Вальпургиева ночь

Перед тем, как о чём-то просить у Бога, Вальпургия постоянно задумывалась: а есть ли в этом хоть какой-то смысл? Не проще ли сделать всё самостоятельно, не опираясь на бесконечные ожидания, которые чреваты разочарованием? Как всё так произошло… Как? Почему, несмотря на свои старания, она оказалась неуслышанной Господом и его ангелами? Почему она оказалась обманута и втянута в эту вязкую ловушку к Королю Болот? Столько времени было потрачено зря, столько сил кануло впустую. Она отреклась от своей веры, она сошла с назначенного ей пути, она совершила ужасный грех. Она поклонилась ангелу. Тропинка была окутана тьмой, тусклый свет ночного неба отбрасывал жуткие тени на деревья, воздух был насыщен запахом земли и влаги. Звуки леса наполняли разум, заставляя её нерешительно оглядываться по сторонам: шелест листьев и стрекотание сверчков, казалось бы, должен был успокаивать, но наоборот, отчего-то, нагнетал. И неясные смешки со шлепками, будто кто-то бегал босиком по лужам, заставляли Вальпургию дрожать. Вдалеке виднелась тень, приближающаяся к тропинке, её очертания были скрыты темнотой. Чувство страха и таинственности охватило с головы до пят, кожа покрылась мурашками, разгоняя холод по венам до самого сердца, чей ритм ускорялся с каждым пророненным вздохом. Момент, когда голова начала кружиться, а ноги подкашиваться, был утерян в звуке звенящих колокольчиков, прикреплённых к бараньим копытцам, которых несли сюда в качестве подношения. Каменная скульптура женщины с расставленными руками приветствовала своих детей перевернутыми крестами, холодной могильной плитой, что поросла мхом и тёмным жутким лесом с высокими елями. В этот день другая монахиня взяла Вальпургию за руку и привела на вершину горы. Всё ради пришествия Спасителя. Всё ради веры в сих отцов и матерей, утерянных и давно забытых. По безжизненному лицу текли кровавые слёзы, а в серых остекленевших глазах более не отражались искры жизни, заставляющей гореть огонёк души когда-то верой в лучшее. Только жар от костра: отвратительный, пугающий, чуждый. Одеяние разодрано в клочья, а голова запрокинута назад. Лежа на каменном алтаре в окружении свечей и благовоний, она не сопротивлялась, не дрожала и не кричала, как того хотела бы, так хотела, что грудь распаляло коленным железом. Идолопоклонники, скачущие вокруг, смотрели на неё с неприкрытым издевательством. Они делали больно словами, когтями, зубами, и ни один не выказал жалости, пока Вальпургия молча принимала свою судьбу, точно и вправду была самой страшной грешницей на Земле, точно она это всё заслужила. Лишь красные круги под глазами выдавали всемирную печаль, скорбя о несправедливой кончине. Несправедливой? Героической, даже, в какой-то мере. Только для кого она стала героиней? Для себя? Для людей? Или для тех, кто по ту сторону? Чего измученной душе в оковах тела никогда бы не захотелось испытать после смерти? Дышит, ещё дышит, однако слабо, и только ресницы подрагивают, пока тени надругаются над лунным светом, очерчивая гротескными силуэтами с звериными чертами страшные лица, одаривая ими несчастную. Однажды ей явился Архангел Гавриил и сказал, что она избрана для получения великой силы. Он соблазнительно пообещал, что дева будет благословлена даром, большим, чем когда-либо мог обладать человек. Но это всё оказалось наглой ложью… Ложью, которая обернулась против неё самой. Не ясно, кто же был большим лжецом: это Вестник Божий соврал ей или же она сама себя обманула? Огонь — такая великая стихия… Сжег бы он её дотла в звуке несмолкающей флейты, разнёс бы пепел по ветру, превратив в благую весть? На все границы, сделал бы чуточку счастливее детишек их городка? Размазанный по холсту проход в Ад — холодный, каменный, неприступный и пугающий. Он уже ждёт. И не сразу поймешь, как цепи грехов утянут вниз, дребезжа и заглушая даже звон колоколов своей похоронной мелодией. Сколько бы её не закидывали камнями, сколько бы не называли порочной, не раздирали плоть в мясо, ни единая мышца лица не дрогнула: непоколебима, спокойна, точно водная гладь. В сонном царстве мира Морфея отдохнуть только и могла она, не зная жизни и волоча своё жалкое, полное тлена, существование. И теперь он окончательно заберёт её, избранницу людей, в свои удушающие объятия. Помнить о ней будут лишь как о ведьме, под чьим именем пляшут черти. Горло жжёт, точно сомкнулись тиски на сонной артерии. Запах отчаяния свеж, тепло крови