Разлитые краски

      Склад заперт. Немо знает – он именно там, потому что это его излюбленное место для уединения и работы над очередной картиной, которую Немо потом будет неделями разглядывать, изучая каждый мазок, каждую линию, ища определенный смысл словно разгадывая загадку, когда ответ кроется на поверхности: красный разных оттенков и глубины, с отливами нежно-розового*. Целое произведение искусства – их отношения есть воплощение бескрайних теплоты, заботы, взаимоуважения. Как никогда и ни у кого. Немо не помнит, чувствовал ли он подобное с кем-то до этого. Его мечет теперь от желания вернуть воспоминания о своей прошлой жизни, о себе в принципе до оставления этой идеи на потом или отбрасывания ее и вовсе, пока здесь, рядом с одним человеком, ставшим чем-то больше, чем просто товарищем-сослуживцем, так хорошо. На самом деле, ему не хочется совсем оставить попытки узнать обо всем. Подсознание предостерегает о небезопасности, несмотря на любезность солдат, пусть один из них и засел в душу, заставляя сердцебиение ускоряться. Он кажется почему-то человечнее всех остальных. Может, именно это усмиряет тревогу в груди, позволяя стать ближе. Намного ближе, чем Немо предполагал изначально.       Он осторожно стучится в дверь.       – Элиас, это я, - выкрикивает тихо.       По ту сторону слышится шорох, а за ним следует ответ:       – Заходи, Немо, - его узнают просто по голосу.       Немо входит и, переступая через пыль и какие-то мелкие бумажки на полу, направляется к художнику. Тот резко сжимает холст до побеления костяшек, пряча изображение, наклонив к себе, с просьбой не смотреть. И Немо не смеет. Он лишь усаживается в позу лотоса и наблюдает за творческим процессом. За тем, как Элиас заметно расслабляется, понимая, что на работу подглядывать не будут, и опускает кисточку в баночку с краской – Немо не смотрит даже в какую – продолжая легкими движениями вырисовывать незамысловатые узоры. Со стороны выглядит так просто, но на деле это чистого рода мастерство, отточенное за огромное количество времени и приложенных усилий. Это вызывает восхищение и непонимание того, как такой талантливый и трудолюбивый человек может принижать себя. Немо каждый раз говорит о том, насколько прекрасны рисунки, а тот смущенно улыбается, отмахиваясь, мол, что в них красивого, если он даже не видит, что получается. А Немо с возмущением доказывает обратное, вгоняя в краску еще сильнее. В итоге ему всегда удается настоять на своем.       Взмахи кисти руки обворожительно красивы. Пальцы длинные, тонкие, изящные гипнотизируют настолько, что взгляда не оторвать. Черты лица мягкие, аккуратные, жаль, длинные блондинистые пряди волос практически закрывают верхнюю половину вместе с голубыми глазами.       Немо морщится, хочет откинуть чужую, так мешающую любоваться, челку, но боится помешать. Ждет. Он даже ничего не говорит, чтобы не нарушить атмосферу. А Элиас будто чувствует, что за ним пристально наблюдают, поджимает губы, слегка хмурит брови и начинает торопиться. Движения становятся суетливыми, мазки короткими. Немо не выдерживает, считая, что доставляет дискомфорт присутствием:       – Я мешаю? - спрашивает виновато.       Тот дергается, не успев коснуться кистью холста, и поднимает голову.       – Нет, ни в коем случае, - он нервно улыбается, - просто я хочу закончить поскорее картину, чтобы подарить тебе.       Немо удивленно раскрывает глаза. Сердце пропускает удар.       – Мне? – переспрашивает, чтобы убедиться, что ему не послышалось.       Элиас смущенно кивает, прикрывая рукой пылающие щеки. Он рисует уже вторую по счету картину в подарок, а потом обязательно будет и третья, и четвертая. Для Немо ему не жалко ни одного холста, хоть их и осталось мало, ни одной потраченной баночки краски. Может, подозрительным парням с амнезией и не стоит так отдавать себя, но Элиас думает – Немо не плохой. Отсутствие памяти – не отсутствие нравственных качеств, и был бы тот каким-то моральным уродом, сразу показал бы свою сущность.       Немо же переполнен чувствами, он не менее смущен.       – Ты рисуешь мне уже вторую картинку, тратишь свои силы, материалы, а я… - он запинается, - что я могу дать тебе взамен?       Теперь он чувствует себя должником перед Элиасом. Безусловно, первый раз ему было точно так же приятно, но тогда внимания, заботы, слов взамен казалось достаточно. Сейчас и наплыв эмоций куда сильнее.       Тот охает в ответ.       – Спасибо, Немо, но не нужно ничего.       Немо вновь противится, но внешне не показывает. Он не знает, как можно выразить благодарность и все те нежные чувства, что он испытывает к художнику. Тепло вот-вот разорвет грудную клетку. Хотелось целовать каждый палец чужой руки, что заново ведет по холсту. Но он не решается на что-то подобное. Это кажется интимным и может попросту спугнуть. Нужно не спешить и мыслить трезво, чтобы случайно ничего не испортить.       Немо обязан что-то сделать, ему важно показать свое отношение к Элиасу, словами, действиями – как угодно. И он надеется, что его не оттолкнут.       Ладошки слегка начинают потеть, это мешает. Он сглатывает, прежде чем окликнуть слепого. Тот тут же прерывается.       – Что такое?       Немо старательно подбирает нужные слова, набирая побольше воздуха в легкие, а затем выдает:       – Элиас, ты прекрасный человек с невероятной душой, тебе наверняка об этом говорили, - он отводит взгляд на секунду в сторону, не сдержав улыбки, - а твои работы, они просто потрясающие! Я каждый раз ими восхищаюсь, и не знаю, как описать те чувства, что я испытываю, когда ты даришь мне одну из них, – он вдруг привстает на колени, придвигаясь практически вплотную к собеседнику, затаив дыхание, и обхватывает его лицо ладонями, едва касаясь. Контроль над собственным телом теряется, отдавая власть захлестнувшим эмоциям.       Элиас, вздрогнув, наклоняет картину к себе и замирает, внимательно слушая. Вторжение в личное пространство оказывается неожиданным, но он не отдергивается, лишь с удивлением, отразившимся на лице, смотрит невидящими глазами.       Немо выдыхает, понимая, что его не оттолкнут. Они оказываются слишком близко друг к другу. Пульс стучит в ушах и отодвигает на второй план способность мыслить. Дыхание становится сбивчивым, и Немо слышит – у Элиаса тоже. От этого приятная волна внутри пробегается вмиг, вызывая тысячи мурашек по коже.       Сейчас он скажет то, о чем, вероятно, тут же пожалеет.       – Можно, - снова запинается, - тебя поцеловать?       Все заходит далеко, слишком далеко. Неуверенный кивок становится последней каплей.       Он наклоняется к чужому лицу, не спуская глаз с поджатых губ, затем на пару секунд опаляет их своим горячим дыханием, будто не решаясь. И, наконец, аккуратно целует, без напора. Элиас не сразу отвечает, прижав покрепче к себе картину, что как препятствие разделяет их тела. Он привыкает к ощущениям, запечатляя их в кинестетической памяти. А после убирает холст изображением к рядом стоящим коробкам и обхватывает шею Немо обеими руками, прижимаясь к тому телом, сминая влажные от слюны губы. Поцелуй выходит смазанным, хаотичным. Но стоит им целиком отдаться чувствам, как движения становятся уже не такими неловкими.       Оторваться друг от друга их заставляет нехватка кислорода, начинающая неприятно давить в районе грудной клетки. Ниточка слюны, протянувшаяся между губ, разрывается. Парни, оба красные, начинают жадно заглатывать воздух. Кровь кипит, гоняя теперь по жилам в разы быстрее. Кажется, даже бег на тренировках у сержанта Леманн не дает такого эффекта.       Первым переводит дыхание Элиас.       – Это… - он проводит подушечкой большого пальца по нижней губе, - было довольно неожиданно, Немо.       Тот поднимает резко взгляд, ожидая любой негативной реакции.       – Я и не думал, что вызываю в тебе такие чувства, - в голосе слышится волнение.       Немо хватает художника за плечи, открывая и закрывая рот, в попытке ответить, и, в конце концов, выпаляет:       – Я, - секундная пауза, - не знал, как ты отреагируешь, поэтому не решался.       Элиас мягко улыбается на это.       – На самом деле такое со мной впервые, и только ты, Немо, относишься ко мне так, - он замолк, но они оба поняли, что имеется в виду, - я и не знал, что могу кому-то понравиться, и, что кто-то может понравиться мне, - на последней фразе он переходит на полушепот.       Немо слушает внимательно, вглядываясь в лицо напротив, стараясь не упустить ни одной малейшей эмоции и изменения в голосе.       Когда Элиас заканчивает свою речь, он осторожно убирает с его лба волосы, с восхищением во взгляде.       – Элиас, - проговаривает с нежностью, - ты невероятно красив, твоя внешность полностью соответствует внутренним качествам, и это не может не привлекать, - он проводит кончиками пальцев по виску, щеке, опускаясь до подбородка.       Чужие прикосновения обжигают бледную такую чувствительную кожу. Это слишком непривычно, слишком необычно для человека, до этого ни с кем не имеющего подобного опыта в отношениях. Для человека, который принижал себя всегда и во всем.       Немо вновь тянется за поцелуем, почти невесомым, затем касается губами кончика носа, переходя на щеки, лоб, виски, прикрытые веки. Элиас замирает, впитывая в себя каждое мимолетное прикосновение, с трепетом в груди. Боится лишний раз пошевелиться, чтобы, не дай Бог, это прекратилось.       Немо начинает расстегивать пуговицы на его черной рубашке, припадая теперь к шее, покрывая все теми же легкими поцелуями, затем мажет губами, оставляя влажный след. А у того вырываются судорожные полувздохи-полустоны, по спине рассыпаются тысячи мурашек, заставляя подрагивать. На складе становится слишком душно, от чего появляется удушье из-за ворота верхней одежды, но Немо не обращает на это никакого внимания, увлеченный художником. Он проходится поцелуями обратно до мочки уха и, с придыханием произносит:       – Я остановлюсь, ты только скажи, - и ждет ответа, прерываясь.       Элиас хватается за его предплечья, отрицательно мотая головой.       – Продолжай, Немо.       И Немо, едва получив одобрение, снова тянется к чужим губам, не замечая, как придавливает тело под собой. Тот, ощущая напор, понимает, что вот-вот упадет и приложится затылком о стенку, и руками опирается на пол, случайно задев одну баночку с краской. Синяя лужа растекается, марая рядом стоящие предметы. Элиас тут же извиняется, тянется закрыть теперь уже полупустую банку, но его опережают, закрывая не только ее, но и все оставшиеся и отодвигая их в сторону.       Он благодарит, говорит о том, какой он неловкий, и что нужно было сделать это сразу. Немо хихикает, шепчет тому «пустяки» прямо в губы и затем целует напористо, просовывая язык, встречаясь с чужим и сплетая их. Они стукаются зубами, кусают друг друга, и все это так мокро и грязно, но, в то же время до одури хорошо и никому из них не хочется, чтобы это заканчивалось.       В паху у обоих становится тесно, Немо замечает, спрашивает тихо «можно?», не смея лезть своевольно. На что ему скромно кивают, раздвигая ноги чуть шире, позволяют расстегнуть ширинку, огладить выпуклость под нижним бельем, одаривая короткими стонами, доходящими исключительно до слуха Немо – нельзя, чтобы услышал кто-то еще. Тот опускает резинку трусов, доставая чужой орган наружу и проводит рукой по всей длине, размазывая смазку. Элиас слегка подрагивает от ощущений, не в силах выровнять дыхание, и тоже тянется к ширинке теперь-уже-больше-чем-товарища, но, как на зло, замок заедает. Как ни дергает, молния не двигается, напряжение нарастает, ладони потеют вместе с пальцами, и от этого становится еще труднее. Немо тут же спешит помочь, сам расстегивает штаны, распрямив ткань, а затем успокаивающе целует смущенного художника, зарываясь в его волосы.       