Ничего не останется после

Рантаро нашёл его утром. Рано-рано. Часов, может, в семь, не больше. Пока все остальные мирно отсыпались после шумной праздничной ночи. Ему же было совсем не до сна — беспокойство не давало уснуть, и глаза он прикрыл на какие-то жалкие пару часов. Усталость растекалась по телу, день выдался нервным, сумбурным и утомительным. Да ещё и предыдущая ночь вся прошла за подготовкой сюрприза для Кокичи, а возможности отдохнуть так и не представилось. Тело умоляло о передышке, а разум почему-то отчаянно бил тревогу. Он нашёл его в ванной, на холодном кафельном полу в самом углу крошечной комнаты. Сжавшегося в очередном приступе, со следами запёкшейся крови на руках. Цветов вокруг почти не было, он уже даже не мог кашлять. Лишь кровь стекала по подбородку тонкой полоской, засыхая на полу чёрными-чёрными кляксами. Кокичи был страшно бледным, с просвечивающими венами и торчащими костями, обессиленным, измученным, но ещё живым. Дышал едва-едва, смотрел на него снизу болезненными слезящимися глазами. И улыбался. Слабо, как только мог. Но улыбался. И дураку было понятно — до завтрашнего дня ему уже не дотянуть. Кокичи был сильным человеком. Пожалуй, даже самым сильным из всех, кого Рантаро имел честь знать. Кокичи пережил так много боли — не каждый бы с ней справился — и сейчас, глядя в бездонные глаза смерти, он улыбался из последних сил. Как будто совсем не испытывал зверской боли от каждого судорожного вздоха, как будто его не трясло в последних мучительных, но тихих агониях. Кокичи ещё очень-очень давно сказал ему: «Всё в порядке. Я справлюсь». И он справился. До самого конца. Но даже такие невероятные и смелые люди были бессильны перед лицом смерти. — Хочешь чего-нибудь? — едва сдерживая крик, шепчет Рантаро, опускаясь рядом на пол. Внутри всё идёт трещинами, и голос дрожит, он чувствует себя так, словно удерживает в руках невидимые осколки, пытаясь не позволить себе рассыпаться окончательно. Он знал, что этот день вскоре настанет. Но совсем не думал, что будет настолько больно. Кокичи тяжело сглатывает ком крови, хватаясь слабыми руками за грудь, и болезненно корчится, прежде чем вновь бессильно откинуть голову к стене. — Подальше отсюда, — слетает с посиневших губ почти неслышно — на большее он оказывается попросту не способен. — К морю. — К морю, — горько усмехается Рантаро, роняет ладонь на пушистую копну тёмных волос, чуть взлохмачивая. И Ома даже больше не возмущается, пытаясь сбросить его руку. — Конечно, приятель… Поехали к морю… И они едут. Рантаро молча, не проронив более ни слова, выкатывает мотоцикл с заднего двора, и они тут же устремляются вдаль. Ослабшими, непослушными руками Кокичи обхватывает его со спины. Амами даже сквозь куртку чувствует его дрожь и в этот момент рад, что он не видит его лица. Зимний ветер холодит мокрые щеки, раздирает в клочья душу. Беспощадно и жестоко. И он почему-то вспоминает, как Кокичи когда-то очень давно просил тоже научить его водить. В первый же день он чуть не вылетел с обрыва прямо в реку, успев затормозить только в самый последний момент. Отделался лёгким испугом. Да что уж скрывать — тогда все перепугались до чёртиков. А Оме хоть бы что. Отошёл уже спустя час, даже несмотря на то, что умудрился нехило стукнуться головой — разумеется, у него даже в мыслях не было, что стоило сперва надеть шлем. А потом как-то всё завертелось, забылось, забросилось. В напоминание остался только шрам, что без проблем скрывался за копной непослушных волос. Рантаро помнит, как отчитывал его за беспечность, пытаясь скрыть, как сильно его тогда трясло от страха. Он почему-то не вспоминал об этом до сегодняшнего дня. Наверное, всё думал, что у них ещё много времени впереди — всё успеется. Но, похоже, ошибся. Не успел он и оглянуться, а времени больше не осталось. Пешком они спускаются к берегу. Людей вокруг совсем нет, пляж пуст, словно во всём мире они остались совсем одни. Хотя стоило ли удивляться? На дворе 1 января, время: безбожная рань. Кокичи отказывается от помощи, бредёт по мокрому песку, спотыкаясь через каждые несколько шагов, но держится. Держится, как