Страх без ужаса или обычное, но не обыкновенное чудо

16 ноября, 20… – Не бывает зла во блага, и зло не порождает благо, подобно тому, как плоды отравленного древа вслед за корнем, сами являют чистую погибель… Гарри казалось, что прошла уже вечность, а товарищеский суд над лейтенантом Ходжсоном, замаскированный под званый ужин, никак не мог вынести вердикт. Слушалось дело о растрате, вовремя, правда, покрытой и об измене жене, не вовремя, правда, раскрытой. В роли судьи был сам сэр Джон, прокурором явно выступал молодой офицер Ирвинг, а от адвоката подсудимый отказался еще до получения приглашения – он был один, без жены. К слову, вечер начинался вполне светским образом, все болтали о мелочах, шутили и вообще вели почти дружескую беседу, но незаметно началась проповедь на отвлеченную, но очень ясную тему. – Душа напоминает сад, стоит человеку хоть день лениться, не обрабатывать ее от сорняков, то она зарастает пороками и несовершенствами. Здесь еще есть надежда на спасение, но плохо то, что сам человек полюбляет свою заросшую душу и раз ступив на путь похоти, расточительности, лукавства, лености, он делает грех привычкой. И сам себя убеждает, что это не сорняк, а всего лишь непризнанное обществом культурное растение… Леди Джейн иногда прикладывала платочек к сухим глазам в самых патетических моментах речи мужа, супруги Гибсон упражнялись в неодобрительных гримасах, а их юный Билли сидел ни жив ни мертв и вслушивался в каждое слово с таким животным страхом, будто и озеро огня и искореженные в вечной муке грешники были более реальными, чем счета за обогрев. Шутка ли, почти месяц назад он сам был на волосок от геенны огненной, притом прижизненной. Судья Фицджеймс, столь яростный в начале, смирился с неприменимостью доктрин господ Джона Локка, Альберта Дайси и Эдмунда Берка и общей бесполезностью работ Блекстоуна к текущему процессу. Он методично, но лениво пописывал в блокнот, из народного защитника перейдя в судебные секретари. Мистер Бланки слушал, пожалуй, с интересом и даже кивал на многие цитаты из Священного писания. Комиссар Крозье аккуратно и незаметно пил лекарство от кашля из термоса, но почему-то кашлять не переставал, а заметно краснел, София посылала ему странные взгляды, то ли заинтересованные, то ли равнодушные. Гарри ощущал плечом, как доктор Стенли напрягает и расслабляет бицепсы, так как надо было возместить пропущенный спортзал. Остальные прибывали в схожем состоянии. И лишь один человек явно не скучал. Корнелиус Хикки сидел между Ирвингом и Джопсоном, как разбойник между двумя Иисусами Христами, и накладывал себе салат за салатом и закуску за закуской. Гарри даже опасался, что это хрупкое маленькое тельце просто лопнет от такого количества креветок и устриц. По его разумению, мистер Хикки должен быть чем-то вроде свидетеля обвинения и еще одной падшей душой, которую надо было спасти, но понял он эту функцию по-своему. В начале вечера он поразил всех скромностью и провинциальной цивильностью своего костюма – серенький пиджачок, рукава которого были короче, чем нужно на пять дюймов, и черная, траурная рубашка с острым воротничком. За такое можно простить и жемчужную сережку в правом ухе, в конце концов она тоже смотрелась скорбно, почти как вдовья роскошь. Но стоило мистеру Хикки расстегнуть пуговички – а это было неизбежно, в столовой было уж слишком хорошо натоплено – стало ясно, что черная рубашка и не рубашка вовсе, а легкомысленный топик. Легкомысленный по отношению к почкам, в первую очередь. Не то чтобы это было таким уж небывалом зрелищем. Но. Но. Но впалый живот с черным крестиком пирсинга, вздымающая грудная клетка и кукольная талия, будто зовущая к прикосновениям, к объятиям, к твердой, жилистой руке на белой коже. Даже самая большая тряпка за столом, глядя на это, облизывала губы и видела себя большим и грубым мужиком, который