Вечеринка в Новый год

      Нет империи, что никогда не падёт. Империи, чьей власти хватит устоять в судный день и не колыхнуться. Не колыхнуться сжигающем пламенем упавшей свечи, стирающей границы Вселенной, искусно созданной для того, чтобы однажды кто-то зажёг фитиль. Но это будут не они. Не они, кто созидает культы восхвалений и не они, кто тянет Бога в пучины, чтобы статься на равных. Не они, кто спасители, защитники от своего же ножа. Не они, кто не смеет взять в свои руки ни свечи, ни огня. Не они, кто подобен смотрящим – смотрящим, но не способным увидеть ни начала, ни конца, – и безликим, витающим вихрем последнего дыма. Кто имел, чтобы утратить и брал, чтобы отдать, не имевший ничего и ничего не получивший. Зола цивилизаций, сизый пепел жизни, когда-то алеющей и живой – белые хлопья в последних минутах пространства-времени, прежде чем захлопнуться тугие ставни Вселенной. И не им, пустым и нищим, их закрывать. Ибо нет империи, что никогда не падёт, как нет в ней императора, что выстоит.

***

      Солнце клонилось к закату. Шины такси мягко сцеплялись с мокрым асфальтом по принципу липучки. Щетина репейника цепляет волокна петель, будто между собой сцепляют вагоны груза. Такси катило вслед за лакированым ауди, искрящим в последних бронзовых лучах солнца. Небо, крадучись, застилали дождевые тучи. Последнее солнце этой недели не было долгим. Кто-то ловкий, должно быть, успел поймать свою долю витамина Д и выработать небывалое количество серотонина. Однако, если живёшь без солнца, значит, сумеешь найти радость в яичном желтке. – Не рано мы? – спросила я, высматривая в окно рабочих, которые одиноко хлебают суп, сидя на парапетах.       Последняя подготовка перед праздником. Площадь обнесли железной оградой, а прежде на ней провели зачистку, избавив её и ближайшие районы даже от безобидных теней. Эта ночь должна быть во власти людей, и тем не менее, власть распространялась только по этому крохотному островку. Уже вступили в дежурство выделенные агентством Фиттис команды, что будут в эту ночь патрулировать площадь и её окрестности. Упомянутое агентство является спонсором сегодняшней ночи, обещая абсолютную безопасность и скидки на чай с пряниками. Но что самое интересное, так это банкет по случаю праздника в доме Фиттис, куда приглашены не только оставшиеся самостоятельный агентства, но и родители, чьи дети-агенты или дети из ночной стражи погибли от призрачных рук Проблемы. Конечно, не за все года её существования, а за последние пять лет. Как будто подлый, насмешливый уступок. Но, похоже, что ни у кого не возникло сомнений по этому поводу. У ограды, стойко обороняющей ель, сновали люди. На фонтанах сидели, кучкуясь, небольшие компании с дымящимися бумажными стаканчиками, возможно, с глинтвейном – его разливают на ярмарке. Я бы и сама выпила чего-нибудь дымящегося. Организм требует тепла. – Нет, – ответил Локвуд, посматривая на часы. – Вот, смотри. Девятнадцать двадцать один. Я же говорил – без опозданий быть там в девятнадцать двадцать один, Люси, очень жаль, что ты этого не помнишь. Между прочим, поэтому-то ты и не славишься пунктуальностью.       Я говорила сразу, что брать на дорогу столько времени это слишком много, даже с учётом непредсказуемых пробок, за которые он так сильно переживал. Зато теперь мы успеваем сделать круг по городу, вернувшись как раз к началу (опять же, с учетом пробок). Теоретически можем, но, правда, не финансово. Отчасти, это потому что Локвуду приспичило покупать костюмы по стоимости, скажем, не совсем характерной для планеты Земля, хотя корить его за это никто не стал. Костюм мне нравился, пускай в нем я напоминала себе римского императора, все же, изящество в нем преобладало, да и платье сидело на мне подобающе. – К слову говоря, мы хотя бы не торчим там с утра, – напомнил Локвуд о других горемыках, чьим ролям я откровенно не завидовала. – Ага, – неопределённо кивнула я и заметила: – Погоды это не делает. Мы должны зайти с основным потоком, сам посчитаешь как скоро это случится.       