На заре моих чувств

- Риндо… Зовёт его еле слышно, боязливо. Брат оборачивается, в глазах вопрос немой, мол ну и, дальше-то чего? - …тебе так идёт этот рассвет. Ран губу прикусил, да поздно уже: младший обомлел, замер и смотрит так, испытующе, будто в самое нутро взглядом цепким пробраться пытается. Щёки его бледно-розовые в прозрачной рассветной дымке – то ли от холода, то ли от смущения. Ран на второе надеется больше. Не выдерживает, задирает голову к небу, лишь бы не так прямо, не так… А там выше уже персиковый с коралловым перемежаются, теснят собою серо-синий с горизонта и гасят опостылевшие за длинную ночь звёзды. А внутри Рана перемежается чувство ответственности и другое, куда более сильное. Чувство новое для него, в абсолюте своём необоснованное. В этот день всё для него новое – первый день нового года, первый рассвет, первый… никак не решается, губы разлепить не может, мнётся стоит, как старшеклассница на пороге стрип-клуба. Кимоно своё поправляет уже по третьему кругу – не знает, куда пальцы замёрзшие пристроить. Знает, конечно! Но никак не осмелится. Боится… быть отвергнутым? Нет. Боится сделать больно, расстроить, разочаровать того, кого любит больше всех прочих, больше себя самого, больше собственной жизни, больше… - И даже больше маминых блинчиков с джемом? – тянул в детстве Рин-Рин. Старший щурился, заливаясь звонким смехом, трепал крохотный хвостик на макушке брата. В моменте менялся – становился серьёзным, не по годам собранным, – и заявлял со всей своей детской непосредственностью: Риндо, … - Риндо, я люблю тебя больше всего на свете! Вот и сейчас, спустя каких-то десять лет, стоит тут, как дурак, смотрит на брата и ответа ждёт. Подумать только, сказал всё-таки, набрался же смелости. А теперь поджилки затряслись, потому что младший отвечать не торопится. Подходит и рядом становится. Заглядывает снизу вверх глазищами своими огромными, с пятистаиенную монету, ничуть не меньше. Старший дышит тяжело, у Риндо аж очки запотели – снимает да небрежно пихает в карман, совершенно не боясь поцарапать или сломать. От близости такой Ран вот-вот и вовсе задохнётся. Он молчит, но взгляд уже не отводит, а у самого в ушах удары колокола – того, что сегодня в полночь из соседнего буддистского храма на всю округу слыхать было. Ладошки ледяные, влажные о края расписного семейного кимоно вытирает. Мать узнает – убьёт. Знала бы ещё причину такой внезапной нервозности – от Рана бы и мокрого места не осталось. Только Ран себя виноватым чувствует едва ли больше, чем совершенно ни капельки. Когда родители этот мелкий орущий комочек домой принесли, Рану ещё и двух не было. Он запомнил плохо тот день. Как на старой затёртой плёнке запись, так и воспоминание его с годами пожелтело, потрескалось, но очарования своего не утратило. Вот этот маленький человечек тянет к нему свои крохотные ручки, а сверху мать причитает: «Ран, это твой младший братик, ты будешь его любить? Будешь заботиться о нём?» И Ран любит – вот уже шестнадцатый год как любит. И заботится, как умеет – а умеет херово, если уж быть откровенным. А потому малыш Рин из дома без сопровождения старшего не выходит, Ран за ним как приклеенный таскается – в школу вместе, на тренировки проводит обязательно, подождёт ещё там же, и обратно домой ведёт, как маленького. Благо что на свиданки Рин не бегает, так бы и туда за ручку повёл. И сходил бы с ума от ревности – его одна мысль подобная до скрежещущих зубов выводит. Так что, да – если до конца быть с собой честным, то очень неправильно он любит и заботится.       Прости, мам, ты, наверное, совсем не то имела ввиду. Но, кажется, Риндо другой любви и не нужно. Потому что вот он, так же как в детстве, тянет к нему свои ладошки, далеко уже не крошечные. Но такие же невероятно мягкие и тёплые. За ворот кимоно хватает и притягивает чуть ближе. Хотя казалось бы – куда уж ещё. Но Ран не сопротивляется, подаётся навстречу и зашедшееся галопом сердце усмирить пытается. И смотрит завороженно, не моргает даже. - Может, прекратишь уже пялиться и наконец-то меня… Ран прислушивается. Риндо медлит, у него язык во рту поворачивается еле-еле, губы свои кусает и смотрит исподлобья крохотным зверьком, пуганным. Выдыхает резко. Решился! - …поцелуешь?