с полным правом лапает потными руками чужое тело и с особым презрением садиста вырывает крест. Все это было так прозрачно и так прозаично, что Гарри откашлялся. В этом было какое-то глубокое нравственное уродство, когда живой человек из всех своих мечтаний и талантов оставил только тело. Доктор Гудсир не мог отвести от этого глаз, как от отвратительного паука или распотрошенного тела. Как от отвратительного и в сущности очень жалкого. А Корнелиус Хикки явно не стеснялся и уж тем более не стыдился — он во всю наслаждался ровно липкими и осуждающими взглядами, как бы невзначай заводил руки за голову, из-за чего топ еще сильнее задирался, обнажая и без того слишком много. К своему, вероятно, уже бывшему, любовнику, он был индифферентен, хотя было уже то хорошо, что с той же индифферентностью, если не сказать с презрением, он относился и к товарищам судьям. Кто-то чистый и невинный должен был положить конец этому бурлеску. – А если человек совершил преступление из-за любви? Во имя любви? Это же достойно отпущения грехов, да, дядя?- неожиданно подала голос София Крекрофт. Bravo à la femme! – Снисхождения, но не отпущения, милая. Не все виды любви от Бога,- мистер Хикки на этих словах преувеличенно жарко закивал и ухмыльнулся. Надо было признать, что при всем при том, при том при всем, сэр Джон был вполне благообразен. У него было мягкое, одутловатое лицо, вкрадчивый голос, и мимика короля Коля, если бы тот обожал сериалы про викторианскую Англию. Все в нем было в высшей степени приятно, как приятен этот типаж строгого, но заботливого хозяина, поставленного самим Богом. Его речи заставили бы Гарри трепетать, если бы он был помоложе, сейчас они скорее вводили его в транс: он не мог перестать следить за округлыми, почти воздушными жестами и за острым блеском темного камня в кольце. Нет, нет, все это был цирк, но цирк высокого пошиба. – Любовь от Бога, но если любовь толкает на растрату, на измену, на нравственное падение, то это не любовь,- лейтенант Ирвинг упорно подделывался под ласково-строгую манеру сэра Джона, но тяжелая интонация выдавала в нем фанатика. Ходжсон потух, а Хикки оживился. – А если это изначально было чистым чувством, но обстоятельства …- добрая София пыталась найти хоть какой ключик к замку, но сегодня лейтенант Ирвинг принес не мир, но меч: – Спешу напомнить Вам, мисс Крекрофт, золотые слова из книги Левит: не возляжи с мужчиной, как с женой своей, ибо это мерзость…- Ирвинг чуть замешкался, ища поддержки в глазах окружающих. Он ее не нашел, а Фицджеймс и вовсе явно вскипел от такого яростного попрания прав человека. Ирвинг продолжил с еще большим жаром: – Да будут преданы смерти, ибо кровь их на них,- раздалась тишина. Ходжсон опустил голову, как собака, ждущая удар, Билли Гибсон закрыл лицо руками, Хикки воодушевленно распрямился и по-лисьему наклонил голову набок, внимательно слушая. – А почему их кровь на них? - задал он почти богословский вопрос с интонацией праведника в борделе. – Что?- Ирвинг посмотрел на Хикки, как и должно христианину смотреть на чистого беса – с выпученными глазами и с рукой, тянущейся совершить крестное знамение. Но, видимо, вспомнив, что хорош тот пастор, что и заблудшую овцу обстрижет, взял себя и ножницы в руки: – Потому что ВИЧ, мистер Хикки,- эти слова раскатились по залу и всем стало очень неприятно. – А что ВИЧ только геи болеют? - продолжил заниматься богословием Хикки. – Нет, к сожалению, нет. Но сама практика занятия… подобными практиками…предполагает, что для достижения оргазма… мужское достоинство трется о ректальные ткани… София как человек с медицинский образованием густо покраснела, а леди Джейн еще и закатила глаза. Мужчины все как один разглядывали Ходжсона, как бы ожидая, чтоб он подтвердил, что гомосексуалы и вправду имеют контакт через некоторые ректальные ткани, а женщины будто