое время тут, но он ради приличия здоровается. У этого доктора свой любимчик, сидящий сейчас в своей комнате и пытающийся не задохнуться в собственной злости. Наиб не выносит яркие запахи, громкие и резкие звуки и своего лечащего доктора, который направляется в данный момент к нему. Все эти мелочи Эзоп помнит не только из собственной прошлой жизни, но и из документов, которые удалось найти в свободном доступе. Это не единственная тайна, которую удалось разгадать, но одна из многих. Каждый раз он находит эти документы на столах, в дальних углах больницы и в своей комнате. Эзоп ставит оставшееся от своего разума, что это один из способов свести его с ума. Фигура доктора удаляется быстро, тот спешит скрыться за дверью в комнату пациента. Слова не слышны, стены почистили все за хозяином этого места, но Эзопу до них нет дела. Собственные мысли ведут его так до двери в столовую, где мерцает сломанная лампочка, где все те же неизменные одинаковые подносы и остатки овощей на тарелках. Эзоп овощи не любит, но ещё большее недовольство доставляет ему холодный взгляд Джозефа, режущий спину. Они не кивают друг другу и ничего такого, но Эзоп готов поставить на кон свою жизнь, что доктор доволен его поведением. Люди ставят на кон свои жизни ради любви или ещё чего хуже, а Эзоп проиграл свою жизнь таким способом, встретив лишь одного человека. Глупо в итоге вышло для него, для его пациентов из прошлого, даже для самого Джозефа, хотя это он точно не признает ни в прошлой, ни в других жизнях. Еда до ужаса неприятно оседает на языке, медленно пролезает в горло, падает в пустой желудок, пачкает белые перчатки. Одно из самых неприятных дел в его дне, если не считать разговоры с его врачом. С тарелки быстро пропадает сухой кусок мяса и оставшиеся овощи, а сама посуда остаётся на месте. Её никто не будет убирать ещё час. По каким-то причинам уборщику платят либо слишком мало, либо он предпочитает не подходить к пациентам сразу после приёма пищи. Эзоп может вспомнить лишь один случай, когда убирались сразу же: в этот день его руки не выдержали одну из тарелок и та полетела на пол, прям под ноги к Джозефу, что решил спросить про самочувствие. Тогда уборщику пришлось отложить свой отдых и сгрести осколки в совок, а после язвительно высказаться о том, что он уволится отсюда завтра, если пациенты будут и дальше доставлять проблемы. Пациенты промолчали, доктора пообещали урезать зарплату, а Эзоп ещё долго смотрел под ноги, лишившись возможности говорить на день. Джозеф отнёсся к этому с неким пониманием, потрепав по волосам и проводив в комнату, но его улыбку в той уродской тёмной комнате не выбить даже самым сильным зарядом тока. Эти заряды способны только на две вещи: причинять боль и заставлять забываться в собственных кошмарах. Справляются на отлично, Эзоп это понял в первый (а может, черт его знает, уже не в первый) раз, когда от пальцев ног до головы тело прожгло с такой силой, что собственный крик был не услышан. После десятка таких процедур воспоминания о былом исчезали, а новые не спешили занять их место. Эзоп сравнивал это с адской пыткой, где нет место ни старому, ни новому, а есть место бесконечной боли, которую помнишь всегда. Тарелка пуста, желудок полон, в голове нет мыслей. Такие обычные дни редкость для него, но в последнюю неделю приходится привыкнуть. Ранее все смешивалось в общий кошмар с помощью таблеток и сеансов наказаний, после такого встать не было желания, а если и хотелось, то ноги не могли поднять тело. Только рвало жёлтой горьковатой смесью и кружилась голова, а успокоительное забирало с собой все оставшиеся мысли. День за днем. Месяц за месяцем. И если в космосе разучиться ходить можно за каких-то пару недель, то в этом вакууме разучиться жить можно ещё быстрее. Свободные дни редкость, а тогда сложно придумать что-то интереснее, чем смотреть в потолок или перекидываться словами с врачом. В подобное страшно поверить, но его единственный собеседник пытается свести его с ума, а после подлатать сердечные раны. Он никогда не оставляет его, это пугает каждый раз, если вспоминать. Даже сейчас смотрит. И Эзоп все же находит в себе силы встать и направиться отсюда прочь в сторону ванной комнаты. Коридоры длинные, светлые, на секунду это даёт забыть, где ты находишься. Но только на секунду, потому что каждый раз крики пациентов или шушуканья врачей возвращают тебя в эту реальность. Эзоп чаще смотрит в пол, чем по сторонам, предпочитая случайно не столкнуться один на один с другим взглядом, но в этот раз в ванную заходит, не опуская глаз. Не ожидает увидеть никого, потому что обычно в это время все остаются в своих комнатах или бродят по улице в поисках тишины, но видит силуэт в чёрном плаще. Эндрю появился тут позже на