Мартовский ветер

— Господа!       Ты резко вздрагиваешь. Ким поднимает голову — она лежала на твоем плече. Ты почти начинаешь об этом думать, но звонкий голос у двери быстро возвращает тебя в реальность. — Час посещений закончен! — Осторожно, разбудите ребенка, — ты шипишь, приложив палец к губам. — Вы не его родители, насколько мне известно. Прошу покинуть помещение. — Я говорил, мы офицеры РГМ, и имеем полное право, — медсестра не дает Киму закончить. — Согласно законам, о которых вам должно быть хорошо известно, в таких случаях требуется специальный ордер. Сейчас же вы не имеете права находиться тут ночью. До одиннадцати у вас есть около двух минут, останетесь дольше — начнутся проблемы, — женщина выжидающе встает у двери. — Почему нас отсюда все время гоняют? — шепотом спрашиваешь у Кима. — Не имею и малейшего понятия, — лейтенант встает, не оборачиваясь. Ты чувствуешь, что он знает ответ, но не хочет думать о нем. — Советую поторапливаться, офицеры, — с нотками превосходства в голосе подгоняет вас медсестра.       Вы выходите в коридор и спускаетесь к парковке. — Ну, доброй ночи, — ты собираешься идти к себе, но Ким окликает тебя. — Постой, Гарри, хочешь, подвезу? — он указывает на Кинему. — Да, не стоит, ты наверное тоже устал, Ким. — Мне несложно. И на улице все еще холодно. Если ты и правда собираешься взяться за возню с документами, то тебе нельзя болеть. — Да я здоров, как бык, Ким! Прогулки перед сном еще никому не навредили! — Ну нет, Гарри. Если ты простудишься, — он окидывает взглядом твою легкую куртку, — ты можешь не успеть с усыновлением, и потом придется искать Куно по улицам Джемрока.       Об этом ты не подумал. Конечно, ты бы вряд ли тяжело заболел, но Ким прав — нужно беречь себя, если хочешь позаботиться о других. — Хорошо.       Ты забираешься на заднее сиденье мотокареты.       Ким достает гремящую коробочку из кармана куртки и высыпает на ладонь белые конфеты. Протягивает коробочку тебе: — Мятные леденцы. Помогают не уснуть в дороге. — Но я же не водитель сегодня. — Как хочешь, — он тут же убирает леденцы обратно.        Пешком до твоего дома добираться около сорока минут, значит, на машине вы доедете за пятнадцать. Это предположение рушится, когда на главном шоссе вы видите огромную аварию: за раскуроченными автомобилями собрался целый караван мотокарет и грузовиков, громко и возмущенно сигналящих. Ким смотрит по сторонам и сворачивает на узкую дорогу. — Поедем в объезд.       Это значит, что вы будете в машине вместе еще дольше. Ты хочешь разбить повисшую тишину, но совершенно не знаешь, о чем говорить. Ты упираешься лбом в водительское сиденье. Спустя пару минут Ким подает голос. — Волнуешься из-за Куно? — Еще бы. Надеюсь, эта штука с усыновлением сработает, Ким. Еще нужно закончить дело. Оно знатно затянулось. О контейнере ничего неизвестно, все зацепки вели к двоим убитым мужчинам, и без помощи Куно мы вряд ли узнаем что-то больше. — Перечитайте записи. Когда застреваешь, помогает вернуться к началу. — Я не веду записей, Ким.       Ты вздыхаешь и кладешь подбородок на спинку водительского кресла. Ким никак не реагирует, так что ты решаешь теперь ехать так. Чувствуешь легкий аромат каштановой Астры. Его отражение в зеркале заднего вида мерно покачивается в такт движения мотокареты. Взгляд гуляет по резко очерченным скулам, задерживаясь выше, у межбровной складки. О чем ты думаешь, лейтенант Кицураги?       Ты смотришь на него так долго, что он слегка отворачивается. До тебя доносится едва слышимый вздох. Остановившись у перекрестка, Ким наклоняется к бардачку, не глядя достает синий блокнот и протягивает тебе через плечо. — Держи. Можешь посмотреть мои.       Без раздумий ты берешь его; ваши пальцы касаются друг друга, и ты замираешь на долю секунды. С недоумением смотришь на лейтенанта – кажется, напрасно, он следит за дорогой и не видит тебя.       