Странные у вас традиции, Рид

      — У меня срочное дело! Не терпит отлагательств!       Лу встала перед зеркалом, нахмурившись, стряхнула со своих волос маленький кусочек какой-то поблескивающей на слабом свету ламп бумаги, тут же обнаружила, что удивительным образом подобного вплетено в толстую рыжую косу штучки три-четыре, неслышно, одними губами выкинула смачное ругательство, при этом выразительно округлив глаза, будто высказывала возмущение своему отражению, положила телефон на тумбу перед собой, предварительно переключив на громкую связь, принялась переплетать волосы.       — Рид, — протяжный, наглый зевок, — я, к своему сожалению, медицинское образование не получал, потому помочь вам ничем не смогу. Вы ведь звоните мне потому, что у вас не все в порядке с головой?       Лу бесшумно передразнила его, пытаясь при этом скривить губы и нахмуриться так, как это обычно делал он, что вышло очень плохо, неправдоподобно, но забавно; однако девушка тут же спрятала наметившуюся улыбку, понимая, что в голосе может проскочить несерьезность и насмешка, а ведь ее главной задачей было убедить, что дело, по которому она беспокоит такого важного человека, крайне важное. Лу, вздохнув, продолжая переплетать косу, громко произнесла, выжимая из себя волнение:       — Вы зря, очень зря язвите, — для правдоподобности покачала головой, словно он мог ее видеть в данный момент. — Мне очень, конечно, стыдно тревожить вас ночью, — чуть не добавила: «Особенно в новогоднюю», — но вспомнила, что, должно быть, такие люди, как он, даже и не думают придавать ночи с тридцать первого декабря на первое января какое-то особенное значение. — Я даже не попрошу вас забрать меня, так и быть, но нужно срочно за город.       Уставшее, изнеможенное, сонное, может быть, даже несколько раздраженное по ту сторону трубки, когда, Лу представляла, он, должно быть, стоя на кухне, опустил руку на подоконник, взглянул в окно, на разноцветный в ночную пору из-за мрака в странных переулках и яркого света голографических вывесок перед дорогами, неприветливый город, досадливо потер переносицу двумя пальцами, пытаясь быстро соображать, хоть проснулся буквально минуту назад:       — За город? Для маньяка вам не хватает скрытности, Рид.       Лу ухмыльнулась, признавая соблазнительность такого метода избавления от вечно ворчащего, ругающегося себе под нос обо всем, что его окружает, противного временами мужчину, но решила, что повременит с этим, потому что этим вечером — или, правильнее, этой ночью? — у девушки были несколько другие планы на него.       — Поверьте, если бы я хотела избавиться от вас, вы бы об этом никогда не узнали, простите за фамильярность и грубость, — Лу постаралась звучать как можно более недовольной и даже злой. — Это насчет всего этого дела с псиониками.       Полуминутное молчание, что девушка даже побеспокоилась, не отошел ли он от телефона, решив даже не слушать так нагло нарушающую его покой Лу, а все же после этой странной паузы прозвучало чуть более бодрое, но все такое же раздраженное:       — Что у вас там?       — Я не могу говорить об этом по телефону. Это слишком… — Лу протянула какой-то невнятный звук, надеясь, что он поймет, но, видимо, мужчина все еще спал, раз продолжал молчать. — Опасно, вы понимаете.       — Ваши опасения беспочвенны, — флегматично заметил он, тяжело вздыхая; послышалось тихое гудение: наверное, включил кофемашину. — Прослушки не ведется. Говорите.       — Нет, не беспочвенны, — возмутилась Лу, наконец покончив с непослушными волосами, внимательно оглядела себя в зеркале. — Не заставляйте меня звонить Приору.       — Вы уже давно перешли грань дозволенного, — он вдруг громко ухмыльнулся, и от выражения хотя бы подобия его положительных эмоций у девушки на душе даже легче стало, — так что я не удивлюсь такому исходу.       — Пожалуйста, месье, — взмолилась Лу, взяв телефон, возвращаясь к небольшой, но полной сумке, оставленной на кровати. — Только коорди…       — Вы уже начинаете говорить со мной, как с равным по должности, — при этом он должен был прищуриться. — Вы не замечаете, что что-то не так?       — Извините, месье, — покорно пролепетала девушка, неприязненно содрогнувшись от проскочившего в ее голосе бараньего блеяния. — Это не займет много времени. Чтобы поберечь время, я готова даже вас забрать на мотоци…       — Еще чего не хватало, — недовольно фыркнул он. — Перед тем, чтобы что-то предложить, всегда думайте сначала, Рид; говорят, иногда это бывает полезно и, — щелчок: кофе приготовился, — не ставит вас в неловкое положение.       