М? А что такое? С кем?
Один Написав «один», он замер над экраном в ожидании. И, кажется, пялился на него не меньше трёх минут, пока Арсений не ответил.Ты жилье ещё не смотрел? Я могу нам квартиру подыскать.
«Нам» упало в грудь камешком, от которого по поверхности души кругами рябь нежности разбежалась.Ты надолго? Даты напиши.
Три дня. Ты же в курсе, что я все три дня от тебя не отстану?
Уже позже, при личной встрече, Антон поинтересовался-таки, что, если уж Арсений так несказанно обрадовался будущему визиту, то какого, простите, хуя, он сам даже не пробовал его хоть раз позвать. — Не знаю, — пожал плечами Арсений и улыбнулся в своей кошачье-хитрожопой манере. — Мне казалось, тебе не нравится Питер. Антону Питер не «не нравится». Антон с Питером не дружит. Вот. Наверное, это лучше всего описывает их непростые взаимоотношения. Нет, когда-то, возможно, он им даже и восхитился. Признаться честно, он не помнит, каким было первое впечатление. Теперь же Антон Питер терпит. Он приезжает в него всегда украдкой, с опаской, будто это место когда-то давно, ещё до их знакомства с Арсением, заявило свои права на этого самого Арсения и теперь может попросту Антона из себя выпнуть в любой момент и отправить восвояси. Он готов полюбить всё, что так ценно для Арсения, но не этот город. Этот город у него Арсения регулярно отнимает и, по правде говоря, Антон боится, что когда-нибудь это случится навсегда. Но сегодня он здесь. И завтра будет здесь. А уедет только послезавтра вечером. И плевать, что за эти двое с гаком суток он не увидит ни Невского, ни Исаакиевского, а ограничится только Московским. Он с Питером не дружит, вот. Он на него в обиде до конца жизни. — А тут ничего так, уютно, — говорит Арсений позже, лёжа в кровати и пялясь на обрывки не по-вечернему светлого неба в окнах. — Ты тут первый раз? — спрашивает Антон, прижимаясь к плечу своим. — Ну, да. А ты думал, я регулярно квартиры посуточно снимаю? И зачем мне это по-твоему? — приподнимается он, чтобы лукаво одну бровь изогнуть. Антон только отмахивается. — Да? Просто по разговору с Олегом создалось ощущение, что вы знакомы. Он с таким придыханием произносил «Арсений Сергеевич». Олег. Мужик, номер которого он получил, как только вышел из сапсана и как только выяснил, что Арс не сможет его на квартире встретить. Так что по поводу квартиры его инструктировал по телефону очень доброжелательный Олег. — Прямо с придыханием? Я просто очаровательный. И там знакомство шапочное. Мой знакомый — знакомый Олега, — объясняет Арсений. Но, будучи скотиной невыносимой, добавляет: — Для всех остальных я снимаю отель, Антош. После бурного обсуждения того, сколько у него этих остальных, Арсений смывается в душ. А Антон продолжает пялиться в потолок. Этой ночью он спать не планировал. — Так, всё. Меня ни для кого нет. Я испарился, исчез, — бросает Арсений телефон на диван. Антон кивает, хоть и не верит. Есть в этом мире люди, для которых Арсений исчезнуть просто не может. С влажными после душа волосами в одних трусах он залезает к Антону на кровать и тянет к себе за ворот футболки. — Прикинь? — улыбается одними глазами. — Нам некуда спешить. И целует. А Антон, на поцелуй отвечая, ноги шире раздвигает, помогая на себе устроиться. И руки на спину опускает, чуть ли не задыхаясь в этом поцелуе от трепета и какого-то неприличного, почти детского восторга. Потому что касаться Арсения, чувствовать, как спина под пальцами оживает, двигается, ощущать его тепло — это всё ещё что-то запредельное, будоражащее каждый раз, как в первый. И вдыхает он полноценно только, когда Арсений от губ отстраняется, целует ласково в щёку и обращает всё своё внимание на шею. Правда, дыхание почти тут же вновь сбивается, потому что ну невозможно рядом с ним дышать нормально, не получается, не выходит. — Ну чё ты её не снял-то? — шипит куда-то в ухо Арсений, пытаясь забраться под подол футболки. — Хочу на тебя посмотреть. - Может, я хотел, чтобы ты её снял, — отбрехивается Антон. Он-то считает, что голым похож на плод любви одного из кофезависимых инопланетян из «Людей в чёрном» и богомола. Поэтому с трудом понимает, на что там Арсений каждый раз смотреть-то собирается. Первые же прикосновения