ждали от него комментария прочнее ли эти ректальные ткани шелка. Гарри же подумал, что знай Ирвинг латынь, волшебные слова sexus ani, penis, sphincter, rectum сделали бы его речь менее неловкой. – И это повышает вероятность заражения крови и распространения ВИЧ,- поставил точку Ирвинг, хотя и не без сложностей,- Но не это важно, не в этом суть, это всего лишь тело. Но где любовь? Где любовь к человеку, а не к партнеру по удовольствиям? Где самое главное, любовь к общим прекрасным детям? Где место в таком союзе любви? Не прелюбодеянию, а любви. Он говорил это так запальчиво, что доктору Гудсиру стало страшно. Все-таки плюшевое христианство сэра Джона было не так опасно, как эта горячая речь прекрасного радикального юноши. А лейтенант Ирвинг был прекрасным, как, наверное, была прекрасна Жанна Д`Арк. Сэр Джон удостоил своего ученика кивком, но не аплодисментами – старик слишком хорошо чувствовал настроение за столом, а оно разнилось от страха Билли Гибсона и отчаяния Ходжсона, до легкой прострации Джеймса Фицджеймса. Говоря мягко, настроение всем попортили. Мадам Гибсон рассмотрев во всем намек на своего сына и вовсе стала закипать и ее резьба грозилась сорваться. Но мистер Хикки все-таки расщедрился на аплодисменты – Я думаю, все за этом столом желают Вам поскорее жениться, чтобы наконец-то у Вас появился повод не прелюбодействовать,- почтенная публика сдержалась,а судья Фицджеймс даже хихикнул. А вот Ирвингу было совсем несмешно. – На что Вы намекаете?- он сказал “Вы” так, что стало ясно, что он не считал собеседника достойным такого обращения, но делал это из того типа снисходительной вежливости, которая хуже хамства. –Да я не намекаю, я прямо говорю. Вам 29 годков, а я что-то не вижу ни жены, ни богоугодного выводка детишек, из чего я делаю вывод, что Вы либо импотент, либо вовлекаете во грех девушек из своей воинской части. – Мистер Хикки! - леди Джейн оказалась в этот раз быстрее своего мужа и метнула такой строгий взгляд, что будь Корнелиус школьником, он бы съел свои ногти. – Хотя судя по Вашим познаниям в том, как именно надо возлежать с мужчинами, вряд ли за души несчастных девушек стоит волноваться,- в глазах Джона Ирвинга сверкнул такой огонь, которого бы хватило на столько котлов с грешниками, что можно было бы накормить средний город каннибалов. Раздался звук пощечины. – Лейтенант Ирвинг, я не потерплю рукоприкладства в своем доме! – Мистер Хикки, я принесу льда! Эти две фразы сэр Джон и леди Джейн произнесли так синхронно, что впору было умилиться, но публика застыла. Только судья Фицджеймс нервно посмеивался и комиссар Крозье искренне и по-детски чисто улыбнулся. Мистер Хикки потер покрасневшую щеку и как ни в чем не бывало сказал: –Очень хороший удар, видно, что Вы регулярно тренируете правую руку изнурительными упражениями,- и он сделал очевидный и очень неприличный жест. Ирвинг на этот раз сдержался, но у него очень опасно дернулась рука. – Мистер Хикки, угомонитесь, Вам уже хватит на сегодня, - мягко заметил сэр Джон и на том и порешили. Только доктор Макдональд преувеличенно неловко ломал зубочистки. Остаток вечера прошел в принудительно веселой обстановке, однако к Ходжсону уже никто не возвращался и того хоть немного развязало. – Вы добрый человек, доктор, не думайте обо мне очень плохо. Вы ведь видите, что это за сирена, какое влияние он способен оказывать на самых добропорядочных мужчин…- этот лихорадочный шепот еще долго отдавался в ушах Гарри, даже тогда, когда все разошлись перед десертом и глинтвейном. Хотелось затеряться в ротондах первого этажа, но буквально в третьей он стал свидетелем яростной ссоры. Он была тем беспощаднее, что велась шепотом. – Если ты еще раз пригласишь этого…, то я уйду от тебя, и тридцать лет брака мне не помеха! В приличном доме… среди уважаемых людей… – Дженни, согласись, распускать руки… – Мужчины