На улице не стояли морозы. Да и погода была по-своему спокойна, не считая туч. И все же, не хотелось бы находиться в сырости. Сырость очень пагубна для волос. У Холли вчера я взяла фиксирубщий спрей и лак, но на их возможности я сильно не полагаюсь. – Не спорю, – согласился Локвуд. – Но сегодня праздник. Когда ты в последний раз гуляла на площади в канун Нового года? – Никогда, – безразлично призналась я.       Большую часть моих мыслей занимал глинтвейн и возможная стоимость его на ярмарке в центре Лондона, ну или, во всяком случае, пытался занимать. По-хорошему счету, нам мало смысла переживать о ценниках, быть может, именно поэтому Локвуд купил костюмы заоблочных цен. И все же, с другой стороны, неправильно так думать. – И я о том же.       Локвуд обратился к водителю: – Не могли бы вы нас высадить здесь?Спасибо.       Подхватив с коленей клатч, я вышла, хлопая дверцей.       Солнце ушло за дома, наступали липкие сумерки. Я запахнула расшитый золотыми нитками плащ, поднимался лёгкий ветер – ещё один губитель причёски. Люди сыпались на площадь, загорались огни гирлянд, двоясь в зеркалах луж. Город только просыпался, хотя несколько часов назад должны были опускаться металлические роллеты. Становилось закономерно шумно, народ подтягивался к огнистой ярмарке и люди с дымящимися стаканчиками множились. – Знаешь, сейчас не помешал бы стаканчик глинтвейна, – намерено заметила я, потирая скрещенными руками плечи. – Пожалуй, – рассудил Локвуд, вышагивая рядом.       Ярмарка, несомненно, пестрила. Людей здесь не убавлялось и у каждой лавки выстраивались крупные очереди, готовые, если быть откровенной, знатно переплачивать. Да, дома мы бы могли сварить себе куда более богатый составом глинтвейн, но до дома, конечно, было далеко, а согреться и выпить чего-нибудь было необходимо.       В очередь мы встали за детьми, укутанными в плотные шарфы.       Трещали жаровни с лавандой, спрятанные под навес крашенной фиолетовым крыши. Прилавок был увешен гирляндами железных оберегов и распятий, горели мягким светом лавандовые свечи. Яркие плакаты и баннеры утверждали, что эта ночь – начало чего-то нового, но, если честно, то это не первая на памяти ночь, которая должна была быть началом перемен, но так и не стала. И все же, плакаты были правы, хотя и сами об этом не догадывались. Потому что, если кто-то может лишь обещать помпезную ночь перемен, то нам ничего не стоит её устроить. – Может ли она рассчитывать на абсолютное доверие? – спросил Локвуд, которого тоже, если не удивлял, то настораживал местный ажиотаж. – Хочет – да, может? – я задумалась, а потом коротко пожала плечами. – Да нет, я думаю, что не может. Они здесь не от наивного доверия, а потому что всех в край достало сидеть в праздники под замком. – Не обязательно о наивном, – Локвуд покачал головой. – Знаешь ли, пудрить мозги можно даже самым рассудительным, только найди подход с нужной стороны. Но. Правильного подхода может быть не всегда достаточно. – Можно иметь власть, например... – Не обязательно, – повторился Локвуд. – Не обесудь за тавтологию, но ближе к народу только народ, а он чаще всего презирает далёкую власть, а не хвалит. – Только не сейчас, – заметила я. – Сможешь отрицать, что все силы брошены на сопротивление Проблеме? Может, на мнимое, имеющие второе дно, зато очень прказушное сопротивление.       