На заре моих чувств

- Риндо… Темноту спальни наполняет дыхание тяжёлое, загнанное, будто с финишной черты марафона. Ран зовёт совсем тихо, младший не реагирует. А зачем? Он по одному лишь первому слогу понимает – брат уже на грани. Эта его протяжная «и», на три четверти секунды дольше привычной певучей манеры, палит старшего. Сдаёт с потрохами. Ран не умеет по-другому – всё-то у него на максималках. И если прелюдия, то такая, что сам готов кончить, пока малыш Рин лишь от поцелуев его млеет, продолжает сжимать талию, позволяя брату бёдрами тощими притираться почти вплотную. У Риндо пальцы сильные – цепкой хваткой своей вонзится в бока старшего, клещами не оторвать. Ран потом пару недель в синяках ходит, окрасом своим больше леопарда напоминая. Или снежного барса – такой же редкий дикий зверь. Кожа у Рана нежная, шелковистая, тонкая. От того и приятно Рину мять её, до стиснутых вплотную челюстей. До играющих желваков. Ран резким движением меняет привычное положение вещей. Теперь уже малыш Рин, уткнувшись носом в подушки, чувствует, как брат ловко избавляет его от белья и лишних сомнений. Допросился – получите, распишитесь. Там на семнадцатом в многоэтажке напротив чей-то кот на подоконнике, наверняка, с укоризной смотрит на Рана. Хайтани похуй – он смотрит на разведённые по разные стороны ляжки брата и в уголках его точёного рта скапливается слюна. Целовать, лизать – нет, вылизывать, – зарываться носом промеж этих упругих булок. Вот единственное, о чём может думать Ран. Трахнуть собственного брата. Почувствовать себя в его шкуре – в прямом и переносном. Во всех смыслах он хочет быть в нём. Слиться. Стать с ним единым целым. Блядски убогое желание, если быть честным. Но где Хайтани и где честность? Играть, выдумывать, манипулировать, притворяться – это и есть суть Рана Хайтани. Но не с ним. Не с Риндо. А под Риндо уже лужица, как от подтаявшего на солнцепёке мороженого. Лежать вот так на животе со стояком, знаете ли, неудобно ни разу. Там уже не член, а Токийская телевизионная – ещё немного и матрас пропорет. Благо давно без родителей живут, объясняться перед матерью не придётся.       Ты, мам, прости, но это всё Ран виноват! Прямо как в детстве. Только уже не маленькие. А эта сволочь по-прежнему издевается. Благородно и тонко. Слишком чувственно. - Ра-а-ан… Старший ухмыльнулся, губу прикусил, разглядывая плоды своего труда – не зря зубами впивался. Мстит. За синяки по всему позвоночнику и за то, что на поводу у младшего пошёл. Задница у Рина вся в кровоподтёках – Ран расстарался на славу. Впивался в попытках оставить засосов, кусал, теперь же до главного добрался. Он языком ведёт по мелким трещинкам, ласкает, будто бы убаюкивая. Но от прикосновений таких уж явно не до сна – у Риндо по спине волнами разряды электрические расходятся, мурашками колючими выдавая своё присутствие. А старший продолжает эту пытку нежностью. Лижет старательно, уже более настойчиво, кончиком языка самым вглубь проникая. Рин поясницу прогибает, от чего Рану только удобнее делает. Спасибо, брат, подсобил – сказал бы старший, да язык его занят. Он уже почти наполовину внутри. Обводит по часовой, каждую неровность, каждую складочку вниманием своим не обделяя. У Риндо голова кругом идёт. В сторону, ровно противоположную этому незатейливому движению ранового языка. Ей Богу – змеюка. Ещё немного и старший его трахнет, не вынимая члена из трусов. Движения быстрее с каждой минутой становятся, а Рин-Рин навстречу устремляется. Хочется… чего-то… - Малыш? Старший подаёт голос, причмокивает по-блядски, тыльной стороной ладони слюну с подбородка вытирая. И тут же, не дожидаясь ответа, подставляет пальцы туда, где только что так активно работал ртом. Короткий щелчок пластика. Риндо вздрогнул – Ран пальцами холодную смазку растирает, разогревает на ходу. Сволочь та ещё. Но Рину приятно. Так приятно, что он назад подаётся, самую малость. Рану и этого хватит – первый пошёл. Плавно, тягуче медленно. Всё осторожно, на пробу. Старший в этом не силён – в осторожности. Но с братом до выпрашивающего риндовского скулежа обходителен. Добавляет второй, сам себе не веря, насколько это чертовски приятно. Ран по эту сторону никогда не был. И сегодня, скорее, исключение. И то лишь от большой любви к брату, что напрашивался активно, мол хочу ощутить тебя в себе. А кто Ран такой, чтобы своему малышу отказать? Он давно для себя уяснил: Риндо хоть и думает, что старший брат его – главный, но на деле не верёвки, а самые настоящие канаты горазд из Рана свить. У Рана пальцы тонкие, длинные, смазка меж ними уже хлюпает, звуковое сопровождение создавая соответствующее. А Рин-Рин хлюпает носом в подушку, потому что брат его пальцы то в стороны слегка разводит, то подгибает самые кончики будто бы невзначай. Как же ахуенно! Думает Ран, продолжая наслаждаться тем, как под ним брат извивается. Как качает задницей в такт его движениям, как гнёт спину, поджимает пальцы на ногах до хруста костяшек, приподнимается на локтях и тянется рукой… - Не смей! Обрывает его старший на полпути. Левой зарывается в отросшие волосы на загривке, тянет. Младший поддаётся. Ран склоняется чуть ниже и целует. Не целует – вгрызается до протяжного свиста выходящего меж их влажных губ воздуха. Отстраняется также ошеломительно быстро. И Рин чувствует, как его члена привычно касается ладонь брата. Тёплая на удивление сегодня – спасибо зиме и кондиционеру на плюс двадцать четыре. Ран надрачивает умело, от души, пусть бы и левой. Он вообще талантлив во многом – в дрочке и минете особенно. Как выяснилось, в анальной мастурбации старший тоже хорош. Вот так открытие. Прямо как задница Риндо, что открыта уже давно, ещё немного и кончит. Не так быстро. Пальцы выскользнули свободно, с таким хлюпающим звуком, от которого Рину даже самую малость неловко стало. Могло бы и стыдно стать, но не успелось. Ран одной рукой аккуратно развёл ягодицы, второй направляя собственный член. Риндо обомлел в предвкушении. Ну же, чего ты медлишь, не хрустальный – хотелось кричать. Но он только грыз угол подушки. Потому что Ран тупить не стал – вошёл плавно, но сразу почти на половину. Выдохнул промеж чужих лопаток и за бёдра схватился руками, пальцами своими впиваясь едва ли не до костей. У Рана внизу живота налилось, разошлось по всему телу до самых кончиков мизинцев. Восхитительнейшее чувство. Ебейший восторг. Он себя едва удержал от дальнейшего движения – так хотелось погрузиться полностью. Но не время – слишком уж Риндо подозрительно затих, будто бы и не дышит даже. Не шелохнётся. Ран едва с мыслями собрался, продолжая наглаживать младшего по спине, в попытках то ли извиниться, то ли расслабить. Риндо сжался весь, такой… - Ты меня сегодня трахнешь или так и будешь стоять? …мелкий засранец! Словно в отместку Ран входит уверенно, резко даже. Риндо дёрнулся, но брат удержал – прижал к себе плотно, так что не пошевелиться. Сразу понятно, кто сегодня «у руля». Малыш Рин расслабился, выдохнул и растёкся в чужих руках. Всем своим видом давая понять – делай со мной всё, что хочешь. И Ран сделал. Господи, он готов был поклясться всем, что есть в этом мире – подобного он не испытывал никогда. Там, за окнами, во всю уже горели полуночные звёзды, а внутри Рана взрывалась сверхновая, светом своим перекрывая их, сияя на весь Токио. Да что там Токио – этого зарева на всю Японию хватило бы. Чтобы каждая живая душа от Хоккайдо до Окинавы знала, какого это, когда… Когда брат сжимается вокруг него. Когда срывает до хрипоты голос, выкрикивая его, Рана, имя. Когда стонет и дышит шумно в тиски его объятий зажатый. Когда голову назад откидывает и закатывает глаза так, что одни белки в темноте светятся. Когда руками своими разрывает к чертям эту сбившуюся простынь. Когда кончает в его ладонь. Обильно, ярко. И хнычет, скулит, пока он, Ран, продолжает втрахивать его в этот чёртов матрас. Ровно до тех пор, пока… Да, пусть вся страна от Хоккайдо до Окинавы знает, что он, Хайтани Ран, едва ли сознание не потерял от восторга, кончая в собственного брата.