должны драться с наглецами, а не разрешать им говорить подобные вещи! Ты видел, видел?! Оделся как певичка из притона! Кокетка! – Он же хочет быть нарядным… в их понимании… И откуда ты знаешь, как одеваются певички из притона? – Он хочет себе папика и побогаче, Джон. Все. Даже слышать ничего не хочу. Это последний раз. – Ты не ответила на мой вопрос… – О Боже, я знаю все про певичек и притоны! Я смотрю телевизор. У Гарри было чувство, что липкая и густая кровь прилила к его щекам, как часто бывает, когда сидишь в душном помещении и слушаешь бестолково-напряженный разговор. Он вышел на балкон. – Хватит ходить со мной как собака, я не кусок мяса – не протеку на свежем воздухе,- Корнелиус Хикки не счел нужным оборачиваться и продолжил курить. Он был в столь легкой ветровке, будто был не ноябрь, а всего лишь немного облачный день в июле. Внизу был крутой склон холма и берег реки, сквозь который, как пальцы мертвеца, прорастали кривые деревья. Оттуда ветер иногда приносил самолетики семян, которые очень напоминали лесных фей, если прищуриться и наклонить голову. И если поверить, что их не убивает сигаретный дым. – Ой,- Хикки прижал ладонь ко рту, театрально изображая удивление,- я Вас спутал,- он опустил глаза, только чтобы взглянуть из-под ресниц, в смущении,- кое с кем. Доктор Гудсир остался, сам не зная зачем. Наверное, сильный акцент, немного лающее произношение как-то благотворно на него воздействовало. Особенно если не вслушиваться. – А я Вас знаю. Вы добрый доктор Дулитл. Лечите всяких животных. Например, офицерский корпус. –Да, Вы правы. Но я отношусь к этому философски, в случае болезни – вы тоже попадете ко мне. Хикки улыбнулся. Острота ему понравилась. –А Вы славный. У Вас еще такая смешная фамилия…- он сморщил лоб, с видом ленивого ребенка, который делает вид, что открывал урок,- Кайнд… Кайнд… у меня чертовски хорошая память на фамилии, Кайндфэлло? –Гудсир,-мягко сказал Гарри. –А, ну я почти угадал. Он победно затянулся сигаретой. Гарри хотелось что-то сказать, потому что он чувствовал невероятное вдохновение к разговору и шуткам. И в то же время, вроде скоро подадут десерт и как-то.... А правильно ли его поймет этот мальчик? Не начнет ли думать, что он к нему клеится? А он клеится? Нет, конечно. Скорее выражает поддержку. – Вы зря лед убрали, у Вас синяк будет,- у Хикки были разбиты губы и запекшаяся кровь вязко поблескивала на ветру. – Шрамы украшают мужчину, доктор. От него отвернулись, и Гарри тоже отвернулся к дому. Сквозь балконную дверь был не слишком хорошо виден Ходжсон, но хорошо видно его страдание. И снова возникло смутное чувство гадливости к существу рядом. Он ухмылялся, курил и главное, совсем не чувствовал себя неправым. Да, наверное, из-за этого им можно было залюбоваться – вот, что значит быть сиреной – всегда приземляться на лапы. Раз все считают тебя поконченным человеком, то почему бы не стать хуже? Жестокий мальчик явно наслаждался ситуацией, ему было искренне весело. – Жаль этого добряка,- заметил Хикки. – Он, наверное, Вас очень любил. Такие деньги… – Гарри только секундой позже понял, что вышел за границы ненавязчивой беседы. – Не такие, чтоб его любил я,- его оскаленные зубки были тонкими, белыми, но не острыми и прямыми, как могут быть прямыми только от природы,- При всем уважении к Вашей профдеформации, обойдемся без сопливых. Он взобрался на перила и по-мальчишески свесил ноги над склоном. Расстояние между ними сократилось, и Гарри невольно вспомнил, как медсестра с ирландским акцентом притянула его, чтоб толкнуть. – Не пей вина, Гертруда! - с глубокой серьезностью сказал Хикки и спрыгнул с перил. Гарри хотел сказать еще что-то, возможно, посоветовать одеваться теплее, раз уж он не хочет пить глинтвейн, все-таки был ноябрь, но минута и маленькая фигурка скрылась за деревьями. Гарри помнил сильное смятение, он