Город Занят Пробками, А мои мысли – тобой, Но утро Пахнет Кофе, Все, чао, мне пора домой. По настроению – ля минор, По ощущениям – л’амур, По венам красное вино, По сроку годности – тужур. Но через день давай забудем Что было, то забудем, будем, будем Финито, Мон Амур.
В коридорах царит мрак. Канделябры на стенах испускают тусклый, едва различимый свет, теплящийся в длинных, широких окнах, вид из которых открывается на тёмный, тернистый, причудливый сад. Днём он по обыкновению выглядит ярко, почти вычурно и помпезно, как и полагается саду при дворце самого короля Франции, ночью же превращается в дремучий непроглядный лес, деревья и иная растительность в котором до безобразия неряшливы. Высокие тени тянутся до самого богато расписанного и украшенного лепниной потолка, дёргаясь всякий раз, стоит человеку, их отбрасывающему, сделать очередной шаг. Стук сапог гремит в пустом коридоре, ударами колокола отражаясь от стен и оттого пронзительно, словно с надрывом, позвякивая. Звук в тиши уж больно громкий, разрывается картечью, но вместе с тем он несколько странен, поскольку совершенно одинок. Потому как в Версале, в великом дворце великого короля Франции, слишком много народу – и даже сейчас они все здесь: кто-то за стеной хохочет, кто-то громко и дерзко переговаривается. Версаль шумит всегда, не было и дня, чтобы он застыл, ибо в день, когда он застынет, должно произойти что-то ужасающе плохое. Версаль застынет лишь тогда, когда корона падёт с головы короля, – лишь так и никак иначе. Но покуда корона надежно держится на монаршей голове, беспокоиться, право, не о чем. И оттого дворец продолжает шуметь этой ночью, пускай все давно разошлись по комнатам готовиться ко сну. Но находиться здесь все равно что в улье – в вечном жужжании тысяч голосов. И потому стук каблуков в пустом коридоре ощущается инородным и очень странным – слишком тихим для дворца в целом, однако слишком громким для двух человек в частности. Дмитрий чеканит шаг по длинному коридору, сцепив руки за спиной, прямой, словно солдатский штык. Его кудрявая черная как смоль чёлка завитками липнет ко лбу, на голове идеально ровно сидит невысокая шляпа, того же цвета, что и волосы. Глаза его, двух разных оттенков, горят однако одинаково — абсолютно одинаково поблёскивают в безлунной, прохладной ночи, глядят хищно и цепко, выбирая жертву, как королевская псина на охоте. Впрочем, сравнение с собакой не стало бы для него оскорблением, ведь граф Чеботарёв и впрямь ею является, исполняя почти те же самые задачи. Найти, выследить, вынюхать, схватить и убить, растерзав яростно, после чего вернуться к ноге хозяина. Дмитрий с давних пор, даже до того, как стал он зверем злобным и грозным, является нюхачом для всевозможных коронованных особ. Для них он исполняет разные поручения, иногда весьма мелочные, а иногда важные, громкие – но всегда обязательные. За столетия житья в вампирском облике он накопил достаточно опыта, чтобы считать себя существом значимым, гордым и могущественным. И пускай каждому новому его хозяину неизменно кажется, что он лишь поганая псина, об которую можно спокойно утереть ноги, он безмятежно вздыхает, видя их надменные взгляды, и смеется над тем, сколь глупы они, людишки. Потому как не понимают они, что перед ними истинно зверь, способный проглотить любого, кто встанет на пути у него или у его хозяина. Иногда и сами хозяева оказываются на его пути, и тогда Дмитрий не смеет поступиться своими принципами и – решает всё совершенно так же, как решал когда-то поручения уже бывшего хозяина. Дмитрий никогда из-за того и не считает своё положение ничтожным, ужасным и пресмыкающимся, как часто определяют его статус кровные с ним монстры. В его позиции для него всегда больше плюсов, нежели минусов. Ведь за сотни лет жизни подле царей, императоров и королей он узнал множество информации. Даже если та не предназначена для него, он всё равно ею располагает. Но помимо этого несомненного плюса Дмитрий не может не внести самих людей в список причин, по которым статус нюхача его не угнетал, не угнетает и никогда не будет угнетать. Ох, люди... Столько разных, полностью противоположных и похожих как две капли воды, которых он встречал, с которыми бывал знаком. Порой даже монаршие братья-близнецы бывали одинаковы на лицо, но несхожи на характер. И это всегда чрезвычайно забавляет древнего вампира, смешит до ужаса. Его вампирское сердце по сути своей давно не бьется, став безжизненным куском плоти где-то посреди огромной дыры в груди, кровь в нём застыла подобно льду, но люди... Люди что-то в нём пробуждают, словно бы поджигают каким-то своим, только у них имеющимся огоньком. Конечно, сердце загорается не от всех людей, лишь от