холодных пальцев жаром обжигают. Хочется прижать сильнее и вообще больше никогда никуда не отпускать. Но, когда кое-кто начинает устраивать поползновения в сторону паха, Антон этого кое-кого невероятным усилием воли останавливает. Всё усилие держится только на том, что задержка продлится недолго. — Арс. Дыхание-то понятно, чего сбилось, но вот голос отчего такой глухой? — М? — кусает этот невозможный мочку уха. — Посмотри на меня. — Слушаю и повинуюсь. И вмиг чужие глаза оказываются напротив. И не просто напротив, а впритык, потому что этот лбом ко лбу прижимается. — Всё хорошо? — Да, я просто… Произнести то, что нужно и хочется, глядя прямо в глаза бессовестные, оказывается совсем не просто. Антон даже по привычке чуть не зажмуривается, но решает, что произносить это с закрытыми глазами будет совсем уж тупо. — Я хочу сегодня. Сейчас. Арсений умненький мальчик, поэтому уточняющих вопросов в очевидных ситуациях задавать не привык. Вместо этого он, чуть напрягшись, смотрит внимательно в глаза, словно пытаясь прямо в душу заглянуть. Антон же чувствует, как жгучий стыд сковывает горло, обжигая изнутри щёки и грудь. Он, блядь, как студентка восемнадцатилетняя. Надо было не так… Надо было как-то по-другому. От невозможности преодолеть глупое и неуместное сейчас смущение впивается со всей силы в чужие бока и замирает в ожидании ответа. — Ты уверен? — В том, что сейчас, или в том, что хочу? — пытается спрятаться за ехидством Антон. — И то, и то. — Тогда да и да. Я вообще-то готовился, — и губы поджимает. Щёки горят так, что на них в пору яичницу жарить. — Шаст, — выдыхает Арсений со смешком, — готовятся к экзамену… — А секс с тобой предвкушают? — Уж смею надеяться… Он его придушит когда-нибудь. И возможно это «когда-нибудь» произойдёт прямо сейчас, потому что тот улыбается ещё шире и с ухмылкой произносит: — Чё? Думаешь, я тебя отговаривать начну? Хрен там был, Шастун, я вообще-то тоже хочу. Правда не готовился, каюсь. Ты бы предупредил там, поставил в известность за семь рабочих дней… — Завались, пожалуйста, — тянет Антон недовольно, но уже на «пожалуйста» начинает смеяться. Из-за этого невозможного, бестолкового и невыносимого. Он действительно хочет. И хочет чертовски давно. Хотеться, если честно, начало ещё задолго до встречи с этим синеглазым недоразумением. И даже до того, как он первый на это чудо заглянулся, до того, как осмелился подумать: «а может?». И тем более, до того, как они первый раз поцеловались. И конечно же, до того, как на нём первый раз штаны расстегнули, и до того, как он признался в том, чего хочется, лёжа на очередной полуторке и отодвинув от себя Арсения прочь, чтобы потом пусть и, не глядя в глаза, ещё и разъяснить, чего именно так сильно хочется. Да, он хотел этого ещё до Арсения. Хотел, будучи подростком, когда просыпался с горящими щеками, а потом стоял в ванне со стояком наперевес и пятном на трусах и ненавидел себя. Хотел, лёжа на чужой родительской кровати, где они уснули впятером после пьянки, а спереди к нему в его же объятиях жалась темноволосая Ника, но хотел по причине находящегося за спиной неизвестно чьего знакомого Дениса, который, может, и не жался, но обжигал дыханием шею, и это сводило с ума больше, чем задница Ники, прямо в пах упирающаяся. Хотел, позволяя себе смотреть «неправильное» порно, то есть такое, в создании которого женщины, может, и принимали участие, но в кадре не существовали, обращаясь в что-то призрачное и нереальное. Хотел ебейше, до безумия, отвращения и бессилия. Но даже при просмотре «неправильного» порно он долгие годы отказывался признавать, чего именно так сильно хочется. Потому что одно дело — позволить себе смотреть какое угодно порно и засматриваться на широкую спину официанта, удаляющемуся в сторону кухни, а совсем другое — признать то, что именно ты хотел бы, чтобы этот официант с тобой сделал. Потому что, всем известно, что мужчины, которым нравятся мужчины, геи, а мужчины, жопу подставляющие, пидоры. Утверждение это, само себе противоречащее, вшито на подкорку намертво. А потом он встретил Арсения. Арсения хотелось отчаянно, безнадёжно, до спазма грудных мышц при каждом вдохе рядом. Его хотелось обнимать и