тогда это посчитал за томление плоти, а не за явление духа. Надо быть реалистом: он еще не старик, он еще хочет покуражиться. Но не с таким же… он все никак не мог подобрать слово… безотказным? беззаветным? беззащитным существом. “Существо” — хорошее слово, возвышающее предмет любви до состояния выше человеческого и снижающее всех остальных до состояния предчеловеческого, ниже человеческого. Пусть Корнелиус Хикки будет именно существом. Его исчезновение заметили, леди Джейн удостоила супруга победного взгляда, а остальным досталось ее сердечное сожаление: — Он так и не попробует мой яблочный пирог. Прискорбно, что мистер Хикки слишком много думает о фигуре, - сэр Джон промолчал, потому что суд кончился и сейчас он был всего лишь мужем. Подали глинтвейн, еще более душистый в душной комнате. Это подействовало на людей почти благостно, их лица расправились, и сам Гарри почувствовал теплое умиление вместе с тянущей, сладкой тревогой. От вина он отказался, уже и сам не зная почему. За последние часы он стал не любить свое тело и его желания. – Дядя, это вино с колой, да?- напиток, разлитый по длинным бокалам, уже прекочевашими в руки гостей, стал пенится и шипеть. – Это просто имбирь, милая. В свете последних событий, мне бы хотелось поднять тост за детей. За тех, что у нас есть и тех, что еще… Раздался опасный “пшик” и из поднятых бокалов приличного собрания на одежду и лица стал литься горячий глинтвейн. Раздались крики, проклятия и звон хрусталя. Бился он почти также хорошо как стекло, но дороже. – Надо снять одежду, иначе будут ожоги,- голос Гарри потонул в треске рубашек и платьев и не совсем дружелюбных шутках тех, кому напиток обжег только руки. Скромные люди вроде Софии прятались за широкими спинами, люди, которые могли похвастать хорошей физической формой, вроде Джона Ирвинга свободно снимали с себя поврежденный верх. Скоро зал был полон полуодетых, красных, тяжело дышащих людей во главе с таким же униженным сэром Джоном в манишке, и полностью одетого чистенького Гарри Гудсира, который не пил вина. *** 18 декабря, 20… Их последняя встреча была всего лишь жалкий месяц назад, и одно воспоминание об глупом, но таком в сущности не несчастном вечере, когда самыми большими проблемами были супружеская неверность и пощечина, было теперь очень родным и теплым и очень хотелось бы вернуться в этот день. – Теперь и нас посетил Господь,- сказал доктор Макдональд. Его заметно потряхивало, но он пытался быть огурцом, – Молодой парень, красавец, такой чистенький, такой аккуратный, а вот… и ведь как! Убит. Зарезан. Гарри Гудсир никогда не любил лейтенанта Ирвинга. Строго говоря, он его не замечал. Но смерть, смерть насильственная, смерть жестокая когда в ту же ночь, в тоже время Гарри удалось обмануть ее, все-таки взяла свое. И от этой неизбежной иронии бытия доктора прошило насквозь. Пока он спасал мистера Хикки, кто-то куда более прозорливый сравнял счет. Как в крикете. Доктор Макдональд нервно крутил карандаш в руке, то ли пытаясь прийти в себя, то ли силясь вспомнить, зачем он нужен. – Мне нужно проверить кровь… – Конечно, конечно, у нас же здесь новый пациент! Кстати, как у него дела со страховкой? - доктор Макдональд переключился с искреннего сострадания на искреннюю заинтересованность так резко, что Гарри засомневался в их искренности. – Честно говоря… – Оставьте это для Стенли, пока его нет, мы быстро определим, что у него там… Ваши догадки?