некоторых... И это невероятно, вот почему Дмитрий шагает в атмосфере ночной дрёмы в одну из самых просторных комнат всего Версаля, украшенную богато, дорого. Он шагает неспешно, наблюдая за всем, что встречается на пути, а в один момент вовсе останавливается и вглядывается ввысь, где висит на стене огромная картина. На ней, в тяжёлой накидке, с жемчужными бусами, что блестят так, что жжет глаза даже в полутьме, с розовыми щеками и накрученными короткими кудрями, с массивными серьгами в ушах, изображён супруг монарха всей Франции, юный королевич, имя которому – Сергей. При дворе имя у него абсолютно иное, но Дмитрий с первого его появления здесь называет королевича по имени, данному на родине. Да и общается он с высокопоставленной особой не иначе как на родном им обоим русском. Дмитрий улыбается, разглядывая портрет, который видел уже, наверно, с пару сотен тысяч раз. Каждый раз, однако, он видит в лике Сергея что-то иное, новое и невероятное. И каждый раз портрет навевает воспоминания о том, как несмышленый Серёженька, как его ласково звали дома, впервые оказался перед ним, как впервые его величество представил Дмитрия, назвав его лучшей охраной для бойкого парнишки. Дмитрий по своей природе не верит в чувства, ведь он не способен их испытывать. Но когда он видит Сергея впервые – такого напыщенно дерзкого, запуганного, неспокойного, вечно желающего что-то новое изучить, узнать – то понимает, что дыра в груди начинает постепенно подавать признаки жизни, как бы абсурдно и нелепо это ни звучало. Пожалуй, с тех пор и начался их роман. Конечно, он не сразу вылился в ту страсть, что теперь горит меж ними, нет, совершенно точно не сразу. Поначалу паренек швырял в вампира подушки, кричал на него, обвиняя во всех грехах, требуя, чтобы Дмитрий прекратил ходить за ним по пятам. Был он тогда – как и сейчас, впрочем, – бесконечно свободолюбив. Лишь позже, поутихнув и попривыкнув, Сергей стал говорить с ним, пытаясь расшевелить ледяную глыбу, коей являлся лучший во дворце нюхач. И сложно поверить, но у сорванца это вышло, ибо совсем скоро они начали беседовать, а после и дружить. А позже, когда стены Версаля надавили на юношу так сильно, что он едва ли не выл, уткнувшись в подушки, их взаимодействие перешло на иной уровень, и вот теперь на балах и приёмах Дмитрий глядит на него, чуть скалясь, пока Сергей прерывисто вздыхает и тихонько хихикает, помахивая ему веером. Дмитрий снова улыбается, обнажив острые клыки и облизнув их, затем всё же отворачивается, покашливая и поправляя сияющие одежды. Время идёт, часы громко тикают. Пора снова навестить милейшего mon cher.***
– Дмитрий, вы задержались, – прилетает в спину чужой, будто пьяный голос. Дмитрий не оборачивается, закрывая тяжёлые двери. Двери поскрипывают. Со стороны доносится шуршание, и Дмитрий улыбается, опуская голову пониже. – Где же ваши манеры, о многоуважаемый нюхач? Ведь я не просто так позвал вас сюда, а ради помощи, что необходима мне как воздух. А вы смеете опаздывать, – напыщенно фыркают за спиной. Дмитрий медленно поворачивается, но остаётся в дверях, прижавшись к ним идеально ровной спиной. Канделябры на стенах светят тускло и сильно коптят – нужно сменить свечи или попросту затушить, ибо неприятный запах щекочет чувствительные ноздри графа. Только сейчас он готов закрыть на это неудобство глаза, ибо его перебивают иные запахи – запах пудры, какой-то неясной лёгкости, пушистости и еще один запах, от которого хочется рычать. Он почти не читаем за множеством иных ароматов не то духов, не то пудры, но Дмитрий чувствует едва различимое пьянящее, дурманное благоухание сладкого десерта, что напоминает одновременно запах десерта от лучших французских кондитеров и запах, что витает на приёмах в Российской империи. Из всех ароматов, что главному нюхачу Версаля приходилось ощущать, этот – самый запоминающийся и любимый. Дмитрий чувствует его вот уже пять лет, и пусть для его жизни подобный отрезок невелик, однако аромат этот, верно, на всю жизнь вскружил его лишённую чувств голову. — Прошу простить мою бестактность, ваше высочество, – молвит Дмитрий, едва заметно кланяясь. — Я виноват перед вами. Но могу ли я загладить свою вину? Он снова поднимает взгляд и пытается выглядеть смертельно серьёзным, однако на губах пробивается клыкастая улыбка. Потому как на огромной кровати с балдахином лежит голый Сергей. Тело его прикрыто прозрачной вуалью и полностью избавлено от одежды, за исключением длинных белых чулок на ногах. Перо, тоже длинное и белое, воткнуто в порядком растрёпанную после бала причёску и покачивается, стоит ему слегка повернуть голову. В руке он сжимает массивный веер и элегантно им помахивает. На губах его хмельная улыбка, хотя