В сумраке ты пытаешься разобрать слова. Ким ничего не говорил о том, что именно можно читать в блокноте, но ты полагаешь, что не будет ничего страшного, если ты пролистаешь его немного назад. Тебе уже надоело смотреть на давно известные факты, которые вы обсуждали много раз. Ты смотришь в сторону лейтенанта: в переулках темно, и Ким внимательно следит за дорогой, больше не обращая на тебя внимания. Смутившись, ты усаживаешься поглубже в пассажирское сиденье.       В руках ты держишь блокнот с твердой синей обложкой. Ты уже не раз видел такие у сотрудников РГМ, в его деталях не кроется никаких изысков, рассматривать там особо нечего. Снаружи они все одинаковы, но то, что внутри, отличает их друг от друга. Каждый носит в себе отпечаток мыслей своего хозяина, историю его рассуждений и поисков. Но при всём своём интересе к расследованиям ты не хочешь иметь ничего с бумагой: формы и протоколы и так утомляют тебя, и ты просто не можешь представить себя записывающим ход дела. Твоей головы вполне хватает, пусть она иногда и идет против тебя и ваших общих интересов. К тому же, бумага не стерпела бы твой стиль. Ты слишком крут для нее.       И все же тебе не кажется, что Ким менее крут от того, что записывает чуть ли не каждый ваш шаг. Он все еще в спектре крутости, но на другом его конце – тебе до туда не добраться. Может быть, и вправду стоит приводить в порядок свои мысли время от времени.        Ты открываешь блокнот на первой странице, находя неизвестное тебе дело. Ким за этот год успел поработать один? С кем-то другим? Тебе становится интересно, что именно он расследовал. По привычке ищешь дату в левом верхнем углу: 08/03/51. 51? Пятьдесят первый год – это год назад. Тогда вы впервые встретились. Снова охватил давно забытый стыд. Ким казался тебе чересчур строгим и сдержанным, когда ты увидел его впервые и чуть насмешливо обратился к нему, теперь думаешь: свысока. На первом этаже “Танцев в тряпье”. В той отвратительной рубашке и трусах.       Как бы тебе ни было страшно, возможность узнать его первое впечатление о тебе интригует. Он постоянно писал в этот блокнот, не может быть, чтобы там было только о деле! Ты решаешь бессовестно покопаться в личных делах лейтенанта. Воспользоваться тем, что он отвлечен на дорогу. Хитро! Со смутной надеждой ты листаешь блокнот, но не находишь ничего, кроме записей и таблиц.        Лели. Так звали погибшего, или это был только позывной? Ты уже и не припомнишь – состояние у тебя тогда было отвратительное, и неплохо, что ты помнишь хотя бы это. Ты думаешь о том, что в честь него можно было бы назвать и ту часть твоей жизни – погибшую, потерянную, разбитую. Ты не смеешь жалеть себя, но тебе грустно думать о том, что было в те дни. Насколько низко ты пал, довел себя до состояния бессознательного животного, и как потом пытался — даже не окружающих – хотя бы себя самого убедить, что все в порядке. Но ты не был в порядке. В смятении пытался не потерять лицо по крайней мере перед единственным человеком, который, ты надеялся, еще в тебя верит, для которого ты не превратился окончательно в никчемного заносчивого пьяницу с завышенной самооценкой.       Среди аккуратных строчек ютится маленький рисунок. Набросок из нескольких линий, в которых ты узнаешь… себя. Обросшего на щеках, растрепанного. На следующей странице – ты в плаще, снятом с перил, склонив голову, рассматриваешь что-то на земле. Рядом список следов и их предполагаемые владельцы. Двухсоткилограммовый великан (зачеркнуто). Ким это записал? Ну и глупые же у тебя были шутки. Ты надеешься, что это шутки, а не серьезные предположения, иначе стоит постыдиться такой гениальности. Алкоголь тогда явно все еще плескался в твоей крови.        Еще раз ты. В полный рост: сидишь на высоком барном стуле, наверное, разговаривая с Гартом, обобравшим тебя той весной до нитки. Ты у микрофона. Вы на качелях. Ты помнишь, что Ким не раз в тот день доставал блокнот, и долго оставлял заметки на одной странице. Может быть, он все же не писал.       