может. И в любой другой ситуации Рантаро бы даже посмеялся — в этом и был весь Кокичи Ома: храбрый мальчик с необъятной душой, который, даже стоя на пороге смерти, хотел казаться сильным. Рантаро, может, и посмеялся бы… Но отчего-то даже улыбку выдавить не получалось. Ёжась от пронизывающего холода, Кокичи мутным взглядом следит за неспокойной водой, что у самых его ног превращается в бесцветную пену. Ветер путает ему волосы, лезет в глаза и под куртку холодными когтистыми пальцами, а он улыбается, глядя на бесконечные просторы, словно видит в них весь смысл мира и жизни. Жизни, которую так и не сумел познать сполна. И никогда уже не сумеет… Они стоят в тишине долгие бесконечные минуты, глядя, как ветер гоняет тёмные волны. Морская соль остаётся на губах, воздух свежий, холодный, но почему-то невозможно горький. Или, может, просто так кажется. Когда к горлу подкатывает новый приступ, Кокичи вздрагивает всем телом, бессильно зажимая рот ладонями, даже если кашля уже нет, и только благодаря подоспевшему Рантаро не падает на мокрый песок. Тот отводит его в сторону, осторожно поддерживая за плечи, и помогает сесть, облокотившись спиной о холодный камень. Плечи мальчика крупно вздрагивают, по бледным пальцам стекает кровь. И Рантаро отводит взгляд, не в силах смотреть на это, осторожно прислоняется плечом, ощущая ещё большую дрожь. И уже не понимает, свою или чужую. Крики ранних морских птиц разносятся по пустынному берегу далёким тревожным эхом, разбавляя монотонный шум моря. А он лишь прислушивается к слабому дыханию рядом. Считает каждый судорожный вдох и каждый тяжёлый выдох. И сердце замирает в страхе каждый раз, когда новый вдох задерживается хоть на долю секунды. Песок под ногами — мокрый, бледно-сероватый, с вкраплениями мелких ракушек — засыпан голубоватыми цветками, спадающими с чужих губ без единого сопротивления. Под чернильным небом соцветия кажутся тусклыми, бесцветными — словно жизни, которую так жадно они испивали, уже совсем не осталось. Кокичи чувствует, как медленно меркнет сознание — вяло движутся мысли и неясные слова, бесконтрольно всплывают знакомые образы. Ледяная поверхность камня касается затылка, и он поднимает глаза к тёмному, затянутому тучами небу. Странное онемение охватывает всё тело и кажется, словно он не сможет сдвинуться с места, даже если очень захочет. — Спасибо, — тихо выдыхает он. Голос едва различим в порывах шумного ветра. И как бы ни было больно сейчас говорить, он должен продолжить. — Спасибо, что был рядом всё это время… Он видит, как вздрагивает Рантаро. С какой силой сжимаются его руки. Видит, каких усилий ему стоит просто оставаться здесь, а не пытаться из последних сил искать способы спасти его. И он правда ему благодарен. Больше, чем кому-либо ещё. Только вот, никакими словами этого уже не выразить. Амами не смотрит в его сторону. Потерянный взгляд блуждает где-то среди беспокойных волн, и он лишь бессильно поджимает губы. — Скажи… — просит он потухшим треснувшим голосом. — Тебе страшно, Кокичи? — Он делает глубокий, почти задыхающийся вдох. И наконец смотрит ему в глаза. — Тебе страшно умирать? В бездонных чёрных зрачках вьётся что-то, слишком похожее на нарастающую панику. Кокичи помнит, как не так уж давно точно такой же вопрос задала ему Каэде. Он тогда ответил, что нет, не страшно. Что он давно смирился. И они оба прекрасно знали, что он солгал. Но теперь… пройдя такой недолгий, но длинный путь и обретя так много новых ценных моментов, он уверен в своём ответе, как никогда. — Больше нет, — произносит он, и слова эти даются на удивление легко. Больше не страшно. Он знает, что такое смерть, они оба с ней знакомы. Гораздо ближе, чем когда-либо хотелось. Он знает, какого это — умереть в одно мгновение, когда после остаётся только темнота. И знает, какого проживать дни, часы и минуты с мыслью, что каждый миг может стать последним. Но он не боится того, что рано или поздно должно было случиться. Он счастлив и бесконечно благодарен за все те моменты, прожить которые он и надеяться не мог. Но прожил. Всего один месяц. Тридцать один день. И его жизнь изменилась до