Лжец

      В ночь побега я не могу сомкнуть глаз, боясь пропустить заветный сигнал. Торп-старший месит дорогими ботинками пыль в вашингтонском Капитолии, Торп-младший забылся младенческим сном. Путь на свободу почти расчищен, но я всё равно чувствую лёгкое волнение, прежде всего, за дядю Фестера. Как он откроет мне ворота, не разбудив зорких соседей-кляузников, спящих в обнимку с телефонами наготове? Худший сценарий — не срыв моего бегства, а поимка безрассудными стражами правопорядка последнего оставшегося на свободе Аддамса.       Вещь дисциплинированно сидит подле меня, вслушиваясь в неразборчивые звуки ночи. Я не беру с собой обтрёпанный чемодан и ничего из предметов бытовой утвари. Лишь один комплект белья, рабское платье на память, босоножки со стёршейся подошвой и две резинки, закрепившие мою причёску.       О времени я знаю только благодаря настенным часам из кухни.       — Пора проверить, сколько минут осталось до четырёх, — по-военному заявляю Вещи и, не закрывая дверь, бесшумно проскакиваю на кухню.       Три часа сорок девять минут.       Моё сердце сжимается от осознания, что близится неизбежность. Через одиннадцать минут я навсегда покину это место и вступлю в гораздо более жестокую борьбу не просто за вольную жизнь, а за незаконно отнятое у меня право быть. Я и дядя против шовинисткой системы Томаса Уолкера, вдохновлённой «О, дивным новым миром» и концентрационными лагерями времён Второй мировой войны. У нас нет права на ошибку. Мы — канатоходцы, перебирающиеся на крышу соседнего здания по шаткой верёвке, болтающейся над километровой пропастью. Ступить на отлогую черепицу на противоположном конце для нас значит выжить. Застрять на старте или свалиться в туманную бездну — умереть. Мы — птицы, в последнее мгновение спасшиеся от когтистой лапы бессердечного кота. Успех нашего предприятия зависит только от нас. Нам не на кого положиться.       Я возвращаюсь за Вещью и даю ему знак, чтобы он не отставал.       Мы выходим из дома через задний вход и оказываемся прямо напротив подвязанных кустов роз. Я не увижу их цветение.       В плотном синем небе висит, точно аппетитный кусок праздничного торта, половинка луны. Ветра почти нет, и я не ощущаю холода.       Не оглядываясь на мрачные окна особняка, мы заворачиваем за угол. Из моей груди чуть не вырывается восклицание, когда я вижу глубокий подкоп, идущий под решетчатыми забором моих владельцев. Рядом с ним, лучисто улыбаясь, стоит дядя Фестер, положив подбородок на округлый конец рукоятки лопаты.       — Полезай, ядовитая змейка. Нас ждут дела.       Я, не задумываясь забираюсь в прямоугольную яму, похожую на свежевырытую могилу, и, прижимаясь грудью к самому дну, ползу вперёд. Сырая земля озорно щекочет мои коленки и запрыгивает внутрь моих босоножек. Носом я улавливаю склизкий запах дождевых червей.       Дядюшка подаёт мне руку, а Вещь цепляется за подол моего платья, карабкается вверх по спине, словно огромный проворный паук. Лопата грохается на мягкую землю, когда я с чувством вжимаюсь в бесформенную одежду дяди. Затем я отстраняюсь, и он говорит:       — Всё расскажу по пути. Скорее залезай в коляску мотоцикла.       Я бегу к чёрному байку, припаркованному прямо на сером тротуаре по правую сторону от дома. Ловко надеваю защитный шлем, пока Вещь устраивается в моих ногах. Дядя разгильдяйски машет в направлении упавшей лопаты и, негромко хихикнув, садится на мотоцикл.       — Мы не заберём её с собой? — уточняю на всякий случай.       — Какая разница. На меня уже и так ведётся охота. Одной уликой меньше, одной уликой больше… — расслабленно отвечает, застёгивая свой шлем.       Я слышу стук входной двери. Поворачиваю туловище назад и встречаюсь глазами с Торпом-младшим. Он возвышается на миниатюрном крыльце, одетый в просторную пижаму нелепой расцветки, и неотрывно следит за нами. В его взгляде смешались ошеломление, печаль и броская претензия. Моими руками овладевает колючее оцепенение. Как он смеет меня осуждать? Будто я ему что-то должна.       Дядя заводит мотор, и я отворачиваюсь к пустынной улице, объятой предрассветной тишиной. Мотоцикл с гулким рёвом срывается с места, и встречный ветер начинает шаловливо трепать мои волосы.       Мы берём краткую передышку на глухом пустыре, проехав несколько миль.       — Уэнсдей, я могу предложить тебе две альтернативы, — довольно сообщает дядюшка, отхлёбывая из фляги воду. — Завтра утром из Бостонского порта отплывает грузовой корабль, идущий в Буэнос-Айрес. Мои друзья с удовольствием примут тебя на борт как нового члена экипажа. Понятное дело, драить палубу тебе не придётся, только если сама не захочешь. Но, — он скорбно осматривает мои толстые косы. — Нужно будет тебя подстричь и перекрасить в другой цвет, нарядить в максимально неординарную одежду, подкрасить глаза… Чтобы ты стала сама на себя не похожа, — он заливается воодушевлённым смехом и прячет флягу в карман.       — А вторая? — спрашиваю я.       Он перестаёт смеяться и вперивает в меня многозначительный задорный взгляд.       — Ты можешь поехать со мной на нашу секретную базу. Такая шикарная местность, безлюдная глушь и чистый воздух. Мы обустроили там целое подземное царство!       — Мы? — я в удивлении вскидываю брови. Мне всегда казалось, что дядя Фестер действует в одиночку.       Он бойко кивает головой.       — Я и мои друзья-диссиденты.