-острый кончик карандаша был направлен на него в немом ожидании, как перст указующий. Гарри сделал шаг назад. – Я бы сказал, что пневмония, мне не нравится, как он дышит. – Справедливости ради, всему городу не нравится в принципе, что он дышит,- доктор Макдональд попытался разрядить обстановку, но шутка успеха не возымела и он продолжил уже серьезно: – Такая ерунда с этими страховками… Вы замечали? все в этом городе норовят сэкономить: аборт все вносят в список, но грипп или бронхит… нет, слишком редкое видать, дело для наших краев подобным болеть… Острие письменного меча снова опасно закрутилось. Опасно и бессмысленно – У него критическое состояние,- аккуратно напомнил о себе Гарри,- нельзя же его выкинуть на улицу, он еще даже не приходил в себя. – Это прекрасно! Критическое состояние это прекрасно, больница выставит ему счет постфактум! Господи, как приятно соблюдать одновременно закон, правила и заповеди Христовы! В какой он палате? – В вип… – Вы с ума сошли!,- он добавил на полтона ниже,- Она забронирована! Сегодня жену судьи кладем на сохранение, там знаете ли, девушке сорок пять, нас с Вами не поймут. Но сейчас мы его просто переведем куда-нибудь… Карандаш заметался у доктора Макдональда, словно он был убийца, а это был ножик. – О чем болтаем, джентльмены? - Гарри не хотелось оборачиваться. Он чертовски плохо умел вести переговоры. Особенно врать. И помнить, что он соврал только что. – Ни о чем, доктор Стенли, право дело, ни о чем. – Правда? А стоило обсудить, почему полиция в больнице, - он кивнул на сержанта Тозера, уныло подпирающего стену, хотя было более чем достаточно мест, чтобы присесть. –Он ждет, когда мистер Хикки очнется, чтобы допросить его,- смиренно пополам треснул карандаш. Ни треснуть сегодня он просто не мог,- но меня ждет мой пациент, извините,-добавил Гарри и быстрым шагом пошел по коридору. – А что мистер Хикки вообще делает в больнице?- главврач явно не собирался его отпускать. – Ждет, когда придет в себя,- неиронично заметил Гудсир и хотел уже проскользнуть в палату, но его деликатно взяли за руку и прошли за ним. София устроила больного на высоких подушках, будто выставляя его на обозрение, как экспонат в музее. Любой вошедший сразу видел выцветшее лицо с нездоровым румянцем и посеревшие глаза, вдруг ставшие ужасно большими. Тяжело, через силу поднималась и опускалась грудь. Вдруг стало заметно, что мистер Хикки маленького роста и ему не хватает по меньшей мере 20 дюймов до края кровати. Это был четвертый раз, что Гарри видел его. Именно видел, потому что вчера все было так хаотично и будто не совсем с ним, а сейчас, при свете дня, подурневший Корнелиус Хикки, укутанный по грудь в одеяло, казался сломанной копией прошлого себя. Как если бы брызги шампанского стали тюремными кандалами. Однако он был в сознании. – О, добрый доктор Дулиттл,- Хикки расплылся в одной из своих лисьих улыбок и протянул ему руку, будто чтобы поздороваться,- и злой доктор Моро,- Стенли проигнорировал ремарку и вежливо начал: – Мистер Хикки, как Вы себя чувствуете? Хикки повел головой, словно пытаясь понять, кто его спрашивает и на кого ему смотреть. Глаза остановились на Гудсире, но он явно не мог держать голову под таким углом и взгляд свалился на главврача. – Просто превосходно. Лучше только Белоснежка в хрустальном гробике. К ней еще и посетители не ходят, да? Рука его была мокрая и горячая, и если он и был в сознании, то не совсем в себе. – Ну голос хороший, настрой тоже боевой, температура есть? – 37 и … – 37 это не 38, а? Мистер Хикки, Вам нужен официальный больничный? На место работы? Вдруг они обеспокоятся? Хикки засмеялся и на его щеках появились ямочки. Для его конституции смех был странным – то ли повизгивание, то ли лай. И ему было явно невесело. – На нет и суда нет. Раз Вы себя так хорошо чувствуете, давайте мы Вам рецептик выпишим и Вы пойдете долечиваться домой, а? Хикки кивнул с отсутствующим видом и Стенли одобрительно похлопал его по плечу. – Вы же не выгоните его? Он же не понимает, что происходит, у него к вечеру… – Вот к вечеру пусть он к нам и обратиться. Я бы с радостью оставил этого очаровательного человека, но у меня нет мест. – Да что Вы говорите … – Доктор Гудсир, я пока здесь главврач и я попросил бы… – Вы выставите