— Что это такое? — не скрывает своего любопытства Юдзи, когда прямо перед ним, на пружинистый диван опускается увесистая, но оттого ни капли не крепкая книга. Серьëзно, рядом с ней хоть подышать можно? Не развалится? Из уважения к Годжо, захваченного каким-то предвкушением от этого старья, Юдзи тактично молчит, но отодвигается подальше — мало ли.
— А это, — Сатору, как обычно, в своей эксцентричной манере взмахивает руками, указывая на книгу, — книга! — так торжественно, так несуразно, так нелепо. Так, блин, в стиле Годжо.
Юдзи каждый раз приходится вздыхать про себя, когда недо-учитель, очевидно, без диплома, преподносит новый материал. Нет, никто не спорит, ученика конечно надо заинтриговать, завлечь, но нет, нет, нет. Сатору лучше за это даже не браться. Даже не пытаться. Ему бы лучше курсы педагогического пройти, раз на то пошло, но это уже слишком дерзко со стороны Итадори — просить о таком. Вообще-то, благодаря этому ребенку, по случайности запертому в теле взрослого, Юдзи ещë на плечах голову носит. Да и не только Юдзи. А у Итадори по своей ангельской натуре, вкупе с жертвенными принципами и страдающей самооценкой, просто не хватит злости. Действительно, зачем еë срывать на кого-то, когда есть он сам?
— Это я вижу, а для чего она? — Итадори взмолился. Хоть бы не ответил "для того, чтоб читать". Мольбы, слава богам, были услышаны.
— Будем тебе под рëбра лезть.
Окей, Юдзи готов забрать свои молитвы назад, его вариант теперь смотрится предпочтительней, при абсолютно любом контексте, которого, всë-таки, катастрофически сейчас не хватает.
— Да не переживай, полезу только я, — Годжо разместился на полу, в позе лотоса, ибо диванчик в подвале вместить его ноги не сможет, даже если наизнанку вывернется. Заметив почти слëзный взгляд Итадори, Сатору всë же решил перестать издеваться. Юдзи не ученик, а грëбанное чудо, — Так, ладно, давай по порядку, — он, как в мультиках, пружинисто вскочил на ноги и схватил книгу — благо не взорвалась, — страницы опасно зашелестели — Вот это ритуал, — длинный палец ткнул в пожелтевшее полотно, привлекая внимание к сомнительного качества рисунку, на котором явно что-то изображено, но вот что — вопрос со звëздочкой. — если опустить мелочи, то он позволит мне встретится с Сукуной внутри тебя.
Чего.
Долго мысли в голове Юдзи не засиживаются:
— Чего? — Итадори воспитанно встрепенулся при упоминании проклятья, поправил осанку, наученный горьким, травмирующим опытом. — Внутри меня?
— Да. Ты уже это делал, когда воскрес, но не помнишь, скорее всего, потому что у вас с Сукуной был пакт, — Годжо наклонился корпусом впритык к лицу Итадори. Привычка бесячая, вводящая собеседников в ступор. Да что уж там, не привычка даже — личная прихоть. Но, к счастью, Сатору быстро наклонил голову вниз и постучал указательным пальцем по груди ученика, — Двуликий сидит здесь, буквально у тебя в сердце, под рëбрами, — Годжо, возможно, на одну десятую миллисекунды хотел сказать, что это романтично, но быстро себя же и приструнил, напомнив, как нужно с людьми контактировать. Да, иногда вспоминать приходится в каких ситуациях рот лишний раз открывать не стоит.
С его-то характером — в большинстве. — Романтично, правда? — впрочем, он никогда какие-то вразумительные голоса в голове не слушает, мало ли.
Юдзи вот именно такие замечания после того, как он недавно потерял и, явно с боем, приобрёл сердце и нужны были. Хотя Итадори всегда старается подобное близко к сердцу не принимать... Вот видите! До чего доводит общение с этим Сильнейшим! Несмешные шутки в своей же голове травит теперь. Еле успокоившись и состроив задумчивое лицо, Юдзи быстро сформулировал вопрос, захлëбывающийся на поверхности:
— Так, если это получится, то какой смысл? Вы разве разговорить его на что-то сможете? — Непривыкшие ушки Годжо режет такое официальное обращение, аж какие-то тучи ответственности сгущаются.
А вопрос животрепещущий. Один на миллион, не меньше, как последняя ставка в этих ни капли не подстроенных шоу, где с каждым вопросом гонорар повышается. Что он там забыл, спрашивается? Спросить, как погодка сегодня? Быстро ли сердце эритроциты в путешествие отправляет? Сколько там ударов в минуту? Не дерьмо ли это новое сердце, лично взрощенное Сукуной? Ага, так и ответит.
— Ну...
Честно, Годжо ваще не задумался о продумывании вразумительной причины, небезосновательно решив, что это же Юдзи. Юдзи, который только-только в это всë нырнул, зеленей юного листка, но, к сожалению, дерьма глотнул уже целое море. Впрочем, провести его ума особо не нужно, тем более с навыками Сатору слова сами прыгали на язык и выстраивали предложения.
— Надо попробовать. — идиотская улыбка озаряла полуприкрытое лицо. У Сатору, как для человека, чьи глаза прикрыты большую часть времени, была очень выразительная мимика: брови явно какого-то хрена до ужаса подвижные и гибкие, ибо проскальзывали иногда в промежутке между волосами и повязкой, да умудрялись эту повязку искажать так, что никакие глаза и не нужны были. Про рот говорить и смысла не было, это словами не описать. Остаться равнодушным к этой ебейшей градации возможностей нельзя было. От самых изогнутых и каверканых улыбок, до таких же конченных выражений грусти и подобных. Годжо мог бы крайне успешно работать весьма экспрессивным мимом, если бы умел затыкать свой поганый рот. Такой талантище пропадает.