Лу закатила глаза, произнесла устало, перекидывая сумку, на удивление, не такую тяжелую, через плечо:       — Значит, поедете сами?       Минутное молчание; девушка слышала по ту сторону звонкие плески, видимо, кофе, который он, уже окончательно проснувшийся, решил заварить, еле слышное хлюпанье — с педантичным видом попивает, — шорох, кажется, одежды — почему она думала, что он раздетый? Скорей всего, такие, как он, даже спят при полном параде, — вдруг тяжелый вздох, а за ним — спокойное, ровное, почти даже апатичное:       — Вы невыносимы. Я заеду за вами.       «Так бы сразу», — ухмыльнулась Лу, отключившись и поудобнее перехватив сумку.                     Не понадобилось особенно много времени, чтобы у дверей квартиры девушки оказалась черная шикарная и явно дорогостоящая машина, однако явно неслужебная, частная, в этом Лу, вставшая перед автомобилем с нагруженной сумкой, не сомневалась ни секунды. За тонированными окнами скрывался он, она знала, решивший ехать без водителя и даже без Фарука, все же, видимо, понимающий, что дело важное, требующее отсутствие свидетелей, даже таких, что не будут задавать вопросы; Лу кое-как подавила улыбку от шальной мысли, что они поедут вдвоем… куда-то… ночью… для правдоподобности нахмурилась, зная, что он сейчас наблюдает за ней.       — Особенное приглашение ждете, Рид? — прозвучало раздраженное, недовольное из автомобиля. — Не тратьте ни свое, ни мое время.       Неслышно хмыкнув, Лу обогнула автомобиль и чуть ли не с разбегу прыгнула на сидение, рядом с водительским, чуть не налетев при этом на него, впрочем, предусмотрительно отодвинувшегося вбок, видно, достаточно зная привычки и повадки так ничему и не научившейся у высшего света девушки, громко хлопнула дверцей, на что он неприязненно поморщился, сжав на мгновение руль сильнее, но все же опустил руки на колени с усталым вздохом. Лу, по-хозяйски кинув сумку на задние сидения, что он наблюдал с видимым возмущением, закинув ногу на ногу, наконец повернулась к мужчине.       Было непривычно видеть его не в повседневной серой инквизиторской форме, но, понятно, даже он не стал бы наряжаться для встречи посреди ночи со взбалмошной девушкой, затеявшей нечто сомнительное, что он еще, к своему сожалению, не мог понять: черная рубашка, привлекательно расстегнутая на две верхние пуговицы, и темные свободные брюки, как показалось Лу, слишком легкие для затяжных морозов Нью-Пари. Наконец прекратив наглое разглядывание мужчины, девушка посмотрела ему в лицо, в глаза, пылающие во мраке опасным, злым огнем, произнесла, стараясь звучать требовательно, но не фамильярно:       — Надо сразу отсюда за город. Там я покажу, куда ехать.       — Объясняться вы не собираетесь? — прищурился он.       — Я не доверяю вашей машине, — заметила Лу с важным видом. — На месте все сами увидите, давайте поспешим.       — Если бы этот автомобиль прослушивался, — он скривился, однако завел машину, — поверьте, нас обоих уже ждала беседа с Приором.       Лу неопределенно передернула плечами, прислонившись виском к темному стеклу, как бы отвернувшись от него, показывая всем своим видом, что ей самой не особо хочется ехать с ним, но не остается ничего другого, приходится терпеть ради «всеобщего блага»; девушка видела в отражении стекла забавно серьезное выражение своего лица, кое-как сдержала ухмылку, смогла-таки сохранить хмурость, даже мрачность, не желая, чтобы он раньше того, как они уже выедут за город, поймет, насколько развит актерский талант Лу.       Девушка смотрела на улицы Термитника, затем — самого Нью-Пари, вновь про себя отмечала, что уже сделала еще днем, когда разъезжала по магазинам на своем байке, что отчего-то утратилось значение этой ночи, такого праздника, единственного, что прежде согревало ее обозленное сердце, всегда переносящего ее в беззаботное, уютное детство. Она помнила, как в Ле Лож все собирались на главной площади, ставили елку и вместе наряжали ее всем, что только найдется дома, сами делали игрушки из пластмассы, сшивали старых кукол, вырезали фигурки из свечей и бумаги, у многих находилась мишура — единственное, что сверкало на этом дереве. Лу помнит, какой вклад внесла в это общее дело: повесила близко к стволу, чтобы никто ненароком не украл, свою маленькую лошадку отчего-то на колесиках; папа и мама хвалили ее и радовались, что их бойкая дочь не пожалела и тоже захотела поучаствовать в украшении елки. И было потом уже все равно, что игрушка исчезла с елки через неделю — Лу заразилась этим новогодним настроением, даже забыла о своей лошадке, радуясь одному тому, что настает такой волшебный праздник.       