неузнаваемости. Он обрёл настоящую семью — настоящее не бывает. Познал любовь, заботу, ласку и значимость — кому-то и всей жизни не хватит, чтобы ощутить это. А он вот успел. Урвал самый лакомый кусочек. И ничего это не было бы без людей, важность которых он признал далеко не сразу. Без них ничего бы не случилось. И единственное, о чём он только может жалеть — что так и не попрощался с ними, как следовало. Даже с Шуичи. Просто язык не повернулся. Это было бы просто невыносимо больно. Он никогда не любил прощания. Терпеть их не мог. А сейчас бы многое отдал, только бы увидеть его улыбку ещё хоть раз, услышать, как тихий нежный голос вновь и вновь произносит его имя — так, словно в мире для него нет больше ничего важней. Холодный порыв морского ветра заставляет вздрогнуть. Он снова потерялся в мыслях, совсем забыв, где находится. Рантаро, натягивая рукава на онемевшие пальцы, отводит взгляд. И от внимания Кокичи не ускользает горький блеск в его глазах. Он, кажется, не может припомнить ни одного раза, когда Амами позволил бы себе слёзы. И сейчас не позволит. Как бы сильно ни было больно и как бы ни ныло всё изнутри. — Эй, — Ома тянет слабую руку к его макушке, зарываясь пальцами волосы. А Рантаро отворачивается, словно наотрез отказываясь смотреть в его сторону. Вот же упрямец. — Ты был самым лучшим другом, какого я только мог пожелать. — Остановись, — доносится приглушённо. — Я знаю, что ты делаешь. Кокичи тихо усмехается. Конечно, он знает. Просто… Как бы сильно он ни ненавидел прощания, уходить вот так, молчаливо и тихо, казалось неправильным. И… сколько бы он ни твердил, что ему не страшно, от этого не становилось легче. Ведь он знал, как сильно боятся за него остальные. Знал, сколько боли причинит им, когда уйдёт. А что ещё оставалось? Но всё в порядке. Всё хорошо. Они обязательно справятся. И Шуичи, и Каэде, и Миу, и Рантаро, и все остальные. Они справятся. Может, не сразу — любым ранам нужно время, чтобы затянуться. Но они заслужили счастливый конец. Даже если без него. Усталость накатывает новой волной, и рука тут же соскальзывает с чужой макушки. И снова этот мерзкий привкус крови. Снова сдавливает болью лёгкие, заставляя сжиматься всем телом и крепче стискивать зубы, чтобы не закричать. Но и это проходит. Частые вдохи царапают горло. Тёмные волосы липнут ко взмокшему лицу. Ему безумно жарко и жутко холодно сразу, кружится голова и горят лёгкие. Но, заметив на себе беспокойный взгляд, он находит в себе силы на усталую улыбку. Выражение лица Рантаро, обычно спокойное, собранное и безмятежное, искажается, словно от боли. Ни намёка на мягкую улыбку или тёплый изгиб глаз — ничего не остаётся. Только ощущение дрожащих рук на спине и неясное тепло. Он… даже вспомнить не может, когда Амами в последний раз его обнимал. И было ли такое вообще хоть раз? — Мне будет тебя не хватать, — едва слышный выдох опаляет затылок. Когда он вновь отстраняется, забирая с собой всё тепло, Кокичи устремляет взгляд обратно к морю, замечая неясным сознанием, как тяжело становится дышать. Где-то на горизонте вспыхивают первые искры. — Рассвет, — тихо шепчет мальчик. Рантаро видит как его тёмные ресницы подрагивают, словно он вкладывает все силы, чтобы держать глаза открытыми. Но проигрывает. Веки медленно смыкаются, не оставив ему и шанса. Обессиленно он роняет голову на так вовремя подставленное плечо, медленно свыкаясь с мыслью, что, закрывая глаза, он почти наверняка больше никогда их не откроет. — Так… Красиво… — Да, Кокичи, — срывающимся голосом шепчет в ответ Рантаро, чувствуя, как стремительно угасает его тепло. Тихо скатываются по щекам слезы, но через силу он заставляет себя улыбнуться. — Очень красиво… Немигающий взгляд пронзает тёмный горизонт. Неспокойное море и мрачное беззвёздное небо — ни единого намёка на солнце… В этом жестоком мире нет места красивым рассветам… В этом жестоком мире нет места искренней любви… В тот день во мраке холода на пустынном пляже воздух пронзил горький крик. В нём отчаяние. В нём потеря. В нём все страхи и нестерпимое мучительное горе. Но… …был ли рядом хоть кто-то, кто мог его услышать?

