Supermassive Black Hole / Сверхмассивная чёрная дыра

      Из зеркала на него смотрят красные и явно воспаленные от недосыпа глаза.       Уууу, какой “красавчик”!              И даже холодная вода, которую Галф старательно вот уже минут 5 плещет себе в лицо, не помогает: ему все еще дико хочется спать, и все еще со стороны кухни доносятся голоса его друга и его… парня.              Блять, как такое может быть?!       Почему Майлд тоже верит в их отношения?       Это же шутка, да? Розыгрыш?              Но боль огорчения в этих красивых темных глазах нельзя сымитировать — Мью явно расстроился от такого озвученного предположения, но все равно продолжал его успокаивать, а потом и вовсе отправил в ванную освежиться, пока колдует на кухне. Но даже нейтрализованный зубной пастой запах скунса во рту не помогает решить главную проблему: и что дальше делать?              Звонить психиатру с тем, что его кукушка окончательно покинула гнездо?       Или неврологу с жалобой на потерю памяти длиной в год?              Но сидеть в ванной долго все равно не получится: телефон остался где-то в комнате, а Мью уже волнуется под дверью:              — Галф, все в порядке? У тебя голова не кружится?              С трудом получается натянуть нервную улыбку перед тем, как выйти на запах чего-то вкусного:              — Просто еще не до конца проснулся, а так все в порядке.              Снова эти нежные губы касаются его лба, вынуждая беззвучно стонать:              — Жара вроде нет. Точно хорошо себя чувствуешь?              Майлд фыркает где-то сбоку:              — Откуда “хорошо”? Он почти в одно лицо выжрал бутылку рома практически без закуски.              Галф уже готовится прикрикнуть на друга, что тот сдал его как стеклотару. И готовится к гневу своего “парня”, но тот лишь сочувственно качает головой:              — Ох, милый, ну что же ты так… Давай тогда ты приляжешь, а я задерну шторы, чтобы голова меньше болела, и тебе завтрак в постель принесу.              Он не знает, от чего хочется выть сильнее: из-за головной боли или вот этой вырывающей наживую из груди сердце заботы? Но цепляется за простые бытовые вещи, которых раньше точно не было в их с Майлдом квартире: маленький столик-поднос, на который парень уже поставил чашку с чаем и пиалу с кашей:              — А это еще что? — и переводит взгляд на друга. — Ты купил?              Майлд весьма показательно кривится, с притворным удивлением прикладывая указательный палец к своей груди:              — Я? — и громко хмыкает. — Как можно! Донна Роза, я старый солдат и не знаю слов любви, а ты говоришь о каких-то подносах для завтрака в постель! Конечно, это твой благоверный притащил, чтобы откачивать тебя после особо отчаянных потрахушек.              — Что?! — Галф в ужасе давится воздухом, переводя взгляд с довольного собой друга на Мью, который почему-то отчаянно краснеет. — Я с кем-то…              Майлд изображает смех классического киношного злодея, потирая руки:              — Почему это с кем-то? С одним весьма определенным типом, который сейчас старательно делает вид, что вообще не при чем. А стоит мне поехать на выходные к родителям, так потом соседи рассказывают, что вы тут перфоратор два дня не выключаете, долбясь к ним в стену. Или это отбойный молоток?              Он прижимает ладони к пылающим от смущения щекам, не в силах поднять глаза на своего “парня”:              — Вот оно что…              Галф даже не помнит, чтобы они даже целовались, а тут ему такие подробности рассказывают про секс-марафон на несколько дней!              Тем не менее Мью бережно подхватывает его под локоть и ведет в сторону его комнаты:              — Давай ты сначала приляжешь.              Да, он согласен сменить тему и вообще уйти подальше от пристального и немного насмешливого взгляда друга, а лечь на свежее постельное белье и не жмуриться от яркого солнца — это вообще кайф! Парень заботливо подкладывает ему подушку под спину:              — Я сейчас.              И уже буквально через пару минут у него на коленях стоит тот самый злополучный столик, из-за которого Галф узнал о своей активной сексуальной жизни, поэтому скорее отправляет ложку с кашей в рот, чтобы хоть как-то отвлечься от смущающих мыслей. А Мью подвигает ближе чашку с чаем:              — Не спеши, запивай.              Он делает глоток и изумленно округляет глаза:              — Это же мой…              — … любимый чай с чабрецом по рецепту твоей бабушки, — ему понимающе улыбаются. — Я знал, что он тебя немного взбодрит.              Галф растерянно отставляет напиток в сторону:              — Я ничего не понимаю…              Ладонь ложится на его лоб в жесте заботы:              — Болит, да?              Но он отрицательно качает головой, отвечая на свои собственные вопросы:              — Я не понимаю, как… Почему ты…              — Почему я — что? — на него смотрят полные нежности глаза.              — Почему ты заботишься обо мне?              Снова эта боль непонимания расползается по лицу напротив:              — Конечно потому, что я тебя люблю — как же иначе? Если тебе плохо, как я могу остаться в стороне?              Как хорошо, что Галф успел отставить свой завтрак в сторону, поэтому не оказался мокрым из-за внезапно разлившегося чая, который бы точно не удержали его трясущиеся руки:              — Что?..              Мью чуть хмурится:              — А ты в этом сомневаешься? Мой хороший, я же тебе говорил, что если бы не дальние родственники, которые нагрянули в гости раз в сто лет, и мама, которая настояла на моем присутствии, то я бы ни за что не оставил тебя отмечать новый год одного! И Майлд уверял, что о тебе позаботится, а нашу годовщину мы все равно отпразднуем — просто чуть позже, когда тебе станет легче.              Это розыгрыш, да.       Но почему-то от таких шуток у него дрожат от обиды губы.              Поэтому острая в своем безумии мысль приходит в его раскалывающуюся от боли голову:              — Поцелуй меня.              Мью слегка опешивает:              — Что?              Да, точно.       Так далеко эти два шутника точно не зайдут.              Одно дело сговориться за его спиной, напоить его и теперь разыгрывать сценку. И если Мью он потом, возможно, простит, то Майлда — никогда, потому что тот знает о его долгой несчастной влюбленности.              Поэтому Галф упрямо поднимает подбородок, не обращая внимания, что этот гордый жест стоил ему внеочередного болезненного спазма:              — Если любишь — поцелуй.              Он готовится презрительно кривиться и высказать все то, что кипит внутри от обиды, как парень с теплой улыбкой наклоняется к нему:              — Конечно, люблю, глупенький — как же иначе.              Мысли о мести и обмане из его головы мгновенно улетучиваются, потому что все внутри расплавляется, когда его губ касаются так бережно и деликатно — и в то же время с такой любовью, что нет ни единого шанса, что это какая-то жестокая шутка. Несколько секунд у Галф уходит на осмысление этой новой для него реальности, а потом он с тихим стоном зарывается пальцами в темные волосы, о чем еще совсем недавно мог только мечтать, отвечая на поцелуй со всем накопленным отчаянием.              И очень надеется, что после “перфоратора” соседи просто не услышат те постыдные стоны, что он сейчас издает, тая от наслаждения в руках того, кто целует его с такой нежностью, которая постепенно разгорается во что-то более пылающее.