пару месяцев, совсем нелюдимый даже для такого места. Его никто не видел и не смел трогать, пока он оставался в своей палате и отказывался от общения. На самом деле Эзоп знает про этого пациента очень мало: документы, что он смог найти, не слишком раскрывали прошлое и не давали всех ответов. Обычная судьба слишком бедного человека без семьи, пропитанная огромной верой. Не его, конечно же, а других, что испортили мальчику жизнь, а потом избавились самым позорным образом. Когда Эндрю оборачивается, то наконец замечает Эзопа, пристально смотрящего куда-то сквозь. Стены воняют дешёвым порошком, а между трещин роются тараканы. Неприятное зрелище, заставляющее Эзопа нервно протереть руки: вид мелких существ дёргает что-то внутри. Эзоп не помнит, почему их вид так его нагнетает, но разве это важнее того, что происходит сейчас? — Д-добрый день? — неотъемлемая часть такого тревожного человека — он запинается каждый раз, когда чувствует угрозу или не уверен стоит ли что-то сказать. Руки прячет глубоко в карманы, а глаза — за длинную чёлку. Эзоп думает, что он выглядит далеко не жалко, но настолько потеряно, что хочется порывисто обнять или сказать об отсутствии его вины. Эзоп сам теряется, потому что он ни с кем не говорил так давно, а эта неожиданная встреча с Эндрю ставит его в тупик своих мыслей. Джозеф упоминал, что молчать вечно не выйдет, но будет рад, если останется единственным человеком, с которым Эзоп может разделить тишину. Может сейчас это и подталкивает Карла не оставаться в стороне. Хотя бы сейчас. — Я думал, в это время тут никого нет, — говорит Эзоп, фокусируя взгляд на удивлённом лице. — Я тоже был в этом уверен, поэтому и пришёл, — Кресс улыбается. Прошло много времени с его появления и полной тишины, когда Эзоп наблюдал его одинокого, блуждающего между стен. Тогда он выглядел спокойно для человека, что предпочитает вообще не выходить из палаты. Они говорят ещё немного. Этого хватает, чтобы Эзоп узнал чуть больше про парня и смог успокоить свое одинокое сердце. Эндрю не любит выходить в дневное время от слова совсем, но громкие крики рядом с палатой заставили его скрыться тут. И свет ему все равно слишком яркий, неприятно касающийся плеч и волос, но выключить его никак нельзя: отсутствие выключателей тому причина, ведь, кто знает, что взбредет в голову больному человеку. Эзоп уходит, чтобы не видеть больше потерянное лицо Эндрю и не смущать того. Все же общаться в пустой ванной куда более странно, чем где-либо ещё. И Карл думает, что им стоит пообщаться в другом месте ещё раз. Приходится поразмыслить над словами Кресса о громких криках, которые его и спугнули. Рядом с ним находится комната Наиба, и это вроде бы неудивительно, что такой человек будет доставлять неудобства. Смущает лишь воспоминания о Джеке, который наведался туда в это же время. Коридоры, опять длинные коридоры, закрытые двери, мелькающие пациенты. Одна из дверей подписана как "Библиотека" и манит больше всего, потому что шанс узнать что-то большее всегда радовал. Но дверь заперта на ключ, свет внутри не говорит, а множество царапин на дереве пугают. Что же там может быть такого, что заперто для просмотра? Если разобраться с этим, можно найти ещё какие-то записи про историю этого дома, поэтому на ближайшие время это будет темой для размышлений, пока Эзоп ещё может размышлять. Медленные шаги, шумное дыхание, сбившееся по дороге. Ещё немного и он возвращается к своей комнате, сделав круг по больнице. Стоит открыть дверь и укрыться от чужих глаз, становится свободнее. И дышать, и думать, и отдыхать. Настолько, насколько возможно, удаётся расслабиться на кровати прямо в ботинках. Мысли за день собираются в кучи, формируют какие-то собственные записи на несуществующей доске. Эндрю Кресс, Джек в комнате Наиба, крики оттуда, взгляд Джозефа. Для одного дня событий слишком много, они смешиваются в голове и не отстают никогда. Без таблеток и с ними тяжело: ты либо ничего не соображаешь, либо соображаешь слишком много, а это в каждом случае шкребет мозги. Эзоп поддаётся соблазну закрыть и не открывать глаза, прислушаться к ощущениям внутри, сжать простынь пальцами, пытаясь заземлиться. Воздух сгущается, дышать все тяжелее и тяжелее. Такое предвещает паническую атаку или полное отключение мозга. Спать каждый раз сложнее и сложнее, паника сжирает изнутри, тьма в глазах пугает. Если удаётся поспать утром, можно считать день неплохим. Под эти размышления и биение сердца Эзоп отдаёт себя сну и кошмарам. Что-то вечно, как улыбка Джозефа в ночи, а что-то скользит между пальцев, не удерживается и на сотую секунды, как обычный сон, которого Эзоп не знает давно. Дверь приоткрывается с обычным скрипом. Эзопу уже все равно, когда в его глотку лезут горькие пальцы.