Первый раз

Арсений выходит из магазина в ночь под мелкий майский дождик, который на первый взгляд так легко перепутать с мелким ноябрьским дождиком, оглядывается по сторонам и ныряет в ближайшую арку, где его Антон дожидается. — На, — протягивает он ему упаковку эклеров. — Только они вчерашние. — А вы, Арсений Батькович, шутник, — усмехается в ответ Антон. Арс же до боли прикусывает кончик языка, чтобы в пятый раз за последние два часа не поинтересоваться чужим самочувствием. Предыдущие четыре раза диалог выглядел примерно следующим образом: — Ты в порядке? — Ага. Вряд ли в этот раз он сложится каким-то другим образом. Антон, в целом, на внешние раздражители реагировал, что внушало некоторый оптимизм. Жался на кровати, с поцелуями сам лез, а в душе не отпускал чужую руку, что несколько ограничивало Арсения в действиях, но по-прежнему внушало некоторый оптимизм. Однако в глаза старался не смотреть и выглядел странно отстранённо-потерянным, отчего некоторый оптимизм начал отдаваться внутри отчаяньем. А после четвертого вопроса про порядок Антон угукнул в ответ, перевернулся на спину и куда-то в темноту пробурчал, что эклеров хочется. Так они и оказались здесь. Посреди ночи, у единственного круглосуточного магазина с упаковкой дешёвых вчерашних эклеров. Совершив маленький подвиг по нахождению этих самых эклеров, Арсений чувствует, что явно сделал недостаточно, оттого ведёт плечами неуверенно, но шагает рядом, не спуская глаз. Антон же притормаживает во дворе, делает пару неуверенных шагов, потом оборачивается вокруг. И вдруг останавливается. — Дворы эти… Никогда не понимал. Ни одного кустика, блин. Не хотел бы я здесь расти. Май месяц, а ни сиренью, ни черёмухой не пахнет, — выдаёт он внезапно, разрывая пластик упаковки. Арсений тоже останавливается, но вот, что ответить на это, не знает. Он здесь не рос. Двор как двор. Пустой, зассанный, жуткий в темноте двор-колодец. Антон ответа как будто и не ждёт, продолжает воевать с упаковкой и двигается в сторону одной единственной лавки, заваленной ржавой грудой на бок. Может, не хочет обратно? — Ты будешь есть тут? — спрашивает Арсений не занудства для, а чтобы хоть как-то перспективы на будущее обозначить. — Почему нет? — У тебя руки грязные. Да и там… чай, наверное, есть. — В пизду твой чай… Будешь? — Не, они слишком сладкие и жирные. — Не слушайте глупого дядю, — обращается Антон к эклерам, выуживая один из них на свет божий. — Он не ведает, что говорит. Вы прекрасны. Арсений только ухмыляется, глядя, как тот откусывает сразу половину, одновременно доставая сигарету из пачки. И всё это под дождём, рядом со скамейкой, на которую даже сесть нельзя. — Ты вообще ел сегодня? Антон не отвечает. — Серьёзно? — Я нервничал! Арсений проглатывает замечания по поводу того, что он вообще-то мог бы чего-нибудь нормального тогда захватить. Сам ведь дурак… ладно, завтра с утра пораньше в магазин сходит, хоть позавтракают по-человечески. — Знаешь, я никогда не видел Питер в дождь… — Да ну… — Мне всегда везло, и я приезжал в относительно солнечные или снежные дни. — Тогда ты не видел Питер… — Да, сейчас мне тоже кажется. Возможно это единственный город, которому настолько идёт дождь. Арсений вновь ничего не отвечает. Только смотрит, как тот прикуривает и зажимает сигарету перепачканным в шоколаде ртом, чтобы в очередной раз окинуть взглядом самый обыкновенный двор-колодец, безликий за отсутствием зелени, действительно почти неживой. А потом запрокидывает голову назад, затягивается и, так и не выдохнув, улыбается в пасмурное небо. — Я в порядке, — слова улетают облачками пара и дыма, как мысли какого-нибудь героя комиксов. Арсений не успевает съязвить в ответ, сказать, что что-то незаметно вообще-то, потому что Антон вновь повторяет: — Я в порядке, просто… Затем ухмыляется звонко, голову опускает и, широко улыбаясь, оглядывается на Арсения: — Просто меня только что на съемной хате в жопу выебал мужик почти на десять лет старше… Арс дёргается как от удара и даже шаг назад делает. А Антон, улыбаясь, продолжает говорить: — А мне так хорошо, как никогда в жизни не было. И двор этот… Самый, наверное, лучший из всех питерских дворов. Да и сам Питер вполне себе ничего. А эклеры, ты не представляешь, насколько вкусные. — Ты просто голодный. Антон ухмыляется и вновь затягивается. — В общем, я в порядке, Арс. Более чем даже… Просто учусь жить с новыми вводными в жизни, что, оказывается, может быть настолько хорошо, когда не должно быть… Арсений выдыхает резко в тишину. Забавно, из-за влажности непонятно, кто из них курит. Делает шаг навстречу обратно, поднимает зачем-то руку, потом вновь опускает. И так и замирает с открытым ртом. Потому что вдруг понимает, что вот это вот всё с ним останется навсегда. Хорошо это или плохо, значения не имеет. Главное, что навсегда. Этот двор, недодождик, облачка пара, тонкая, выкуренная наполовину сигарета у шоколадного рта, Антон, учащийся жить с новыми вводными, и упаковка несъедобных, вчерашних эклеров. Всё это с ним навсегда. От этого не отмахнуться, не позабыть, это даже не вытравить, только с живым мясом с изнанки нутра отдирать. Навсегда всегда страшно. — Ты в порядке? — спрашивает уже Антон, бросая бычок под ноги. — Или у тебя инсульт? — Я? — трясёт головой Арсений, выходя из оцепенения. — Да, просто… Не хочу, чтобы кто-то ещё тебя касался. — Тоже учусь жить с новыми вводными. И улыбается в ответ, потому что не врёт. Тут такие вводные, ты себе даже не представляешь. Антон кивает и протягивает рваную упаковку. — М… точно не будешь? Я ведь всё съем. И у меня жопа слипнется. — Оставь один. Может, там и кофе есть. И кофе, и чай в квартире оказываются. А Арсению оставляют последний эклер. И, едва заснув, они просыпаются от звуков настоящей майской грозы, заливающей их жилище через мансардные окна.