***

Когда наступает позднее утро, стучась золотистым светом в окна, дом медленно начинает оживать. Ведутся неторопливые разговоры, обсуждения планов на день и льётся негромкий смех. На кухне пахнет выпечкой и апельсинами. Витает в воздухе запах бенгальских огней, так и не выветрившийся с ночи окончательно. Кто-то лениво зевает, кто-то расставляет чашки со свежезаваренным кофе, кто-то сонно тычет вилкой в завтрак. Несмотря на довольно позднее для начала дня время, шум ещё не успел набрать обороты, разговоры велись вполголоса и даже звон тарелок, казалось, был тише обычного. И, наверное, именно поэтому стук открывшейся двери мгновенно привлёк внимание. Как и взволнованный, пусть и не слишком громкий голос. — Никто не видел Ому-куна? — Шуичи нервно мнётся на пороге, словно с трудом может устоять на месте дольше пары секунд. А на лице слишком очевидная тревога, даже голос звучит напряжённо. — Я обошёл все комнаты, его нигде нет. — Амами-кун тоже куда-то запропастился, — выдыхает Каэде. И тут же вздрагивает от неприятной догадки. — А что, если- — Что-то случилось. Сайхара проходит вглубь кухни, окидывая взглядом всех собравшихся, но на немой вопрос получает только недоумевающие пожимания плечами. Их никто не видел с самого утра. Что-то случилось. И, определённо, что-то нехорошее. — Я позвоню Амами-куну, — тут же хватается за телефон Акамацу. — Миу, можешь связаться с Ом- — Не нужно, — качает головой Шуичи, вытаскивая что-то из кармана. — Его телефон был в комнате. Миу почему-то мрачно отводит взгляд, поджимая губы, и суетливо теребит прядь волос, не зная, куда деть руки. — Хм? Не могу вспомнить ни раза, когда он расставался со своим телефоном, — недоумевает Кайто. — Поэтому-то я и волнуюсь, — беспокойно хмурится Шуичи, наблюдая за Каэде, отошедшей в сторону и пытающейся дозвониться Рантаро. Его с самого пробуждения не оставляло неприятное ощущение, что что-то не так. Поначалу он старался не придавать этому особого значения, пошёл проведать, как дела у Кокичи. В комнате Лидера не оказалось. Лишь незаправленная постель и включённый свет в ванной. Это явно ни о чём хорошем не говорило. А потом он увидел кровь, но Ому так и не нашёл. Неприятное смятение сковывало всё изнутри, словно цепким страхом. Что он должен был думать? — Он не берёт, — с шумным вздохом возвращается Каэде, отодвигая стул и присаживаясь напротив. — Да ладно вам, — отмахивается Кайто, подпирая голову рукой. — Мало ли куда они могли пойти. Сейчас напридумываете себе всякого… И в какой-то мере Момота прав. Мало ли куда они решили отправиться с утра пораньше. Всё не обязательно должно было сводиться к тому, что Кокичи стало хуже. Только вот… После всего произошедшего за последние несколько недель верится в это с трудом. Они все видели, как быстро угасает Кокичи. Видели, как бы старательно он ни пытался это скрыть. Он всегда хотел казаться сильным, непоколебимым. Но здоровье всё чаще его подводило. Приступы отнимали все силы. У него почти не осталось времени. И… вдруг именно сегодня произошло то, чего они больше всего боялись? А если и произошло… Разве в силах они хоть что-то с этим сделать? — Звонит! — Акамацу шикает, прося молчать, и дрожащей рукой смахивает экран, тут же поставив