целовать, хотелось прижимать к себе и прижиматься самому, хотелось касаться и подставлять себя под чужие касания. Хотелось его дыхание и тепло ощущать кожей. И раз за разом видеть кривоватую улыбку, утыкаться носом в ямку под линией челюсти у уха, где по-особенному пахнет именно им, прикусывать и без того обкусанный кончик носа, зарываться в волосы, прижимать холодные пальцы к губам и не отпускать. Хотелось… Так сильно, что иногда хотелось Арсения уничтожить, вытеснить из этой ветки реальности и вселенной, потому что чувствовать всё это было практически больно. Ведь рядом с ним многолетняя, стыдная и грязная фантазия обратилась сначала в мечту, а затем в желание, которое в свою очередь перешло в стадию одержимости. И решиться на это стало не вопросом смелости, а необходимостью, дабы избежать участи рехнуться на этой почве к чертям. Антон устал. Устал представлять во всех возможных вариациях, как именно будет ощущаться вжимающийся в него Арсений сзади. И вообще, если уж кому-то и доверять свой тощий зад, то только этому, припёзднутому во всех смыслах существу. Только ему. Так что хочет он, хочет. Просто нервничает. Оттого смех выходит скрипучим, словно пенопласт в руках кто-то ломает. Этот смех Арс гасит поцелуем и за собой утягивает. Антон не сопротивляется, садится, ногами обхватывает и даже руки поднимает, позволяя футболку с себя стянуть. Игнорируя отбивающий во всём теле чечётку пульс, шею под поцелуи подставляет. И пальцами в плечи впивается, лишь бы Арсений не заметил, как эти самые пальцы дрожат. Волнение, замешанное на страхе, подгоняет изнутри, заставляет суетиться, торопиться самому и подгонять Арсения. Потому что хочется как-то уже побыстрее «сорвать пластырь», переступить порог неизвестности, а там уж… там он разберётся, что со всем этим делать. Из-за спешки вертит башкой бестолково, не зная, куда приткнуться самому и чем занять руки. Арсений это, разумеется, подмечает, а потому, когда они больно сталкиваются не носами даже, а подбородками, улыбается, отстранившись, и спрашивает тягуче: — Что? Так не терпится? И за талию к себе поближе пододвигает. А Антону вдруг отлично представляется, как тот ровно таким же томно-лукавым голосом у кого-то другого о том же самом интересовался и, возможно, кого-то точно так же пододвигал. Это больно ревностью и обидой изнутри обжигает. Потому что этот кто-то наверняка знал, что делать, куда руки деть и вообще… Но Антон так-то нахуй без понятия, как это всё, Михалыч. Не проходил он курсов, как давать в жопу, если такие вообще есть. Это заставляет злиться на Арсения, хотя он, объективно, тут вообще не при чём. Поэтому Антон челюсть сжимает и утвердительно кивает головой на поставленный вопрос. Ему действительно не терпится, не терпится уже поскорее со всем этим покончить. И, желательно, не думать в процессе о том, что кто-то другой в руках Арсения не вёл себя как ебучая белка-истеричка. Арсений плечами пожимает и обратно его на кровать валит, чтобы тут же трусы стянуть сначала с него, а потом и с себя. Ложится чуть сбоку, одну ногу поверх чужой закидывает, обхватывает член ладонью, дрочит ему размеренными, неспешным движениями, плечо выцеловывает и, кажется, что-то шепчет. Только Антон его не слышит. Вообще. Всё, о чём он может думать, так это о том, что он, наверное, должен хоть что-то делать или, хотя бы, реагировать. Но он закостенел, превратился в ебучее изваяние и то, что тело каким-то там образом отвечает на чужие касания, почти чудо. Через какое-то время, осознав, что больше пялиться в потолок не в силах, переворачивается на бок, спиной к Арсению, и его за руку к себе притягивает. Того дважды просить не приходится, прижимается сразу всем телом. И, почувствовав задом чужой стояк, в себя упирающийся, Антон выдыхает нервно, издав звук, отдалённо напоминающий «ах». Этот неполноценный «ах» ложится румянцем на щёки, заставляя губы поджать. Кажется, это был первый звук, который он издал после того скрипучего смеха. И это раздражает ещё больше. Перевернувшись на живот, привстаёт на локтях, чтобы прошипеть куда-то в сторону: — Давай уже. — Уверен? — Да, — выплёвывает он, замирая. Арсений оказывается сзади. Ровно так, как Антон и представлял