Аргумент Годжо железен и непоколебим, и совсем не может посыпаться от дуновения ветра. Но разве это вообще имеет значение, когда Итадори в учителе не сомневается ни разу? Каким бы клоуном тот не был, он
Сильнейший. Вот и сейчас, пускай со вздохом, Юдзи решил, что у Годжо
точно есть какой-то план, просто посвящать в него никто не собирается.
— Хорошо, давайте пробовать.
***
Не-а, плана нет. Ни выдуманного, ни истинного. Импровизация — наше всë, и Годжо почти за это не стыдно. Почти, потому что он сейчас находится в мальчике, который доверяет безоговорочно, а Сатору даже промямлить, сука, не может, нахуя он здесь.
Годжо позорно падает в эту пучину преобладающего красного. Какой же мерзкий ритуал, даже запустить гостей нормально не может! Он тут же марает руки об кровавый океан по стопы и напарывается на острую кость какого-то давно почившего животного. На любой вкус выбирай, и человечьи тоже, естественно, есть.
Со смешком Сатору про себя пошутил о богатом внутреннем мире. Про себя, потому что красоваться своей идиотской гениальностью тут будто некому. Всë вымерло. Но это только на первый взгляд. Хотя Сукуну назвать живым язык не поворачивается. Он нежить и тварь.
Король возвышается на своëм троне из этих самых черепов, да и не только трон из них — целая гора. И как только зад не исколол себе об чëртовы костяшки. Сатору не особо нравится снизу вверх лицезреть убийственный взгляд. Да и на
чужой территории как-то неуютно. А это территория безоговорочно
его. Раз не признаëт Юдзи, то легко признает Годжо. Сукуна тут уже всë под себя подстроил и обосновался вполне уютненько, под чужими-то рëбрами. Технически, под своими одновременно, но тут Годжо готов спорить.
Это тело не его. Может, какой-то жалкий участок он своими руками и заграбастал, но Юдзи — никогда. Силëнок не хватает. За ученика аж берëт мнимая гордость, впрочем, заслуг Сатору тут и в помине нет, но ему чертовски нравится содержать рядом человека, способного подавлять целого Двуликого. Это тешит его раздутое эго, и Годжо даже не стесняется признаться в этом; да, вот
настолько раздутое.
— Давно не виделись, Сукуна, — Сатору мажет взглядом по странно-заострëнным чертам — может, ощущение от татуировок? — и прекрасно осознаëт, что Юдзи в них вообще не замечает, что и к лучшему.
Сукуна молчит долго, так, будто стоит ему открыть рот, как зазвенят об пол золотые украшения. Годжо хмыкает. Грецкий орех, блять, нашëлся.
Пути два: слова; действия. У Годжо глаза разбегаются, а не стоит такому красавчику косоглазить. Выбирает оба.
Юрко, вприпрыжку подлетает к подошве пологой горы, и начинает.
— Суку-у-уна, — черепа под ногами скрипят, а Годжо нарушает давящую тишину, — не устал тут ещë куковать? Ты такой притихший, что я забеспокоился! — некоторые костяшки слетают по склону вниз и он усмехается, представляя, как Сукуна это тщательно выстраивал. Зрелище, наверняка, стоящее.
Но Рëмена клоунские попытки мага ни капли не забавляют. Даже раздражения нет, пустое ничего. Вот уж Годжо с таким сталкиваться не привык. В ярких бордовых глазах читается "попробуй". И Годжо
будет пробовать, пока в пыль не сотрëтся.
— А ты у нас прямо ларчик, — Сатору скачет ловко и резво, прирождëнный наездник, не иначе, — только мудрëный какой-то донельзя. — вскакивает прямо перед Сукуной, расставляя ноги по бокам чужих бëдер, скрытых за белым кимоно. Смотрит сверху, — Или на старости лет говорить уже тяжко? — Годжо тянет лыбу, грозясь порвать собственное лицо.
— Ты просто
скучный. — Сукуна смотрит также немигающе. Голову-то он, может, и поднял, но чисто формально, ибо взгляд будто сквозь. В зрачках не плещется огонь, лишь бензин. И Годжо не против пойти уже на что угодно, чтобы его разжечь.
Он садится на колени к Сукуне, ныряя руками к вырезу на груди, и совершенно бесстыдно начинает шарить по доступному торсу своими длинными пальцами и ноготками дразняще проходится по ключицам. Он ловит смешок с откровенно юношеского тела тысячелетнего проклятья. Да у него и волос толком на груди нет. Годжо нихуя не принципиально, кто перед ним: женщина или мужчина, если захотелось, он сделает.
Рëмен сидит весь из себя безэмоциональный, но пальцы перехватывает и больно пережимает, немо намекая, чтобы Годжо плясал без них. Связал бы ещë эту суку, чтоб лишний раз не распускал свои долговязые конечности. А Сукуна
заметил многое, пока сидел в теле сопляка — бессчисленое количество раз подвергавшегося вторжению в личное пространство, в особенности от белобрысого.
Годжо такому предложению не противится. Он и языком владеет неплохо. Сукуна отпускает паучьи пальцы, оставляя в руке лишь средний правой руки. Его он начинает гнуть в обратную сторону, подпирая на первой фаланге, желая сломать на сгибе, как веточку. Годжо отрывается от груди, когда попытки освободиться так просто не помогают.
— Прекрати, — приказным тоном отчеканивает он, хватая Сукуну левой рукой за запястье, и одновременно стараясь вырвать правую из хватки.
Ошибка роковая — приказывать Королю проклятий.
Сукуна хватает наглеца за горло и, как бы лениво, режет своей техникой шею по диаметру. Неглубоко, лишь до кровоподтëков, окольцевавших шею два раза: в две параллельные линии. Он также срезает, наконец, чëрную ткань, заставляя Годжо поморщится и сморгнуть слëзы.
Без повязки он смотрится не так вычурно, по скромной оценке Сукуны — блядушно. Ну и смазливо, куда ж без этого.
Хорошо, короче.