Конечно, постепенно эта традиция забывалась по мере того, как из Ле Лож уезжали в Нью-Пари, как в этом поселении многие из тех, что сохраняли эту доштормовую традицию, умирали, а после возвращения из интерната Лу обнаружила, что все и забыли о елке. Поначалу Лу совсем не думала об этом, так как ее характер и образ мышления претерпели сильные изменения, но отчего-то совсем недавно она вспомнила о том, что существует такой чудесный праздник, о котором все напрасно забыли. Совсем недавно. Отчего же?       Лу искоса взглянула на него, с безразличием на лице продолжающего вести машину, снова приникла к стеклу, борясь с интересными, в какой-то мере, наверное, неправильными, недопустимыми мыслями: «А ты хоть когда-нибудь праздновал Новый Год? Ты же явно старше меня лет на десять, выбивался из низов, ты должен был вовлечен в это». Тут же цеплялась за эту мысль со странным азартом: «Да, лет на десять точно старше, — внутри себя ухмыльнулась. — А все-таки поверил. Даже жаль тебя разочаровывать, но что поделать?»       — Дальше направо, — негромко произнесла Лу, не взглядывая на него.       — Что у вас в сумке? — строго спросил вдруг он. — Надеюсь, там не складная лопата.       — Не хочется умирать? — ухмыльнулась девушка, все же не сдержавшись.       — Не хотелось бы, — лаконично ответил он, не отрывая взгляда от дороги. — Все же я не довел до конца расследование.       — Какой вы преданный своей работе, — хмыкнула Лу, закрыв глаза. — А я думала, не хотят умирать только потому, что хочется жить.       — Стремление к цели ради одного стремления? — по-своему он понял слова псионички. — Нет, Рид, я давно уже не в том возрасте, чтобы жить ради жизни.       — Все стареют по-разному, — парировала она, всеми силами сдерживая улыбку, желая звучать как можно наиболее серьезно.       — Лу Рид, — протянул он раздраженно, словно подготавливая Лу к нотациям, лекциям, укорам в том, что ей не стоит так фамильярно общаться с ним. — Неужели вам нужно напоминать о субординации?       — Не стоит, — махнула девушка. — Только зря время потратите.       — Вам так нравится выводить меня из себя? — тяжело вздохнул он.       — Дальше снова направо. Да, вы забавный.              Лу резко распахнула глаза, далеко не сразу поняв, что вообще сказала, посмотрела на саму себя в отражении тонированного окна, будто желая убедиться, что не превратилась в кого-то другого, позволив себе такую вопиющую фамильярность, но, разглядев свои ясно-голубые глаза со странно пульсирующими зрачками, понимая, что сама сказала такую красноречивую глупость, отвернулась еще больше, не желая, чтобы хотя бы в отражении он смог разглядеть выражение ее лица, что сейчас приобрело некоторую баранью тупость и легкий, призрачный оттенок смущения, который, конечно, можно было принять за испуг или удивление, но, Лу знала, он способен понять.       — Извините, месье Жонсьер, — шумно выдохнула девушка, прожигая взглядом свои же глаза, в которых словно таял сахар под дождем или растекалось мороженое под лучами палящего солнца. — Не поймите неправильно…       Однако Марк совершенно спокойно произнес:       — Поверьте, Рид, когда-то вы говорили еще более возмущающие меня вещи.       — Да? — Лу удивленно вздернула бровями. — Когда?       — Вы думаете, я ваши реплики любовно в блокнот записываю? — хмыкнул Жонсьер. — Были инциденты.       Девушка промолчала, а он не стал продолжать эту тему, потому весь оставшийся путь — а это несколько десятков километров прямой дороги мимо теплиц и садов — они проехали в абсолютной тишине: Лу было неловко просить включить Марка какую-нибудь музыку, тем более — настаивать на своей, ведь была почти уверена, что их музыкальные вкусы не совпадут, а сам мужчина, видно, комфортно чувствовал себя, слыша только шум мотора своего автомобиля.              