человека на улицу? – Почему на улицу? Уверен, если что, тюремные доктора не хуже нас. Сержант, Вы вроде хотели задать мистеру Хикки пару вопросов? Сол Тозер ввалился в палату, которая сразу стала меньше. Гарри захотелось закрыть лицо руками – дорогой сержант был хорошим парнем. Хорошим, потому что любое другое прилагательное было бы слишком грубым. – Что Вы делали вчера ночью? – Не имею ни малейшего понятия,- Хикки сказал это в своей обычной насмешливой манере, но от доктора Гудсира не ускользнуло то, что он прикусил разбитые губы и мотнул головой, будто ловя баланс. – Что значит “ни малейшего понятия”? – То и значит. Вы, когда у мистера Бланки портвейн марджори запиваете, много на утро помните? - сержант Тозер покраснел, как глаза у наркомана и так нахмурился, что брови должны были оставить лунки в черепе. – А что ж за причина-то такая зенки заливать? - проворчал он себе под нос. – А у Вас какая? Гарри чувствовал, что в отличии от доктора Макдональда, сержант Тозер не из тех, кто ломает продолговатые предметы в руках в минуты напряжения. Только разве что чужие кости. – У него температура поднимается, не лучший момент для допроса,- вставил Гарри, но Сол Тозер явно собирался проглотить, но проглотить не все. – Сейчас уйду. Это Ваш нож?- перед лицом Хикки возник тот самый охотничий нож с лезвием, измазанным чем-то очень похожим на кровь. Гарри глотнул воздуха. Он достал этот нож из пальто, он спрятал его от Софии зачем-то, и он зачем-то отдал его сержанту полиции. Нет, для себя он объяснял это просто, он все-таки законопослушный гражданин, не должен утаивать ничего от полиции, да и к тому же – будем честными – ну что это может оказаться? Кровь? Да не смешите наши утки. Зная мистера Хикки, это неудавшийся розыгрыш. Ну или глупый. Других у него не бывает. Но внутри упорно скрежитало, словно грузный тюремщик звякал ключами в коридорах его тела. Какая патетика. – Да. Мой. А это кровь? Или на бисквиты джем намазывали?- молчание повисло, снялось с крюка и встало. В полный рост. Сержант сверлил пациента, у пациента кружилась голова, главврач качал головой, доктор ждал, что будет. – Вы его арестуете?- Стенли высчитывал в уме, сколько осталось до приезда судьи с супругой и как бы побыстрее вытурить из палаты оставшихся троих. – Мы не арестовываем без предъявления обвинения,- Тозер оскорбился, будто его спросили, собирается ли применять пытки. – А, ну, Вы предъявите ему обвинение? Сол Тозер высморкался и вышел. Если подумать хорошенько, нельзя просто выписать пациента, если у того диагностирована пневмония. А уж тем более через голову лечащего врача. Так нельзя, но Стенли именно это и собирался сделать. А что? Температура несерьезная, ну, ведет себя человек не совсем адекватно, а когда этот человек вел себя адекватно. В суд мистер Хикки не пойдет. Ведь не пойдет, как пить дать. Он сам не понимает, что с ним и видимо, думает, что у него обычное похмелье после кутежа. Если бы он только потребовал, но самое наглое и беспардонное существо в Литл Уиндеме сейчас не могло и взгляд сфокусировать. – Мистер Хикки, ну раз Вас больше ничего не держит… –Да, я пойду. Спасибо, док,- он стал вставать в каком-то идиотском рапиде, слишком медленно для здорового человека. А может, так казалось только Гудсиру? Последняя пуговица на воротнике больничной пижамы была выдрана с мясом, хотя София точно застегивала все до горла. Его душила эта милая дотошность. Кого из них двоих? – Мистер Хикки никуда не пойдет. Он мой пациент, а я, как врач, не вижу оснований для выписки. У нас есть резервные койки, раз уж все так некстати оказалось занято,- Гарри не ожидал от себя ни этих слов, ни того, что он надавит на чужие плечи и заставит сесть. Под рукой были тяжелые, одеревеневшие мышцы, горячие как кровь. – Доктор Гудсир, ну Вам, должно быть, не хватает опыта,- когда Стенли начал елейно, заканчивал