Очередь дошла до нас, Локвуд протянул купюру. – Два безалкогольный глинтвейна, – попросил он и продавец отошёл к железному котлу, откуда половинком разливал по стаканам вишнёвый глинтвейн с плавающими дольками апельсина и цветами бадьяна. – Чьи именно силы? – Да не столь имеет значения, – я отмахнулась, хотя замечание было справедливым. – Все уже привыкли. Понемногу абсорбируют, болеть перестаёт. Ну или взять, например, иммунитет, учитывая, что Проблема – это вирус, а мы в центре его эпидемии. – Люди способны выживать и в голод, и в войну, но ты хочешь сказать, что это жизнь? – ответил Локвуд. – Тогда давай спорить. – Не забывай, что всегда будут те, кто иначе не учился жить, – наверное, я высказала то, о чем давно думала. – Трудно играть в оркестре, когда всю жизнь молол зерно.       Как и нам трудно, никогда не жившим во времена, когда Англия не являла собой места Страшного суда. В общем, никогда не жившим вне Проблемы. Я с пелёнок видела металлические ставни на окнах, чувствовала запах жженной лаванды и лавандовых свеч, слышала по вечерам звон колокола и, конечно, лишённый плоти шёпот. С детства училась собирать магниевые вспышки в точных пропорциях, смазывать тяжёлые цепи, готовить к зачистке рабочий пояс и уверенно держать в руках рапиру. Я никогда не ходила в школу. Не решала заумных примеров по математике, не учила строение атома или молекулы, не рассказывала наизусть написанные кем-то когда-то великим стихи. У меня не будет школьного выпускного, пускай и в мамином старом платье, зато с танцами и скромным банкетом в компании друзей, с которыми я могу больше никогда не увидеться, но не потому что они будут мертвы, мы просто потеряем друг друга по странам и городам. Я никогда не думала о будущем, не размышляла о том, кем мне стать и какой выбрать университет. У меня, казалось, всегда был один единственный путь. Было ли это плохо? Да нет, не было. Я любила свою работу, а страх с годами сильно потупился. Смерть была всегда так близко, что, кажется, мы хорошо знали друг друга в лицо. Мне нравились самые безнадёжные задания и самые большие расследования. Нравилась сближающая дрожь выжидания опасности. Нравились туманные размышления Джорджа за завтраком, когда он записывал пришедшие ему ночью мысли. Нравилась непоколибимая решимость Локвуда и его тонкое умение быть железобетонной опорой. А ведь, разве плохо стремиться к постоянству? Вернуться домой; сварить глинтвейн получше – на разных соках – клюквином и гранатовом или на виноградном с большой порцией апельсинов, ягод и корицы; открыть большую упаковку овсяного печенья с банкой яблочного джема; смотреть телевизор и макать печенье в банку. – Ясно, – сказал Локвуд тоном, когда все действительно становится ясно: коротким, но умещающим в себе осознание. – Как ты думаешь, Люси, у всех ли есть выбор? – Нет, – с ответом я быстро нашлась, хотя и утверждать что-то о «всех» не спешила. – Скорее всего нет. – И я так считаю, – Локвуд отхлебнул из стаканчика. – Считаю, что есть его абсолютное отсутствие.       Абсолютное отсутствие выбора, как выразился Локвуд, для меня показалось бесплотностью, заставленной с трех сторон тремя стенами, что ограничивают пространственное направление двухмерным и исключают временное. Куда бы не ткнулась бесплотность – всюду упирается в угол. Вечно виноватая, не способная что-то поменять, не матерчатая сущность с разумом, состоящая из ничего. – У кого? – мне показалось, что Локвуд говорил о ком-то конкретном.       Он убрал стаканчик от лица и всмотрелся в сторону громады здания штаб-квартиры агентства Фиттис. – У мертвецов. Смотри, – Локвуд кивнул в направлении взгляда. – Понемногу сползаются репортеры. Пойдём, нам тоже пора.