— Ты, блять, сейчас не в том положении, — Рëмен рычит буквами, которыми это сделать казалось невозможно. Сжимает сильнее, впиваясь чëрными когтями, — твоя задница на моих коленях, а шея — в руках. Так что у тебя собственной воли сейчас попросту нет, сука, — брань голосовыми связками Юдзи выходит как по маслу. Грубый и полурычащий тон Сукуны способствует этому на ура.
Годжо не против даже
таких ролевых игр, но Двуликий, очевидно, не играет абсолютно, отчего Сатору недовольно хочет плюнуть поганцу в лицо и сдерживаться не собирается, метко пуляя в щëку.
С хрустом ломается средний палец.
С щелчком в своей голове, Годжо уязвлëнно угадывает в двух линиях на шее подобие ошейника. Его это злит до пены у рта.
Он, как пробка от шампанского, отлетает от Сукуны с помощью техники. Кто, блять, говорил, что воли нет, а? У Годжо, кажется, адреналин в перемешку с болевым шоком. На палец смотреть не хочется — он не неженка, но перелом там явно открытый. Вот же ж ошибка, нахуй. Сатору
такого на себе никогда не испытывал и он, бестолочь такая, посмел думать, что немного поиграет с чëртовым Сукуной, да уйдëт целенький, максимум с царапинами. Ситуация набирает ахуевшие обороты, и Годжо пиздецки хочет разорвать это унылое ебло напротив, вот только низ живота приятно покалывает. Это, блять, просто сон, не правда, не верьте.
Сатору, забывшись, на палец смотрит и ахуевает больше приличного. Его натурально, как тряпку, выжали и вывернули. Ситуация достигает кульминации и раскручивается так сильно, что колесо событий разламывает ступицу и вылетает, как пуля, когда Годжо запоздало понимает, что обратная техника не работает.
Он не может залечить расхлябанный палец и порезы. Проверяет снова и снова, корчась от недовольства, — результат неизменный. Ему однажды пришлось столько ради этого переосмыслить и буквально обвести смерть. Теперь же не работает. Вот так просто,
по сучьему велению, так сказать. И сучка эта теперь уж удостаивает Годжо своей ленивой полуухмылкой.
Нет, Сатору ни разу не думал, что Сукуна контролирует тут, блять,
всë. В злоебучей книжке написано не было. Какие ещë сюрпризы ожидают?
— Сюда иди, — Рëмен хлопает по своему бедру, чуть наклоняет голову в сторону. Заинтересовался, блять.
Годжо мнëтся. Это просто до боли очевидный и показательный вызов. Он шëл на риск уже на этапе продумывания плана, так что сворачивать сейчас вообще не вариант. Ты либо дегенерат, сваливший восвояси, либо безумец, оставшийся один на один с
ним.
А Сатору всегда второе.
Он, всë ещë паря в воздухе, медленно подлетает к Сукуне.
Сатору, сюда направляясь, преследовал лишь одну цель: проконтактировать с Двуликим. Цель, признаться, странная. Сколько по статистике человек захотят с ним оказаться в одном помещении? Таких статистик нет, но Годжо прикинуть может: штук пять с населения Японии да соберëтся. Но у Сатору изначально не было выбора. Ему бы пришлось. Потому что он Сильнейший. И Сукуна тоже Сильнейший. И как же к нему потянуло от одной этой мысли. Слышите?
Сукуна тоже Сильнейший. Он тоже знает, какого это — когда между тобой и всеми остальными дыра, пропасть, блять, бездна. А Сукуна, вот он, — только руку протяни, до него докоснутся можно. Жаль только, что людей убивает. Годжо уверен, что, не будь Сукуна такой тварью, такой бесчеловечной скотиною, он бы с ним дружил. Может, даже встречался бы. Но Сатору достался именно такой Сукуна, потому, что другого он не заслуживает ни разу.
Они друг друга стоят.
Годжо соглашается на авантюру. Отчасти, потому что терять ему тут нечего. Его здесь тело не настоящее. Настоящее находится в неком трансе и никак физически не связано. Так что, Сатору вполне может тут умереть и преспокойно очнуться целëхоньким. Но это подстраховка, до смерти доводить он не собирается.
Годжо вновь смотрит на Рëмена сверху вниз, позволяя себе абсолютно безнаказанно томить и оттягивать. Лишь на зло Сукуне. Хотя, признаться честно, палец болит неслабо, и руки почему-то дрожат.
— У меня условие, — Годжо пиздецки наглый, — больше никаких сломанных пальцев и подобных порезов, я тебе не кусок мяса. — Сатору безбожно пробует свои возможности на вкус, проверяет, из чего сделан этот ебанный Двуликий.
Сукуна отвечает молчаливым взглядом. Годжо предусмотрительно находится примерно в полутора метрах, что мешает схватить, как в прошлый раз. Впрочем, проблема быстро сходит на нет, когда Сатору крайне не предусмотрительно приближается, резво садясь на крепкие колени и утягивая во французкий поцелуй. Он бы принял какое-нибудь другое положение, дабы лишний раз не следовать воле Сукуны, но в шикарных владениях совершенно нет ничего более подходящего.
Рëмен целует-кусает в ответ, кладя руку на белобрысый затылок и надавливает до боли, желая приблизиться инфернально близко. Годжо не противиться — он сам любит грубые поцелуи и какой-то конченный азарт, потому не отступает ни на шаг. Не следует, не ведëтся, а отвечает наравне, поддерживая паритет, покусывая и заинтересованно изучая языком. Руки, от нечего делать, переползают с плеч на розовые волосы, и Годжо ужасно хочет потянуть так, чтобы вырвать их с корнëм, вернуть должок. Но стоит Сукуне почувствовать малейшее смещение наглых ладоней, как он тут же сжимает и тянет блядские белобрысые локоны до боли, оттягивает вниз, поднимая голову Годжо к потолку, вместо которого тот видит белые рëбра и бьющееся сердце. Поцелуй разрывается, а губы печëт до слëз, кровь стекает длинным ручьëм, и Сатору запоздало вспоминает, что
Сукуна в рот ебал какие-то условия. Годжо понимал это прекрасно, ожидая, что в следующий раз даст сдачи, ибо сильнее нескольких пальчиков. Но он не ожидал, что Сукуна так резко отгрызëт половину нижней губы.