Они оба болезненно возбуждены, и Немо предлагает вместе, а Элиас не против. Он плавится в его руках, приглушенно стонет, прикрывая рот рукой, но ее убирают, потому что хочется слышать больше настолько, насколько это вообще возможно. Немо придвигает его за бедра ближе к себе, чтобы между ними не оставалось расстояния, подгибает к полу колени, чтобы подлезть под чужие. Они садятся, прижавшись друг к другу и жадно целуясь. Немо обхватывает эрегированные члены, и это прикосновение кожи об кожу будто ударяет током, заставляя дернуться парней. Элиас охает, обхватывая руку Немо своей ладонью. Они начинают набирать темп вдвоем абсолютно рассинхронно. Тогда Элиас убирает свою руку, хватаясь за плечи Немо и вцепляясь в них ногтями, когда тот проходится по головкам, оглаживая их. Тела покрываются испариной, отчего верхняя одежда теперь неприятно прилипает. Немо утягивает художника в глубокий поцелуй, обсасывая то верхнюю, то нижнюю его губу с жадностью, не оставляя возможности оторваться для вдоха. Тот сжимает в кулаке его волосы, прижимая к себе, добровольно окунаясь в эти чувства с головой, позволяя лишать легкие кислорода. Немо ускоряет темп, переключаясь на шею уже зацелованную и вылизанную, но без меток во избежание лишних вопросов. Элиас выгибается, крупно дрожа, и стонет протяжно, все так же тихо.       Их наверняка расстреляют, узнай кто, что здесь и сейчас между ними происходит. И адреналин выбрасывается в кровь от осознания этого.       О приближающемся оргазме сообщает тугой узел, собирающийся внизу живота. Элиас жадно хватает воздух, царапая второй рукой спину Немо, то запрокидывая голову назад, то наклоняя, наоборот, вниз, опаляя горячим дыханием ухо того, сопровождая сдавленным стоном. В ответ Немо прикусывает тонкую кожу с голубыми просвечивающимися венками, но не сильно, боясь переборщить. Сразу после этого возвращается к истерзанным почти до ранок губам, оставляя короткий мокрый поцелуй на них, и прислоняется лбом ко лбу художника. Они оба у них влажные, челки скатались отдельными прядями, но никого из них это не волнует. Трение органов вместе со скользящей ладонью буквально выбрасывает из реальности, кончики пальцев ног поджимаются, ногти впиваются сильнее в чужие, но теперь уже не совсем, плечи. Немо дрожащей рукой совершает финальные толчки, неосознанно двигая бедрами в такт. Элиас пытается свести колени, мечется, это, ранее неизвестное, чувство эйфории заглотило целиком, выгораживая остатки разума, принуждая стонать, тянуться за поцелуями, стукаться зубами, не рассчитав силы, с учетом слепоты. Он тоже хочет брать на себя инициативу и делать все, что в его возможностях.       Немо это прекрасно видит, понимает и безумно ценит. И даже, если бы тот не предпринимал никаких особых действий. Ему достаточно просто находиться рядом.       Оргазм накрывает их одновременно. Немо успевает пробежаться поцелуями по лицу Элиаса, стараясь захватить каждый миллиметр. Тот предупреждает о том, что сейчас кончит, метаясь словно в агонии. Сверхчувствительность, свойственная тотально слепым, дает о себе знать, как никогда раньше. Прикосновения губ, рук, сбившиеся дыхание, пульс, бьющийся в ушах, жар от трения тел – все смешивается воедино в один миг и выплёскивается наружу спермой, стекающей по руке, полу, внутренней части бедер. Немо кусает в шею художника прямо над ключицей – опасное место. Элиас же, приглушая, рвущийся стон, прикусывает тыльную сторону своей ладони, что сжала до побеления костяшек плечо сослуживца-товарища-любовника. Они сами не знают, кем теперь являются друг другу – разберутся с этим позже. А пока нужно прийти в себя, восстановить дыхание и утихомирить сердце. Элиас отходил дольше, растекаясь в объятиях Немо в посторгазменной неге. Тот поглаживал по волосам, спине, уткнувшись носом в шею.       Им надо успеть убраться до прихода кого-либо из спецотряда, хотя так не хочется отрываться друг от друга. Немо чмокает его в опухшие от бесконечных поцелуев губы, и тот не сдерживает улыбку. Они такие красные, разгоряченные, но оба слишком довольные, снова прижимаются лбами друг к другу.       – Немо, это было… - Элиас останавливается, пытаясь подобрать слова.       – Слишком? - Немо отстраняется, виновато глядя на того, - прости, мне не стоило...       Элиас его прерывает.       – Нет все в порядке, - он смущенно опускает голову, - просто у меня... такое с кем-то впервые.       Немо расслабленно выдыхает, чувствуя, как горят щеки, и думает: ему еще ни с кем не было так хорошо.