сотню, нет, тысячу раз. Руки кладёт на бока, чтобы приподнять, пододвинуть ближе. Антон не сопротивляется, просто прижимается левой щекой к подушке, цепляясь за неё до побелевших костяшек, и прикусывает нижнюю губу. Арсений проводит мягко, почти невесомо, горячими ладонями по ягодицам, головка его члена влажно касается кожи, и Антон изо всех сил старается сосредоточиться на ощущениях, потому что всё ровно так, как он вообще-то и хотел. Руки-то родные, нежные, лучшие, самые охуительные в его жизни. И сам Арсений тоже… Арсений. Только вот, когда чужая рука слегка касается уже между ягодиц, Антона перетряхивает. Он сжимается весь, зажмуривает глаза, стараясь будто бы исчезнуть, и изгибается дугой. — Нет, так не пойдёт, — доносится из-за спины. Антон хочет было уже возразить, но его силой переворачивают на спину, а он только руки тыльными сторонами к лицу прижимает. Выходит, наверное, уж слишком мелодраматично, но смотреть сейчас на Арсения — смерти подобно. Он этого внимательного и взволнованного взгляда просто не переживёт, развалится к чертям. Кажется, начинает что-то говорить прямо так, прикрыв глаза руками. Но за грохотом сердцебиения в башке сам себя не слышит. Да и Арсений ему не отвечает, он лишь касается губами ладоней с другой стороны, прижимается у запястий, отчего у Антона внутри что-то разбивается на части, и гладит одной рукой по плечу, успокаивая. — Посмотри на меня. — Арс… — Пожалуйста. — Я… Но руки от лица убирает, чтобы, набрав в грудь побольше воздуха, выпалить: — Я правда… — Я знаю, — не даёт ему договорить Арсений. И улыбается. Широко так, добродушно, искренне и участливо, что Антону тошно становится. Он смотрит на него пару мгновений, моргает и, когда вновь глаза открывает, будто бы впервые видит. Это идиотское, глумливо усмехающееся лицо. И единственное желание, которое в Антоне возникает при взгляде в эти чужие, глупо распахнутые глаза, это оттолкнуть его от себя ногами в живот, а потом вскочить и врезать прямо по этой дурацкой улыбке. А потом убраться отсюда прочь, чтобы больше никогда… Никогда. Нет. Потому что это он с ним сделал. Да, именно он со своими жеманно-пидорскими замашками. Это всё он виноват, да. Ярость, зародившаяся за долю мгновения, кипящим варевом заполняет грудь, вспенивается и поднимается выше, в голову, затмевая всё вокруг. Арсений же, словно считав чужое настроение по глазам, перестаёт улыбаться тут же и отстраняется резко так, будто бы Антон его действительно ударил. Садится на пятки и замирает с идеально ровной спиной, сжав руки в кулаки на бёдрах. Взгляд же у него становится отстранённым, хмурым и стальным, но совсем не злым, а скорее обречённо печальным, чуть обиженным. Наваждение, продлившееся менее секунды, схлопывается и рассеивается в дымке, как в каком-нибудь мультике, и Антон вновь видит перед собой своего Арсения. Растерянного, взволнованного, но при этом странно собранного и сосредоточенного. И на место ярости приходит, осевшая тут же горьким вкусом на задней стенке горла, вина. Антон вскакивает с места, встаёт на колени и тянет руку, роняя по пути еле слышное: — Прости. Руку его за запястье перехватывают, не давая до себя дотронуться, и сжимают крепко. Так и замирают друг напротив друга. — Арс… На него только бросают холодный взгляд из-под бровей. И на мгновение Антону кажется, что Арс сейчас просто встанет и уйдёт, даже слова на прощание не скажет, пока одеваться будет. И в целом, и обвинить его в этом не получится. Потому что себе дороже с такими истериками связываться. Но он этого не делает, только пробует улыбнуться кончиками губ, ослабляет хватку и выдыхает тихо. Антон же замечает, что дышать они на некоторое время оба прекратили и выдыхает вслед за ним. Открывает было рот, чтобы ещё раз повиниться, но ему этого сделать не дают: — Иди сюда, — дёргает его Арс за руку. Антон заваливается вперёд от неожиданности и хватается за чужое плечо. — Арс, — вновь повторяет он, в глаза заглядывая. Арсений же в ответ только головой мотает. А взгляд у него теплеет потихонечку. И обхватив Антона за щеку, он вкрадчиво, не отрывая глаз, произносит: — Всё нормально. Я просто испугался. И вновь не дав ничего сказать, обнимает за шею, навстречу