И съест.
Годжо ахуел. Он краем глаза видел, как Сукуна смакует отгрызенный кусок нежной плоти. Его рот был весь в крови, но она, блять, не его. Слёзы попали на открытую рану, и Сатору только сейчас болезненно зашипел.
— Как мандарин, — Рёмен облизнулся. Годжо ему сейчас шею свернёт.
Собирался, вот уже сейчас, вот только-только, но Сукуна примкнул кровавыми губами к открытой шее и принялся неаккруатно марать — непривычно-приятно покусывать и оставлять засосы. Обманчиво. Годжо весь напрягся, наученный на своих ошибках. Он не поддался наваждению, вместо этого потянулся к розоволосой макушке здоровой рукой и с энтузиазмом схватил, насильно отрывая от себя, не забывая приложить немало усилий, надеясь, что вырвет зачёсанные патлы с корнем.
Действие, впрочем, особого смысла не имело даже для него самого, лишь прихоть уязвлëнного сознания. Рефлекс чести.
Вырвать не получилось. Сукуна реагировал быстро, и, в свою очередь, со всей дури потянул уже блондинистые локоны вниз. Настолько по-зверски, что Годжо кубарем кувыркнулся с горы костей, задев своими километровыми ногами и Сукуну. Пожалел лишь о том, что ударил его пяткой не слишком сильно
. Исколол себе всё, что только можно и нельзя, шмякнувшись в итоге в кровавую лужу. Его тут же придавили к земле, дышать стало заметно тяжелее, так как грудь, упиравшаяся в пол, была зажата. Сукуна сел на бёдра и скрутил руки за спиной одной своей. Он наклонился прямо к уху, и приставил когтистые пальцы к шее, ненавязчиво царапая до кровавой росы. Его странно-большое достоинство упёрлось Годжо в зад. Тот издал непроизвольный полустон-полухрип, чуть не захлебнувшись в крови, омывшей всё тело.
Ну вот опять.
— Дёрнешься как-то не так, и я тебя зарежу, — Сукуна находился близко к уху настолько, что не отказал себе в удовольствии ощутимо за него укусить, но при этом говорил, нет, цедил сквозь острые зубы он громко,
чтобы точно дошло.
— Это всяко лучше, — усмехается Годжо. Тем не менее, лежит смирно.
Послушный.
Сукуна довольно хмыкает. Подавлять таких выскочек, как Годжо, он просто обожает. Вот только маг всё ещё выглядит гордым и вполне уверенным. Он себе полностью доверяет, и задеть раздутое эго, несмотря на большие размеры, просто не выходит.
У Двуликого всё всегда выходит.
Он только начал.
— Стой! — слегка нервно восклицает Годжо, когда Сукуна принимается совершенно неаккуратно рвать чёрную форму на спине, неглубоко вспарывая когтями спину. Он не останавливается, но Сатору не затыкает, будто слушает, — Не отрывай мне хотя бы конечности, я серьёзно, — Годжо откликается шипением на очевидно специально более глубокий порез. Потому, что дохуя хочет.
— Мне от этого печаль какая?
— Я сделаю лучший минет в твоей жизни, — Сатору, повернув голову набок, заметил, как Сукуна подозрительно окинул его взглядом.
— Я и так собирался отыметь тебя в глотку.
— Иначе я откушу тебе член, и мне плевать, что сдохну.
Сукуна скрипнул зубами. Годжо неприлично многого хотел, для человека, нагло вторгшегося на
личную территорию Двуликого. Впрочем, зрелище обещает быть интересным.
— Куда тебе хотя бы до хорошего отсоса, сопляк? — Сукуна, словно неконтролируемо, монотонно чесал своим острым когтём загривок мага.
— Поверь, мне тяжелее сделать хуёвый минет, чем ахуенный, — Сатору ухмыльнулся просто до ужаса самоуверенно. Видать, знает о чём говорит.
Сука, когда этот клоун, чуть меньше тридцати лет, успел хуёв наглотаться?
— Посмотрим, как твоя челюсть больше не закроется, щенок.
Сукуна ненавидит идти на уступки. И Годжо это прекрасно понимает, отчего не может сдержать ебанутой улыбки, когда Рёмен позволяет ему встать на колени. За излишнюю эмоциональность Сатору отхватывает хлёсткую пощёчину, но ему даже не обидно.
Сукуна вновь перехватывает недавно освобождённые руки за спиной, накрепко связывая их поясом от кимоно. Какой-то старо-японский, но явно очень действенный способ закрепляет руки буквально намертво, так, что в них перестаёт поступать кровь, но Годжо не лыком шит, и неосторожно шёлковую ткань ослабляет на раз-два. Та падает в багровое море.
— Я тебе их щас отсеку, — шипит Сукуна, вновь связывая непослушные кисти. — Раз сказал, что сосать умеешь, то руки тебе нахуй не сдались.
Годжо правила принимает, но стоит Рёмену встать перед ним, вновь незаметно ослабляет узел — кровь вновь может свободно циркулировать. Обращает, наконец, внимание на Сукуну, бесстыдно рассматривающего смехотворное положение мага.
Годжо очень идëт стоять на коленях.
Но больше ждать Сукуна не собирается, ведь у него для Годжо припрятан просто ахуенный сюрприз. Полы кимоно торжественно расходятся в стороны.
Сатору почти роняет челюсть на пол от увиденного.
У Двуликого, блять, два члена.
Рёмен не может да и не хочет сдерживать ядовито-довольную улыбку. Сатору уморительный.
Годжо с трудом сглатывает скопившуюся специально для отсоса слюну.
Это в него не влезет.