во рту странно-солёное. Конечности монахини обмякли, бледное лицо было покрыто потом. По мере продолжения ритуала тело начало шевелиться. Оккультисты пели громче, их голоса эхом разносились по лесу. Вены на руках и ногах Вальпургии начали менять цвет, становясь синими и черными. Этому крику нужно больше отчаяния, чтобы вырваться наружу. — Я славлю тебя, Царица Кровавой Луны. — Произносит он, вышагивающий к скульптуре женщины с расставленными руками, пока ворох острых крыльев тянется следом за ним, подобно шлейфу. — Я славлю детей твоих, алчущих жизни, я ступаю навстречу им, открываю им свою сущность. К ногам его падают люди в белых мантиях, принося клятвы и дары, языка чьих постичь Вальпургия была не в силах. Какое-то бормотание на выдуманном языке, смешанное с кельтским и немецким акцентами. Дыхание становится медленным, а сфокусировать взгляд становится всё труднее. Кто эти люди вокруг? Что это за место? А люди ли они? Ресницы слипались от сукровицы, и вновь, едва знакомый образ ангела с серыми крыльями, скрепив меж собой ладони, паря в воздухе, проносится вперёд, создавая причудливые узоры трещин на скульптуре женщины, обросшей виноградной лозой. — Они устремляются к нам, чтобы разделить эту ночь… — Проводит пальцами по иссушенной ветви, раскрашивая её, подобно песку. — Искренностью жертвы, зовом голодного сердца, словом силы — приглашаю их: к алтарям, обагрённым кровью, к кострам, зажжённым во имя Лилит! Тень от статуи переплывает к низу, к подношенному дару в виде мученицы, после чего кровавый фонтан вырывается наружу из ломающихся рёбер, хрустящих, подобно тростинкам. Вальпургия дрожит, кашляет кровью, расширив свои очи, но не может ничего сказать. Ей нечего сказать, не хочется от адской боли даже раскрывать рот, и облегчение, которое вот-вот близилось, было предательски недосягаемо. Цветущие, красные маки — у ног, а в волосах — георгины, подчеркивающие припухлые женские уста. Изгибы тела видны сквозь ткань, отчего казалось, будто вылеплена фигура была из глины. Люди продолжили петь, когда увидели, что девушка начала биться в конвульсиях. Дух Лилит начал выходить из тела, поднимаясь по воздуху и принимая плотское обличие, как будто она наконец была освобождена из тюрьмы, пролезая сквозь переломанные кости монахини. Люди в белых балахонах с благоговением наблюдали, как демоница начала обретать форму, и её темное и искривленное тело поднималось навстречу ангелу. Два древних существа были одновременно повелителями зла и воплощением высших сил. Вместе они образовали могущественный союз, который принесет опустошение и разрушение в этот мир. И только их детям дано понять сие истину, тем, кто безоговорочно принял решение вечно следовать своим идолам. До самой смерти. Они отводят взор от Великой Матери, издавая невнятные звуки, похожие на мычание младенцев, а Вальпургия, не имея возможности более вдохнуть, лишь продолжала смотреть на это, слышать, осознавать и медленно угасать. Это всё, что она может делать, и какие бы чудеса не пали на её долю — все их она считала до глупости жалкой подачкой для невыразительно-позорного предательства своего рода. Она никогда не услышит звон колоколов, она никогда больше не увидит знакомых лиц монахинь, она никогда не сможет наслаждаться вкусом еды и лаем собак, бегущих к ней с радостью в счастливых глазах. Однако сегодня, в этот особенный день, Вальпургия улыбнулась по-настоящему, впервые за много лет той немногочисленной жизни, которую ей удалось пронести на своей спине, подобно кресту. А может быть и не в первый, раз она вспомнила детей, прятавшихся за её спиной в храме от похотливых монахов в чёрных одеждах, вспомнила братьев своих — Винибальда и Виллибальда, что были с ней вместе и поддерживали на нелёгком пути в Божей зарнице. Они принимали хлеб с чистой благодарностью, как маленькие ангелы, и она краснела от невинного уважения, которое братья ей оказывали. Как красиво. Запомнили ли они её той маленькой девочкой, с которой прошли сквозь огонь и воду? Запомнили ли они её добродетель и заботу? Или заменят на жен и дочерей, забыв о её существовании? Сердце пронзил болезненный укол совести за свою ревность, хотя непонятно, от терзаний плоти жгло между рёбер или от терзаний души? Она верит до последнего, что у них всё будет хорошо и что они будут счастливы. Она не хотела, чтоб они нашли её такой. — К каждой свече, горящей во славу её, придите. — Голос стал громче, раздражая, вынуждая