колокола

— Ну же, пойдем! Блондин улыбается, хватая за руку своего друга и таща того за собой. На улице стоит январский вечер, везде по улицам ходят компании людей, распевая колядки, над некоторыми головами можно заметить зiрьки. Отовсюду слышаться радостные возгласы, улицы небольшой деревни наполнены, толпы движутся непрекращаемыми потоками. Снег падает крупными хлопьями прямо с самого неба, осторожно опускаясь на землю, уже покрытую большим слоем сугробов. Утром снежки летали туда-сюда, на поле недалеко разыгрывались целые сражения, воздвигались крепости и замки, снежные армии штурмовали друг друга, оставляя после себя ворох белой пыли и задорный детский смех. Сейчас все внимание жителей было обращено к рождественскому сочельнику, в домах было суетливо, на столах стояла разнообразная еда. И песни… песни, песенки, колядки, стишки нараспев- кажется всем этим воздух был уже пропитан насквозь. Отличались мотивы только лишь ближе к краю деревни. Хор в колокольне отнюдь не восхвалял воскресшего христа, мотивы были унылые, но столь красивые. Два парня стояли возле колокольни, смотря наверх, на звездное небо, и вслушиваясь в мотивы. Хлопья снега, подобно приспешниками Господа, спускались на землю, замедляя этот процесс за счет крыльев. Даже сквозь это были видны блестящие точки звезд и яркий полумесяц, качающийся из стороны в сторону и подвешенный на черное полотно небосклона на гвоздик. Каждый находил в этом вечере что-то свое, кто-то вслушивался в пение хора. кто-то разглядывал узоры простой деревянной постройки, откуда голоса и доносились. — Разве тебе не нравиться, а, Федь? На лице Гоголя светилась легкая, совсем не притворная улыбка. Тот искренне, как ребенок, радовался тому, что мог сейчас слушать. Кому-то смерть приносит горе, тоску по усопшему, а для кого-то смерть — свобода и шанс послушать отпевание в церкви. Парень, замотанный в темную свиту, пытался тщетно согреть руки, хоть те и были в перчатках. Замерших красный нос шмыгал и какой-то периодичностью, а глаза внимательно смотрели наверх. Несколько минут тишины прошли незаметно, им не нужны слова. Достоевский опускает голову, смотря на друга. — Ну и какого черта ты вытащил меня сюда? Я по твоему никогда не был у колокольни? Сбоку послышался смешок, парень с белыми волосами повернулся, улыбаясь еще шире. — Феденька, ну что ты, разве каждый день послушаешь, как кого-то отпевают? Как по мне это самое красивое, что можно услышать из церкви. Да и разве не прелестно? Столько почестей, а Васька то убийцей был, собственными руками задушил соседа, да так и сознался Парень устало выдохнул, потягиваясь и снова вслушиваясь. — — Разве не странно, а, Федь? Вот ты же у нас сын священника, должен смыслить в этом. Все говорят, не убий, не укради, а таких вот людей отпевают также, как и остальных. Твори что хошь, главное не забудь раскаяться вовремя, и все тебе будет прощено Господом богом, не так ли? Темноволосый все еще хмурился, сбегать из дома по просьбе лучшего друга ему было не впервой, но тот не был голов на такое ради этого. — И не стыдно тебе, валандай? Мы уже говорили на этот счет, я не хочу повторяться. Взгляд снова был устремлен вверх, к звёздам. Ото рта тихонько подымалась струйка пара, температура была значительно ниже нуля. — От насупы слышу, тебе же все равно слушать нравиться. К сожалению, отрицать было бесполезно. Церковный хор пел не так уж и хорошо, но вкупе с снегом, прелестным вечером, завораживающим своей атмосферой, создавалось уж сликшом ангельское впечатление. Те снова стояли молча, пока парень не чуть протянул руку вбок, находя ладонь друга, и слабо обхватывая ее. — — Как ты считаешь, почему не отпевают самоубийц? Разве они сделали что-то плохое? Причиняют вред только себе, а взамен получают свободу. Пальцы блондина крепко сжали чужую ладонь, поглаживая большим пальцем тыльную сторону. Вот бы оставаться в таком спокойствии навечно, застыть статуями за деревянной церквушкой, взявшись за руки. — Не успевают отмолить грехи или раскаяться. Ну или самоубийцы просто не любят звон колоколов. Они же звонят, когда отпевают, а с самоубийцами такого не провернуть. Со стороны блондина стояла подозрительная тишина. На лице не было привычной шутовской улыбочки до ушей, да даже легкой, специально для любимого друга. Лицо было спокойно и невозмутимо, глаза смотрели куда-то вперед с пустотой, а на и так белых ресницах оседал иней. — Наверное ты прав. Мы сами решает какие колокола будут нам звонить, не так ли? Федор усмехается сообразительности своего собеседника, но продолжает молчать. Те так и стоят, словно и взаправду застывшие статуи посреди снежной долины. А снег продолжает идти, время течь, а хор заканчивает свое пение. Колядки остаются навсегда такими веселыми, будь ты ребёнок или взрослый. Радость в каждый дом, смех и озорство, Рождество чуть ли не главный праздник во всех селах, городах и городках большой земли. Бог жертвует собой, искупляя грехи человечества, а… — Так чем же жертвовал ты? Вопрос повисает в безмолвии плит, каменных и мраморных, отталкивается от них и словно возвращается к тому, кто пустил слово с тиши. . Парень медленно опускается на колени рядом с промерзшей от январского мороза землёй. Снег падает крупными хлопьями прямо с самого неба, осторожно опускаясь на землю, уже так давно покрытую большим слоем сугробов. Молчание повисает на пустыре, слова излишни. Позади, за чуть сгорбленными плечами находится церковь, но ее колокола молчат, да и уже давно не запевали мелодию. Может, они чувствуют, что уже никто не. любит их опевальные и печальные мотивы, что некому с радостью вслушиваться в редкий эвон голосов хора? — Ты сам решил, какие колокола будут тебе звонить. Человек больше похож на мраморную статую, протягивающую хрупкую руку к плите, стряхивая с нее уже успевший упасть снег. И снова мрамор, и снова колокола.