Сами члены по отдельности не примечательны, не считая двух кольцевых татуировок на основаниях, они даже вполне нормального размера. Но, блять, это ебучие, вертикально расположенные два члена! Как, зачем и почему? Ни одного вопроса слететь с травмированных губ не успевает, — Сукуна тянет его за волосы на себя.
— Эй, профессионал по сосанию хуёв, работать собираешься? — Сукуна тычет его мордой в, так скажем, верхний член и Годжо без проблем захватывает сразу половину. Почти привычно, но, блять, второй упирается в шею сбоку. А ещё слёзы вновь брызнули от ахуенной боли растянутой губы.
Сатору хочется вдарить себе между ног. Или Сукуне. Как можно было умудриться попасть в настолько абсурдную ситуацию?
У Годжо задрожали руки от предвкушения.
Да, сука, какой ахуевший азарт — сосать Двуликому.
Сатору готов доказать, что не только выëбываться горазд. Он начинает умело облизывать член, параллельно двигая головой в такт, зубы автоматически задвигаются подальше — обещание есть обещание. Годжо вообще планировал дразнить Сукуну до последнего, но рука в волосах мешает захватить меньше, поступательными движениями насаживая ещë глубже. Член упирается в глотку, но Годжо насильно топит свой рвотный рефлекс и втягивает щëки, проходится по длине, берëт за щеку, пытаясь сопротивляться напору Сукуны. В уголках глаз скапливаются слëзы. Больно, блять, когда толкаются так дико и без остановки. Шею мажет в смазке. Сука. Сатору с усилием дëргается назад, но приносит себе лишь лишнюю резь в глазах. Сукуна флегматично отпускает серебряные патлы.
Годжо быстро цепляет воздух и ни на какую стратегию против такой странной задачи, расположенной прямо перед носом, времени не хватает. Нелепо мажет языком по длине обоих членов, переключаясь с одного на другой. Вот тут реально бы руки не помешали. Приходится усиживаться на двух стульях, — бестолково засасывать сначала один, а после второй, но никого это не устраивает.
Сукуна оттягивает от себя эту посредственность и прижимает члены друг к другу, благо, яиц на двоих было ровно столько же, и этому ничего не препятствовало. Идея, правда, откровенно сумасшедшая.
— Ты конченный? — Годжо псих, но не придурок.
— Ты будто чупа-чупс, блять, лижешь, бестолочь, — недовольно шипит Сукуна, тянет на себя, но встречает сопротивление.
— Ты порвешь мне рот, и, возможно, сломаешь челюсть, придурок. — Сатору бесстрашно встречает опасно сузившиеся зрачки.
— И чë? — Рëмен вновь дëргает на себя.
Ему откровенно похуй.
Годжо под натиском заглатывает обе головки. Он, может быть, и попытался бы хоть как-то помочь
Сукуне бессовестно долбить в него, но рот рвался. Слëзы потекли автоматически. Рëмен толкался глубже, насколько стенки того
не позволяют. Хотя о каком дозволении может идти речь, если Сукуна сам решает, что позволено.
А позволено ему всë.
У Годжо, блять, будет кровоточить глотка, он будет вспоминать об этом, даже когда выйдет отсюда, он будет бояться посмотреть внутрь Юдзи своими шестью глазами. Будет дрожать, когда Сукуна заберëт себе все пальцы.
Потому, что по-другому и быть не может.
Терпение Годжо рвëтся звонкой, натянутой до пика, струной.
Сукуне тут же натурально разворотило ногу.
Годжо, с ебучим членом, и даже не одним, во рту, смог вызвать красный. Сукуну сейчас раздавит с истеричного смеха.
Сатору вскакивает на ноги и прекрасно знает, что всë проебал. Хотя в чëм, собственно, ценность этого социального взаимодействия? В том, что Рëмен сотрëт его как физически, так и размажет эго по стенке? В том, что заставит чувствовать ничтожность?
А может, в том, что Годжо этого не хватает?
— Знаешь, я не чувствовал себя так
жалко хуëво уже лет десять, — усмехается Годжо, активируя обратную технику. Он находит ироничным то, что прогрессирует, стоит ему ощутить свою слабость. Теперь говорить не больно. Но эфемерное ощущение всë равно остаëтся.
— А я не видел таких ахуевших сучонышей уже пиздецки давно, — Сукуна рычит, отращивает себе конечность буквально с нуля. Скалится так, что видны все тридцать два. — Ты можешь быть Сильнейшим хоть раз сто, но ты, блять, течëшь от меня, как сука, — он в развалочку подходит к Годжо. Тот стоит, как вкопанный. — И я даже знаю, почему, — оскал буквально разливается по лицу, растекаясь неестественно, деформируя татуировки. Сукуна прислоняется к самому уху, — Потому, что ты думаешь, что мне не похуй.
Сукуна хватает его за задницу, сжимает так, что грозится оторвать, когтями ведëт по оголëнной спине. Сатору позволяет себе лишь задушенный стон — его откровенно ведëт.
Сильному человеку личность не нужна.
С этой аксиомой Сатору знаком уже как десять лет. С того момента он трепыхается за ширмой своей силы. Теперь он лишь Сильнейший. Теперь Сатору Годжо это нарицательное, синоним силы. С ним заочно знаком каждый, о нëм знает каждый, его слава идëт впереди. Сатору корчит из себя что-то, но делает лишь хуже. Он пытался предпринять хоть что-то, сделал свою личность более придурковатой, вычурной, колоритной, чтобы к его описанию добавили ещë хоть одно слово.
Хоть что-то, кроме осточертевшей силы.
Сильный балбес — максимум, на что хватает абсолютное большинство людей, знакомых с ним даже лично. И Годжо за этой стеной людского безучастия может кричать сколько угодно, — никто не услышит. Но отрицать смысла нет — кричит он тихо, неверяще, безнадëжно.
Он уже потерял человека, разгадавшего его сложную личность, как утренний кроссворд, залезшего в самое сердце. Второго шанса никто не даст.
Если он умрëт, никто не останется равнодушным, но, когда умрут его внутренности, никто и не заметит.