он сталью,- но это не то заболевание, которое требует стационара, поверьте старому врачу… – Охотно поверю… что Вы и вправду так считаете, а не выставляете гражданина Великобритании без страховки. – Ирландии, док. Гражданин Ирландии,- насмешливо-слабый голос с койки утонул в довольно грубых словах. Было сказано про субординацию, про некомпетеность, про то, что нельзя отказывать больным людям со страховкой, ради полуздорового без. Прозвучал даже неприличный намек. “Зря ты это начал, Дулитл, он щас будет из принципа давить,” - пронеслось в голове у Гарри. Нет, нет, слишком много было шагов назад. – Если он мой любовник, можно таблетку от головы?- после этого спусковой крючок был спущен. – А знаете, и вправду, если не хотите здесь лечить, то я вылечу его дома. Мистер Хикки, собирайтесь, мы едем домой. – Это прям так необходимо? - грешно убеждать настолько несоображающего человека. – Это приказ лечащего врача, у Вас серьезное заболевание. Без должного ухода будут серьезные осложнения, абсцесс легкого, гангрена, острая дыхательная недостаточность,- Хикки не слушал, у него болела голова, он все пытался как-то сесть, пустить кровь в мозг, говорить надо было для Стенли. Тратить время вместо помощи, на то, чтобы ему разрешили помочь. – Вы все еще на работе, доктор Гудсир, я Вас не отпускал… – А знаете, скоро выборы мэра, как думаете, нужен сэру Джону скандал с таким нехристианским поведением богоугодных заведений? Это была победа. – Ну знаете… Хикки шел как зомби, не думая, не понимая и сильно сгинаясь под тяжестью собственного тела. Под тяжестью головы, которую он все пытался закрыть руками, словно его били. – Пижамка-то больничная, стоило бы сдать…- Хикки даже начал как зачарованный расстегивать пуговицы, когда Гудсир остановил его руки. – Верну по почте. На лестнице Гарри взял его под руку, но в том пользы было мало – Хикки норовил свалиться кубарем и утянуть доктора за собой. Он не держался сам, его приходилось тащить, как собаку на поводке. – Может, на ручки возьмете?- Хикки будто прочитал его мысли и попытался улыбнуться, но и осклабиться у него не вышло. – А давайте,- доктор Генри Гудсир взял чужую руку, положил себе на плечо, и чуть охнув, поднял горячее, дышащее болезнью, тело. Хикки дернулся от неожиданности, но он был слишком слаб для сопротивления. Он отчаянно вцепился в своего доктора, а доктор крепко прижал к себе своего пациента. Просто потому что по-другому преодолеть эти ступеньки было нельзя. О них шептались, но Гарри слушал только чужое сбивчивое дыхание и чужую боль у виска. Он ясно чувствовал этот хрип в легких и это простреливание в голове, как если бы это происходило с ним самим. Будто через объятия, ему передалось что-то еще, какая-то чувствительность к чужим страданиям. – Сейчас, нам остался последний пролет,- тяжело, немного тяжело думать, когда в шею дышит молодой красивый мужчина и дышит так прерывисто, будто горит от страсти, а не от температуры. Очень хотелось оставить его, не отпускать его. Мама, мама, можно оставим лисенка? У него лапки в гольфиках! Нет, он бешеный, вон как блестят глазки и ножки его не держат. Может, он просто очень сильно болеет, этот лисенок. Хикки и вправду не мог стоять – Гарри прижимал его к стене, как мачо заживает красавицу по углам, и лихорадочно думая, как же пройти оставшиеся метры до машины. Шинель, как и всю одежду сержант Тозер забрал на бессмысленную экспертизу. Что они там на хотят найти? Кровь? – Потерпите, еще немного, скоро Вы сможете лечь. И там будет очень тепло,-сказал доктор Гудсир, закутывая пациента в собственное пальто, крепко-накрепко завязывая шарф. – А Вы в чем пойдете? - Хикки спросил это уже на улице, когда Гарри изо всех сил тянул его. – Не говорите на морозе – у вас горло слабое,- пациент рассмеялся и смех перешел в кашель. – Что я Вам говорил… Мистер Морфин, не поможете?