тело реагировать. Или, точнее, его остатки, которые уже безжалостно пожирались тварями, пугающими своими лицами без глаз. — Разделите миг в безвременье тьмы, и чёрной лозой обвейте сердца, силой неистовой коснитесь душ и прервите привычный порядок, окружите бесчинством зла, развейте иллюзию мира, торжествуйте! Властвуйте — во славу Лилит! Под янтарным блеском волн гулял просторный ветер, развивая копны золотых волос, точно бесконечные лучи света, который лично он давно утерял. Под восхищённое и несколько пугающее рычание, пальцы водят по плечам, соскальзывая по тяжёлой ткани выцветшего хитона, ниже, до бёдер. — Ах, это давно забытое чувство… Такой свежий воздух и такая волшебная луна… — Эхо смешивается с шумом волн, обрываясь на шипение морской пены. — Я так долго ждал… Влажный поцелуй охлаждает разгорячённую кожу между грудями, вырисовывая языком кольцо. А после длинные пальцы проводят по женским лопаткам, отодвигая налипшие волоски от гладкой кожи. Она хихикает от приятной щекотки, принимая поцелуй в левую грудь, а после в правую, пока мужская рука нахально не опустилась ниже и не сдавила её за ягодицу. — Ну-ну, надо же… Ты всегда был таким ненасытным? — Возможно, — усмехнулся он, расправляя серые крылья и перехватывая женщину за талию, — но ненасытнее тебя никого я ещё не встречал, Матерь моих порождений… Скольких детей Адама сгубила ты, драгоценная? Скольких умертвила и разорвала в клочья? — Всему своя цена. И в том сам он виноват, глупец. — Переносица скривилась, а лик стал холоден, будто златовласая вспомнила нечто тяготящее из такого мрачного забвения. Своё утерянное дитя. Их утерянное дитя. — Ты как всегда права. — Его чёрные зрачки расширились. — Значит, я точно то ещё чудовище, охраняющее своё сокровище. Дни разлуки тянулись так долго, но мы сейчас рядом, так близко, что не хватит слов, чтобы… — Тшшш. — Тёмная царица Ада приложила к его устам палец, проведя по надуманной линии вниз. — Звезда моя, я отнюдь не принцесса, которую стоит спасать. Но всё-таки, без меня тебе было одиноко… Наверное, ещё одно столетие и я бы тебя забыла? — Взаимная ухмылка озарила лицо женщины, когда взгляд пронзительно-голубых глаз опустился на монахиню, словно бы в издевку над её прошлым. — На самом деле, я солгала бы, говоря это. Небо сегодня такое красивое. Потанцуем? — Если в тебе остался прежний пыл, я бы посмотрел… Моя изящная красавица. Моя Лилит. Под кровавым дождём плясала она, глотая капли и высовывая язык наружу. Тени, бродившие в хороводе, то сужали круг, то разбегались кто куда, когда взгляд Люцифера их отхлестывал, а после сменялся нежным взором Лилит. Непостижимая, как и великая стихия огня, женщина, которую все величали Великой Матерью, стоит неподвижно, пока ветер треплет длинные копны волос, напоминающие языки пламени. В нём неосторожный путник мог бы сгореть, если бы только посмел увидеть её воочию хоть раз. Ангел кружил вокруг неё в воздухе, лаская ладонями лицо. Во время этих ритуалов ведьмы находились в состоянии, подобном трансу, и лица их были скрыты под большими венками из папоротников, с вплетенной вербеной между листочками. От них пахло лавандой, сыростью, женственной сладостью и болотом, оттого неизвестно, они ли приманивали своим ароматном к кострищу пауков и змей или нечто иное. Лицо того, кто выдавал себя за Гавриила, начало искажаться, по мере того как он продолжал кружить вокруг женщины, окроплённой бордовой кровью, снимая маску и открывая истинную форму с острыми скулами. Улыбка ангела теперь была больше, чем его голова, белые зубы стали острыми, словно бритва, а глаза почернели, неестественно вытягиваясь до лба. И Лилит улыбнулась в ответ, протягивая к нему ладони. На их лицах отражались глубокие и сильные чувства, но это не было любовью или ненавистью, это было что-то чистое и необузданное, как некогда первобытное желание стать единым целым. Они теряли себя друг в друге, их тела переплелись, подобно двум гигантским змеям. Губы встретились и пока языки исследовали рты, их тела двигались в едином ритме. Люцифер, явленный в своём обличие, как подобный Богу, поглощал Лилит, и она с радостью позволяла пожирать себя целиком. Женщина что-то прошептала ему в ответ, в то время как его губы щипали лебединую шейку. Их тела сливаются воедино, создавая мир удовольствия, и от его сильной хватки ей становится нечем дышать. Мир страсти и желания, где луна и звезды смотрят на них сверху, являясь единственными