звонок на громкую связь. — Амами-кун! Что произ- — Тише, — хрипло прерывает её голос из динамиков. На фоне звонка слышен неясный многоголосый шум и металлический скрип. — Я в больнице. С Кокичи. Каэде взволнованно переглядывается с остальными. А Миу, услышав его слова, тут же подскакивает с места, подходя ближе, чтобы ничего не упустить. И, кажется, сама не замечает, с какой силой сжимает край стола. — К-как он? — куда тише спрашивает Акамацу. Слышно, как по ту сторону провода Рантаро что-то отвечает строгому голосу, слов разобрать не получается, но в его обычно мягкой интонации звучит незнакомый холод. Спустя минуту парень снова возвращается к звонку, теперь звуча ещё более измотанным. — Ему всё хуже. И… — слышно как тяжело даётся ему каждое слово, но он делает всё, чтобы голос не дрожал, стараясь говорить ровно. — Они не знают, как долго смогут поддерживать в нём жизнь. По ту сторону напоследок слышится какой-то сдавленный звук, и связь с надрывным хрипом обрывается, погружая всё вокруг в скорбную тишину. Шуичи даже не заметил, когда подошли остальные, обступив их плотным кольцом и вслушиваясь в каждое произнесённое слово. Ему всё хуже… Всё хуже… …не знают, сколько смогут поддерживать в нём жизнь… сколько смогут… поддерживать жизнь… — Проклятье, — сдавленно шипит Миу, еле сдерживая подкатывающие слёзы. И отворачивается, закрывая глаза руками. Кируми утешающе проводит ладонью по её плечу. Как будто это хоть как-то может помочь. Остальные молчат, не зная, как подобрать нужных слов. И будут ли хоть какие-то слова сейчас уместны? А затем слышится несдержанный всхлип, заставивший всех вздрогнуть. — Миу… — Эй, скажи… — сквозь рыдания давит она, трясущимися руками вытирая красные опухшие глаза. — Тебе хоть немного жаль, а? Она поворачивается, впериваясь горящими ненавистью глазами в… …Шуичи… И тот съёживается под её взглядом, не смея сказать ни слова, словно вросший ногами в место, где стоял. Лишь замечает, как Каэде в ужасе качает головой. — Отвечай, — рычит Миу, подходя к нему вплотную. Так близко, что заметно, как дрожат от ярости её голубые глаза. — Потому что именно из-за тебя он сейчас умирает. Сайхара бледнеет, не посмев ни отвести взгляда, ни даже сделать хоть мизерный шаг назад. Он чувствует, как кричит каждая мысль в его голове. Как проносятся на сверхзвуковой скорости её слова. Каждое. Одно за другим. Из-за. Тебя. Он. Умирает. Из-за тебя. — Ну всё, Ирума, хватит, — Кайто пытается оттянуть её прочь, но она лишь грубо отталкивает его руку, почти шипя Сайхаре в лицо. — Отвечай! — и даже не замечает слёз, беспрестанно стекающих по щекам. — М-миу, не надо- Когда Каэде протягивает к ней руки, мягким голосом прося остановиться, Шуичи срывается с места. В одно мгновение. Так резко и внезапно, словно что-то силой заставило его рвануть вон. Оглушительно хлопает дверь, гулким эхом оседая в потяжелевшем воздухе. И вся комната тут же погружается в тишину. Секунда, две… десять… пятнадцать… — Полагаю, не стоило говорить об этом настолько резко, — качает головой Корекиё, не отрывая взгляда от двери. Миу снова всхлипывает, едва не срываясь. — Да пошли вы, — рычит она, грубо вырвав руку из хватки Каэде, и уходит быстрее, чем кто-то посмеет её остановить.