Остановились около дубов, конечно, выращиваемых в фармацевтических нуждах, одновременно покинули автомобиль, только Лу задержалась, протянувшись к задним сидениям за своей сумкой, выпрямилась под строгий взгляд Марка и, пытаясь отпустить внутри себя что-то безумно волнующееся, стучащее с невероятной силой и скоростью, будто сходящее с ума от того, что придумала сама девушка, неприятно давящее на грудь, заставляющее дышать чаще и громче, потому что из-за чего-то легкие не могли работать в прежнем режиме; несчастное сердце, познающее нечто странное, неизведанное ранее, непонятное, от чего хочется избавиться, что хочется отринуть, но не получается. «Ожидает новогоднее чудо», — подумала, будто успокаивая себя, Лу, махнув Жонсьеру рукой в знак того, чтобы он следовал за ней, включив фонарик на телефоне.       — И все же, — произнес негромко Марк, следуя за девушкой, сохраняющей в своей походке уверенность, хоть внутри все неприятно дрожало, — перед тем как увидеть что-то, что не стоит видеть непросвещенным служителям Церкви и правоохранительным органам, я бы хотел узнать, что случилось.       — Терпеливостью вы не отличаетесь, месье, — заметила Лу, думая, что общаться с ним по телефону об этом было гораздо проще, чем вести туда.       — Что за загадки? — похоже, мужчина нахмурился. — С каждой секундой у меня растет желание вернуться в машину и уехать. Без вас.       — Вы бросите девушку на произвол судьбы? — почти возмутилась псионичка. — Как жестоко с вашей стороны.       — Жестоко будить человека в первый час ночи и заставлять ехать за город, — парировал Марк. — Не будь вы в охране Мартена и таким доверенным лицом, уже не раз доказавшим свою преданность Церкви, я бы установил за вами наблюдение. Очень уж это все подозрительно.       — Значит, — усмехнулась Лу, проходя дальше, мимо густой чащи, — мне можно за вас не беспокоиться, сможете дать отпор всяким подозрительным личностям.       — Лу Рид… — устало начал Жонсьер.       — Мы на месте, — сказала девушка, с неудовольствием заметив, как дрогнул голос, когда оборачивалась к мужчине.              Марк внимательно огляделся по сторонам, спрятав руки в карманах свободных брюк, невольно тем самым обрисовав силуэт своих узких бедер, скрытых в обычное время за плотной темной туникой, шагнул влево, назад, поднял голову, с любопытством рассмотрев узор на листьях дубов, оглянулся назад, присел на корточки, присмотревшись к земле, медленно, с тяжелым, нарочито громким вздохом выпрямился, закрыл глаза на секунд десять, чтобы затем, сохраняя в каждом своем движении все тот же неподражаемый пафос, пронзив Лу, до сих пор не проронившую ни слова, мрачным взглядом, сравнимым с черным дымом горящих опасных химикатов, медленно произнес, отчеканивая каждое слово:       — Зачем мы сюда приехали, Рид?       Девушка, пытаясь не думать о том, насколько глупо улыбается, чувствуя, как внутри все трепещет от этого тяжелого, придавливающего ее к земле взгляда черных, как смоль, завораживающих своим мраком глаз, не очень ловко вытащила из сумки утонченную бутылку вина, проговорив странно срывающимся голосом:       — Знаете ли вы, как мы в Ле Лож праздновали Новый год?              Смотря на Лу исподлобья не то что злым — почти полным презрения и ненависти взглядом, показывающим, как примерно ощущают себя те, кто попадает в ад, Марк медленно приблизился к девушке, заставляя ее отступать назад, при этом судорожно сжимать в одной руке бутылку, в другой — свою сумку. Какая-то внутренняя сила его невероятно больно давила на Лу, никогда еще не чувствующую себя так странно, не ощущающую прежде одновременно и испуг, почти ужас от осознания того, какая глупость была сотворена, насколько плачевно собственное положение, и странное возбуждение, граничащее с благоговением, слабые отголоски таившейся в девушке нежности, что иногда показывалась ее друзьям, сладкое ожидание чего-то хорошего, по-настоящему прекрасного, как новогоднее чудо, которого особенно ждала маленькая девочка, смотря на бедно наряженную елку в своем поселении. Только тогда ей правила детская радость, счастье от одного того, что скоро настанет праздник, сейчас же появилось нечто ало-черное, опасное, завораживающее, приятно давящее внизу живота, небольно скручивающееся там в узел, от которого хотелось выгибаться грудью вперед, от такого приятного и странного чувства; Лу сдерживалась, продолжая отступать назад, делая шаги вместе с Жонсьером, прожигающим ее острым, но безумно горячим взглядом, что, будь осязаем, смог бы спалить деревья и траву вокруг них. Марк слишком легко добился того, чтобы девушка плавилась, и в хорошем, приятном смысле этого слова, и нет, когда страх выжигает собой все внутри, и в другое время Лу, привыкшая брать инициативу в свои руки в любых своих отношениях, возмутилась бы, попыталась бороться с этим, но не сейчас, не с этим мужчиной.       