Сукуне же ничего не стоило услышать, увидеть и изучить всë это. Он наблюдал с первых рядов и читал каждое движение. Каждый уставший, полный безнадëги вздох, и унылость небесных глаз, строивших радость. Каждое потаëнное желание. Даже каждый взгляд, таивший робкую надежду,
обращëнный якобы к Юдзи. А Годжо никогда смело не надеется — больнее будет.
Но, какая жалость.
— Мне абсолютно поебать, кого я собираюсь трахать.
Годжо летит в землю, и сопротивляться не хочется. Воздух из лëгких выбивается с глухим ударом спины. Возможно, он сломал себе что-то, непонятно, — техника лечит без разбору.
— Мог бы и соврать, зачем же так жестоко? — излишне горько усмехается.
Сукуна рвëт брюки, сжимает бëдра, разводит горизонтально, до невозможного натяжения приводящих мышц. Почти выгибает их в обратную сторону.
— А тебе стало бы легче? — слова Сукуны жалят, глаза слепят и ему не нужно делать для этого абсолютно ничего. Это нечестно.
— Нет, я бы в тебе разочаровался.
Рëмен усмехается, ныряя пальцами в чужой рот.
— Ты такой жалкий, знаешь.
— Потому, что не жажду лишь агонии, разрушений и ада на земле? — Годжо невоспитанно язвит с набитым ртом, за что Сукуна колет его когтями. Сатору так-то по определению блядь невоспитанная, поэтому он на автомате прикусывает пальцы.
— Потому, что так цепляешься за людей, — фантомное "и за меня" висит в воздухе, как неумелые птенцы, — чуть что и свалится. Сукуна скребëт по оголëнному животу другой рукой, заставляя тело под ним покрываться мурашками. Ползëт постепенно к паху, но не дотрагивается, дразнясь.
— Я, вообще-то— договорить не дают, просовывая острые пальцы до самой глотки.
— Не пизди, когда занят делом.
Рëмен намеренно царапает глотку, отчаянно желая видеть, как она переполненно кровоточит. В ответ Сатору болезненно жмурится, но процессу никак не мешает, наоборот, расслабляется, позволяя пихать ещë больше, даже не используя технику. Он сегодня целым уйти и не надеется. Когда четыре пальца уже полностью обработаны и слюнями, и кровью, Сукуна наконец вытаскивает их, вдоволь наслаждаясь видом. Чудесно.
— У тебя болючие фетиши, — Годжо сплëвывает кровь в сторону, смешивая с другой. Говорить больно. Но на губах играет улыбка.
— А ты будто не был готов? — у Сукуны какой-то, блять, позорный девственный трепет, хотя он знает прекрасно, что надо делать. Ему хочется высоко пропищать, осознавая, что высокий, шестиглазый и чертовски сильный альбинос в его власти. Но самое главное — трепыхается уверенно, будто бабочка в руках. Нет, не бабочка, нихуëвая такая птица, которая и глазницы отцапать может.
Но не более.
Ладно, такой экземпляр даже у него на разделочной доске впервые.
Первый палец входит без сопротивления, — Годжо лишь невесомо для него сжимается, больше от раздирающего когтя. Но отзывается удовольствием, хочет даже начать себе поддрачивать, еле держится, ибо что-то он в этом нелепом проклятье в образе подростка нашëл интересного. Возможно то, как он хочет сожрать всего тебя без остатка, и Годжо сейчас охотно бы согласился.
— К вот этому, — Сатору сглатывает, указывает на два члена, — нет. — это, кстати, тоже очень интересно.
— Да-а? — второй палец вторгается в кольцо мышц, вбиваясь ни капли не щадяще. Сукуна жадно ловит ответную реакцию закатившихся глаз, — Ты же так уверенно следил за мной внутри мальца. Каждый, — он с особым рвением вытаскивает пальцы, тут же загоняя назад полностью, задевая простату, — сука, — повторяет манипуляции, — раз!
Голова Сатору откидывается назад, локти грозятся разъехаться, в глазах почти темнеет. Два пальца, блять. Он с усилием берëт себя в руки, стоически не падая без сил, но всë ещë не поднимая головы, лицезрея кости изнутри.
А ведь Юдзи всë ещë там, — возле своего сенсея, ждëт, когда он закончит свои важные дела. Волнуется — почему же
Сильнейший так долго? А вдруг его тело там отзывается на это блядство?
Боже упаси.
Сукуна вставляет третий палец и совесть Годжо вскрывается нахуй.
— Ха-а-а, — несдержанно выдыхает он, вспоминая, что, кажется, Сукуна сказал что-то, требующее от него отклика, — Неужели это было так заметно?..
— Шесть глаз, что раньше, у твоих дрянных предков, что и в этом поколении выглядят жутко. Я их вижу прямо сейчас, — Рëмену не интересно поддерживать такую ебаную тему, будто специально начатую лишь для того, чтобы Годжо привык. Но блять.
Белобрысый так ахуенно стонет, когда говорит.
— Ого-о-а..хн, — у Годжо смешно прерывается голос, в такт зверским толчкам, — Вот прямо сейчас?..
— Они плачут, это раздражает, — Сукуна пренебрежительно смотрит куда-то в пустоту: то ли на уровне глаз Годжо, то ли вообще куда-то в сторону — Сатору не может разглядеть, перед глазами звëздочки, а член колом. Как же давно такого не было.
Рëмен еле сдерживается, чтобы не передëрнуть нервно плечами. У радужки небесных очей очень жуткий и пленительный цвет. Как голос сирены —
такой же смертельный. Он предпочитает игнорировать их большую часть времени, но они всегда в компании этого недоразумения маячат где-то на периферии.
Сукуна вытаскивает пальцы. Начинается самое интересное.
Годжо смотрит затуманенно — ему сейчас похуй, он просто хочет что-то в своëм теле. Почти тянется сам, но Рëмен прерывает, волочет за бока к себе, рисуя там яркие линии, и укладывает на свои бëдра. Ладно, в его обители и вправду есть изъян — отсутствие хотя-бы чего-то, на что можно опереться.