На наброске ты понуро смотришь в землю. Почему он так часто рисует тебя? И почему таким грустным? Себя он изображает скорее задумчивым: повернувшим голову в твою сторону, наблюдающим за тобой. Рисунков и вправду много. Как много раз он смотрел на тебя, чтобы сделать их столько? Ты насчитываешь с два десятка набросков. На многих ты один, но есть такие, как с качелями: вы вдвоем, Ким смотрит на тебя. Он показывает себя условно, используя всего несколько штрихов, уделяя больше внимания изучению черт твоего лица.       Ты отмечаешь наблюдательность Кима: из детектива получился бы отличный художник. Впрочем, с его вниманием к деталям неудивительно, что он решил понаблюдать и за тобой как за частью окружающего мира. Ты отказываешься искать другие причины существования зарисовок тебя. Только тебя. Но в глубине что-то теплится, вздох рвется наружу, и ты вспоминаешь, что Ким рядом, прямо перед тобой, и, верно, только из-за того, что следил за дорогой, отдал тебе не тот блокнот. Скоро вы приедете, и тебе придется незаметно убрать его на место – ты не хочешь смущать лейтенанта. Возможно, он положил блокнот в бардачок, чтобы выбросить этим же вечером. Для чего хранить записи полугодовалой давности? В том деле не было ничего сложного или изящного, стоящего памяти.       Пока ты читаешь записи Кима, время и правда проходит незаметно. Мотокарета останавливается у твоего дома, и лейтенант выходит, выпуская тебя. Все еще держа в руках блокнот, ты прощаешься с Кимом и направляешься к дверям.       Ты уже собираешься зайти в дом, когда тебя останавливает последняя капля сомнения. Если он уедет сейчас, ты ничего не успеешь сказать. Завтра будет уже поздно. Вдруг мир прекратит свое существование? Вдруг ты случайно поскользнешься в ванной и погибнешь от черепно-мозговой травмы? Он, может быть, приедет на место твоей смерти и наконец-то увидит все, что у тебя в голове, но не сможет узнать главного. Ты должен поговорить с ним сейчас. Рассказать, что тяжелым грузом висит у тебя на душе. Ты сжимаешь в руках синий блокнот. В голову не приходит ни одной мысли, как бы ты ни старался заставить ее работать. За спиной гудит двигатель Кинемы, готовый к очередной поездке. Мерный ритм его работы прерывают быстрые шаги. — Гарри, прости, я чуть не забыл блокнот, — Ким придерживает одной рукой воротник, пытаясь закрыться от холода. В машине было тепло, и теперь он ежится от сырого воздуха.       Тебе страшно повернуться, но ты должен. Сейчас или никогда. В твоих руках свидетельство его небезразличия. К тебе. Воспользуйся ситуацией, скажи что-нибудь. Чувствуя, как сердце тяжело падает до самой земли, ты медленно поворачиваешься. Твоя челюсть напряжена, и ты со стороны слышишь свой неожиданно робкий голос, едва не сходящий на шепот. — Ты очень хорошо рисуешь, Ким.       Он замирает. Между вами повисает звенящая тишина. Вдалеке в листьях шуршит маленький зверек, прячась от ночного холода. В соседних домах сонно шаркают ноги, подбираясь к окну. Гаснут последние огни. Замолкают голоса. Над головой от порыва ветра гремят под тяжестью металла расшатанные болты фонаря.       Ночь нема. Ее безмолвный ветер глушит твои шаги, путая их в тихом шелесте спящих деревьев. Воздух окутывает приятной влажностью, предвещая скорую оттепель.       В мрачном свете фонаря ты не находишь его лица, но чувствуешь пронзительный взгляд. — Хм? Гарри?       Впервые твое имя звучит так… глубоко. Он говорит медленно, и каждое слово повторяется в твоей голове гулким эхом. — Ким, почему ты хранишь этот блокнот? — ты протягиваешь его лейтенанту. — К воспоминаниям нельзя относиться с небрежностью, — он кладет руку на блокнот, но не пытается забрать его у тебя, — от них не стоит так просто избавляться, — его голос дрожит. Ты не уверен, только ли от холода. Ким перестает смотреть на тебя. — Даже от плохих? — ты не отпускаешь блокнот, и вы стоите в тишине, оба держась за него. — Даже от плохих, — Ким кивает, подняв взгляд. На его лице теплеет мягкая улыбка, — но эти не такие.       