Вдруг за спиной оказалось дерево, толстый ствол дуба, к которому Лу вынужденно прижалась, частью себя надеясь, что Жонсьер все же остановится, другой — умоляя, чтобы этого не случилось, зажмурилась одним глазом, словно он мог ее ударить, буквально обняла свою сумку, будто пытаясь сгруппироваться, стать меньше, чем есть на самом деле. Марк громко припечатал ладонь над головой Лу о дерево, порывисто приблизился к ее лицу, желая задавить ее одним своим гневом, хоть на девушку, чувствующую себя странно с ним, это действовало лишь отчасти, прошептал, словно обдал псионичку огнем:       — То есть, Лу Рид, вы звоните мне посреди ночи, говорите о каком-то не терпящем отлагательств деле, заставляете приезжать в Термитник, забирать вас, ехать сюда, за город, чтобы потешить свое самолюбие и по-идиотски пошутить над служителем Церкви? — еще больше понизил голос. — Вы вообще в своем уме?       «Не уверена», — мелькнуло в мыслях Лу, не отводящей от огненно-черных глаз Марка взгляда, произнесла почему-то также тихо:       — Сегодня уже первое января, ну, праздник, Новый год, — нерешительно протянула. — Я подумала, почему бы…       — Почему бы не позвать на его празднование в чащу за городом дознавателя? — закончил мужчина за нее, вздернув брови. — Вы заставляете меня сомневаться, что вообще умеете думать.       — Новогоднее, — чуть не сказала «сумасшествие», — чудо. Вам разве это незнакомо?       Марк приблизился еще больше, что, казалось, между ними осталась лишь жалкая пара сантиметров, возмущающие часть Лу, видимо, отвечающую за рассудок и здравый смысл, отдающиеся чем-то приятным, хорошим, одновременно тяжелым для другой, чем правили чувства и только чувства; сказал обжигающе холодно:       — Я не звал тех, кто выше меня по должности, ночью за город. Знаете, — злая ухмылка, — привык отмечать как-то более скромно.       Сердце девушки пропустило удар, когда будто вспышкой отдалась неожиданная, почти беспричинная радость в нем, Лу даже не смогла сдержать улыбку, вызвав на лице Жонсьера забавную смесь злости и недоумения.       — Как вы отмечали? — поинтересовалась она с детской простотой.       — Лу… — прошептал Марк устало, вглядываясь в глаза девушки. — У вас вообще отсутствует инстинкт самосохранения?       — Месье, — Лу облизнула пересохшие от волнения губы, чем привлекла к ним секундное внимание мужчины, вновь улыбнулась, — лишь один невинный вопрос.       — Зачем вам это? — прищурился. — Если это не подводка к тому, что вы неожиданно достанете из своей сумки игрушку, которую я хотел в четыре года, то я не понимаю, зачем вам нужно это знать.       «Заманчиво», — подумала Лу, однако вслух произнесла тихое, терпеливое, на самом деле сгорая от одного ожидания ответа Марка:       — Вы же видите, что у нас давно перестали праздновать Новый год. А мы праздновали. Я… не так давно, — она неопределенно помотала головой, — вспомнила об этом празднике, о том, как это происходило в Ле Лож, и… не знаю, захотела его отпраздновать.       — Почему мишенью вашего новогоднего настроения стал я? — Жонсьер выгнул бровь, чуть отстранившись, из-за чего нечто внутри Лу почувствовало легкий укол разочарования.       — С друзьями я уже посидела, — не медля ни секунды, ответила псионичка, хоть продумывала то, что скажет, на ходу, — Мартена как-то стало неловко звать, а…       — А меня — в самый раз, — не без злобы ухмыльнулся Марк. — Странно вы вашу расположенность к человеку показываете, Рид, я бы не хотел оказаться вашим другом.       Лу недовольно скривила губы:       — Не бойтесь, вам это не грозит. А теперь я хочу все-таки узнать, как вы праздновали Новый год, — с легкой улыбкой добавила она.       — Наглеете, — лукаво прищурился Марк, и девушка с облегчением и глубинной робкой радостью заметила, как медленно, нехотя он оттаивает. — Я уже как-то говорил, что тяжело вам будет в жизни с таким характером.       — Так что не повторяйтесь и… — Лу вновь улыбнулась, осторожно опустив сумку с вином.       Жонсьер заметил-таки это действие и, вдруг оттолкнувшись от дерева, совершенно отстранившись от девушки, произнес с некоторым презрением:       — Спрячьте это. Я не собираюсь с вами пить.       «А кто сказал, что это тебе?» — ухмыльнулась Лу, однако послушно убрала бутылку в сумку, отошла немного от дерева, уже, конечно, не чувствуя прежнего давления, приготовилась слушать Марка, задумчиво взглянувшего вдаль, на холодные огни ламп теплиц. Мужчина, помолчав с полминуты, словно подбирая слова или же вспоминая, наконец сказал:       — Некоторые ставили елки, но мы почему-то пренебрегали этой традицией, — он пожал плечами, как бы отвечая самому себе на немой вопрос. — Один сосед был жутким фанатом доштормовых фильмов, потому настаивал на том, чтобы мы высыпали во двор снег.       — Снег? — удивилась Лу. — Каким образом?       — Нам пришлось ради него и… — закатил глаза, — ради идеи вытащить все, что было у всех нас дома из пенопласта, натереть и раскидать по двору. Хватило для того, чтобы создать ощущение, что действительно выпал очень избирательный, обошедший другие районы снег. Сперва многих это раздражало, а потом как-то привыкли, нам даже нравиться стало… А потом, — невеселая ухмылка, — он спился, умер, и все перестали этим заниматься.       «У нас поинтереснее было», — про себя признала Лу, подходя ближе к Марку, видимо, сильно углубившемуся в свои воспоминания, нерешительно заглядывая ему в глаза. Жонсьер тут же среагировал на это, резко обернулся к девушке, при этом еле заметно вздрогнувшей, привычным движением скрестил руки на широкой груди, как бы приходя в себя, словно детство сильно затягивало его в себя, произнес спокойно, равнодушно:       — Сейчас, конечно, ни о каком праздновании речи не идет. Новый год теперь не праздник, что, впрочем, даже правильно.       — Чего ж тут правильного? — хмыкнула Лу. — Такой значимый день раньше был, особенно до всего этого, а сейчас…       — Я не считаю это чем-то плохим, — Марк пожал плечами. — Между нами, конечно, признание только официальных праздников, когда прославляется человечество и мудрость Церкви, не радует меня, но по своей сути празднование Нового года безосновательно. Смена дат, а люди придают слишком большое значение.       — Но у нас теперь почти и нет праздников… «просто потому что», — возразила девушка. — Это как-то, — почему-то понизила голос, — неправильно.       — А вам лишь бы отдыхать, — вдруг улыбнулся Жонсьер.       Лу не смогла сдержать ответной, невольной улыбки, признавая, что в сущности мужчина прав, подошла еще ближе, не думая о том, что Жонсьер непременно отступил бы, но отчего-то оставался на месте, позволяя псионичке приближаться, приближаться.       — Может быть, — произнесла она, не замечая, что тихий голос приобретает какие-то игривые нотки, — я жду, как в детстве, новогоднего чуда.       — Человечество не одумается, Лу, — проговорил Марк тихо и серьезно, смотря в глаза девушки, бледно-голубые, почти белые, по цвету противоположные его, черным с некоторым теплым огнем по кайме.       — Масштабы моих желаний несколько меньше, — усмехнулась Лу.       — Да, — ухмыльнулся Жонсьер, опустив руки, — пока ограничиваются поездками вместе с дознавателями за город.       — Вы долго это будете еще припоминать мне, видимо, да? — вздохнула девушка, на самом деле, не чувствуя ни капли раскаяния, ни печали, ни обиды, ни усталости, все совсем наоборот.       Марк, снова спрятав руки в карманах брюк, склонив голову набок, смотря на Лу каким-то странным, новым взглядом, который, может быть, все это время просачивался сквозь этот обязательный холод, отчужденность, строгость и презрение, с которым, может быть, мужчина долгое время уже смотрит на эту девушку, не понравившуюся ему при первой встрече, возмутившую его спокойствие, созданную вокруг него тишину, прищурился, произнес негромко, с легкой усмешкой, не скривившей его губы в улыбке:       — Видимо. Лу Рид, вызвав за город посреди ночи на празднование Нового года, даже не удосужилась приготовить подарок своему спутнику, а так ратует за то, чтобы в Нью-Пари вернулась традиция ставить елку и радоваться обычной смене дат.       — Подарок? — удивилась Лу, признавая, что ворчливый мужчина, может быть, впервые оказывается прав.              