Ждать больше сил нет, а то слюна об пол застучит. Он бесцеремонно входит почти полностью — Годжо расслаблен, но от неожиданности сжимается, будто желая вытолкнуть член. Его как ножом проткнули, но так приятно, что ноги судорогой сводит. Сукуна настырно натягивает на себя, пробиваясь глубже, а вместе с тем, Сатору всë отчëтливей ощущает, как второй член давит на его яйца, вызывая бóльшую стимуляцию. Он от этой мысли захлëбывается, пальцами скребëт землю, безалаберно выпускает струйку кровавой слюны изо рта. Тело будто онемело и пошевелиться за гранью возможностей. Кайф не для всех — больно, блять, ибо Сукуна никак не собирается дать партнëру привыкнуть — это забота совершенно не его. Но кайф однозначно для Годжо, особенно когда проезжаются по простате, вызывая тянущую, покалывающе-приятную боль. Наличие второго члена сводит с ума абсолютно не рациональный, как минимум, в данный момент, мозг.
Сукуна наконец находит темп, под стать себе, дикий. Ему похуй, что Годжо лежит бесформенной тушей, лишь громко стоная и крича,
ему это привычно. Он бы, может, поимел его даже после того, как убьëт. Сучоныш слишком плохо на него влияeт
. Совсем, блять, не потому, что Сатору — произведение искусства. Лучшее, что могло только воплотить это дрянное человечество, отчего-то решившее, что оно смеет называть свой род венцом природы. Они просто не видели
его. Настолько ахуенного, что Рëмену не верилось, что такую красоту можно трахать. Это как ебать картины Ван Гога. Если б у Звëздной ночи был бы анал.
Годжо неожиданно отскакивает руками от земли, воплощая в этом рывке всю свою убитую волю. Опрокидывает Рëмена без особого сопротивления, важно восседая сверху. Ещë и ухмыляется, а глаза-то такие же затуманенные.
Он же, сука, невменяемый, что за дичь?
Сатору опирается руками на немаленькую грудь, оцарапывает еë мерзко, облизывает, ставя засос и неторопливо отстраняется, начиная скакать. Глаза закатываются, слезятся. Сукуна позволяет это всë лишь потому, что Годжо — это пиздец. Но темп не тот, более медленный, размеренный.
— Живее, — приказывает Рëмен, хватая за ягодицу, сжимает до гематом. Раз уж играть, то по-крупному. Раз уж биться, то насмерть. Раз уж ебаться, то до изнеможения, до пика возможностей.
Годжо приказ исполняет, по крайней мере, старается. Запыхается, руки убирает, садясь под девяносто градусов, и принимается громко гарцевать дальше. Да, сука, быстрее, чем раньше, но всë ещë медленно.
— Щенок ты, — Сукуна уже хочет вернуть всë, как было, и показать,
как, блять, надо трахаться.
Но Годжо ахуевше кладëт указательный палец на его губы. Откусить сейчас было бы очень кстати. Понимая, что времени немного, он быстро приподнимает задницу и нащупывает другой рукой оставшийся без внимания член, вводя его в себя по-блядски разом.
Теперь он чувствует, как второй мажет поясницу. Вообще, это не очень безопасно, потому, что так можно его и сломать.
Сатору улыбается своей же мысли.
Не успевает и начать пробовать новый член, как Рëмен опрокидывает его вновь на кровянистую землю. Эх, а он уже успел отвыкнуть от этого мерзкого ощущения крови везде. Голова глухо ударяется и рассудку сильно бо-бо. Куда ещë сильнее-то. Сукуна до упора всаживает ему всë тем же, первым. Годжо непонятно хныкает, судорожно, почти в трансе, очерчивает ладонями чёрные татуировки на прессе и груди нависшего над ним проклятья.
— Решил меня без члена оставить,
Сатору, — рычит Сукуна, хватая провинившегося за щëки. Это не вопрос, — констатация факта.
Годжо от своего имени вздрагивает липкими мурашками. Это что-то новенькое. Он хватает татуированное запястье, убирает и лукаво щурится, прикрывая радужку белоснежными ресницами.
— Да я бы никогда,
Сукуна. — в зрачках пляшут дьяволята.
Рëмен намеренно не двигается, буравя взглядом одни единственные голубые глаза. Годжо начинает ëрзать, потому что чувство ебаное — член в нëм и даже не шевелиться. Сам сдвинуться не может, — неожиданный хват на талии железный, как и его стояк. Отлично, Двуликий опять тут со своими "удиви меня". Годжо еле сдерживается, чтобы не закатить глаза, — небось хуже станет. Состраивает грустную моську и, так, сука, тому и быть, просящий взгляд. Раз в год-то можно.
Работает, блять, безотказно.
Сукуна закидывает его ноги себе на плечи и начинается пиздец. Перед тем, как потеряться в нездоровом кайфе, Годжо успевает подумать лишь о том, что Рëмен, похоже, использует проклятую энергию, потому что скорость и сила за гранью человеческих возможностей, которые Сукуне соблюдать и не обязательно. Болючие размашистые шлепки точно оставят синяки. Годжо даже не успевает хватать ртом воздух, прерывается на каждом вздохе по три раза. Уже не стонет, — нечленораздельно завывает и охает.
Лицо Сукуны близко до невозможности и он почти складывает Годжо вдвое, дополнительно давя на лодыжки. Мышцы почти рвутся. Улыбается, глядя в заплаканные глаза.
Да этот маг ебанный мазохист. Сукуна, не без удовольствия, отмечает лëгкую асфиксию, решая с этим помочь, — целует манящие губы Сатору, перекрывая ему самый прямой путь к кислороду. Рëмен скучный настолько, что придерживается своей священной тактики поцелуя уже бог знает сколько лет. Просто рвëт и кусает.