***

      Мы приезжаем на всеми забытую окраину города, где тянутся в несколько рядов заброшенные склады. Алое солнце сонно лижет серебристые листы металла, воспламеняя плоские крыши.       Нас встречает рослый мужчина в сером комбинезоне. Лицо его скрыто плотной глянцевой маской, имитирующей скалящуюся волчью морду.       — Это моя племянница! — хвастается дядя Фестер, вероятно, числящийся здесь на хорошем счету.       — Проходите, — учтиво откликается сторож, мотая головой.       Запустелые склады — хитроумный муляж для отвода глаз. Мы проходим внутрь одного из них, пустого и безрадостного. Дядя обозначает ровным лучом фонарика скромный спуск вниз.       — Это секта? — прямолинейно спрашиваю, скептически оглядывая узкую каменную лестницу.       — Общество обычных революционеров, — простодушно поправляет дядюшка. — Пусть маски тебя не смущают — они усердно блюдут свою анонимность.       — Если в их группу проникнет лазутчик, всё, что ему нужно будет сделать, — передать координаты их центра полицейским. Конфиденциальность — пустой звук, когда твою штаб-квартиру штурмуют с заряженными винтовками.       — Смышлёная змейка, ты наведёшь тут порядок, усовершенствовав систему безопасности!       Дядюшкина похвала греет моё сердце, но у меня нет времени на малопродуктивное и нецелесообразное умиление.       Внизу нас поджидают другие участники группировки, выстроившиеся у гладкой серой стены. Я с явственным недоверием пробегаюсь глазами по ним, досадуя на смешную оплошность, которую мы успели допустить. В присутствии незнакомцев лучше держать рот на замке, чтобы они не знали ваших суждений и планов.       — Ведите его! — командует один из однотипной толпы, и дверь сбоку от него отворяется.       Двое здоровяков в масках, несравнимые по физическому развитию с лагерными надсмотрщиками, выбрасывают на бетонированный пол молодого парня, почти моего ровесника. Его конечности крепко перевязаны, а рот заклеен клейкой лентой. Я узнаю в нём подростка, раструбившего на всю страну об охотящемся в лесу близ Джерико кровожадном оборотне.       Он жалобно скулит, таращась на меня. Из его глаз полноводными ручьями хлыщут слёзы.       Безликий диссидент, отдавший приказ, выходит вперёд и одним рывком вынимает из ножен длинный меч. Его лезвие ловит угрожающие отблески от тусклых потолочных светильников. Только сейчас я замечаю, насколько сильно наряд мечника отличается от наряда других участников группировки. Он приталенный и идеально подчёркивает статность фигуры.       Человек в маске останавливает обнажённый клинок в дюйме от незащищённой шеи сгорбившегося пленника.       — Какого наказания заслуживает человек, опорочивший невиновный пласт населения? — его глубокий голос отскакивает от голых стен, точно свинцовые пули.       Парень начинает содрогаться в ещё более отчаянных рыданиях, ошалело пялясь на свои колени. Вещь легонько тычет в меня указательным пальцем.       Я машинально подаюсь навстречу уверенному в своей правоте палачу и его затравленной жертве и громогласно восклицаю:       — Стой!