Но ответ на собственный вопрос нашелся довольно легко, можно было даже подумать, что так и было задумано, запланировано девушкой, буквально утром тридцать первого решившей позвонить Марку именно тогда, когда его заочно приговоренная к казни жена и наверняка он будут спать, наговорить что-то о том, что нечто случилось за городом, чтобы только выманить его из дома, налюбоваться им в обычной одежде, в ничем не примечательной черной рубашке, однако показывающей ставшей до этого жадной Лу уголок его тела, широкой груди, уехать за пределы города и уже говорить о Новом годе. «Новогоднее чудо в этот раз, видимо, — плавало почти сонное, туманное, мутное в ее тяжелой голове, — заключается в том, что я сойду с ума»; Лу осторожно поставила под внимательный взгляд Жонсьера сумку на землю, вновь выпрямилась, не сводя глаз с его лица, почти полностью скрытого во тьме, сделала робкий шаг навстречу, нарушив границу дозволенного, субординацию, которую так почитает педантичный мужчина, что сейчас отчего-то не отступает, позволяет Лу, будто еще дома пригубившей алкоголь (во всяком случае, Марк это точно никогда не узнает), быть слишком близко, опасно близко для них двоих. Девушка, громко выдохнув, произнесла срывающимся шепотом:       — Зря вы так. Это традиция. Подарок есть.       Это было подражание какому-то доштормовому фильму, использование заезженного клише, но за то, что оно родилось у Лу само собой, можно ей его простить.              Чуть приподнявших на носках, хоть разница в росте у них была не такая большая, пытаясь не касаться рук и даже одежды, хоть так хотелось протянуться, почти бережно взяться, закрыв глаза, Лу с несвойственной ей осторожностью прикоснулась к губам мужчины, буквально окаменевшего от столь неожиданного действия, конечно, местами вспыльчивой, а все же взрослой и здравомыслящей девушки, что не могла так просто взять и с такой простотой поцеловать его, дознавателя, не последнего человека в Церкви. Когда она почти тут же отстранилась, чтобы посмотреть в его глаза, оледеневшие, кажется, от ужаса, от непонимания, что происходит, впивающиеся в лицо Лу, удивительно преобразившейся в такой момент, когда будто черты ее лица размягчились, сама она стала выглядеть добрее, милее, стала такой красивой, замечательной, Марк не шевельнулся даже, ничего не сказал, может быть, впервые в жизни растерявшись. Лу, не слыша ни единую мысль, хоть голова была забита этой тяжелой думой обо всем и ни о чем сразу, отчего было так больно и физически, и морально, снова поцеловала его губы, с умилительной осторожностью коснувшись его запястья, будто бы спрашивая, почему он не двигается, не отталкивает ее и не целует в ответ, подражает античной статуе, что просто ничего не может сделать.       Наверное, именно это подействовало на Марка, ведь почти сразу же после этого прикосновения, как от удара электрошоком, мужчина вдруг сжал плечи Лу и резко отстранил девушку от себя, не отрывая ни на секунду взгляда от ее лица, на котором одновременно отразилось удивление, ужас, испуг и, самое странное, почти и неразличимое страдание. Страдание, прорезавшее сердце девушки, уповающей лишь на свою удачу в этом спонтанном решении поцеловать дознавателя, с которым вы ни за руки не держались, ни на свидания не ходили, так, погрызлись пару раз и все. Она хотела, действительно, побыть в Новый год с ним, но поцелуя не было в ее планах, это, как ни странно, понимали оба, оттого непонятнее казалась ситуация, оттого Жонсьер не находил в себе ни капли злости, раздражения, презрения, ненависти к ней, такой наивной в своем поступке, оттого невольно вспоминал их первую встречу, какой гордой, заносчивой, грубой она показалась тогда, и видел, как совершенно с другой стороны раскрылась она в такой момент.       Оттого, не смея больше мучить Лу, порывисто прижал вновь к себе и припал к ее губам, наверняка почувствовав, как ее тело размякло от его ответного выплеска чувств. Не сдерживаясь, порывисто обхватила его шею, крепко обняла, поддаваясь поцелую, совсем не похожему на ее тот робкий, пробный, чувствуя, как что-то тяжелое спадает с сердца и медленно опускается в районе живота, приятно давит, вынуждая, буквально вынуждая девушку выгибаться вперед. Первая углубила поцелуй, сильно рискуя, но будто бы думая, что ей уже нечего терять, ласково скользнув пальцами по изгибам его шеи к ключицам, только сейчас понимая, как ей не хватало прикосновений к его телу, к загрубевшей коже, как хорошо трогать его волнистые волосы, сейчас взлохмаченные сильным ветром, особенно злым в зимнюю пору, как приятно прижиматься к его сильному телу и понимать, что он отвечает, похоже, с той же страстностью. Может быть, Марк простил Лу за то, что та дернула его посреди ночи за город, чтобы только отпраздновать Новый год, давно уже утративший свое значение, может быть, просто забыл об этом, может быть, позволил-таки случиться новогоднему чуду, о котором Лу говорила с придыханием, перестав контролировать себя и свои мысли.       Только, видно, чудо свершилось для них обоих, а не только для девушки.       