Дмитрий знает, что юноша не пил на балу да и вовсе алкоголь не переносит. Однако глаза его полуприкрыты, а на щеках пятнами пламенеет румянец. Он вытягивает руку и призывно манит пальцем. – Иди сюда, – говорит тихо, но твёрдо и уверенно. Дмитрий поблёскивает горящими глазами и, не думая, не сопротивляясь, шагает. В два стремительных шага он оказывается у кровати королевича и осматривает его светлое идеальное тело с головы до пят. – Вы много отвлекаетесь, – тянет Сергей, откидывая веер в сторону. Он приподнимается на локтях и хватает Дмитрия за кружевное жабо, сжимает его в кулаке, оттягивает, словно желая задушить вампира. Приблизившись, выдыхает на ухо: — И медлите. Вы сам не свой, Дмитрий. Дмитрий ставит колено на кровать и, облизнув губы, обнажает клыки. Перехватывает руку Сергея за запястье и легонько сжимает. — Я повинуюсь каждому вашему приказу, ваше высочество. Если вы пожелаете... — он нарочито тянет звуки, не в силах сдержать улыбку. – Полно разглагольствовать, Дима, — шепчет Сергей, перебив Дмитрия, который будто того и ждал. Он улыбается и гладит вампира по плечам. — Просто возьми то, зачем ты пришёл сюда. – Ваш приказ? – решает уточнить Дмитрий, уже совершенно бесстыдно забираясь на постель к Сергею, который всё держит жабо, сминая его худыми пальцами. — Завладей, — говорит королевич в то самое мгновение, когда твёрдые шершавые губы Дмитрия вжимаются в его, мягкие, пылающие огнём.***
Ноги в мягких шёлковых чулках невероятно удобно, словно правильно и нужно, лежат на его плечах. Дмитрий рисует на голых бёдрах всё новые и новые узоры, водит по кругу, оглаживая и сжимая их, оставляя отметины от пальцев. Сергей отчаянно ёрзает, притирается совершенно бесстыдно, облизывает губы и подёргивает бёдрами. Глаза его с появлением Дмитрия словно становятся лишь более пьяными и затуманенными. Дмитрий снова улыбается, поворачивает голову, облизывает и посасывает кожу на лодыжке Сергея. Тот тянет стопу, поджимая пальцы. — Дмитрий, сделайте уже что-нибудь, je vous en prie! — путаясь в русском и французском, тянет Сергей, в ладонях пряча раскрасневшееся лицо от взора Дмитрия. Только тот руки его от лица убирает, глядит в невероятно тёмные сейчас, но бесконечно блестящие зелёные глаза и прижимается к его телу теснее, мазнув твёрдой плотью меж его бёдер. Судорожный довольный вдох Сергея ласкает уши, Дмитрий склоняется ближе и бесстыдно целует юношу в губы, оттягивая нижнюю, пройдясь клыками совсем близко, едва не щёлкнув ими, чем возбуждает лишь сильнее. Входит он плавно, но одним движением, вызвав короткий вскрик, что, словно свеча, потухает, растворившись в прерывистом выдохе. Сергей царапает его шею ногтями и тяжело дышит на ухо, а Дмитрий, дав лишь несколько мгновений привыкнуть, начинает двигаться рывками. Он сгибает ноги Сергея, склоняется к нему всё ближе и ближе, покачивая бёдрами вперёд-назад то часто-часто, то медленнее, без ритма. Перо выпадает из причёски, оставшись лежать где-то в подушках. Сергей раскрывает яркие алые губы, слегка заветренные и потрескавшиеся, и смотрит то Дмитрию в глаза, то вниз, туда, где соединяются их тела. Насмотревшись, он падает обратно на подушки, прикрыв глаза рукой, давая Диме волю творить с его телом что угодно, вертеть им как захочется. И Дмитрий этим пользуется, обвивает тело королевича цепкими руками, мнет талию, и грудь, и бёдра, поглаживает, чуть надавливая, напряжённый, натянутый живот, вызывая целую бурю эмоций. Сергей выгибается, выпячивая грудь, и тогда Дмитрий подхватывает его за талию одной рукой. Следующие несколько движений выходят особенно резкими и даже грубыми – Сергей вскрикивает и шмыгает носом, сжимая зубы, а Дмитрий продолжает толкаться навстречу, в него, и вскоре замирает, приблизившись насколько это вообще возможно. Улучив момент, пока тело в его руках мягкое, будто масло, Дмитрий подтягивает его к себе за талию, опускает ноги Сергея к своим ногам и быстро приникает губами к шее – сперва облизывает, потом кусает. Кровь у королевича воистину королевская на вкус. Не будь Дмитрий нюхачом, он бы, наверно, испил Сергея до последней капли. Но Дмитрий благороден и к тому же сегодня виновен в невыполнении приказа монаршей особы, потому берёт лишь малость и отстраняется от юноши спустя пару мгновений, после чего осторожно укладывает его, часто дышащего, запыхавшегося, на мягкую, немного замаранную постель. Сергей дышит тяжело, неровно, глядит туманным взором на вампира над собой. Губы Дмитрия алы, перемазаны его кровью. Он облизывает их голодно и страстно, глядит из-под век вниз, на него. Сергей сглатывает слюну и чует, как внутри огонь разгорается с новой силой, покуда Дмитрий смотрит на него взглядом голодным, жарким и влюблённым...