свидетелями такого страстного танца между необузданными силами, распаляется пламенем до самых верхушек елей, чей огонь наверняка оставит здесь лишь сожжённые стволы деревьев к рассвету. Сущности терялись в гигантском ворохе из сотни белых крыльев, которые подобно молочной реке, застлали вершину горной гряды. Люцифер шептал той на ухо нежные слова, восхваляя прекрасное тело блаженной жены. Он ласкал мягкие упругие бедра, дразня едва-заметными прикосновениями чувствительную плоть. Их разговор был наполнен хвалой и поклонением, пока руки блуждали по спинам и бокам, задевая самые незаметные участки кожи. И дети тьмы наблюдали, как два божества сошлись, объединившись в извращенном акте страсти, дёргая ушами на козырьках своих мантий. Они могли ощущать темную энергию, исходящую от союза демонических сил. Существа были соблазнены, втянуты в это неземное удовольствие от совокупления. Но единственное, что им было дозволено делать — молча смотреть. Лилит издала тихий стон, поддавшись эйфории, когда ангел укусил её за мочку уха. Тело задрожало от нежных прикосновений перьев, когда он исследовал женские изгибы и поверхности. Она хотела, чтобы удовольствие длилось вечно, купаясь в тепле их союза. Они словно стали одним существом, объединенным в греховной симфонии ангельского пения. Единственным утешением для Вальпургии в тот момент было знание о том, что её душа, возможно, не достанется никому из тех монстров, кто сегодня вырвался на волю благодаря её ошибочному решению. И отвращение, выраженное во взгляде, ничуть не обижало этих тварей, а только словно бы льстило. Движения ангела напоминают животные, его руки блуждают по телу первой женщины с голодом и свирепостью. Он не нежен, когда прикасается, ледяные худые руки грубые и властные, когда ангел царапает кожу на животе, сдавливая груди и выуживая громкие крики. Его дыхание прерывистое, а голос почти рычит, когда он шепчет похотливые слова на ухо Лилит. Это похоже на то, как если бы он был одержимым, движимым ненасытной тягой поглотить всё то светлое, что в ней осталось. Когда Вальпургия умирала на алтаре, она слышала обрывки ненавистного шепота сектантов. Они насмехались над её жертвой, расценивая, как бесполезную. Они насмехались над слабостью человечества, над глупостью жертвовать собой ради мира, который неизбежно будет разрушен. Они насмехались над ней за то, что она пыталась противостоять их Матери, называли её дурой, раз она думала, что может что-то изменить. Испуская свой последний вздох, монахиня слышала женский голос, ласкающий её умирающий разум песней о бессмертии. Голос был сладким и медоточивым, обещая ей, что после смерти она будет вечной как мечта. Он обещал ей, что ей никогда не придется беспокоиться о болезнях, несчастьях или потерях. Он обещал, что та будет заключена в объятия вечного блаженства, если только скажет «да». Голос был приветливым и успокаивающим, и когда ночная пляска стихла, Вальпургия обрела покой и утешение в обещании этого голоса. С груди будто сняли тяжёлый камень, погружая разум в тёмную пелену спокойной тишины. Церковь и город оплакивали смерть Святой Вальпургии. Её помнили как благочестивую монахиню, добрую женщину, посвятившую свою жизнь помощи другим. Однако со временем её история подверглась искажению. Церковь обвинила ту в пропажах детей, причислив к ведьмам, что служили Сатане. Люди начали ассоциировать Вальпургиеву ночь с демонами и колдовством. Они стали называть злых духов, которые, как говорили, преследуют людей с их же лицами — доппельгангеры, которые могли явиться в твой дом, если ты будешь недостаточно внимателен. Вальпургиева ночь стала связываться с присутствием демонов и ведьм, и люди стали бояться наступления сумерек ещё больше, чем раньше, в особенности в тот особый день праздника весны, в который бесследно исчезла монахиня, когда-то почитаемая народом. Останки Вальпургии так и не были найдены, и лишь клочья обгоревших светлых волос остались в напоминание о том, что случился на этом поприще страшный шабаш, унесший её душу за собой в Ад. Легенда о том, что в мир через тело Святой явилась Великая Мать, предвещающая спасение давно забытого Богом мира, и что ходит она теперь среди людей в сопровождении крылатого спутника в лице совы, даря своё благословение тем, кто ей покорен, распространилась далеко, за пределы родных краёв Вальпургии, и не ясно было, как скоро байка станет явью, окропив некогда священные земли невинной кровью.