Почти и не позволяя ей отстраниться, сжимая ее не по-девичьи широкие плечи, за что в обществе грубо отзывались о ее внешности, что было совсем непонятно Марку, к собственному стыду, отдающему предпочтение фигуре крепкой Лу, а не своей утонченной, изящной жены, он порывисто целовал ее губы, будто боролся с ней, такой же страстной, потерявшей уже границы дозволенного, потому норовящей укусить его губы или даже язык, крепко обнимающей его, словно в любую секунду он может резко отстраниться и уйти, словно одно то, что он позволил этому случиться, не подтверждает, что он окончательно потерял голову и не одумается так резко. Над головами сгущалась тьма, которую не могли прорезать даже острые, злые в своем холоде лучи постоянно работающих теплиц, сгущалось все то, что не позволяло в обычное время почувствовать себя свободно, вдохнуть полной грудью, подумать о чем-то хорошем, приятном, из-за чего все выжившее человечество вынуждено вести двойную жизнь, сборище несчастных Джекилов, и даже такое, как этот поцелуй под покровом ночи, — проявление темной стороны человеческой сущности, как заверяет народ Церковь, сколько постулатов и законов нарушили эти двое одним тем, что просто выехали за город, не говоря уже об этом поцелуе, неправильном, запретном, но обоим необходимом.       Отстранялись, прожигая друг друга тяжелым, томным взглядом, вновь прижимались к губам друг друга, с отчаянием сливались, позволяя лишь темному небу видеть, как хорошо празднуют Новый Год двое из тех, кто вовсе забыл о существовании этого праздника, и этому небольшому секрету суждено остаться между небосводом и этими двумя.       Ночью немного другие законы. Совершенно другие.              С громким выдохом отстранившись, глядя в яркие, как солнце в зените на светло-голубом небе, глаза, смотрящие на него со слишком красноречивым чувством, выдающие, чем был этот поцелуй для бойкой девушки, так неожиданно решившей отпраздновать Новый год с самим дознавателем, несмотря на натянутые отношения между ними, Жонсьер отступил назад, с важным видом одернул ворот своей рубашки, чуть помятый при столь крепких объятьях Лу. Девушка как-то неловко опустила руки, все еще чувствуя в себе сильное желание продолжать его обнимать и целоваться с ним, но понимая, что, если Марк показывает: «Достаточно», — лучше остановиться. Мужчина, заметив на лице еле заметно покрасневшей Лу замешательство, почти невесомо коснулся ее руки, как бы не желая взять или переплести пальцы, будто просто притягивая ее рассеявшееся внимание к себе, и, дождавшись, когда ее взгляд станет несколько четче, чуть мотнул головой в сторону, сказав негромко:       — Надо ехать.       Видя спокойствие, все то же пренебрежение на лице Марка, с которым он обычно обращался к девушке, которое ненадолго растворилось в морщинах у глаз и тонких губах во время этого спонтанного поцелуя, Лу почувствовала нечто неприятное, навязчиво прожигающее в районе груди, острое, пугающее своей странной болью — моральной, заставляющей девушку хмуриться, нервно хрустеть пальцами, заламывать руки, пока плелась за ним к машине. «Ну и пожалуйста, — Лу презрительно скривила губы, смотря в широкую спину мужчины. — Чтобы я еще раз хоть слово тебе сказала!..» Перехватив поудобнее сумку, тут же подумала: «Может, ссытся? Нарушение правил, все такое, он же у нас тихий и хороший мальчик, — ухмыльнулась. — Только бы не начал шарманку, что «мы поступили неправильно, нам нужно обо всем забыть», это любимое». С тяжелым вздохом пришла новая мысль, странно сковавшая Лу: «А если он вспомнил Джейн? Бедные, — искренне подумала девушка, тут же нахмурилась. — Пусть только не видит ее во мне. Не надо мне такого счастья». Что-то греющее медленно обволокло тело: «А если он также боится потерять меня? — потрясла головой. — Нет, если он и боится потерять меня, то только из виду, ведь это будет означать, что я опять что-то задумала».              Они подошли к его автомобилю, смиренно ожидающему этих двух провинившихся, и, отключив сигнализацию, посмотрев вдруг внимательно, с некоторой даже странной, но удивительно приятной томностью на Лу, будто смутившуюся этого и также остановившуюся перед автомобилем, невольно следующую примеру мужчины, Марк зачем-то покачал головой и, резко отрыв дверцу машины, показав Лу, что ей не дождаться от него этой привычки галантного кавалера открывать перед псионичкой дверь, залез, проговорив с неожиданной еле слышной насмешкой в голосе:       — И все же странные у вас традиции, Рид.