Годжо задыхается уже по-настоящему. Пытается укусить чужой язык, но челюсть не слушается, а сознание утекает сквозь пальцы. Еле-еле руками отпихивает от себя Сукуну, благородно позволяющего это сделать, и кое-как остаëтся с относительно целыми губами, и глотает воздух максимально жадно. Чувствует, как Сукуна переключился на шею и грудь, из-за толчков цапая особенно неаккуратно. Похуй, что загрызëт, главное, что кайф.
Сатору ощущает, что близок. Пускает пальцы на свой член. Неудачно. Он зажат между телами. Хотел попробовать ещë раз, но Сукуна лениво отбросил его раздражающую руку подальше. Годжо без сил, в каком-то рваном темпе, просто скользит туда сюда, позволяя себя кусать. Таким бревном он себя не ощущал ещë ни разу, но от этого даже ни капли не стыдно.
Остаться целым после секса с Двуликим — уже достижение.
Разрядка крышесносная настолько, что Сатору, кажется, теряет сознание на пару секунд. Ахуенно. Такого секса у него не было примерно... Никогда. Такого, чтоб глаза на мокром месте, всë тело в крови и пошевелиться, бля, больно.
Ни одной светлой мысли в аморфной белобрысой голове не рождается. Набатом лишь стучит удовольствие с омерзительным привкусом опустошения,
как будто в рот положили тряпку, которой только что вытерли рвоту...
Сравнение выходит само, будто о нëм даже не нужно было и думать, автоматически,
по памяти.
Годжо напрочь не может вспомнить, почему же оно такое до боли знакомое.
Размышления звенят осколками, когда Сукуна ненавязчиво напоминает о себе довольно оригинально — засовывает пальцы в Годжо. Теперь они влезают туда вообще без проблем. Усмешка летит с губ.
— Самооценку себе повышаешь? Странный способ, — Годжо немного дрожит от таких движений, ибо гиперстимуляция даëт о себе знать. Он лениво поднимает голову и замечает, что у Сукуны всë стоит колом, а он ничего не предпринимает.
Что за дела.
— Оцениваю масштабы пиздеца, который тебя ждëт, — осклабился Рëмен, пуляя взглядом в разморенного, но встревоженного мага.
Веселье ещë в самом разгаре.
Сукуна вновь травмирует мышцы бëдер, сгибая длинные ноги. Вновь близко, вновь смотрит на ахуевшего Сатору. А ахуел он во всех возможных смыслах. Рукой направляет оба члена внутрь.
— Ты...
Придумать не успевает, зато громко вскрикивает, когда в него одновременно входят две головки, тут же продвигаясь чуть дальше. Гиперчувствительное после оргазма тело играет с ним злую шутку, добавляя лишних ощущений. Как будто, блять, недостаточно было.
Годжо старается уйти подальше, но под ним только земля, под которую хер спрячешься. Боль режет глаза.
— Ты всë равно порвëшься, но хотя бы не сжимайся, — интонация Сукуны добивает ещë сильнее. Он даже не запыхался, голос ровный, как шпага, и произносит ещë так сладко, язвительно.
Годжо ахуеть как сильно хочет пустить технику ему меж глаз, или в член, да хоть куда. Но он не предпринимает ничего, выдерживая происходящее и принимая его, как должное. Возбуждëнная нега спадает, и остаëтся лишь гадкая реальность, привычно не предвещавшая ничего хорошего. Сегодня день допущений и катастрофических ошибок.
Сегодня Годжо поплатится за нелепые надежды.
— Сука-а-а... — Годжо закрывает рот рукой при ещë одном проталкивающимся толчке, — Ты просто тварь, Сукуна, — вышеупомянутый широко облизывает его щëку. Мерзость, — Ты точно нежеланный ребëнок, блять, — Сатору говорит на рефлексе, бесконтрольная, шипящая брань служит ему запятыми. Ему не надо было сюда идти, но сейчас об этом думать поздно. Рëмен толкается ещë дальше. Кажется, растянутая до пределов дырка скоро не выдержит, — я тебя ненавижу.
Сукуна почти не слушает, особенно после трëх слов, за которыми последовали уже абсолютно бессвязные маты и междометия, в перемешку с какими-то рассуждениями. Бредовые речи Сатору звучат жалко, отчаянно.
Надо же, какие люди вблизи скучные. Даже совершенство.
Как же он там говорил. Между небом и землëй один я достойный?
Церемониться надоело. Не в его вкусе.
Он одним толчком входит до упора. Что-то жалобно рвëтся, но надо отдать стенкам должное — сопротивлялись они до последнего.
Годжо так и застыл, от боли не смея даже открыть рта. Вцепился ногтями в разукрашенные плечи до крови. Зрачки сузились.
— Спасибо за рецензию. Теперь моя очередь, — Сукуна хлëстко бьëт его по ягодице, — ты самая лицемерная блядь на моей памяти. — ведëт рукой от бедра до груди, собирая кровь. Годжо задушенно хрипит и шипит, но в остальном лишь немо открывает рот, — и ты во мне нуждаешься, — останавливается на шее, выводя неровную кровавую линию. Сукуна ухмыляяется ему прямо в лицо, нос к носу, — как, блять, в кислороде. Цепляешься, как утопающий, — он доводит вторую и ставит неровные точки между ними. Сукуна запомнит это уничтоженное выражение лица Сатору навечно, —
Но я утащу тебя на дно.
В конце концов нет ничего отчаянней, чем прийти к самому Двуликому. Это не оправдать никаким безумием. Это лишь высшая степень безысходности.
***
Юдзи встречает сенсея спустя чëртовы пять часов.
Годжо очухивается резко, тут же привставая, и морщится от фантомной боли, пытается отдышаться. Руки Сукуны до сих пор будто повсюду.
Сатору обнимает свои плечи, ощущая, наконец, себя прежним. Разбитый и уничтоженный Сильнейший остался
там. Нет, то, что происходило
там, это лишь одна большая фантасмагория.
Как бы поскорее выбросить из головы. 