Ты не находишься с ответом. Слова не созданы для того, чтобы описать поднимающуюся внутри легкость. Она неощутимо подталкивает тебя, заставляя сделать шаг вперед. За спиной Кима — купри, и ему некуда отступать, но он не выглядит загнанным, спокойно следя за твоими действиями. У тебя перехватывает дыхание от его пронзительного взгляда. Он глубоко вдыхает.       Когда ты оказываешься совсем близко, он бросает блокнот на заднее сиденье через открытое окно и кладет ладонь на твою грудь. Под ней тепло трепещет усталое сердце. Другой рукой Ким все еще сжимает свой воротник, перебирая пальцами. Ты берешь его тонкое запястье и отводишь в сторону. Он не сопротивляется, и ты становишься еще ближе. Поднимаешь его руку и прижимаешь ее к гладкой раме купри. Он еле заметно вздрагивает, когда ваши пальцы переплетаются. Ким сжимает твою руку крепче, отвечая. Ты встречаешься с ним взглядом, когда он поднимает голову. В темных глазах плещется молчаливое желание. Он размыкает губы, но мягкий ветер уносит его слова в пропасть ночи, и ты, не думая, целуешь его.       Ким заводит руку с груди тебе за спину. Его губы сладкие. На них еще осталась прохлада мятных леденцов, и от нее по телу пробегает томная дрожь. Он старается дышать носом, но сбивается. Его челюсть беспокойно трепещет, и ты опускаешь на нее ладонь. Под ее теплом Ким тянется к тебе, углубляя поцелуй. Ты вжимаешь его в дверь купри, поглаживая большим пальцем тонкую кожу скулы, и он расплывается под твоими прикосновениями. Тебя поглощает сладкое забвение, ты не можешь им насытиться.       Вы слегка сталкиваетесь зубами, и лейтенант отстраняется. Переводя дыхание, Ким заглядывает в твои глаза, и ты тонешь в нем. На лице невольно застывает улыбка. Ким берет твое лицо в обе руки и, прикрыв веки, целует в уголок губ. Морщится, уколовшись о бакенбарды.        Ты опускаешь голову на его плечо. На прохладных скулах Кима ты чувствуешь ледяное дыхание ночи — последние слова зимы. Ты обнимаешь его сильнее, пытаясь согреть, и он отвечает, оборачивая руки вокруг тебя. — Зайдешь ко мне? — ты шепчешь у его воротника. — Мгм, — его слова приятной вибрацией отзываются во всем теле. Не решаясь первым размыкать объятия, ты слабее прижимаешь его к купри, давая возможность отступить. Он не двигается с места, и только тогда ты отстраняешься.       Вы бок о бок идете к двери, не обмениваясь и словом. Когда ты одной рукой проворачиваешь ключ в замочной скважине, в твою левую ладонь ложится его.              Ты никогда не знал, что можешь так быстро разуваться без помощи рук. И он, верно, тоже. Все еще держась друг за друга, вы скидываете ботинки, и ты ведешь его в спальню. Ты, честно, без понятия, что ты делаешь. Надеясь, что вещи произойдут сами собой, ты просто плывешь по течению. В твоей голове совершенно пусто, и среди этой пустоты повсюду только одно: Ким.       В спальне он отпускает тебя, чтобы снять куртку. Дома тепло. Тебе — жарко. Ты следуешь его примеру, и, оставив плащ висеть на стуле, садишься на кровать. Ким подходит ближе и встает напротив тебя. Руки лейтенанта ложатся тебе на плечи, и ты обхватываешь талию Кима. Опускаешься чуть ниже и берешься за шлевки джинс, притягивая его ближе.        Подавшись вперед, он встает коленями на кровать, нависая сверху. Задрав голову, смотришь на него: разрезанный оконной решеткой свет отбрасывает замысловатые тени на его лице. Он снимает очки, кладя их на тумбочку. — Ким… — тебе внезапно становится не по себе. Ты не знаешь, что делать. Сила, что двигала тебя до этого момента, иссякла, и постепенно тебя одолевает сумрачный страх. Тем дольше Ким смотрит на тебя так пристально, тем больше тебе хочется провалиться под землю. Ты опускаешь взгляд, чувствуя, как горит лицо.       Вместо ответа он прикасается к твоей щеке. Скользит рукой к уху и приподнимает твою голову. Ты слышишь его глубокий вздох. Ким слегка давит на твое плечо, и ты падаешь на мягкие простыни.