приподнимаясь. — Всё нормально, — повторяет он, гладя по буйной головушке, пока Антон, уткнувшись куда-то в плечо, пытается себя по кусочкам обратно собрать. — Мне можешь не объяснять, я-то всё понимаю, я знаю… У Антона кусочки себя валятся из рук на этих словах, а потому он так и остаётся совершенно несобранным, бестолковым, но любимым в чужих объятиях. — Я, правда, хочу. Просто нервничаю, — упрямо заявляет Антон, когда они укладываются обратно на кровать и переплетаются ногами-руками. — Я тоже. Арсений касается легонько кончиком носа его и выдыхает прямо в губы: — И, прикинь, нам вообще некуда спешить. Антон ему не верит. Им всегда есть куда спешить. В этом-то и проблема. Пока всё, что они делают, они делают будто бы вопреки. Кому и чему сложно объяснить. Наверное, всему. Но Антон не дурак и знает, что делать что-то наперекор всему и вся долго очень и очень сложно. Марафонцы пробегают сорок с чем-то километров не вопреки чему-то, а ради чего-то. И Антон далеко не уверен в том, что у них когда-нибудь появится то, что превратит их «вопреки» в «ради чего-то». Поэтому ему так важно, успеть. Ведь если завтра всё закончится, то у него хотя бы останется эта квартира с окнами в небо. И вместо ответа молча обнимает за шею, чтобы сильнее прижаться. Так и лежат голыми. Что, вообще-то, тоже охереть. До сегодняшнего дня такой возможности не предоставлялось. Тупо негде было так разлёживать. А затем позволяет себе украдкой начать Арсения разглядывать. Тот это подмечает, из объятий выпутывается и на спину ложится. Не красуется, нет, просто под взор себя подставляет. Антон пялится уже в наглую, впервые не сравнивая, а просто запоминая. И не замечает, как вслед за взглядом начинает касаться. Оказывается, это можно делать не жадно, впопыхах, почти обезумев от желания поскорее дотронуться везде, где только позволят, и куда удастся дотянуться, а просто так. Медленно, неспешно. Пальцами вдоль волос от лобка до пупка, чтобы оттуда перескочить на шрам от аппендицита. Ногой по голени провести. А носом вдоль ключицы, чтобы где-то у солнечного сплетения замереть, насладившись тем, как грудная клетка двигается, поднять голову и наткнуться на чужие губы. Арсений вообще приятно мягко-щупательный. Не в прямом смысле. Так-то жилистый, сухой с узловатыми суставами, острыми коленками и локтями, а ещё почти непропорционально здоровенными ладонями. Но в руках приобретает свойства старого советского пластилина, превращаясь через время из чего-то дубового в мягкое и как будто даже податливое, но только как будто. Потому что только сам старый советский пластилин решит, получится ли у тебя из него что-то слепить, это все знают. Антон тихонько смеётся своим глупым мыслям, пропадая в кольце из чужих рук. — Щекотно? — спрашивает Арсений, потому как в этот самый момент увлёкся чужим ухом. — Немного. — А так? И подло прикусывает самый кончик. — Эй. — Я тебе ухо отгрызу… Обожаю твои уши. Эти самые уши припекает смущением. И в отместку Антон подтягивает к себе за поясницу, чтобы провести ладонями вдоль изгиба позвоночника и пальцами коснуться сразу обеих ямок у копчика. Больше они не разговаривают. За окном начинает потихоньку темнеть. И ленивые, по-летнему лёгкие и светлые майские сумерки сменяются наконец-то густой ночью. — Можешь меня отпустить ненадолго? — шепчет ему Арсений чуть позже, когда поцелуи вновь становятся горячее, дыхание у обоих сбивается, а в головах селится горячее, разгоняющее по телу кровь, возбуждение. Оттого отпустить его кажется задачей почти невозможной, но Антон как-то справляется. И Арсений выскальзывает из рук, а затем будто бы стекает с кровати, чтобы пошлёпать босиком куда-то прочь. Антон набирает воздуха, чтобы спросить куда тот намылился, но потом решает, что это ни к чему. Не сбежит же он от него в чём мать родила. И правда, не сбегает. Только щёлкает выключателем, и вся квартира разом погружается в темноту. — Больше не хочешь на меня смотреть? — ёрничает Антон, приподнимаясь на локтях. — Нет, — доносится голос из темноты. — Не хочу, чтобы ты смотрел на меня. Я вообще-то тоже нервничаю. «Пиздун», — шепчет одними губами Антон. А потом Арсений откуда-то из темноты выплывает и как-то не до того становится.